Гиперборея: приключения идеи

Но чаще всего, особенно, в эллинистический и более поздние периоды, стрелу Абариса наделяли поистине фантастическими свойствами, представляя ее как средство передвижения.

В своей биографии Пифагора Порфирий поведал об Абарисе, прозванном Воздухобежцем за то, что на полученной в дар от Аполлона стреле он «перелетал и реки, и моря, и бездорожья, словно бежал по воздуху»^[61]. О том же и рассказ Ямвлиха (буквально слово в слово повторенный за его учителем): «у Абарида <было прозвище> "Ступающий по воздуху", так как когда он ехал на дарованной ему стреле Аполлона Гиперборейского, как бы ступая по воздуху, он переправлялся через реки, моря и непроходимые места»^[62].

Та же легенда воспроизводится и у эпического поэта Нонна Панополитанского:

 
Абарис юный также по небу часто летает,
Если Феб на стреле его отпускает в поездку^[63].
 

Летание на стреле подчас интерпретируется, даже современными авторами, вполне буквально. Ольга Фомина, в частности, напоминает, что многие древние авторы, «настойчиво говорят о летательных способностях гиперборейцев, то есть о владении ими техникой полета… Может ли быть такое – чтобы древние жители Арктики владели техникой воздухоплавания? А почему бы и нет? Сохранились ведь во множестве изображения вероятных летательных аппаратов – типа воздушных шаров – среди наскальных рисунков Онежского озера»^[64].

Ямвлих, впрочем, предложил и еще одну любопытную версию, рассказав, что золотая стрела, которой обладал Абарис, указывала тому дорогу^[65]и выступала, таким образом, не только транспортным средством, но и устройством для ориентирования на местности.

Весьма интересная гипотеза, особенно, если учесть возможное происхождение Абариса с Рифейских (Уральских) гор! Если ей найдутся другие подтверждения, то получится, что жители Гипербореи знали компас с магнитной стрелкой более чем за полторы тысячи лет до китайцев (первое упоминание о нем содержится в трактате Шэнь Ко «Записи бесед в Мэнси», относящемуся к 1086 г.^[66] И тогда можно будет предположить, что знаменитая стрела Абариса являлась ни чем иным, как стрелкой его путеводного устройства, казавшегося грекам невероятным чудом.

Тот же Ямвлих, однако, повествует еще об одной удивительной особенности стрелы Абариса – оказывается, именно с ее помощью Гипербореец совершал свои вошедшие в легенду санитарно-гигиенические процедуры^[67].

По указанию афинского грамматика Гарпократиона, Абарис прибыл послом от гипербореев во время распространившейся по всей земле моровой язвы, чтобы совершить моление Аполлону^[68]. Миссия оказалась успешной: «Лакедемон после произведенного им в этой земле очищения уже не заражался чумой, тогда как прежде эта болезнь часто поражала его из-за того, что он расположен в неудачном месте: над ним возвышаются Тайгетские горы, и стоит отметить, что это создает духоту. Абарид также очистил Кносс на Крите. Известны и другие свидетельства способности Абарида производить очищения»^[69].

Как было сказано, сделано это было Абарисом при посредстве стрелы, которую он всегда носил с собой. Рационального объяснения, каким образом можно очистить город от чумы с помощью подобного приспособления, у нас нет (о технологиях, существовавших в Гиперборее, пока можно только догадываться), однако символическое объяснение дать этому факту довольно несложно. Стрела – атрибут Аполлона как бога солнечного света и, в другом аспекте, бога-врачевателя. Очевидно, что в аполлоновской стреле воплотились представления о целительных и животворящих свойствах солнечного света. Получив ее в дар от своего бога^[70], жрец Абарис обрел вместе с нею и чудесные способности к врачеванию и обеззараживанию огромных территорий.

Гипербореи представлялись грекам «небожителями», обладающими сверхъестественными способностями – таков, например, «воздухошествующий» Абарис.

Впрочем, вполне возможно, что именно за свои чудесные способности и диковинную мудрость Абарис прослыл среди греков жрецом Аполлона, таковым отнюдь не являясь. Как это случается и поныне, сработал стереотип: если мудрец с Севера, то непременно – служитель Аполлона (в VI в. до н. э. процесс его рецепии в греческой религии еще не завершился, и этот бог по привычке воспринимался как чужой, заграничный); если умеет делать необъяснимые вещи – значит, волшебник.

Что касается эпидемиологических мероприятий, проводимых отдельно взятым гиперборейцем в масштабе целых полисов, то для их рационального объяснения опять придется обратиться к смелым гипотезам. Можно предположить, что страна Гиперборея, существуй она на самом деле, обладала более совершенной медициной, нежели Эллада. Доступные им знания о гигиене и санитарии станут достоянием просвещенной Европы лишь в XIX–XX вв.

Медицинские таланты Абариса и владение техникой полетов роднили его с рядом героев древности, в т. ч. с легендарным королем бриттов Бладудом (X в. до н. э.)

На илл. – фронтиспис из книги Джона Вуда «Описание Бата» (Лондон, 1749)

Интересна в этом ключе формулировка Платона, называющего Абариса заклинателем от болезней^[71]. Гипербореец лечит заговорами, т. е., словом, и тем предвосхищает практику логотерапии и психоанализа, которая станет реальностью для Европы в тех же XIX–XX вв. Вместе с тем, лечить словом он мог не только с точки зрения содержания и смысла, но и с точки зрения определенных ритмических воздействий. Во все века целители использовали в своей практике молитвы, стихи, мантры, зикры, задавая пациенту определенный ритм позитивных вибраций. Лечение музыкой было развито у греков, особенно, у пифагорейцев, к которым Абарис был отнесен Ямвлихом^[72]. Не исключено, что первична в данном случае была ритмотерапия, практикуемая Гиперборейцем, который был старше Пифагора как минимум на одно поколение^[73].

Удивляла греков и еще одна особенность Абариса: он никогда не ел (Hdt. IV 36; Iambi. V. Pythag. XXVIII 141), или, по формулировке Эрика Доддса, «был настолько опытен в технике поста, что мог почти совсем обходиться без человеческой пищи»^[74]. Значение поста могло заключаться как в сознательном аскетизме, упражнении тела на пути к освобождению духа (т. е. в религиозном смысле), так и в соблюдении строгой диеты для здоровья тела. После Абариса пост стал составной частью мистических практик у пифагорейцев и орфиков. От них эту практику позаимствовали стоики. А уже у них – христианские аскеты.

Абарис вошел в народную память и как предсказатель будущего. Согласно Ликургу Афинскому, став боговдохновенным, Гипербореец «изрекал оракулы и прорицания»^[75]. Порфирий и Ямвлих сообщают, что, подобно Пифагору, Абарис обладал способностью безошибочно прогнозировать землетрясения^[76]. Об умении Абариса предсказывать землетрясения, а также моровые болезни и небесные явления свидетельствует и Аполлоний Пара-доксограф^[77].

Свои предсказания Абарис не только провозглашал, но и записывал. Суда перечисляет его произведения: оракулы, которые называют «Скифскими», «Свадьбу реки Гебр», «Очищения», «Теогонию» в прозе и «Прибытие Аполлона к Гиперборейцам» в стихах^[78].

Подобные предсказания могут рассматриваться как прогнозы, которые делаются на рациональном, научном основании. Современному человеку не кажется удивительным умение ученых предсказывать начало эпидемии или природные катаклизмы. Как знать, возможно, определенной научной базой для такого рода прогнозов обладали и гиперборейцы.

Весьма удивительным представляется тот факт, что, будучи человеком явно чужой для греков культуры (чем они объясняли многочисленные чудеса Гиперборейца), Абарис, однако, достаточно быстро вписался в греческое общество, как бы сказали сегодня – натурализовался. Этот факт подчеркивал, например, софист Гимерий: «Говорят, что мудрец Абарис был родом гиперборей, а по языку – эллин; по одежде и внешнему виду – скиф, но чуть только пошевелит языком, – его слова казались исходящими из среды Академии и самого Ликея»^[79].

Абарис так и остался для греков самым знаменитым гиперборейцем, посетившим их края. Существует, правда, сообщение Евсевия Кесарийского (Euseb. Praep. evang. V 28, 4) о том, что выходцами из Гипербореи являются все делосцы («это одинокое свидетельство, но оно характерно», – замечает А.Ф. Лосев^[80]), да Гераклид Понтийский рассказывал в книге «О душе», как войско гипербореев захватило «греческий город Рим, лежащий где-то… <на западе>, на берегу Великого моря»^[81]. Однако с последним сообщением древние разобрались и сами – оказалось, что речь в нем идет о взятии Рима галлами в 387 г. до н. э.^[82] – кстати, аккурат в год рождения Гераклида. Гиперборею же и Великое море, по словам Плутарха, Гераклид, «этот сказочник и выдумщик», приплел к своему рассказу просто ради красного словца^[83].

Галлы, принятые Гераклидом Понтийским за гиперборейцев, мошенничают при взвешивании выкупа. «Горе побежденным!» – воскликнет галльский вождь Бренн в ответ на возмущенный ропот римлян

Греки в Гиперборее

О посещениях Гипербореи греками известно крайне мало. Сказочная, таинственная страна, Гиперборея, в представлении древних, и посещалась разве что богами и легендарными героями. До пределов Гипербореи, согласно Эсхилу, доходила в своих скитаниях дочь речного бога Иноха, жрица аргивской Геры Ио^[84]. Посетить эту северную страну удалось уже потомкам Ио – Персею, где он боролся с Горгонами^[85] и Гераклу.

С Гипербореей связан одиннадцатый подвиг Геракла – похищение золотых яблок из сада Гесперид. Согласно Псевдо-Аполлодору, яблоки эти находились «не в Ливии, как утверждают некоторые, а у Атланта, там, где обитают гиперборейцы»^[86]. Заполучив с помощью Атланта искомые яблоки, Геракл отнес их в Микены своему патрону и двоюродному брату Еврисфею. Тот подарил их Гераклу, Геракл отдал их Афине, а Афина унесла их обратно в Гиперборею, ибо «было бы нечестием, если бы эти яблоки находились в другом месте»^[87].

Персей, покровительствуемый Афиной, отсекает голову горгоне Медузе. Фрагмент рельефа из храма в Селинунте (Сицилия), середина VI в. до н. э.

У гиперборейцев же Геракл заполучил оливу для разведения ее в балканской Греции с тем, чтобы награждать оливковыми венками победителей Олимпийских игр (Pind. Ol. III 16–60; Pausan. V 7,4).

Уолтер Крейн. «Геракл и нимфы» (1893)

Согласно Вакхилиду, путешествие в Гиперборею совершил и царь лидийцев Крёз. После падения Сард под натиском персидской рати он взошел на костер вместе со своей семьей, не желая покориться врагу, однако был спасен Зевсом, затушившим пламя, после чего Аполлон увез своего любимца на заслуженный отдых в свою северную вотчину:

 
Делосский Феб
И старца-отца и узконогих дочерей
Унес на покой в края гипербореян, —
Ибо чтил он богов,
Ибо больше всех
Присылал он в божественные Дельфы^[88].
 

Нужно отметить, что Крёз, согласно древним авторам, и в самом деле всходил на костер, приговоренный к смерти Киром, однако относительно его дальнейшей судьбы источники расходятся. В любом случае, Гиперборея Вакхилида, куда Стреловержец доставил последнего царя Лидии, – это не реальная, пусть и далекая страна, наподобие эллинистической Индии, но скорее, аллегория загробного царства.

Судя по всему, единственным гостем Гипербореи, историческая достоверность которого практически ни у кого не вызывает сомнений, был Ариелей Проконнесский. Большинство исследователей склонны, вслед за античной традицией, относить время его жизни к VII в. до н. э.^[89] Древнейшее упоминание о нем содержится у Пиндара^[90]. Геродот приводит его достаточно подробную биографию.

Согласно Отцу истории, Аристей родился на острове Проконнес, что в Мраморном море, в семье Каистробия, одного из знатнейших граждан про-понтийского полиса. Он был служителем Аполлона, златокудрого бога света и мудрости, покровителя искусств. Аполлон, как мы помним, связывался в мифологии с Гипербореей, и неудивительно, что Аристей отправился на поиски таинственной северной страны, будучи «одержимым Фебом» (фофоХартттос;)^[91]. Последнее замечание Геродота позволяет предположить, что экспедиция Аристея носила не торговый, не дипломатический, но религиозный характер, будучи чем-то вроде паломничества. Впрочем, коммерческие цели его миссии тоже нельзя до конца исключать, если принять во внимание наличие уже к 1000 г. до н. э. у места слияния Камы и Волги крупного торгового и культурного центра, являвшегося «основой восточнорусского бронзового века», на что указывает немецкий историк географии Рихард Хенниг^[92].

Главным источником сведений о Гиперборее выступала для эллинов поэма Аристея Проконнесского «Аримаспея».

По Геродоту, путь до Гипербореи оказался Проконнесцу не под силу, и дошел он лишь до исседонов. Именно по рассказам исседонов, согласно

Геродоту, Аристей и собрал все необходимые сведения для своей поэмы.

О локализации земель исседонов можно судить из самого этнонима, который расшифровывается как «асы многочисленные, живущие у реки (иссе – асы,/асии + т – формант множественного числа в иранских языках и осетинское «дон» – река)»^[93]. Таким образом, можно предположить, что древний народ исседонов жил на Дону. К слову, В санскрите схожесть с «дон» имеет слово dhuni  в значении «ревущая, звучащая, буйная; река». Это слово входит в состав гидронимов «Дон», «Днестр», «Дунай», «Днепр», «Донец», которые остались с того древнего периода, когда протоиндоиранская общность еще была единой и формировалась в степях Северного Причерноморья^[94]. Впрочем, преобладающей в современной науке остается версия, согласно которой исседоны жили на Среднем Урале, а их этноним и поныне сохраняется в названии реки Исеть^[95].

Именно поэма «Аримаспея» являлась для эллинов главным источником сведений о Гиперборее. По мнению Джеймса Болтона, поэма исчезла еще до основания Александрийской библиотеки, и потому вряд ли стоит надеяться, что сколько-либо крупные отрывки из нее могут быть найдены на папирусах^[96]. Сохранившиеся фрагменты «Аримаспеи» очень малы, и их немного (Tz. Chil. VII 678–684; Pausan. I 24, 6; Ps.-Long. De sublim. 10, 4; Strab. II 3, 5). Однако ряд заимствований из поэмы содержатся в произведениях как Пиндара, Геродота и Гелланика и, возможно, Алкмана, так и у Гекатея Абдерского, Дамаста Сигейского, Плиния Старшего, Элиана, Симия, Плавта, Энния, а также Эсхила, описавшего в трагедии «Прометей прикованный» путь Ио через северные страны^[97].

По Аристею, путь к гиперборейцам лежит через Северное Причерноморье, земли киммерийцев и скифов, затем – через длинновласых исседонов и одноглазых от рождения аримаспов.

 
Исседоны власами своими длинными горды.
И говорят, что над ними живут человеки – соседи
С севера, многи числом и воители храбрые очень,
Многоягнисты они, многобычливы, конебогаты,
Каждый на леном челе имеет единое око,
Густоволосые, всех превосходят могучею силой^[98].
 

Еще севернее обитают «стерегущие золото грифы», а «еще выше за ними», на границе с морем – собственно, гипербореи^[99]. Все народы, описанные Аристеем, по его замечанию, весьма опасны и воинственны и все время воют между собой, не ведая перемирий, – все, кроме гиперборейцев, не имеющих врагов и не знающих раздоров (в изложении Геродота еще слышны отголоски дельфийских легенд об утопическом «городе Солнца» за пределами известного мира).

Геродотова карта мира во многом основывалась на сведениях из поэмы Аристея «Аримаспея». На территории современной Украины Геродот обнаруживает племена дикарей-андрофагов («людоедов») Илл. из «Атласа античной и классической географии» Сэмюэла Батлера (1907)

Донесенные Аристеем рассказы исседонов о жестоких воинственных антропоморфных существах, вероятнее всего, преследовали вполне определенные практические цели. Согласно версии, которой, в частности, придерживается Рихард Хенниг, эти рассказы «явно расцвечены вымыслами, порой весьма страшными. Можно считать доказанным, что эти вымыслы, как не раз уже случалось (ср. рассказы финикиян в "Одиссее"), имели целью отпугнуть чужеземных купцов от поездок в области, особенно выгодные для торговли. За исключением этих сказочных сообщений исседонов, поэма "Аримаспея", видимо, не содержит каких-либо неправдоподобных сведений. Несмотря на стихотворную форму и частично легендарный характер, эпос основан на надежных географических и исторических фактах»^[100].

Аримасп, сражающийся с грифоном. Аттическая краснофигурная пелика в керченском стиле, 375–350 гг. до н. э.

Со временем сказы о хожении Аристея к самому дальнему морю обрастали все новыми и все более чудесными подробностями, тем более, что проверить подлинность этих рассказов более уже никто не решался.

Шаман Аполлона

Несмотря на уверение Геродота, что Аристей передавал сведения о землях севернее исседонов лишь с их слов (Hdt. IV 16), существуют большие сомнения в том, что о Гиперборее он знал лишь понаслышке. Из рассказов об Аристее следует, что он обладал множеством нерядовых способностей, которые в античной традиции связывали исключительно с представителями гиперборейского народа.

Среди таких способностей – умение попирать смерть, а также находиться одновременно в двух разных местах (дар билокации). По сообщению Геродота, однажды поэт зашел в городскую сукновальню и там умер. Валяльщик запер свою мастерскую и пошел сообщить горькую весть родственникам усопшего. Прибыв на место, те, однако, не нашли там Аристея «ни мертвого, ни живого». При этом находились свидетели, утверждавшие, что лично встречали в эти часы Аристея и даже беседовали с ним – причем, одновременно как близ Кизика^[101], так и на Сицилии^[102]. В Проконнесе Аристей вновь появился уже через семь лет, где и сложил свою поэму «Аримаспея». Затем он исчез снова^[103].

Философ-стоик Максим Тирский впрочем, был склонен описывать полеты Аристея к гиперборейцам не как физическое перемещение его тела, а странствия его души: «Был человек из Проконнеса, чье тело лежало живое, хотя лишь с едва заметными признаками жизни, в состоянии, очень близком к смерти, в то время как его душа выходила из тела и странствовала по небу подобно птице, обозревая все внизу – землю, море, реки, города, народы… затем душа, вернувшись, оживляла его тело, и оно рассказывало о разных вещах, которые душа видела и слышала в различных местах»^[104].

Об этой способности греки могли судить и со слов самого Аристея: «Он (Аристей) рассказывал, как его душа покидала его тело и, паря в небе, пересекала страны, и греческие, и чужеземные, все острова, реки, горы; что пределом его путешествия была страна гипербореев. Таким путем он получил обильные знания о всех обычаях… о различных ландшафтах и климатах, о морских приливах и разливах рек»^[105].

Таким образом, мы видим, что уже в древности существовала дихотомия двух версий относительно экспедиций Аристея – одна (странствования реальные, «во плоти») была представлена Геродотом, а также Аполлонием Парадоксографом и Плутархом, другая (путешествия в духе) – Максимом Тирским, а кроме него – Плинием и Судой. По словам Дмитрия Щеглова, «вопрос об оценке личности Аристея, по сути, сводится к вопросу о том, кому мы больше верим – Геродоту или Максиму Тирскому?»^[106].

Согласно рассказу Геродота, через 240 лет после своего второго исчезновения из Проконнеса Аристей явился в Метапонт и «повелел воздвигнуть алтарь Аполлону и возле него поставить статую с именем Аристея из Проконнеса»^[107]. Те послушались и воздвигли статую на рыночной площади; эту статую лично осматривал сам Геродот.

Интересно сообщение Аристея метапонтянам, что за Аполлоном он следовал в образе ворона (Hdt. IV 15). В виде ворона же, по Плинию, душа Аристея вылетала из его рта для дальнейших путешествий (Plin. Hist. VII 176).

Известно, что ворон – священная птица Аполлона, атрибут бога-предсказателя. Именно в обличии ворона Аполлон указал, например, в свое время переселенцам, где надо основать город Кирену^[108]. Почитание ворона как предсказателя вообще свойственно индоевропейским культурам. В древнеирландском и древнескандинавском эпосах вороны фигурируют в описаниях битв, они служат военными оракулами, их посылают на разведку новых земель. Скандинавского Одина и германского Вотана сопровождают две мудрые вещие птицы – вороны Хугин и Мунин. В культуре языческой Руси ворон считает мудрой и вещей птицей, он посвящен в таинство живой и мертвой воды, участвует в воскрешении персонажей эпосов. Вороны принадлежат к пантеону богов, их изображают сидящими на дубе – священном дереве славян, символизирующем Мировое древо. Во многих северных мифологиях ворон выступает как первопредок и могучий шаман, как патриарх вороньего семейства, от которого произошли люди, как культурный герой^[109]. Якуты и тунгусы уподобляют души птицам, а шаманы надевают во время камланий птичьи наряды.

Явившегося метапонтянам Аристея Геродот считает призраком (Hdt. IV 15), т. е., восставшим из мертвых, но есть и другое мнение. По словам Афинея Навкратийского, в Метапонт Аристей явился непосредственно из страны гипербореев^[110]. К этому времени возраст его составлял порядка 270 лет. Подобное долголетие воспринималось греками как чудо, однако у гиперборейцев, которые не ведали предела жизни, возможно, такой возраст считался в порядке вещей.

Итак, античные авторы приписывают Аристею следующие «гиперборейские» черты:

1) способность к путешествию в духе;

2) умение перевоплощаться в птицу (ворона);

3) духовидение отдаленных стран и народов во время вхождения в транс;

4) билокация;

5) исключительное долголетие.

Нередко эти черты называют также «шаманскими». Правда, в этот термин разные исследователи вкладывают, как правило, свой смысл.

Усилиями Вильгельма Шмидта и Мирчи Элиаде понятия «шаманизм», «шаманский», еще в конце XIX в. носившие четко этнографический характер и географически ограниченные Сибирью и Центральной Азией, были существенно расширены – авторы рассматривали шаманизм чуть ли не как некое универсальное явление, элементы которого (в частности, экстатические техники, билокацию и др.) можно найти в любой культуре. Если Герман Дильс использовал понятие «шаманизм» в качестве своего рода метафоры, рассуждая об особенностях поэзии Парменида и Гесиода^[111], то уже Карл Мёйли, находя известное сходство между уральско-сибирским шаманизмом и религиозными воззрениями скифов, всерьез рассуждал об определяющем влиянии «скифского шаманизма» на целый ряд греческих мыслителей, провидцев, поэтов и чудотворцев, не исключая даже Гомера^[112].

Об обогащении греческой культуры элементами шаманизма, до сих пор существующего в Сибири и оставившего следы своего прошлого пребывания на огромной территории от Скандинавии до Индонезии, пишет в книге «Греки и иррациональное» (1949 г.) Эрик Доддс. Он связывает этот процесс с открытием в VII в. до н. э. Черного моря для греческой торговли и колонизации, с известным скепсисом относясь к тезису Мёйли о влиянии шаманизма на греческий эпос.

Наиболее раннее из европейских изображений сибирских шаманов, опубликованное в книге Николааса Витсена «Северная и Восточная Тартария» (Амстердам, 1692)

Среди магов и мыслителей, связавших греческую традицию с Севером, Доддс называет Орфея, Эпименида, Гермотима – все они имели те или иные черты шаманов. Аристея он относит к этой плеяде едва ли не в первую очередь, отмечая, что поэма «Аримаспея» «вполне могла быть создана по модели психических путешествий северных шаманов»^[113]. Ирландский филолог не до конца уверен, совершил ли Аристей свое путешествие физически либо же в духе, однако замечает, что «его одноглазые аримаспы, его грифоны, сторожащие сокровища, являются характерными персонажами центрально-азиатского фольклора»^[114]. К безусловно шаманским Доддс относит способности Аристея к трансу и билокации.

По утверждению Эрика Доддса, поэма «Аримаспея» вполне могла быть создана по модели психических путешествий северных шаманов.

Следует отметить, что и Мёйли, и Доддс рассматривают элементы «шаманизма» как привнесенные извне, с Севера, а не вызревшие в недрах греческой культуры – даже несмотря на их присутствие в ряде древнегреческих традиций, в т. ч., в пифагореизме. «Нельзя, конечно, отрицать, что в греческой религии, в частности в культе Аполлона, имелись некоторые особенности, близкие к шаманскому кругу, но "шаманские черты" в греческих рассказах об Аристее не являлись отражением религиозных и мифологических воззрений самих греков. Как и многие другие эпические сюжеты и мифологические мотивы, заимствованные греками из скифского мира, "шаманизм Аристея" был непосредственно связан с религиозными представлениями скифов и их северных соседей, особенно если учесть традицию о пребывании Аристея в Скифии и в далеких заскифских областях – у исседонов»^[115].

В компании с Аристеем, Эпименидом и другими «шаманами» Доддс упоминает и гиперборейца Абариса, умевшего, как мы помним, летать верхом на стреле (что, возможно, тоже являлось аллегорией путешествия в духе). Говоря о религиозном значении стрелы в шаманизме, Доддс вспоминает, что у бурят она используется для возвращения душ больного, а также на похоронах; что шаманы могут прорицать по полету стрелы; и что «внешняя душа» у татар иногда находится на стреле. «Другие шаманы летают по воздуху на кнуте, подобно ведьмам, летающим на помеле»^[116]. Другой «сверхспособностью» Абариса, позволившей Доддсу отнести его к представителям северного шаманизма, выступила его способность к предсказаниям будущего, вызывавшая неизменное удивление у греков.

Был и другой Аристей, сын Аполлона, изобретатель улья