Тайны охранного отделения

Ревенко упал на стул, а Путилин ударил в лицо вошедшего Сашку Глотова, чтобы дамы могли бежать.

–Выход по коридору прямо. -Шепнул Путилин явно отлично соображавшей Ларионовой,и она увела Петровскую к выходу. Путилин кинулся помогать Ревенко. Сашка чувствовавший шум в ушах от удара Путилина – сам противный нервный Сашка – не чета шикарному Александру Бельскому – был хрупким, тонким как сморчок, а удар пришёлся сильным – Татьяну и Ольгу ждали уже во дворе Борис Савинков и Александр Бельский. Ольга не ждала Александра и была ему очень рада, упав в объятья этого роскошного, хоть и женатого мужчины. Борис Савинков улыбнулся и пробасил:

– Отвези Ольгу домой. -Потом пойдёте с ней в театр, и делайте вид, что ничего не произошло. Ну быстрее. Сашка скоро очнётся.

Александр Бельский пророкотал, получив в объятья свою любимую кокетку Ольгу Петровскую:

– Сам приходи вечером. С меня причитается.

-Посмотрим, как получится. – Улыбнулся Савинков. Петровская и Бельский ушли. Борис Савинков с Татьяной Ларионовой вышли со двора.

Александру Аникину

1908 год. В 1908 году Борис Викторович был поставлен в неловкое положение болезнью Георгия Гершуни, который его ненавидел, всячески унижал, давил на психику, и обзывал «вошкой». «Вошка» это было самое ласковое, что Савинков слышал от Гершуни.

В 1907 году арестованный Савинков бежал за границу, где он встретился с Ангелиной и Олегом, которые тоже бежали, чтобы не попасть в тюрьму. Заграницей Борис Викторович встретился со своими друзьями – Ольгой Петровской и Александром Бельским, которые приехали туда каждый по своим делам, и встретились вместе в Парижской Ротонде.

Савинков не пожалел денег, чтобы выписать Ангелине и Олегу пропуска и паспорт – чтобы те с глаз долой уехали навсегда в Америку – он не хотел портить молодым людям жизнь. Гершуни, которому прислуживал Борис Викторович был от болезни злым, раздражался, и любил сутками валяться в постели. При этом Савинкову запрещалось даже выйти погулять по сене с друзьями – с Бельским и Петровской, которые в данный момент были единственной отдушиной Бэ Вэ. Ухаживая за больным Гершуни, Савинков думал почти по-онегински, и не сожалел об этом – Борису Викторовичу сочувствовала даже прислуга, француженка Камилла, которая подавала Савинкову подносы с водой, чтобы облегчить жизнь и страдания Гершуни. Зная, что «князёк» – ещё одно ласковое слово Гершуни для Бориса Викторовича, кроме «вошки», собирается смыться от него пить, Гершуни орал в голос – точно все бесы мира собрались в одних устах. И Савинков и сочувствовавшая ему Камилла вжимались в стенку. Камилла тогда крестилась от страха, и цепенела от ужаса.

– Ему тоже хочется. – Буркнул попавший в ловушку Борис Викторович.

– Но его время пришло. – Догадалась Камилла, перекрестившись. – Завтра я вызываю священника. Не бойтесь.

Савинков поцеловал Камилле руку как барышне, на что Камилла возразила:

– Это излишне, Вы все равно возвратитесь к своей барышне, а мне страдать. Поэтому давайте завтра попрощаемся, и все будет хорошо. Хотя я без ума от Ваших глаз, не скрою…

Борис Викторович согласился, слегка покраснев – он точно не ждал признания в любви от Камиллы в этой ситуации. Камилла была права – крик был агонией.

И после холодного прощания со священником, Савинков попрощался с красавицей служанкой насвистыванием лёгкой французской песенки, за что получил от Камиллы подушкой по лицу, и, сверкнув своей извечной соблазнительной улыбкой, скрылся из цюрихского госпиталя, где находился Гершуни до последнего, и, пребывая в глубокой скорби, отправился на поезде в Париж к своим друзьям Ольге Петровской и Александру Бельскому к их нескончаемой радости.

Перед Савинковым замелькали снова дома, деревья и поля, которые отражали март. Гершуни скончался в ночь с 16 на 17 марта 1908 года.

Жизнь постепенно налаживалась, но Борис Викторович не знал, что его дальше ждёт потеря друга, с которым его связывала борьба и общее дело – разоблачение Евгения Азефа. В целом, разоблачения Азефа могло и не быть, если бы мужчина вёл себя более осторожней и если бы Азефа не угораздило поругаться с Петром Ивановичем Рачковским, с которым ссориться не стоило.

Рачковскому исполнилось 57 лет, он был невысокого роста, приземист, худощав носил модную по тем временам шляпу, постоянно сдвигал брови. Внешне Рачковский напоминал чем-то оперного певца Александра Бельского, приятеля, и, похоже, что лучшего друга Бориса Викторовича Савинкова, с которым Бельского связывало многое.

Не только влюблённость Александра Христофоровича в кузину Бориса Савинкова Ольгу Петровскую.

Александр чувствовал себя влюблённым в Ольгу. И Савинков смеялся, что навсегда. Пока семидесятилетний Бельский объяснялся в любви тридцатилетней Ольге, Савинков под грозным взглядом Зинаиды Гиппиус засел за роман "Конь блед", в котором и описал обстоятельства убийства фон Плеве. Гиппиус считала, что пока голубки воркуют, ему, Савинкову, следовало бы заняться делом. Но Савинков всё-таки отвлёкся от дел – ему нужно было отмазать Ангелину перед Азефом, чтобы тот не возвращал её в Россию. Во-первых, девушку там ждала бы виселица, а потом Ангелина оказалась беременной от Олега. Савинков решил, что молодые люди могут родить ребёнка и в Америке. Они с Бельским потом суетились доставая им билеты во второй класс модного лайнера "Мавритания"; который был новым.

Гиппиус радовалась своему крестнику в литературе как она сама его называла – Савинкову, а летом 1907 года Бельский впервые поцеловал Ольгу, слегка приобняв её за плечи…

…Ангелина вышла замуж за студента-разночинца, и молодые люди, обнявшись, покидали на рассвете Российскую Империю по фальшивому паспорту, который Олег выбил-таки у Савинкова, дрожащими руками молодой человек схватил пропуск, и убежал прочь.

Борис Викторович хотел крикнуть ему вслед – счастья, но не успел; молодой человек на радостях, что его женщине не пришлось ублажать Савинкова за пропуск в новую жизнь, уже убегал в чернеющий, близящийся к ночи, вечер.

Олег перескакивал с одного камня на мостовой на другой, заставив ухмыльнуться Александра Бельского, шедшего с работы, который, ничего даже не предположив – настолько устал, что ему было всё равно – убегал прочь.

Поздно ночью Олег вошёл к Ангелине, и они вместе, выпив дешёвого вина, которое немного казалось невкусным, отметили таким образом свою свободу. Тем же утром, в пять часов, едва запел петушок свою рассветную песню, Ангелина и Олег уехали в карете прочь, оставляя этот бренный мир и уезжая за границу – по рекомендации Савинкова. Их ждал поезд, а после – трансатлантический лайнер "Мавритания", построенный в 1902 году британской компанией Кунард, но уже спокойно ходивший в океане, на котором молодые люди собирались ехать в Америку.

У Олега заблестели глаза – такого поворота событий человек, которого должны были повесить, не ждал.

поднимаясь по трапу красавца-лайнера с громким названием "Мавритания" (молодые люди уехали три года спустя после убийства фон Плеве по причине того что Ангелина оказалась беременной от Олега – Савинков позволил ей уехать по её желанию), и потом идя во второй класс, молодые люди радовались жизни и лайнер-красавец с двумя трубами увозил молодых людей в счастливую жизнь.

А какие красивые они там встречали закаты!

Ангелина гордилась своим будущим мужем. Борис Савинков всё-таки подарил им пропуск, поработав ангелом Ангелины. Но Борис Викторович был всегда против того, чтобы беременная девушка подвергала себя опасности… на борт "Мавритании" Ангелина вступала уже на втором месяце беременности.

В Америке Олег устроился работать к Эдисону, и даже стал уважаемым инженером, который содержал свою жену, двоих детей и высылающим деньги больной матери на Родину. Между прочим (Савинков об этом знал) один из трудовиков Степан Аникин доложил об Олеге как об одном из лучших инженеров Эдисона – самому царю – Николаю II и хоть сам Олег об этом никогда не узнал, но Савинкову было приятно, что студент-недоучка добился таких успехов в чужой стране, где ничего и никого у него не было, только Эдисон.

Азеф перекрестился, поморщился, прошептал: "прости Господи, и упокой её душу"; и отправился в документационный зал за документами к коменданту крепости.

Был час дня.

Обе пары с нетерпением ждали вечера.

Владимир Бурцев не спал всю ночь. Ему казалось, что всё сходится.

После того как Борис Савинков пристрелил Татарова за провокацию, стало очевидно, что Савинков перестреляет всех, кого заподозрит в работе на полицию. Если Савинков сам с полицией не сотрудничал. Бурцев не был в этом уверен. Как-то, как показалось Бурцеву, он проходил мимо кафе, и вот одном из кафе ему померещились фигуры Бориса Савинкова и сотрудника полиции Баккая.

«Только этого не хватало», – пронеслось в голове у Бурцева. Хотя, конечно, Борис Викторович часто ходил в театр, а там без полиции смысла нет – всё охранное отделение временами бегало в балет, и редко захаживало в оперу. Душа у Савинкова не чиста. И Татарова пристрелили зря. Бурцев периодами вскакивал с постели, ворочался с боку на бок, и не мог уснуть – в кране капала вода, раздражавшая Бурцева, и он вставал её выключать. Так минула ночь, и пришёл ясный, румяный рассвет, показавший, что жизнь постепенно налаживается, что будет суд, что больше ребят не пострадают от провокаторов. Ежу стало ясно, что Бориса Савинкова не тронут – в театры ходят князья, вероятно, родственники этого баринка, как называл не любивший сразу Савинкова Бурцев.