Маньяк
Катя, как обычно, возвращалась домой с работы. Была среда. Некоторых пассажиров она уже узнавала. Она всегда выходила ровно в 23:00, не задерживаясь ни на минуту. Наверное, те, кого она узнавала, тоже берегли свое время.
По средам она часто встречала худенькую девушку с розовыми волосами. Вот уже полтора года цвет ее волос не менялся. Иногда видела мужчину, который не останавливаясь обкусывал заусенцы. По четвергам она всегда видела женщину с красной сумочкой. Всё остальное в ней было чёрным или серым. Даже волосы. Сумочка слегка истрепалась, но всегда привлекала к себе внимание.
Сегодня она заметила симпатичного мужчину в серых джинсах. Его видела впервые. Впрочем, конечно, многих в вагоне она видела впервые. Он тоже заметил ее. Катя смутилась и «уткнулась» в телефон.
Она ехала от конечной до конечной. Поначалу ей казалось это бесконечно долгим. Но теперь уже привыкла и утешалась отсутствием переходов.
Он ехал так же до конца. Вышел и пошел следом за ней. До самого дома. Кате стало жутко. В подъезде она бежала до лифта.
В пятницу случай почти забылся, а к понедельнику стерся совсем. В следующую среду всё повторилось, ровно как в прошлый раз. А потом ещё каждый вечер он преследовал ее. Просто молча шел за ней. В первом часу ночи это напоминало аттракцион из комнаты ужасов. Только страшнее.
Через неделю она позвонила двоюродному брату и попросила проводить ее домой, рассказав про «маньяка».
В метро они увидели его, но он не испугался и никуда не делся, вышел на предпоследней станции и с тех пор исчез из Катиных вечеров.
Некоторое время она вспоминала о нем, не то с облегчением, не то с сожалением.
В прошлое воскресенье они с подругой катались на коньках на маленькой дворовой площадке. «Маньяк» пришел туда с сыном.
Катя от неожиданности поздоровалась с ним. Он подошел и представился:
– Сергей.
– Катя.
– Сынок, познакомься с тетей Катей.
– Папа, она что, моя новая воспитательница?
– Нет, она продает журналы. Мы познакомились в метро.
Сын улыбнулся и выехал на лед. Катя смотрела на Сергея.
– Так зачем же вы ходили за мной?
– Я провожал вас, Катя. Опасно возвращаться так поздно.
Сергей вздохнул и наклонился завязывать коньки.
– Это был мой брат тогда, ну… когда вы перестали меня провожать.
– Брат?! То есть завтра я провожаю вас снова?
14 февраля
Ненавижу этот праздник. Никогда его не любила. В школе ни одной валентинки, только от подружек! До сих пор вспоминать противно. Были те, у кого 20 – 30 (!) сердечек. А у меня ни единого воздыхателя на 1200 человек.
Пожалуй, именно поэтому я тоже считаю этот праздник импортным. Как Хеллоуин. Потому что счастливых Дней всех влюбленных у меня не было.
До вчера.
Утром на работе я обнаружила букет. Я его увидела еще сквозь стеклянную дверь кабинета. Это раньше я лет 15 искала на всякий случай и ничего не обнаруживала. А тут свершилось. Это был самый красивый букет за всю мою жизнь.
Я его рассматривала, трогала, обнимала. Но никакой открытки я в нем не нашла.
Самый лучший День всех влюбленных омрачил факт отсутствия отправителя.
Позвонить мужу и взахлеб благодарить? Может, это начальник? А случаем, не тот красавчик, с которым встретились в командировке? Что делать? А если муж, а я не позвоню…
До вечера ситуация не прояснилась. Рабочая результативность была близка к нулю. А букет становился все прекраснее.
В 18:00 принесли еще один. Лучше. И с открыткой от мужа.
Когда мы уже засыпали, он сказал, перебирая мои волосы: «Утренние цветы тоже от меня». Как же хорошо! Не надо мне никаких сюрпризов. Я люблю 14 февраля. Это самый лучший праздник. Я так долго ждала, чтобы мне помогли его полюбить.
Замуж
Я не люблю работать с группами по выходным, почему-то в будни все проходит динамичнее. Так вот, на одном из мастер-классов (в среду утром) произошел интересный случай. После первого перерыва у одной из участниц зазвонил телефон. Оказалось, будильник, напоминающий ей, что пора отпрашиваться и сбегать. И вот она говорит:
– Я прошу прощения у всей группы, мне очень жаль уходить, но иначе я опоздаю в ЗАГС. Я просто сегодня замуж выхожу.
Группа:
– О-о-о! Поздравляем!
– Спасибо, но ничего особенного. Я за него уже выходила, это мой бывший муж.
И вот так в джинсах и кроссовках она ушла в повторный брак.
По пути стряхивая песок с ладоней.
Больше всего мне понравился будильник. Ну и, конечно, ее самодостаточность.
Жены
«Чтобы стать женой генерала, нужно выйти замуж за лейтенанта» – эти слова мама не раз говорила Ире. Мама отличалась проницательностью и честностью, а Ира – умом и привлекательностью. И последнее все время прибивало ее к мужчинам, которые могли себе такую красоту позволить.
Ира была молода и не погружалась в переживания. Пока подруги не начали выходить замуж. Вот тут и начались метания. Длились они недолго: мамин опыт взял верх в убеждениях и Ира вышла замуж за вчерашнего курсанта военного училища. Никаких переездов в глушь это не обещало, у начальства молодой лейтенант быстро оказался на хорошем счету. Дали просторную квартиру в центре города и не скрывали возможностей карьерного роста.
В целом Ира была счастлива. Муж хоть молодой был, но надежный и верный.
На 10-летие свадьбы мама забрала внуков (двух мальчишек) и отпустила их на целые выходные за город на базу отдыха. Это было редкостью для их семьи. Отпуск – да. А так – 7 дней в неделю служба.
Вечером в субботу Ивана срочно вызвали в часть. Пришлось возвращаться в спешке и переживаниях. Вернулся Иван ночью и сказал, что надо ехать в командировку. Месяца на три – не меньше.
Ира молчала. Она все надеялась, что такое не произойдет. Что командировки, война, боевые дежурства – это все где-то там, далеко. Что Иван, комбат и образцовый офицер, нужен здесь, на месте. Как же без него… А она?
Иван уехал через полтора месяца. Бывало, по неделям не выходил на связь. Сказать, что с ума сходила, это ничего не сказать. Самые страшные дни были, недели… четыре месяца одна.
Вернулся Иван в августе, ничего о командировке не рассказывал. Первые ночи лежал рядом тихо-тихо, глядя в темноту.
Тогда Ира окончательно поняла, что никогда его больше никуда не отпустит. Пусть другие…
А так вышло, что Иван и не уезжал больше. От одной должности к другой по ступенькам вверх. Жить становилось все легче и спокойнее.
Грусть у Иры подступила ни с того ни с сего… И дети уже взрослые, и сама завуч в лицее, и Иван любил, как в день свадьбы. А грустилось. Пробовала несерьезные отношения, отпуск без него и всякие поиски себя. Все не то. Стихла любовь, съежилась.
Как-то возвращалась домой с работы и зашла к подруге. Просто по пути зашла. Мужья рука об руку служили, и жены не раз друг друга подхватывали. Сели чай пить, и подруга говорит: «У Динки муж всё. Не вернется. Погиб».
Так и промолчали весь вечер. К Динке ноги не несли, по крайней мере, сегодня.
Ира ночь не спала, Иван на службе был. Уже с 6 утра она выглядывала в окно, хотя меняться Ивану только в 9. Пришел поникший, уставший, тихий. Ушел почти сразу, коротко поцеловав в лоб. Тяжелые заботы ему предстояли, Иру не взял. Поберег.
После похорон Ира целовала спящего Ивана до самого рассвета. Только за то уже, что вернулся тогда.
Сказки
– Это все сказки, ничего ты не записывал! – сказала Ира и отвернулась от попутчика.
Но попутчик не отступил. Заказал себе кофе, достал планшет и начал читать на весь вагон свои заметки: «1 января – ты ушла от меня без всякого предупреждения. 2 января – ты восемнадцать раз не отвечаешь на мой звонок. 3 января – я в отчаянии. 7 января – мой день рождения, ты не звонила. 10 января – я нашел твой новый адрес. 15 января – я видел тебя с другим. 24 января – я уволился с работы. 25 января – мой первый рабочий день там, где ты всегда хотела меня видеть. 5 февраля – твой день рождения, ты не отвечаешь на мои звонки. 11 февраля – от тебя пришло сообщение «Как ты?». 17 февраля – ты до сих пор ничего не ответила на мой ответ. 2 марта – ты приехала забрать оставшиеся вещи. 7 марта – ты привезла мне на выходные свой (наш) аквариум. 11 марта – ты забрала аквариум. 24 марта – ты попросила помочь тебе с машиной. 25 марта – мы вместе ездили в сервис. 2 апреля – ты за неделю не ответила ни на один мой звонок. 5 апреля – я написал тебе, что готов на все, совершенно на ВСЕ ради наших отношений. Ты сказала, что это сказки. 17 апреля – я встречался с друзьями, к утру ты уже знала, что это произошло, и попрекала меня тем, что не так уж я и страдаю. 19 апреля – ты ночевала у меня. 26 апреля – ты сказала мне исчезнуть из твоей жизни».
– Замолчи ты уже!!! – крикнула Ира.
Попутчик замолчал. Ира плакала. Попутчик пил кофе. Через два часа пассажиры потянулись к выходу. От них веяло сочувствием. Попутчик помог Ире надеть плащ и крепко сжал ее холодную ладонь. Ира все еще утирала слезы.
Попутчик вел за руку уверенно и настойчиво.
Ничего не изменилось. Ничего. Как в тот самый первый раз, когда они пробирались через толпу на стадионе. Сейчас он ведет ее в лабиринт чувств. Она не знает дороги, а он знает. У него ничего не изменилось, он знает, к чему идти.
Ира перестала всхлипывать, ветер высушил лицо. Попутчик поймал такси, она уснула у него на плече еще до первого светофора.
Хорошо, когда в паре кто-то устойчив в любви.
«Ты меня не слушаешь»
– А потом мы поехали вместе в офис, он еле поместился даже на переднее сиденье. Нет, моя машина для него просто консервная банка! Где у нас соевый соус?
– В холодильнике.
– Он всю дорогу рассказывал мне про свое прежнее место работы. Наверное, его оттуда выперли за занудство. Теперь у нас нудить будет. Ты меня слушаешь?
– Да, конечно.
– Может, на выходных поедем на рыбалку? Ты же говорила, что хочешь на озеро с удочкой? Там карпы и еще какая-то рыба, не помню… но тоже хорошая. Поедем? Маша, что ты молчишь?!
– Я думаю.
– Я бы собрал все, пикник там, удочки, пледики. Ты могла бы поспать в машине, пока едем. Что скажешь?
– Надо подумать.
– Господи, когда ты уже надумаешься?)
– А карпы, что за рыба?
– Не знаю, но точно нормальная. Да какая разница, отдохнем просто. Можно кого из друзей позвать.
***
– Ты не видел, куда я дела крышку от сковородки?
– Нет, не попадалась. Маша, может, все-таки на рыбалку завтра с утра? Или теперь уже до следующих выходных отложим?
– Почему отложим? Я уже все собрала. Ты же обещал, что я еще и посплю в дороге.
– Когда я уже привыкну к тебе, дорогая…
Офис
– От меня ушла жена.
Юля подняла голову и долго смотрела на собеседника. Он стоял, облокотившись на перегородку. И больше всего ей хотелось, чтобы его здесь не было.
Она закрыла ноутбук и развернулась к Григорию.
Тот подошел ближе и, присев на корточки, положил подбородок на её стол.
Юля видела его так близко едва ли не впервые. Каждую морщинку, ресницы, изгиб бровей, ямки на передних зубах.
Григорий почти плакал.
Почему он выбрал ее? Разве можно из всего коллектива так безошибочно присесть у ее стола.
Среда. Работы было столько, что она ощущала секунды уходящего времени. Но он плакал, положив голову на ее стол. И ничего нельзя было изменить.
– Она ушла от меня. Хорошая такая девчонка. Помню ее двадцатилетней на ресепшене. Сейчас большой начальник. Или «большая». Как правильно, Юль?
– Я не знаю, Григорий.
– Ты как думаешь, она вернется? Можно что-то изменить в ее голове?
– Я не знаю.
– У нас ведь дочери. И дом мы строили почти пять лет. Теперь я там один. Как наказанный. А я ничего не сделал, Юль. Ничего!
– Мне так жаль.
– Вот ты же сейчас смотришь на меня! Ну, посмотри внимательней! Неужели я не заслуживаю хотя бы разговора? Почему нельзя хотя бы поговорить? Она же молчит. Совсем молчит, понимаешь?
– Григорий, – Юля чуть наклоняется к нему. – Что у вас произошло?
– Ничего. Совсем ничего. Она сказала, что хочет другой жизни. Попробовать что-то другое. Или кого-то другого. Вдруг я не лучше, понимаешь?
Юля почти прикасалась к нему рукой, почти улавливала его дыхание.
Секунды не то бежали, не то зависли вокруг них.
Юля не надеялась, что когда-то он будет так обнажен перед ней. И это будет длиться столько секунд подряд. Не надеялась, что Григорий зайдет в ее кабинет, небрежно бросит куртку на подоконник и скажет ей хоть что-то, кроме приветствия.
Происходившее было пыткой, наслаждением, болью.
Она мечтала, что он даст ей когда-то капельку себя. И вот он дал себя без остатка. Себя, уничтоженного другой женщиной. Себя, свободного и зависимого. Себя, совершенно слепого и равнодушного.
И поэтому ей хотелось, чтобы он ушел. Хотелось вернуться к работе. Так можно было немного вернуть спокойствие и контроль. Лучше вовремя сдать отчет, чем посидеть на краешке чужой любви. Тем более когда свою собственную приходится крепко держать за горло.
И только поэтому Юля, чуть задев Григория рукой, снова открыла ноутбук.
Это работа, и он лишь ее коллега. Поэтому прошедших много секунд достаточно для сопереживания.
Лично у нее впереди еще не одна бессонная ночь в мыслях о нём. Так что совесть ее скрипит от чистоты.
Самолетики
– Что ты делаешь здесь так поздно? – Юра стоял в дверном проеме такой поникший, что Настя еще несколько минут не могла заставить себя заговорить.
– Я хочу кое-что найти.
– Кое-что, это его письма? Я их переложил в большую коробку в шкафу в коридоре.
– Ты видел письма?
– Да. Я не читал, но раз уж ты их хранишь и перевозишь уже в третью квартиру, значит, они хорошо написаны.
– Мне жаль. Я не знаю, что сказать.
– Скажи, что он – это только письма, которым уже 12 лет. Скажи это и достаточно.
– Да, он – это письма.
– Зачем же ты перечитываешь их? Тебе мало нас?
– Я читаю, чтобы помнить, что у меня были плохие отношения. Тогда я снова и снова понимаю, насколько наши хорошие.
– Настя! Господи!
Юра идет в коридор и приносит письма. Он не злится. Смотрит на нее, как на ребенка.
Настя перебирает конверты. Тишина.
– Юра, ты помнишь, как делать самолетики?
– Справлюсь.
– Давай спустим их с балкона.
– Завтра ты на них будешь наступать.
– Я не буду. Увижу – переступлю. Я их для того и хранила, чтобы не наступать на одни и те же грабли. Чтобы беречь тебя.
И они пускают самолетики с 11-го этажа. Их заботливо подхватывает осенний ветер.
Память
Мы с Леной были вместе уже семь лет. Я был идеальным мужем с безупречной репутацией. Пил и флиртовал аккуратно. Промахов не допускал. У нас росли две очаровательные дочери, избалованные принцессы. Они держали в своих руках мое искушенное сердце.
Моя жена была из успешной семьи. Мы «вопреки воле окружающих» поженились в одном из подмосковных ЗАГСов. Наивно полагая, что это навсегда.
Нам сразу повезло: совместная жизнь была благополучна. Мне было уже 32, и к браку я был готов. Лене было 29. Были квартира на Садовом, статус, связи. Мы были счастливы неразумно и расточительно.
Дети родились подряд. Крикливая Тася лишила мирного сна куда более сдержанную Катюшу. Но зато прибавила счастья. Лена занималась детьми, я работал. Мы ничем не отличались от тысяч других семей. Ничем! Понимаете?
Пока Лена не начала забывать… Сначала я не придавал значения. В целом было даже удобно – Лена могла очень кстати забыть, за что сердилась на меня вчера или что сегодня моя очередь везти детей в бассейн. Но потом забывчивость стала обидной – Лена не помнила моих трогательных СМС, забывала о том, что я пригласил ее на ужин, а иногда даже о детских утренниках.
Я злился, не понимал. Лена плакала. Мы ставили напоминания, пили витамины, убирали все отвлекающие гаджеты, увешали весь дом цветными стикерами. Потом делали МРТ и пили импортные препараты. Ничего не приносило результатов. Она как будто стирала ненужную ей информацию.
Было чувство, что Лена живет одним днем. Заботливая мама и любящая жена каждое свое утро начинала с обезоруживающим воодушевлением. Это было горько.
В кризисе «среднего возраста», незадолго до 40, я влюбился в свою секретаршу. Эта любовь на стороне открыла для меня новые горизонты – я чувствовал себя Всесильным: успевал быть отцом, мужем и любовником. Я упивался новым состоянием. Это как выпить зелье Всемогущества.
Лена стала для меня просто матерью наших детей. Я предал ее и не чувствовал в этом угрызений совести. Вообще. Вел себя так, как будто она была мне чем-то обязанной – в какой-то мере ее проблемы с памятью легли в основу моего оправдания. Приходя домой, я делал одолжение, разговаривая с ней или садясь вместе ужинать. Нередко она несколько вечеров подряд рассказывала мне одну и ту же историю. Я снисходительно слушал, так же как истории старшей дочери.
По вечерам с одинаковой безвыходностью собирал по квартире детские игрушки, женские журналы и бесконечные записи своей жены. Лена вообще все время что-то писала. Я полагал, что она пытается тренировать память, и эта наивность порядком раздражала.
Однажды Лена спросила меня:
– Тебе сахар в чай класть?
Первый раз за тысячи наших дней она забыла про эти чертовы две ложки сахара! Меня так разъярила эта заботливая нелогичная беспомощность! Я схватил сахарницу и перевернул ее прямо в кружку. Вцепившись в плечо жены, тряс ее и кричал: «Да, Лена! Две ложки! Две! Как обычно! Слышишь? Всегда две ложки сахара в мой чай!».
До сих пор помню сахарный скрип на полу кухни и по-детски огромные глаза жены.
Мое зелье Всемогущества явно утрачивало свои свойства, оставляя противный осадок раздражения. Я частенько стал пить зелье подоступнее, подолгу разгоняя в бокале кубики льда.
Страшно признаться, но иногда я даже воображал, как Лена куда-нибудь исчезает. Знаете, незаметно так, как-то само собой, без всякого драматизма. И, окрыленный отсутствием вины, быстренько воссоздаю новую картину мира, где мои дочери чудесным образом не скучают по маме.
Почему-то на развод решиться не мог. Это было унизительно. Я утешал себя, что все само собой как-то образуется.
Год назад дождливым сентябрьским днем я ехал из Москвы в Петербург, бездумно листая новостную ленту «Фейсбука». Все фотографии мне казались вычурными, никчемными, события, которыми люди делились, – какими-то суетливыми и бесполезными.
Я испытывал разочарование в своей жизни, презирая все на своем пути. Кто я: неудачник? раздосадованный ребенок? избалованный юнец? жертва? кто?
Откинувшись в кресле, начал вспоминать историю своих разочарований. И никак не мог ухватить эту линию. А потом вспомнил слова, прочтенные однажды на рваном клочке бумаги, найденном на столике в кафе. «Чтобы поймать курицу, надо перестать с диким воплем гонять ее по курятнику. Надо позволить ей приблизиться к тебе».
Это был первый день за последние месяцы, когда я действительно сделал что-то осознанное – остановился! И понял, что Лену надо спасать.
Вечером того же дня я мольбами и уговорами попал на прием к известному питерскому психиатру. Каким-то гулким, вибрирующим голосом поведал ему историю жены. Я говорил о Лене как об отдельном от меня человеке. Описывал ее проблемы с памятью как симптом разрушения ЕЁ личности.
И знаете, что он ответил, когда я замолчал?
– Вы глубоко несчастны. Вам нужно позаботиться о себе.
С минуту я смотрел на него как на сумасшедшего. Казалось, что он не понял меня и не слушал вообще. Я просил его вылечить Лену! Нужен был рецепт, метод, заговор, наконец! Потому что проблема была только в ней. Но на его лице я не видел ничего, кроме сочувствия.
Встал, чтобы уйти. В дверях повернулся, не зная еще, что намереваюсь сказать. Он сидел в кресле, даже не изменив положения тела, и ровным голосом начал задавать мне вопросы. Как будто не заметил, что я ухожу.
– Как вы думаете, ваша жена счастлива с вами?
– Не кажется ли вам, что слова и события она забывает не случайно?
– Как изменится жизнь вашей семьи, если с памятью вашей супруги будет все в порядке?
На меня как будто накинули тяжелое мокрое одеяло, напомнившее мне об ответственности.
Возвращаясь домой, я чувствовал нетерпение. И со всей ясностью осознал, что Лена своей забывчивостью защищалась от меня же. От моей прогрессирующей черствости, непринятия, измен. И чем больше я попрекал ее, тем стремительнее она прикрывалась своей беспомощностью.
Я торопил поезд, опасаясь, что не застану дома детей и жену. Что именно сегодня она решится уйти, оставив мне холодную квартиру. Сто раз начинал писать сообщение и никак не мог подобрать слов. Боясь спугнуть, встревожить или выдать себя.
Было страшно. Страшно, что придется признать перед Леной мое отвратительное осознание.
Я долго стоял под дверью дома, не решаясь достать ключи. Слышались звонкие голоса дочерей. Постояв несколько минут, спустился обратно в фойе и выгреб из почтового ящика все листовки, газеты, журналы. Хотелось найти что-то, что позволит сгладить первые минуты встречи. И я нашел.
Сентябрьский экземпляр дурацкого женского журнала. На обложке Лена. Я читал и перечитывал глянцевые строчки Лениной исповеди. Она так просто и чисто говорила о любви, заботе, ответственности и терпении. А еще о счастье и преданности.
Что я чувствовал в тот момент? Не знаю. Скорее жалость к себе. И безграничное тепло.
Поднявшись снова на наш этаж, я уже ни секунды не медлил, открывая дверь.
Bu va yana 2 ta kitob 399 UZS