Перепевы

В этом смысле считаем мы полезными стихотворные пародии и не только не пренебрегаем ими, но даже придаем им большое значение. Они встречают сочувствие, читаются с удовольствием и означают, что то, на что они намекают, уже не пользуется особенным сочувствием публики. Говорят, что осмеять все можно; правда, но не всякое осмеяние имеет успех, даже не всегда оно безопасно, хотя бы для репутации, утвердившейся весьма прочно. Аристофан – и тот не мало нажил себе хлопот даже в потомстве за осмеяние Сократа; в новейшее время подобный пример мы видели в Гейне^{7}. С насмешкой повторяется то же самое, что и с серьезным озлоблением или нападением: в суждении здравого смысла, управляющего массами, форма почти уничтожается перед сущностью дела. Пушкин, в своих знаменитых стихах, говоря, между прочим: «Кому венец, – мечу или крику?»^{8} и пр., весьма серьезно издевался над свободным словом; но тем не менее лучшая часть публики не простила ему этих стихов. Точно так не прощает общественное мнение и самых остроумных насмешек над тем, что дорого и свято для большинства. Попробуй теперь кто-нибудь издать гениальнейший пасквиль на Гарибальди: вся Европа закипит негодованием, и не только автора назовут бессовестным негодяем, но никто не признает в нем ни малейшего остроумия, хотя бы оно и было у него действительно. Возьмем пример ближе: попробуйте перепародировать Гоголя в его «Мертвых душах», «Ревизоре» и лучших повестях, – много ли успеха будете вы иметь?.. А того же Гоголя в «Переписке»^{9} можно пародировать не только безнаказанно, но даже с большим успехом…

Таким образом, видя, как принимается бесчисленное множество пародий, появившихся в последнее время и потешающихся все более над реликвиями пушкинского периода, мы считаем себя вправе заключить, что время процветания этого рода поэзии уже прошло. «А если прошло, то и толковать о нем много не стоит, и убиваться над выставлением его смешных сторон не нужно!» Не всегда оно так бывает; но в настоящем случае это замечание кажется нам вполне справедливым. Пародии на бесцельные и бездельные пьески с претензией на художественность, насмешки над высокими мечтами в виду житейской пошлости, над отвлеченно-абсолютным спокойствием перед жизненными, реальными вопросами нужды и горя – были в ходу давным-давно. Предмет этот далеко еще не исчерпан, потому что, несмотря на многочисленные насмешки и критические наставления, поэзия наша до сих пор никак не хочет идти в лад с живой, человеческой действительностью. Но теперь уже противоречие пииты с реальной правдой выражается иначе, а потому и насмешка [и пародия] должны принять другие формы, настроить себя несколько на другой лад. Мы читали много пародий, в которых, вместо возвышенных предметов, трактуемых поэтом, подставляются предметы житейские, и затем идет весьма близкое подражание. Например, вместо «цветок засохший, безуханный», читаем: «ременный кнут, небезуханный»; вместо: «скажи мне, ветка Палестины» – «скажи мне, ветхая бумажка», и затем пародия перебирает, что могло случиться с кнутом и с синенькой бумажкой, в чьих руках они были, кого сек кнут и какие гадости покупались бумажкою. Это, конечно, забавно само по себе и в то же время справедливо опошляет те quasi-высокие, а в самом деле ребяческие и смешные мечты, которые посвящены поэтами цветку безуханному и ветке. Но подобного рода пародии хороши именно только тогда, когда они, во-первых, обращены на стихотворение, имеющее большую известность, и, во-вторых, когда само содержание пародии забавно. Если же автор пародии выбирает себе на жертву какое-нибудь из незначительных произведений незначительного поэта и основывает весь смысл своей пародии на незначительной утрировке мысли подлинника, то мы не понимаем цели и смысла подобной работы. Есть, например, у г. Полонского стихотворение: «Мое сердце – родник, моя песня – волна» и пр. Оно несколько страдает неопределенностью и излишком смелой мечтательности; но прямо дурным нельзя его назвать; нельзя сказать и того, чтобы оно заключало в себе полное выражение характера и манеры поэта; его немногие знают даже из любителей стихов. Зачем же, спрашивается, написана вот эта пародия, которую находим мы в «Перепевах»: