Kitobni o'qish: «Пластмассовый бог», sahifa 7

12.

Прошло уже несколько недель, а штурма все не было.

Несколько раз доктор Гейзенберг говорил с Шаломбери, но тот не сообщал ничего определенного, а потом и вовсе перестал появляться в лаборатории и доктор подумал, что уже вообще вряд ли увидит его. Наверное Гринев раскрыл намерения профессора и тому стало небезопасно возвращаться.

И вот через месяц он неожиданно получил записку от Шаломбери, в которой тот сообщал, что переговорный процесс с руководством «Заслона» зашел в тупик, совет директоров отрицает свою причастность к работе лаборатории и не может ручаться за деятельность Гринева. Сам же Гринев отказывается от контактов с Интерполом, а на территорию лаборатории полицию не пускают. Генпрокурор выдал ордер на арест Гринева. Штурм назначен на будущий вторник. Вероятно, Гринев попытается вытащить «Прародителя» и надо помешать ему. Нужно найти машину и уничтожить ее, пока лапы Ассамблеи не дотянулись до нее. Шаломбери обещал, что попробует пробиться в лабораторию и помочь доктору.

Но он не появился. Шли дни, приближалась дата и доктор все больше нервничал. Наконец, не получив больше никаких известий от профессора, он решил действовать самостоятельно. Он раздобыл взрывчатку, пехотную мину на оружейном складе, куда ему удалось проникнуть. Было сложно попасть в ангар, но в лаборатории стало резко меньше людей и никто к счастью не заметил доктора. Когда он оказался на борту нужного корабля в лаборатории сработал сигнал тревоги и заревела сирена. Гейзенберг заметался по кораблю в поисках багажного отсека и едва не натолкнулся на бегущего по коридору Гринева с экипажем. Он чудом успел нырнуть в какую-то нишу и остался незамеченным, Гринев торопился и ничего не замечал. Следующая дверь оказалась входом в багажный отдел и доктор ворвался внутрь, поскорее заперев за собой.

Он увидел огромный металлический саркофаг и открыл крышку. Внутри лежало серебристое тело мыслящей машины. Оно было красиво и доктор невольно залюбовался этим чудом творческой мысли. Доктор приклеил мину кусками скотча к животу «Прародителя» и собирался установить таймер на три минуты, но в этот момент корабль тряхнуло с такой силой, что он упал, а саркофаг накренился и рухнул со страшным шумом набок и «Прародитель» вывалился из него, и доктор с неимоверными усилиями повернул его тяжелое, стальное тело обратно на спину и трясущимися пальцами стал налаживать детонатор на взрывном устройстве, как вдруг его отвлек голос в динамиках, оповещавший о том, что корабль идет на посадку, так как из-за стрельбы получил тяжелые повреждения. Доктор повернулся обратно к машине и в неверном мигающем красно-белом свете аварийных ламп увидел к своему невыразимому ужасу, что случилось нечто немыслимое, невозможное. «Прародитель» ожил, он вставал, он поднимался, разгибая своё огромное, могучее механическое тело, пока весь не воздвигся почти до потолка и тогда он повернул голову и посмотрел доктору Гейзенбергу прямо в глаза…

13.

С тех пор прошло много лет.

Что сталось с доктором Теодором Гейзенбергом? Он пропал. Я пытался разыскать его, но никаких сведений о себе он не оставил. Однако я все-таки однажды встретил его, он пришёл на одну большую научную конференцию, куда съехался цвет ученого сообщества. Он не выступал, участвовал простым слушателем. Я не помню, чему была посвящена эта конференция, да это и неважно. Я узнал доктора и подошёл к нему, не в силах сдержать чувств. Он тоже узнал меня и улыбнулся одними губами, совсем уже старенький, изможденный.

– Дорогой Георгий, я так рад видеть вас! Вы единственный, чьё лицо сохранила моя память.

Мы пошли посидеть в кафе и разговорились.

– Как поживает профессор Шаломбери? – спросил меня доктор. – Он ведь ваш старый приятель, не так ли?

– Так, – согласился я. – Он умер.

Доктор опечалился. Я бы не стал расспрашивать его, но почувствовал, что он и сам хочет высказаться и ждёт интереса с моей стороны. И я задал ему вопрос, именно тот, который он вероятно и хотел услышать:

– Доктор, вы ведь знаете, на каком корабле находился саркофаг. «Прародитель» не был уничтожен? Ведь так?

– Я был на том корабле, но я не знаю точно, что было дальше, – доктор покачал головой. – То, что случилось там, на корабле… я до сих пор не осмыслил всего этого. По нам крепко попало и робот включился. Сам. Как оно самостоятельно провело активацию? Или кто-то активировал его нарочно, чтобы спасти? Но кто тогда? И как? Там все произошло за секунды… скажите мне, Дайсон, кто стрелял?

– Мы, – с тяжелым вздохом признался я. – Интерпол. Мы связались с русским кораблем и попросили у адмирала помощи. Он сошел на лабораторию по очень опасной но очень красивой траектории и продемонстрировал Ассамблее мощь всех своих пушек. Они не стали стрелять в ответ. Гринев уже все знал и он попытался вывезти машину из лаборатории. Стартовало несколько кораблей и мы не знали, на каком из них Гринев с машиной, а Сэлфридж рвал и метал, он боялся… понимаете, он хотел завладеть этой машиной, он так бесился, когда робот пропал и его не удалось найти. Гринева пытались судить, но он предъявил встречный иск Ассамблее, разбирательства продолжаются и сегодня. Гринев уволен с поста руководителя «Заслона», компания зажила прежней жизнью, как при Арсеньеве. А Ассамблея… впрочем, вы и сами читали газеты, должно быть.

Он смотрел на меня во все глаза, кивая.

– Расскажите мне, что там произошло?

Доктор пожевал губы, как-то затравленно огляделся. Он словно не решался заговорить, но потом все же начал:

– Он переоделся в форму полицейского и улетел на корабле профессора Шаломбери. Мы сами научили его этому трюку. Когда-то, во время механических испытаний, с ним играли в баскетбол. Он показал блестящие результаты, просто блестящие. Но мы дали ему тест. Заставить поверить других игроков, что он человек. Такой, знаете, своеобразный тест Тьюринга. Всем игрокам выдали специальные очки, в которых было видно только силуэт фигуры, а те, кто следил за игрой по экрану, видели графическую подделку. И никто не смог угадать в нем робота. Он всех перехитрил. Разумеется, памяти об игре он не сохранил, ведь он ничего не должен был знать о людях и о нашем мире. Но каким-то образом в его сознании отложился механизм действия. Там, во время штурма, он проделал в точности тот же самый фокус. Когда корабль сел, на борт поднялись полицейские, он взорвал баллон с газом и все уснули, а он переоделся в форму сотрудника Интерпола и полицейские его вытащили, он прошёл сквозь три кольца окружения, сел на корабль и просто улетел. Прошёл сквозь пальцы, увернулся, выскользнул… И где он теперь? Солнечная система неизмерима в сравнении с краткостью и быстротечностью человеческой жизни. Но он, он будет жить. Он будет жить, слышите? Долго, очень долго, столетия будет прятаться где-нибудь в Поясе астероидов и кто найдёт его там? Ему не нужен сон, еда, медицинская страховка. Он просто будет ждать, пока мы все не умрем, те, кто знает о его существовании. Он будет ждать столько, сколько потребуется. Тысячу лет, две тысячи, десять тысяч. А потом придёт. Как химера в ночи, вылезет в человеческий мир из какой-нибудь чёрной щели. И что он будет делать? Что там будет вариться в его железной башке все эти тысячелетия ожидания? Ему ведь не нужен сон, еда и выходные, он будет постоянно что-то делать, искать, строить, готовиться. С какими идеями и мыслями он вернётся? С какими инструментами? Что он там наизобретает, имея такой мозг, каким мы его наделили, имея в своём сознании весь совокупный опыт человечества? Пластмассовый бог… вот о чем я думаю. Пожалуй, это может сойти за второе пришествие.

Доктор выдохнул. Он был бледен, на лбу выступила испарина, руки отчетливо подрагивали. Я понял, что все эти годы он только об этом и думал.

– Искать его бессмысленно, даже не думай об этом. – Он словно прочитал мои мысли. – В любом случае, это будут проблемы наших потомков. Мы, конечно, можем поднять шумиху, но никто никогда не найдёт его. Солнечная система действительно неизмерима. Одинокий кораблик в ней можно искать вечность.

– Можно попытаться. Надо рассказать всем, всему человечеству, пусть все знают, объявить астрономическое вознаграждение за его поимку. Надо хоть что-то делать, нельзя сидеть сложа руки!

Доктор фыркнул, покачал головой. Он с презрением отнёсся к моим словам. Но что я мог поделать? Не я открыл ящик Пандоры…

– Ты глупец, – сказал он мрачно. – Ты не понимаешь, с чем ты имеешь дело. Как ты не усвоишь, что он знает все наши возможные шаги наперёд? Он видит любой возможный поворот событий и предпринимает контрмеры. Во-первых, с чего ему оставаться в Солнечной системе? Он мог и покинуть гелиосферу, радиация ему не страшна. А во-вторых… с чего ты взял, что те, кто его найдут, захотят отдать его даже за очень большую награду? Он сам по себе – богатство, которому нет меры. И он способен дать своим возможным похитителям куда больше, чем правительственные миллионы.

Мы некоторое время сидели в молчании, я смотрел на улицу, на проезжающие машины, на идущих по своим делам людей.

– Вы видели его? – спросил я, взглянув на Гейзенберга.

Доктор ответил не сразу. Он молчал, потом кивнул.

– Да, видел, – сказал он и его взгляд упёрся в пространство, он смотрел на что-то, чего я не мог видеть и даже понять.

– Вы сказали, что он провёл самостоятельную активацию? Что это значит?

– Я не знаю. Я устанавливал на его корпусе мину, когда в корабль попали. Он включился сам, наверное от удара, его опрокинуло на пол.

– Сам? И что было дальше?

– Он посмотрел на меня. И он сказал мне…

Я ждал, что доктор продолжит, но тот как будто оцепенел, лицо его застыло, полуоткрытый рот искривился, глаза остекленели. Я испугался, что с ним что-то случилось.

– Доктор? – окликнул я его.

Он очнулся и посмотрел на меня невидящими глазами.

– Что?

– Что он сказал вам?

– Он попросил дать ему имя, – тихо и едва разборчиво выговорил Гейзенберг. – «Дай мне имя», сказал он мне. Первые его слова. Дай мне имя.