Белый орел

Глава восьмая

Утром в тот день, когда Иван Петрович вечером должен был и играть и всех удивлять в картинах на пиру у губернатора, я не хотел его задерживать, но он оставался при мне до обеда и даже очень насмешил меня. Я пошутил, что ему надо бы жениться, а он отвечал, что предпочитает остаться «в девушках». В Петербург его звал.

– Нет, – говорит, – ваше превосходительство, меня здесь все любят, да и мать, и сиротка Таня у нас есть, я их люблю, а они для Петербурга не годятся.

Удивительно какой гармоничный молодой человек! Я его даже обнял за эту любовь к матери и сиротке, и мы расстались за три часа до картин.

На прощанье я сказал:

– Нетерпеливо жду вас видеть в разных видах.

– Надоем, – отвечал Иван Петрович.

Он ушел, а я пообедал один и прикорнул в кресле, чтобы быть бодрее, но Иван Петрович не дал мне заснуть: он меня скоро и немножко странно потревожил. Вдруг вошел очень спешной походкой, шумно оттолкнул ногою стоявшие посередине комнаты стулья и говорит:

– Вот можете меня видеть; но только покорно вас благодарю – вы меня сглазили. Я вам за это отомщу.

Я проснулся, позвонил человека и велел подавать одеваться, и сам себе подивился: как ясно привиделся мне во сне Иван Петрович!

Приезжаю к губернатору – все освещено, и гостей уже много, но сам губернатор, встречая меня, шепчет:

– Расстроилась самая лучшая часть программы: картины не могут состояться.

– А что случилось?

– Тссс… я не хочу говорить громко, чтобы не портить общего впечатления. Иван Петрович умер.

– Как!.. Иван Петрович!.. умер?!

– Да, да, да, – умер.

– Помилуйте, – он три часа тому назад был у меня, здоров-здоровешенек.

– Ну и вот, придя от вас, прилег на диван да и умер… И вы знаете… я должен вам сказать на тот случай, чтобы его мать… она в таком безумии, что может прибежать к вам… Она, несчастная, убеждена, что вы и есть виновник смерти сына.

– Каким образом? Отравили его у меня, что ли?

– Этого она не говорит.

– Что же она говорит?

– Что вы Ивана Петровича сглазили!

– Позвольте… – говорю, – что за пустяки!

– Да, да, да, – отвечает губернатор, – все это, разумеется, глупости, но ведь здесь провинция – здесь глупостям охотнее верят, чем умностям. Разумеется, не стоит обращать внимания.

В это время губернаторша предложила мне карту.

Я сел, но что я только выносил за этою мучительною игрою – и сказать вам не могу. Во-первых, мучит сознание, что этот милый молодой человек, которым я так любовался, лежит теперь на столе, а во-вторых, мне беспрестанно кажется, что все о нем шепчут и на меня указывают: «сглазил», даже слышу это глупое слово «сглазил, сглазил», а в-третьих, позвольте вам за истину сказать – я вижу везде самого Ивана Петровича!.. Так глаз, что ли, наметался – куда ни взгляну – все Иван Петрович… То он ходит, прогуливается по пустой зале, в которую открыты двери; то стоят двое разговаривают – и он возле них, слушает. Потом вдруг около самого меня является и в карты смотрит… Тут я, разумеется, и понесу с рук что попало, а мой vis-а-vis обижается. Наконец даже другие стали это замечать, и губернатор шепнул мне на ухо:

– Это вам Иван Петрович портит: он вам мстит за себя.

– Да, – говорю, – я действительно расстроен, и мне очень нездоровится. Я прошу позволения расписать игру и меня уволить.

Это одолжение мне сделали, и я сейчас же поехал домой. Но я еду на санях, и Иван Петрович со мною – то рядом сидит, то на облучке с кучером явится, а лицом ко мне.

Думаю: не горячка ли у меня начинается?

Приехал домой – еще хуже. Чуть лег в постель и погасил огонь, – Иван Петрович сидит на краю кровати и даже говорит:

– Вы, – говорит, – меня ведь в самом деле сглазили, я и умер, а мне никакой надобности не было так рано умирать. В том-то и дело!.. Меня все так любили, и тоже матушка, и Танюша – она еще недоучена. Какое им от этого ужасное горе!

Я позвал человека и, как это ни было неловко, велел ему лечь у себя на ковре, но Иван Петрович не боится; куда ни оборочусь – он торчит передо мною, да и баста.

Насилу я утра дождался и первым делом послал одного из своих чиновников к матери покойного, чтобы отвез и как можно деликатнее передал ей триста рублей на похороны.

Тот возвращается и привозит деньги назад: говорит – не приняли.

– Что же, – спрашиваю, – сказали?

– Сказали, что «не надо: его добрые люди похоронят».

Я, значит, был на счету злых.

А Иван-то Петрович, как только я про него вспомню, сейчас тут и есть.

В сумерки не мог оставаться спокойно: взял извозчика и сам поехал, чтобы взглянуть на Ивана Петровича и поклониться. Это ведь в обычае, и я думал, что никого не обеспокою. А в карман взял все, что мог, – семьсот рублей, чтобы упросить их принять хоть для Тани.