bepul

Шерамур

Matn
Seriyadan Праведники #10
3
Izohlar
O`qilgan deb belgilash
Шерамур
Audio
Шерамур
Audiokitob
O`qimoqda Мария Дубнова
12 606,23 UZS
Matn bilan sinxronizasiyalash
Batafsilroq
Audio
Шерамур
Audiokitob
O`qimoqda Ольга Малько
22 521,25 UZS
Batafsilroq
Audio
Шерамур
Audiokitob
O`qimoqda Алексей Филякин
22 521,25 UZS
Matn bilan sinxronizasiyalash
Batafsilroq
Shrift:Aa dan kamroqАа dan ortiq

Николай Лесков

Шерамур

(Чрева-ради юродивый)

Глава первая

По некоторым, достаточно важным причинам выставленная кличка должна заменять собственное имя моего героя – если только он годится куда-нибудь в герои.



Если бы я не опасался выразиться вульгарно в самом начале рассказа, то я сказал бы, что Шерамур есть

герой брюха

, в самом тесном смысле, какой только можно соединить с этим выражением. Но все равно: я должен это сказать, потому что свойство материи лишает меня возможности быть очень разборчивым в выражениях, – иначе я ничего не выражу. Герой мой – личность узкая и однообразная, а эпопея его – бедная и утомительная, но тем не менее я рискую ее рассказывать.



Итак, Шерамур –

герой брюха

; его девиз –

жрать

, его идеал –

кормить других

; в этом настроении он имел похождения, достойные некоторого внимания. Я опишу кое-что из них в коротких отрывках: это единственная форма, в которой можно передать что-нибудь о лице, не имевшем никакой последовательности и не укладывающемся ни в какую форму.



Начинаю с того самого случая, как он показался первому человеку, который обнаружил в нем нечто достойное наблюдения.



Летом 187* года в Париж прибыл из Петербурга литературный Nemo.

1


  Никто –

лат.



 Он поселился в небольшой комнатке, против решетки Люксембургского сада, и жил тут тихо и смирно несколько дней, как вдруг однажды входит к нему консьерж и говорит, что пришел «некто» и требует, чтобы monsieur вышел к нему – на лестницу.



Nemo имел основания не любить таинственности и с неудовольствием спросил:



– Кто это такой и что ему нужно?



– Я думаю, это некто из ваших, – отвечал француз.



– Это мужчина или женщина?



– Во всяком случае мне кажется, что это скорее мужчина.



– Так попросите его сюда.



– Да, но мне кажется, что ему неудобно войти.



– Разве он пьян?



– Нет; он… раздет.



Глава вторая

На узенькой спиральной лестнице с крошечным окном в безвоздушный канал, образовываемый тремя сходящимися острым углом стенами, стояла очень маленькая, но преоригинальная фигура. Первое, что бросилось в глаза Nemo, были полудетские плечи и курчавая голова с длинными волосами, покрытая истасканною бандитскою шляпою.



Сначала казалось, что это костюмированный тринадцати– или четырнадцатилетний мальчик, но чуть он оборотился, вид изменился: перед вами прежде всего два яркие, черные глаза, которые горят диким, как бы голодным огнем, и черная борода замечательной величины и расположения. Она заросла по всему лицу почти под самые глаза и вниз закрывает грудь до пояса. Такую бороду, по строгановскому лицевому подлиннику, указано писать только преподобному Моисею Мурину, вероятно ради особенности его мадьярского происхождения и мучительной пылкости темперамента этого святого, которому зато и положено молиться «от неистовой страсти».



Nemo подошел к незнакомцу и спросил:



– С кем я имею честь…



– Никакой нет чести, – отвечал незнакомец не натуральным, а искусственным баском, как во время оно считали обязанностью хорошего тона говорить кадеты выпускного класса. Nemo понимал некоторый толк в людях и сам переменил манеру.



– Что же вам надо? – спросил он гостя.



– Имею дело.



– Так войдите в комнату.



– У вас нет никого?



– Никого.



– Могу.



И незнакомец пошел за хозяином важно и неспешно, переставляя свои коротенькие ножки, а когда взошел, то сел и, не снимая шляпы, сейчас же спросил:



– Нет ли у вас работы?



– Работы!



– Да, нет ли у вас какой работы?



– Да какая же у меня работа?



– Разве я знаю, какая?



– Вы мастеровой?



– Нет, не мастеровой, а мне говорили, что вы романы пишете.



– Это правда.



– Так я переписывать.



– Но теперь я ничего не пишу.



– Вот как! Значит – сыты.



Он встал и, немного насупясь, добавил:



– А деньги есть у вас?



Хозяин невольно посторонился и спросил:



– Что это значит?



– Значит, что я три дня не жрал.



– Сколько же вам нужно?



– Мне нужно много, но я у вас хочу взять два франка.



– Извольте.



Турист опустил руку в портмоне и подал своему гостю пятифранковую монету.



– Здесь больше, – сказал тот.



– Это все равно.



– Да, разумеется, – вы сдачи получите.



С этим он завернулся и вышел тем же ровным шагом, с тою же неизменною важностью. Во время разговора можно было видеть, что у него некрепко держатся рейтузы и под блузою нет рубашки.



Глава третья

Nemo рассказал историю землякам: те сразу узнали.



– Это, – говорят, – Шерамур.



– Кто он?



– Неизвестно.



– Во всяком случае он русский.



– О да! русский, у него какая-то таинственная история.



– Политическая?



– Кто его разберет! но, кажется, политическая.



– По какому делу он сюда сбежал?



– Право, не знаю, да и знает ли он сам об этом – сомневаюсь.



– Он не сумасшедший?



– Разве с точки зрения доктора Крупова.



– И не плут?



– Нет, он по-своему даже очень честен: да вот вы сами в этом убедитесь.



– Каким образом?



– Он занял у вас денег?



– А вы почему так думаете?



– Если он приходил, значит или долг принес, или умирает с голоду и в долг просит.



– Я ему очень мало дал.



– Все равно: он принесет.



– Я этого вовсе не требую.



– Мало ли что! А вы если хотите у него заискать, то сведите его пожрать.



– Он не обидится?



– Нимало; он человек натуральный; только не ведите в хорошее место: этого он терпеть не может, а куда-нибудь погрязнее.



Глава четвертая

На другое утро спит Nemo и слышит:



– Проснитесь!



Тот открыл глаза и увидал перед собою Шерамура. Он был по-вчерашнему в блузе без рубашки и в бандитской шляпе. Только яркий, голодный блеск черных глаз его немножко смягчился, и в них даже как будто мелькало что-то похожее на некоторый признак улыбки. Он протянул к хозяину руку и проговорил:



– Получайте.



– Что это?



– Три франка сдачи.



– Присядьте, – я сейчас встану, и мы пойдем вместе завтракать.



Шерамур сел и, положив деньги на стол, проговорил:



– Могу.



Глава пятая

Они пили и ели именно так, как хотел того Шерамур, даже не у Дюваля, а пошли по самому темному из закоулков Латинского квартала и приютились в грязненьком кабачке дородной, богатырского сложения нормандки, которую звали Tante Grillade. Это была единственная женщина в Париже, которую Шерамур знал по имени и при встречах с которою он кивал ей своею горделивою головою. Она этого стоила, потому что имела историческую репутацию высокой пробы. Если она не лгала, то она в самом цвете своей юности была предметом внимания Луи Бонапарта и очень могла бы ему кое-что напомнить, но с тех пор, как он сделался Наполеоном Третьим, Grillade его презирала и жила, содержа грязненькую съестную лавку.



Было ли это все правда, или только отчасти, – это оставалось на совести Танты, но Шерамур ей верил: ему нравилось, что она презирает «такого барина». За это он ее уважал и доказывал ей свое уважение, перед ней одной снимая свою ужасную шляпу. Притом же она и ее темный закоулок составляли для Шерамура очень приятное воспоминание. Здесь, в этой трущобе, к нему раз спускалось небо на землю; здесь он испытал самое высокое удовольствие, к которому стремилась его душа; тут он, вечно голодный и холодный нищий, один раз давал пир – такой пир, который можно было бы назвать «пиром Лазаря». Шерамур самыми удивительными путями получил по матери наследство в триста или четыреста франков и сделал на них «пир Лазаря».



Он отдал все эти деньги Танте и велел ей «считать», пока он проест.



С того же дня он ежедневно водил сюда по нескольку voyou

2


  оборванцев –

франц

.



 и всех питал до тех пор, пока Танта подала ему счет, в котором значилось, что

все съедено

.



Теперь он сюда же привел своего консоматера. Им подали скверных котлет, скверного пюре и рагу из обрезков да литр кислого вина. Шерамур ел все это сосредоточенно и не обращая ни на кого никакого внимания, пока отвалился и сказал:



– Буде!



С этого у Nemo и Шерамура завязалось знакомство, которое поддерживалось «жратвою» у Tante Grillade и с каждым днем выводило наружу всё новые странности этого Каинова сына.



Глава шестая

Nemo мог определить, что Шерамур был чрезвычайно горд, потому что он был очень застенчив, но понятия о самой гордости у него были удивительные. Так, например, корм он принимал от всякого без малейшего стеснения и без всякой благодарности. Кормить, – это, по его мнению, для каждого было не только долг, но и удовольствие. В том, что его кормят, он не только не усматривал никакого одолжения, но даже находил, что это мало. И действительно – сам он при тех же средствах сделал бы гораздо больше. При тех же средствах он накормил бы несколько человек. Жратва была пункт его помешательства: он о ней думал сытый и голодный, во всякое время – во дни и в нощи.



Приходит он, например, и видит банку с одеколоном. Тотчас намечает ее своим сверкающим взглядом и, показывая на нее пальцем, с презрением спрашивает:



– Это что?

 



– Одеколон.



– Зачем нужен?



– Обтираюсь им.



– Гм! Обтираетесь. Разве прелое место есть?



– Нет; прелого места нет.



– Так зачем же такая низость!



– Кому же это вредно?



– Еще и спрашиваете: лучше бы сами пожрали да другого накормили.



– Пойдемте, – накормлю.



– Что же одного-то кормить… сказали бы, так я бы еще человек пять позвал.



Другой раз он застает на комоде белье, принесенное прачкою, и опять тычет пальцем:



– Чьи рубашки?



– Разумеется, мои.



– Сколько тут?



– Кажется, четыре.



– Зачем столько?



– А по-вашему, сколько рубашек можно иметь человеку?



– Одну.



– И будто у вас всего одна?



– Нет; у меня ни одной.



– Без шуток, ни одной?



– Какие шутки, мы не такие друзья, чтобы шутить шутки.



С этим он расстегнул блузу и показал нагое тело.



– Вот вам и шутки.



– Возьмите у меня рубашку.



– Могу.



Он взял поданную ему рубашку, пошел за занавес, а оттуда кричит:



– Нож!



– Вы не зарежетесь?



– Это не ваше дело.



– Как не мое дело! Я не хочу, чтобы вы здесь у меня напачкали кровью.



– Эка важность!



– Нет, не режьтесь у меня.



– Не зарежусь – я нынче пожравши.



– Нате вам нож.



Послышался какой-то треск, и что-то шлепнуло.



– Что это вы сделали?



Он вместо ответа выбросил отрезанные от обоих рукавов манжеты и появился сам в блузе, из-под обшлагов которой торчали обрезки беспощадно оборванных рукавов рубашки.



Этак ему казалось лучше, но тоже не надолго, – завтра он явился опять без рубашки и на вопрос: где она? – отвечал:



– Скинул.



– Для какой надобности?



– У другого ничего не было.



Таков он был в бесконечном числе разных проявлений, которые каждого в состоянии были убедить в его полнейшей неспособности ни к какому делу, а еще более возбудить самое сильное недоразумение насчет того: какое он мог сделать политическое преступление? А между тем это-то и было самое интересное. Но Шерамур на этот счет был столь краток, что сказания его казались невероятны. По его словам, вся его история была в том, что он однажды «на двор просился».



Как и что? Это всякого могло удивить, но он очень мало склонен был это пояснять.



– Бунт, – говорит, – был. Мы все, техноложцы, в институт пришли – вороты заперты, не пущают. Мы стали проситься на двор пустить, – пихать начали. Меня взяли.



– Ну а потом?



– А потом – я ушел.



– Зачем?



– Да что же ждать – неизвестно бы куда засудили.



И больше ничего не добьетесь, да и сомнительно, есть ли чего добиваться.



До сих пор говорю с чужих слов – теперь перехожу к личным наблюдениям, которые были счастливее.



Глава седьмая

Я о нем в мою последнюю поездку за границу наслышался еще по дороге – преимущественно в Вене и в Праге, где его знали, и он меня чрезвычайно заинтересовал. Много странных разновидностей этих каиновых детей встречал я на своем веку, но такого экземпляра не видывал. И мне захотелось с ним познакомиться – что было и кстати, так как я ехал с литературною работою, для которой мне был нужен переписчик. Шерамур же, говорят, исполнял эти занятия очень изрядно.



Его адреса никто не знал, но я взял адрес Tante Grillade, и он мне помог. По письму, оставленному в этом кабачке, Шерамур ко мне явился, совершенно таким, каким я его описал выше: маленький, коренастый, с крошечным носиком и огромной бородой Черномора.



Здесь, кстати, замечу, что кличка Шерамур была не что иное, как испорченное на французский лад Черномор, а происхождение этой клички имеет свою причину, о которой будет упомянуто в своем месте.



Я не торопил Шерамура сближением, а просто дал ему работу, и в первый визит он со мною не говорил почти ни слова, а только кивал в знак согласия, но, принеся через три дня назад переписанную тетрадь, разговорился.



– Все ли вы, – спрашиваю, – разобрали в моей рукописи, – не трудно ли было?



– Ничего нет трудного, а только одно трудно понять: зачем вы это пишете?



– Печатать буду.



– Очень нужно.



– Вам это не нравится?



– Не не нравится, а зачем всякую юрунду. (Он именно говорил юрунду.)



– Добрые люди купят, прочтут, посмеются и бросят.



– Ну да; только и всего. Стоит того дело. Могли бы что-нибудь лучше написать.



– Да что лучше-то? – Не умею.



– Ну да; не умеете! Нет, вы, я вижу, не совсем глупый!



– Да не знаю, – говорю, – что же такое надо писать?



– Полезное что-нибудь.



– Например?



– Я ведь не писатель, – что меня спрашивать. Если бы я был писатель, – я бы написал.



– Статью?



– Не знаю, может быть и статью.



– О чем?



– О том, чтобы всем было что жрать, – вот о чем.



– Как же это надо написать?



– Не знаю, – пишут.



– Где?



– Я не знаю; а пишут.



– Да все, – говорю, – мало куда годится.



– Оттого, что не дописывают.



– А отчего не дописывают?



– А черт их знает.



– Ума мало или смелости недостает?



– Да я не знаю.



– Вы революционер?



– Ну вот еще! Жрать всем надо, вот революция. В революцию хорошо, кто большого роста.



– Это почему?



– Потому что маленького никто не послушает.



– А вот Наполеоны-то, – ведь они оба были небольшого роста, а их слушались.



– Так это у французов; они на рост не глядят; а у нас надо, чтоб дылда был и ругаться умел.



– А вы разве этого не можете?



– Нет, не могу.



– А жрать?



Он улыбнулся, но только удивительно странно, сначала одним, а потом другим глазом, точно он не смел сразу обоими улыбнуться, и отвечал:



– Могу.



– Ну, идемте.



И он ходил со мною раз и два, и, наконец, за обычай взял со мною питаться, и освоился до того, что раз сказал:



– А я еще и другую штуку могу.



– Какую?



– Подвыть.



– Как же это?



– Здесь нельзя – страшно.



Я об этом и позабыл, но потом мы с ним как-то пошли за город в Нельи. Это был хороший вечер; мы всё бродили, бродили, сели на бережку ручья и незаметно осмеркли.



Он так же незаметно от меня отлучился и где-то исчез. Я задумался и совсем про него позабыл, но вдруг вздрогнул и вскочил в ужасном испуге, и было чего: в самом недалеком от меня расстоянии громко и протяжно провыл голодный волк… И прежде чем я мог оправиться, – он завыл снова.



Надо было опомниться, что я всего в двух шагах от Парижа, которого грохот