Купола в окне

Не ужахайся!

Она опускалась под воду, двигала руками, всплывала, хватала воздух ртом, и снова шла ко дну. Мальчишки, что сидели на помосте, смеялись. Они не понимали, что их семилетняя подружка, Иринка, тонет.

Сил кричать не было. Вода густела. Под водой, жёлто-зеленоватой, хорошо было видно песчаное дно с редкими кустиками. Иринка что есть силы отталкивалась ото дна и всплывала, барахталась, но со страхом и обречённостью понимала, что скоро сдастся.

И вдруг услышала голос бабушки.

– Не ужахайся! Иди по дну!

Только бабушка так говорила, вместо «не бойся» – «не ужахайся». По дну?

Иринка сделала несколько шагов по донному песку, всплыла, снова опустилась в глубину.

Шла, перебирала непослушными ногами. Страх исчез, мысли сосредоточились на трудной работе – всплывать, погружаться и идти…

Вдруг оказалось, что она стоит на дне, а голова – над водою. В глазах – пелена. Ирина потихоньку выбрела не берег, упала на траву.

… Бабушка умерла через несколько лет после этого случая, и однажды приснилась Ире. Они вместе находились в золотистом свете, не было ни земли, ни неба, только тёплое пространство, и очень было хорошо.

Мушка

Все родственники деда моего были верующими, и священники в роду были, и диакон. Но детство его пришлось на революцию.

Страшное, неспокойное время было… Утром занимали городок красные, белые – вечером, утром просыпались люди – снова красные. Гражданская война – в разгаре. Церкви взрывали. Молодёжь призывали с религией бороться, насаждали атеизм. Бесы резвились…

После революции жизнь понемногу стала налаживаться. И вот, когда дед был уже взрослым человеком, произошёл случай, который потряс его.

Он ехал в поезде. У кого-то из пассажиров нашлась бутылочка с вином. Разлили по стаканчикам. А одна дама говорит:

– Фу! – какая-то мушка попала в вино. Такая кисейная барышня, не хочет пить.

Дед ей:

– Сейчас! – взял стакан и пошёл в тамбур, чтобы выплеснуть. Тамбур рядом с купе был.

Открыл дверь в тамбуре, и выплеснул. И вместе с этим стаканом улетел в раскрытую дверь…

Оказывается, поезд потерпел крушение. Деда вынесло на одну сторону, а вагон завалился в другую. Что-то было с рельсами, поезд перевернулся.

Сидит дед с этим стаканом, там что-то ещё на дне осталось, а за спиной – стоны и крики, и невесть что. А он совершенно здоровый, оглушенный только, от падения под откос.

Ампула

Рассказ прихожанки: «У нас на стене висел календарь, а на нём – икона святого Николая Чудотворца. Я молилась ему.

Мы жили в посёлке, где был один медпункт. У дочки болели глаза, и я закапывала атропин в оба глаза. И вот однажды, когда открывала ампулу с острым носиком, осколок отлетел и попал в глаз моей девочке.

– Лежи, не шевелись! – сказала я ей, и, непрерывно молясь святителю Николаю, начала собираться, чтобы привести врача.

Уже открыла дверь, как дочка сказала:

– Мама, не надо, не ходи, осколок вышел…

Она лежала, как и было сказано, не шевелясь, а слёзы копились, и осколок вымыло из глаза.

Кто-то скажет – случайность, а я не сомневаюсь, что святой Николай помог».

Оселок

Рассказ Александра: «Лет мне уже немало, на пенсии давно. Но, пока здоровьишко есть, на покос каждое лето езжу. Года два назад потерял я оселок, ну, знаешь, точило, которым литовки правят. Искал, да без толку. Жалко, удобное было точило, сейчас такое не купишь…

Нынче, как собрался на мотоцикле с коляской на покос ехать, вспомнил снова о пропаже, да и крикнул, как мать в детстве учила: «Николай-Угодник, помоги найти!».

Приехал, поставил мотоцикл в тенек у березы, слез, глядь: у колеса, наполовину в землю вросший – мой оселок!»

О потеряшках и молитве

Однажды, в День рождения мужа, мы с ним были на участке, готовили шашлыки. Всё было замечательно, и шашлыки удались на славу, а когда собрались домой, оказалось, что он потерял очки.

Очень они ему нравились, удобные были, с золотистыми дужками.

Унесли домой посуду, искали с фонариком, уже стемнело, но – тщетно.

Дома говорю: пойду, гляну ещё разок. Бродила с фонариком и молилась, молилась. Луна вышла, озарила всё тусклым светом.

Я выключила фонарик, пошла по тропинке, и вдруг в траве что-то блеснуло. Луна отразилась в стёклышках, заиграла в дужках. Как я обрадовалась! А муж сказал, что это был главный подарок на День рождения.

А сегодня Валентина, работница нашего храма, с молитвой нашла потерянные ключи. Выронила вчера, когда поливала из шланга цветы. Как радовалась находке – не передать.

Ни слова

Всякую добродетель надобно заимствовать у того,

кто в особенности владеет ею.

Преподобный Иоанн Кассиан.(16, с. 50.)

Однажды ехала в машине с удивительной женщиной. Чтобы растворить неловкость от повисшей в машине тишины, хотела рассказать ей что-то из своей жизни. Но она поднесла палец к губам: «Ч-ш-ш»…

Я не успела обидеться, как включился магнитофон. В машине вдруг со всех сторон зазвучал ясный голос. Молитвы! Вечернее правило.

Мы ехали на огромной скорости по осенним лужам, торопились, обгоняли тихоходов, чудом вписывались в повороты. За немного запотевшими стёклами проплывали тёмно-зелёные леса, полупрозрачные березняки… Было нереально и необыкновенно хорошо. Всё боли, заботы, суетливые мысли отлетели в далёкую даль.

Потом была долгое вечернее Богослужение в храме, и обратный путь домой. Сначала по узким лесным дорогам, с лужами, желтыми листьями и ямами с чёрной водой. Потом по расцвеченной огнями трассе. И снова – молитвы. Покаянный канон, на каждое слово которого отзывалось сердце.

Очень бы мне хотелось съездить с моей новой знакомой, сестрой по духу, ещё раз куда-нибудь. Не говоря друг другу ни слова, но общаясь вот так – возвышенно, по-настоящему. Забыв о своём всегдашнем грехе – многословии.

Проект

Пришла как-то в храм женщина, рассказала примечательную историю. Её дочь – талантливый архитектор. Работала над проектом, и на последнем этапе её скрючило, руки-ноги не слушались. Врачи не могли поставить диагноз, сказали – что-то нервное.

После мытарств по больницам, она попала к православному священнику. И только тут выяснилось, что за храм она проектирует.

Он был в виде колокола-дворца с множеством дверей, и в эти двери должны, по идее, заходить представители разных исповеданий, а в самом куполе возносить общие молитвы.

Батюшка, как мог, объяснил значение слова "экуменизм". Проект она свернула, хотя он был практически готов, здоровье стало потихоньку выправляться. Не знаю, чем закончилась эта история, но наглядная.

Блюдечко

Мы, деревенские девочки, в старших классах учились в посёлке, а проживали в интернате. В свободное время и в карты играли, а однажды пошло поветрие – гадать. Мои одноклассницы жили впятером в большой комнате, а я с двумя подругами – в маленькой. Те, из большой, написали на ватмане алфавит, приготовили блюдечко с наклеенной стрелкой. Сделали свечу-коптилку, из сырой картофелины, масла и фитиля из ткани. Подержав блюдечко над огнём, переворачивали и, едва прикасаясь пальцами, задавали вопросы. Блюдечко под пальцами начинало двигаться, стрелка показывала буквы, и все читали ответы.

К нам в комнату мои подружки тоже приволокли весь этот антураж. Я ни во что не верила, и, когда мы начали прикасаться к блюдечку, надавливала больше других, и под моей рукой блюдечко «называло» те буквы, которые я хотела. Так подружка спросила «кто меня любит?», я тут же по буквам сообщила, что некий Олежка, от которого она была без ума. Короче, развлекалась, как могла.

Поздно вечером пришли настоящие хозяйки ватмана, свечи и блюдечка, забрали все в свою комнату. Мы благополучно легли спасть. Долгое время была тишина, а потом послышался грохот, раздались душераздирающие вопли.

Мы, в ночных рубашках, выскочили в коридор. Как сейчас помню, распахнулась дверь большой комнаты, и из неё буквально вывалились растрёпанные одноклассницы, с безумными лицами, искажёнными от ужаса.

Далеко не сразу мы узнали, что случилось. Потому что девушки на какое-то время буквально потеряли дар речи.

Оказывается, они задавали вопросы, и блюдечко отвечало. Оно передвигалось по бумаге само, ускоряясь, так, что вырывалось из пальцев. Одноклассницы были чрезвычайно возбуждены, находились в экстазе. Вдруг блюдце закрутилось, сшибло самодельную свечу, с силой ударилось о стену и разбилось.

Комната погрузилась в темноту, а на девочек напал невероятный страх. Они в панике искали дверь, пробирались по комнате, натыкаясь на кровати, опрокидывая стулья. Когда, наконец, дверь нашлась, и они смогли выбраться в коридор, на них было страшно смотреть.

Долгое время после этого гадания они спали с включенным светом.

У меня было ощущение, что что-то тёмное и страшное прошло стороной. И если бы в то время я умела молиться, то от всей души повторяла бы «Слава Богу! Помилуй меня, Боже!»

Машкарады

Недавно разговариваем со знакомой. Она говорит:

– Внучка пришла на Святках колядовать, протянула нам с дочкой по бумажке. На моей написано «500», на дочкиной «1000». Раньше мы конфетами-печеньем одаривали, а теперь деточки суммы нам пишут!

Ну не везде, конечно, так. Возродилось и настоящее хождение со Звездой, пение колядок Рождества.

А я вспомнила отголоски святочных гуляний в далёкой сибирской деревне. Наряжались люди в ночь под Рождество в вывернутые мехом наружу тулупы, мазали рожи сажей, мужики рядились в женское платье, надевали жуткие маски и ходили, пугали народ. Их называли «ряженые» и «машкарады», от слова «маскарад». А у меня это слово ассоциировалось с «кошмарами».

Молодёжь озорничала. У кого телегу на другой конец деревни угонят, даже тракторную! У кого уборную унесут.

Однажды, когда я была ещё студенткой, приехала к родителям на зимние каникулы, под Рождество. Папа уехал в город, остались мы с мамой. Дрова были на исходе, и очень мы горевали.

Всю ночь слышались пальба и пьяные крики, и мы сидели, как мышки, боялись носа на улицу высунуть.

Утром мама подошла к калитке, которая открывалась вглубь ограды, чтобы посмотреть, что на улице делается. Открыла она калитку, и покатились в ограду, под горочку, огромные деревянные чурбаны. Это так решили подшутить над нами «машкарады», натаскали невесть откуда чурок, чтобы дверь забаррикадировать. Только получилось, что невольно подсобили нам с дровишками.

Попытки миссионерства

Глава 1. Андреич

Очередь к ревматологу еще не набралась. В холле перед кабинетом, где стоял ряд металлических стульев, сидели две женщины. Одна – «я только спросить», вторая – с талончиком №7. Я сказала, что у меня талон №2, и решила никаких разговоров не затевать.

Дело было перед очередным ВТЭКом (комиссией для определения группы инвалидности), и для меня посещение ревматолога было чистой формальностью. Сейчас придет Альбина, напишет диагноз пострашнее, чтобы наверняка вторую группу продлили, и – всё в порядке.

Очередь понемногу росла, начались обычные разборки: идти по номерам на талонах или в порядке живой очереди. Мне беспокоиться было нечего, иду второй, в крайнем случае – третьей. А вот первая, с талоном №7, волновалась. Ничего себе, прийти ни свет, ни заря и оказаться отброшенной в конец очереди, мало ли что на талонах пишут! С нею не соглашался талон №1, который только что заявился. Очередь гудела.

Вместо Альбины появился Андрей Андреич. Я его уже сто лет не видела. И он, конечно, меня забыл.

Андреич был из породы ужасно некрасивых мужчин, которые жутко нравятся женщинам. Держался он, маленький, хромоногий, широконосый и узкогубый, крайне надменно, разговаривал бесцеремонно, но ему всё прощалось. За что? Я думаю, что грубость и злость порою лучше безразличия. Все-таки внимание, пусть и со знаком минус.

Едва вывернув из-за угла, он рявкнул, вернее, вякнул голосом, не допускавшим возражений:

– Заходим по талонам!

Очередь, сопя и ворча, послушно перестроилась. Я зашла:

– Здрасти, – и поняла, что точно меня не помнит.

– Чем лечитесь? – начал он допрос.

Я терпеливо перечислила.

– Все?! Это не лечение! Это только обезболивание! Вы – не лечитесь, уже много лет! Вы должны лечь в больницу!

– Кто же против! – с жаром подхватила я, – Сколько лет уже «мест нет, мест нет»!

– Я выпишу лекарства новые, пролечитесь, – уже спокойнее забубнил он, царапая что-то неразборчивым почерком в карточке, – приедете через месяц, сначала – на прием ко мне, потом – в отделение кардиологии.

– Спасибо, до свидания!

Ответа не последовало.

… ВТЭК я прошла благополучно, даже слишком. То ли каракули Андреича помогли, то ли нынешний приказ Президента о бессрочных пенсиях, но в этом году меня совсем не мучили. Мельком осмотрели, даже не приказали раздеться и делать упражнения, дабы убедиться, что суставы не гнутся. А когда объявили, что дают вторую бессрочную, я завопила на весь кабинет:

– Ой, спасибо вам, люди добрые! Здоровья вам!! И деткам вашим!

Домашние мне заявили:

– Ну и смысл тебе в больницу ехать? Бессрочную ведь дали.

Но я, запомнив возмущение Андреича по поводу «нелечения», решила – еду. Вдруг нашлось лекарство от моей болезни, и я выйду из больничных стен если не исцеленной, то хотя бы подлеченной.

…И в этот раз у кабинета ревматолога шел обычный спор: в порядке живой очереди или по талонам. Я пришла, кажется, восьмой или десятой, но в талоне стояло №1, и все ждала – явится Андреич, цыкнет, и я пойду первой. Но, опоздав на полчаса, в кабинет прошествовала незнакомая молодая врачиха, высокая, с двухцветной шапочкой волос. Макушка желтая, снизу свисали коричневые пряди. Указаний относительно талонов она не дала, и торжествующий народ пошел в порядке живой очереди.

«Андреича на вас нет!» – вздохнула я и терпеливо сидела до обеда.

Узрев мой талон, врачиха нахмурилась:

– Почему вы не вошли сразу? Вам же ложиться в отделение, тем более – первая очередь!

Что ей скажешь? Не с боем же пробиваться.

Врачиху я разглядела потом уже, на обходах в палате. Кареглазая, смуглая, яркогубая, внимательно-отстраненная. Особенно в те моменты, когда объявляла:

– Вам нужно купить лекарства, за свои деньги. Они дорогие, но без них не обойтись. И пройти дополнительное УЗИ, платное.

Ее прекрасные карие очи смотрели куда-то в сторону, а больной мысленно перебирал содержимое своего кошелька и с холодком в груди думал, что, однако, придется просить у городской родни в долг. Здоровье дороже.

Андреич носился по другим палатам, я в число его пациентов не попала. Встречая в коридоре, иногда здоровалась, иногда – нет. И всё подавляла в себе желание спросить его о чем-нибудь. Но – зачем? Мне что, душевных ран мало? Тысячи и тысячи проходят через палаты. Конвейер. Каждая душа просит участия. На всех не напасёшься.

Я помню его совсем молоденьким, но он и в то время был ершист и не располагал к душевному общению. А нам, больным, всем хочется любви и внимания.

…В первый день, пройдя через приемный покой, мы с санитарочкой отправились в кардиологию. Она, на вид школьница, с марлевой шапочкой на голове, знать не знала, где это отделение, но признаться в этом не хотела, и завела меня аж на шестой этаж. Пришлось самой выловить первую попавшуюся медсестру и узнать, что кардиология, как и много лет назад, находится на третьем. Санитарка шла сзади и шмыгала носом.

Глава вторая. Соседки

Я ступила в знакомый коридор, и, пока ждала медсестру, наблюдала за одной больной. Это была молодая женщина, с короткими красными волосами, в дорогом спортивном костюме, жёлто-фиолетовом. Она шла, сгорбившись, с выражением омерзения ко всему вокруг. Я тихо вздохнула, когда медсестра повела меня в ту палату, за дверью которой исчезло это унылое существо.

В палате было пять кроватей, свободных – две. Я выбрала ту, что подальше от раковины. По левую сторону оказалась кровать знакомой унылой особы, по правую – стройной бабушки с узлом светло-жёлтых крашеных волос. Наискосок, у противоположной стены, сидела на кровати молчаливая темноволосая женщина моих лет.

Я коротко доложила, откуда я, как зовут. Ответила на уточняющие вопросы бабушки – сколько детей и есть ли муж, и взялась разбирать вещи. Наконец, с удовольствием улеглась на кровати.

Соседки мои справа и слева возобновили прерванный моим появлением диалог. Они оказались медсёстрами, им было о чём поговорить. Я лежала под их тирадами, как под перекрестным огнем, и раздумывала – покормят ли меня сегодня ужином? Или вновь поступившие должны питаться подножным кормом? На обед я опоздала, и хорошо, потому что он мне, как выяснилось, и не полагался.

Бабушка, Светлана Ивановна, оказалась очень бодрой старушкой. Между делом сообщила мне, что недавно, лежа под системой, «улетела», потеряла сознание, её вытащили с того света. Говорила она об этом спокойно, почти беспечно, и я пыталась понять – почему? Хотя на шее её была золотая цепочка с золотым же медальоном, на котором я узнала Святого Николая, верующей её назвать было нельзя. С Маришкой, той, в ярком спортивном костюме, её коллегой и собеседницей, они защебетали о заговорах. Попытались исписанные листочки вручить и мне.

Пришлось мирно, но твёрдо сказать:

– Нет, нет, я этим не занимаюсь.

Маришка глянула на меня с изумлением:

– Помогает же!

– Помогает, – согласилась я, – но это грех. Есть молитвы, вот их и нужно читать.

Слова эти вызвали у моих собеседниц разную реакцию. Светлана Ивановна призадумалась, Маришка же тщательно сложила листочки, разгладила их на коленке и убрала в тумбочку:

– Обязательно попробую, Светлана Ивановна!

Одна соседка напротив была безучастна. Она, когда знакомились, назвала своё имя, я его тут же забыла, а теперь пыталась вспомнить. Эти две были заодно, я же искала душевной поддержки.

Раздался клич медсестры:

– На уколы! – и мы со Светланой Ивановной остались вдвоем.

– Маришке – тридцать два, она четыре года назад схоронила мужа, – торопливо осведомляла меня Светлана Ивановна, – жаль её, такая хорошенькая, молодая. Похоже, у нее то же заболевание, что и у вас с Валентиной («ага, вот имя третьей соседки!» – подумала я). Но у вас дети, у тебя трое, у неё двое, а у Маришки деток нет.

Если честно, Маришка меня занимала мало, Валентина интересовала меня куда больше. Когда отправились на ужин, я пристроилась именно к ней. Она была ниже меня ростом, такой же комплекции, как и я, то есть средней. Волосы у неё были чуть курчавые, каштановые, до плеч. Чуть скуластое лицо и слегка раскосые тёмные глаза ясно говорили, что в её роду были буряты.

Не помню, о чем мы переговаривались по дороге в столовую и обратно, но она явно повеселела. Видимо, в компании двух говорунь ей не давали и слово вставить, она обрадовалась новой собеседнице.

Я сразу почувствовала к ней необъяснимую симпатию, родственность, и впоследствии оказалось, что мы совершенно одинаково думаем, и, не сговариваясь, в два голоса, говорим одно и то же. Много до боли родного, своего, нашла я в ней, кроме одного. Но об этом позже.

Глава третья. Валентина

После ужина я позвала Валентину сходить вниз, посмотреть, что продается в киосках в больничном холле и забросить деньги на сотовый телефон. Прошлись вдоль витрин, выбрались на улицу.

Я улучила момент и спросила её о муже.

– Нет его у меня, – ответила Валентина, – а детей – двое, сын, институт заканчивает, и дочка тринадцати лет.

– Но он же был, – мне неловко было своей настойчивости, но, раз уж мне допрос устроили в палате, и я всё честно выложила, и тут как бы имела право тоже знать. На самом деле никакого права нет и быть не может. Не ответит – и не буду больше совать нос не в свои дела.

– Больно об этом говорить, – Валентина наклонила кудрявую голову, – отец моего Ромки бросил меня, когда я была беременна. Получается – нагуляла…. Студентами были, мне тогда и восемнадцати не исполнилось.

– Он же знал о ребенке?

– Знал. Сказал, что, может быть, и не его… Испугался. Я домой вернулась, к маме с папой.

– И не пытался найти, узнать?

– Нет.

– Ну и Бог с ним! – воскликнула я, – В старости останется один-одинёшенек, некому будет чашку воды поднести! Прости его, он сам себя наказал.

– Я и простила, – Валентина выпрямилась, посмотрела на меня кроткими карими глазами, чуть улыбнулась.

– А дочка? – я почувствовала холодок в груди – снова нарушаю границы.

– Дочка – от другого. Заставил меня жить с ним короткое время, я его боялась. Он очень красивый был…

– О дочери знает?

– Нет, нет, заезжий, ничего не знает и не узнает никогда. Второй раз оказалась в ловушке.

– Детей Бог дает. Иначе бы не было у тебя дочери.

– Да. Замуж я ни за кого не собиралась. А доча – домашний ребёнок, ласковый, скучаю по ней.

И Валентина засветилась вся. Когда улыбалась, становилась неимоверно симпатичной, залюбуешься. Мы с нею обошли вокруг больничных корпусов, разговаривали без умолку, смеялись, и совершенно другой вернулась она в палату.

– Что, женихов там нашли? – лицо Маришки, в обрамлении красных прядей, ширилось в улыбке, – Ишь, какие явились довольные!

– Какие тут, в кардиологии, мужики, – хохотнула Валентина, – Одни кощеи бессмертные.

– Ну не совсем кощеи, – Маришка щурилась, – Вон рыжий кот, из седьмой палаты, гладкий да сытый, по коридору ходит, в палаты заглядывает.

– Котяра тебя приглядел, – встряла в разговор Светлана Ивановна, и снова они с Маришкой перешли на диалог. Но теперь Валентина не осталась в стороне, вставляла реплики. Разговор перешёл на другие темы, и я включилась в общие пересуды, хотя и чувствовала некий холодок слева и справа. Зато от Валентины шло тепло, и я перестала жалеть, что попала в эту палату.

На другой день мы с Валентиной спустились в холл. Оказались у газетного киоска, набрали газет, «толстушек», и я усмотрела в уголке стопку монархического «Союза Русского Народа».

– Дайте мне газетку, вон ту, – и знакомое издание оказалось в руках.

– Зачем ты её купила? – лицо Валентины, исказили отвращение и ужас, – Это же русские фашисты, черносотенцы!

– Что ты о них знаешь…, – вздохнула я, – Между прочим, чёрная сотня – это самые преданные императору люди были. Их люто ненавидели большевики, и оклеветали, измазали грязью, как могли. А они любили Россию побольше нашего.

Валентина все еще не могла прийти в себя от потрясения.

– Ты читала, как была казнена Царская Семья? – упорно продолжала я, – Даже сына Алексия не пожалели, а ему было почти столько же лет, как твоей дочке.

– На сегодняшний день, – помолчав, продолжила я, – Это самое честное издание у нас в области. Здесь пишут то, что ты больше нигде не прочитаешь. Например, власти собрались сносить старинное кладбище, где похоронены умершие в гражданскую войну от сыпного тифа и туберкулёза. Решили построить стадион для студентов! Сейчас свернут захоронения, и вся зараза попадёт в реку, оттуда – в питьевую воду горожан. Чисто с медицинской точки зрения бы поостереглись бы. Я уж не говорю о моральной и религиозной.

– Да я не против церкви, – выдавила, наконец, Валентина. Далее толкнула ответную речь о нерадивости и корыстолюбии священников.

– Среди них разные бывают, просто настоящих ты, видимо, не встречала.

Валентина промолчала. Наконец, решив, что в наше свободное время каждый может верить, во что хочет и читать, что ему вздумается, перевела разговор на другое. Поделилась, что обожает фантастику. Мне нечего было возразить, я сама её раньше читала взахлёб.