Самопревосхождение

– Так-то лучше.

Я взял её вещи и мы вышли на крыльцо. Здесь она меня остановила, надела рюкзак на спину, сумку на плечо и пошла одна по дорожке к калитке.

– Как тебя найти? – крикнул я.

Она, не оборачиваясь, подняла в прощальном жесте руку вверх: – Я что-нибудь придумаю.

Мы с Дианой долго смотрели ей вслед, пока на фоне заходящего солнца не появилось у неё над головой облако синего цвета, быстро окутало и скрыло целиком. «Цвет индиго», – успел подумать я и в то же мгновение почувствовал у себя в руке какой-то предмет. Я разжал ладонь и увидел маленькую изящную пирамидку из оникса.

– Это ты мне принесла? – спросил я Диану. Она преданно смотрела своими умными глазами, такого же цвета, как пирамида, но ничего не отвечала.

– Хорошо, – согласился я. – Пусть будет ещё одна тайна.

Мы вернулись в дом. Он был тёплый, сказочно красивый и почти родной. Со всех сторон на нас смотрели с потемневших от времени картин и икон ещё ясно различимые в наступающих сумерках торжественно-благородные лица и лики, безмолвно, только своей сохранностью и запечатлённой выразительностью словно доказывая, что можно надеяться и жить иначе, нежели в мире за пределами их времени и пространства, как будто приглашая и меня присоединиться к пониманию жизни, которое они своей таинственной силой из века в век передавали и передают нам.

Я медленно зажигал свечи, стоящие повсюду, и во мне бродили мысли и образы о тайне самопревосхождения, и я понимал, что это самое главное, что мне предстоит сделать в расступающемся передо мной времени, – создать текст – из отдельных слов, фраз, картинок-воспоминаний и размышлений, – текст, который я ещё не мог представить, но чувствовал, как он зарождается во мне, и ощущал его как ДАР, завещанный мне Софьей Алексеевной.

Послесловие читателя.

Я нашел эту рукопись 19 декабря 20…г. в день Святителя Николая Чудотворца или Николы Зимнего,как сказал мне чудаковато -интеллигентного вида пенсионер, которого я подвёз по дороге к себе домой, на Каменноостровский проспект. Не успел я закрыть за ним дверь, как увидел под сидением ЕЁ и протянул своему случайному пассажиру:

– Вы забыли…

– Нет, нет, я не курю!

– Но это не зажигалка, а флэшка, – сказал я.

– Тем более, – ответил он и опять стал рассыпаться в благодарностях за то, что я не взял с него денег.

«Ну,ботаник,»-усмехнулся я, отъезжаяя и перебирая в памяти наш разговор с забавным старичком. Дело в том, что меня тоже зовут Николай, но я впервые и только от него узнал, почему меня так назвали. Оказывается, по православной традиции, ребёнку при крещении даётся имя того Святого, чей день Ангела приходится на время, наиболее близкое ко дню его рождения, а так как я родился именно 19 декабря и, думаю, что был всё-таки крещён, то: «Сам Бог велел, – сказал мой собеседник, – носить вам это чудное имя».

Дома меня ждал праздничный ужин, и я забыл о флэшке, машинально бросив её в карман. На следующий день был выходной, воскресенье. Я встал поздно. В доме было уже прибрано после нашего «мальчишника» (соседка, которую я нанимаю для таких случаев, знала своё дело), тихо, светло. «Мороз и солнце, день чудесный…» – пританцовывал я, обтираясь после контрастного душа, включая кофемолку, со вкусом просматривая, что мне было приготовлено на завтрак, и вдруг вспомнил о своей вчерашней находке. Я решил посмотреть, нет ли на ней каких-либо «опознавательных знаков» владельца, и включил компьютер. Когда на экране появились первые надписи: «Ника Смирнов. Самопревосхождение», – я даже вздрогнул, – ведь именно это слово несколько раз прозвучало в разговоре с моим случайным попутчиком, и именно так, как меня, или почти так зовут автора текста, который уже начал высвечиваться на экране. Я, конечно, его прочёл. Я был как раз тот самый читатель, который не только не бросил его, дойдя до слов «сознание» и «самоосознание», но был совершенно им увлечён.

Когда я закончил чтение, в голове бродили разные «приятные во всех отношениях» мысли, а какая была улыбка на лице, дурацкая или блаженная, не знаю, я себя со стороны не видел. Вот такой тебе, Никола, подарок нарисовался ко дню рождения и дню Ангела. Одновременно. Теперь-то я знаю, что они у меня совпадают, – думал я. – А мама Ники очень напоминает нашего препода по английскому в Универе. Когда перед аудиторией раздавался стук её каблучков, наши мужички все подтягивались, а девицы ревниво начинали смотреть на себя в зеркальца. Она была хороша, действительно, с этой гладкой, на прямой пробор причёской, переходящей в тяжёлый узел на затылке, всегда элегантная, строгая, в меру насмешливая… На чистом английском языке, полученном явно от его носителей, она умела не просто говорить, но и шутить. Класс! Как он там сказал? «Beautiful people». Точно. С княгиней не пересекался, врать не буду даже себе. Да и не мог! Шансов никаких. Возраст не тот, а главное, статус другой. Хотя, говорят, чем выше происхождение, тем проще человек, в смысле так называемой «высокой простоты»… Судя по описанию, у С. А. она есть, т. е. была. К сожалению…

Зато в княжну Мери я влюбился сразу, разумеется, безнадёжно, как Грушницкий, но без всех этих интриг, выстрелов и пр. Я бы просто хотел носить ей цветы и, может быть, когда-нибудь написать…, например, оду, подражая всем подряд – от Петрарки до Бродского. А что? Надо попробовать… Размечтался! Завис! – резко оборвал я себя, встал и подошёл к компу – посмотреть, не пришла ли почта. Я уже успел поместить краткое объявление в Сети: «Найдена рукопись

Н. Смирнова “Самопревосхождение”. Обращаться по адресу:…» Никакого ответа.

Я очень хотел познакомиться с Никой. Сам процесс его поиска вызывал во мне отклик. Я чувствовал, был уверен, уже те смыслы, что были заложены в текст, тем более в подтекст, – требуют дополнительного обдумывания, обсуждения, желательно, обмена мыслями, т. е. живого общения. А ведь ещё должна быть, как минимум, вторая часть!

Теперь надо было думать о том, как найти его, судя по всему, парня ненамного старше меня, с моей вышки – единомышленника. Как это будет смотреться с его стороны, не знаю. В любом случае, я хотя бы должен вернуть ему то, что принадлежит по праву. Поэтому: «предлагаю автору текста откликнуться в любой форме и в любое время.

Мои координаты те же: kamerton12@mail.ru».

*

Часть вторая

От Николая Север-Романова

Незадолго до Рождества, почти сразу после Нового года, пришло долгожданное и вcё равно неожиданное сообщение от автора. Ника Смирнов назначал мне свидание на Невском проспекте в кафе напротив Думы в два часа дня. В половине второго я уже был на месте, чувствуя себя растерянным и собранным одновременно. Дело в том, что пару недель назад, не получив ответа на объявление о найденной рукописи, я, по совету своих подружек, выложил полный текст «Самопревосхождения» на сайт «Проза.ру». Естественно, там потребовались личные данные от заявителя, и я, недолго думая, обозначил свои, сочинил оригинальный, по моим понятиям, пароль и стал с любопытством ждать реакции. И она последовала! – Но только не от автора и не от его героев, которые, как он написал, а я поверил, действительно «существовали на белом свете», – а от читателей. Особенно мне понравились первые рецензии (я заглянул на странички их составителей), и вот почему… Но нет, об этом я стал размышлять гораздо позже, и, если получится, как-нибудь опишу подробнее в другом месте. Это интересно!

А пока мы просто забавлялись новой игрой, вроде безобидной авантюры. Так нам представлялась эта история, по крайней мере, тогда, тем более, что текст прочли несколько человек из моих близких знакомых, он им реально понравился («не всё же слушать плохие новости!»), и они закричали в голос: «Пусть people-ы тоже возрадуются!», «Надо же, типа, делиться» и т. п. Кто-то, правда, заметил, что неплохо бы, по делу, спросить у автора, но его хором перебили: «Не тупи! Автору, всяко, не повредит!»; «Мы же ему бесплатную рекламу погнали, непонятки, что ли?» – и всё в таком духе.

Тогда меня ещё не очень коробил наш молодёжный жаргон, хотя собранные в одном месте подобные выражения, согласен, выглядят довольно удручающе, а тогда я, наверное, просто к ним привык, даже как будто забыв, что воспитывался в так называемой «хорошей семье», учился в школе «с углублённым изучением иностранных языков», в институте – на архитектурном факультете, – и везде были образованные, интеллигентные люди, среди которых знание классической литературы считалось достоинством (а не «пургой»), а умение и желание читать стихи – дополнительным «бонусом» («ну вот, опять скатился!»). Да ведь совсем недавно я и сам гордился, что знаю наизусть всего «Евгения Онегина» и кое-что ещё. Неважно, что у меня природа такая – запоминать: знал и до сих пор знаю! – Это факт.

Так когда же всё это пропало? И «куда вы удалились, …златые дни»? Память услужливо предоставляла всё новые картины и строчки, и вот уже: «…воспоминание безмолвно предо мной свой длинный развивает свиток; и с отвращением читая жизнь мою…» Нет, я не стал их смывать, но и дочитывать тоже.

Сейчас, когда я пишу эти заметки, возможно, к будущим «мемуарам молодого человека» (допускаю, непривычное для слуха словосочетание, но пусть останется пока так), – я стараюсь не забывать, что меня в своё время неплохо обучили владеть нашим «великим и могучим», ещё до встречи с Никой, а уж после прочтения рукописи, которая меня заразила своей ясной и доступной простотой, я даже не удивился, когда понял, что знаю и этот текст почти наизусть. Сейчас мне представляется, что я уже в то время начал догадываться, что сложность всё-таки существует, но она находится где-то за пределами простоты и ясности текста и передаётся как… особое состояние души, что ли. Не знаю, сумел я выразить свою мысль или нет.

Итак, после самовольной публикации мы все дружно уверовали, что делаем благое дело, однако, сидя в кафе и ожидая Нику, я вовсе не был в этом убеждён. Скорее, наоборот, что-то подсказывало мне, что такое вольное обращение с «чужой интеллектуальной собственностью» ежели и не тянет на «преступное пиратство», то, по крайней мере, выглядит чистой воды самоуправством и даже какое-то… неприличие… во всём этом есть. Я терялся в догадках: что скажет «он»? Как мне, по уму, ответить? Как объяснить, что мы хотели как лучше. Ну, да, вспомнил я фразу из записок, – «а получилось как всегда»…

Не зная, что ему заказать и надо ли вообще это делать, не в силах себя успокоить, я просто тупо сидел и пил кофе. Когда ровно с боем часов на Думской башне вошёл в зал предположительно тот, кого я ожидал, я ещё больше растерялся. Он был слишком красив, слишком круто упакован для, как бы это поточнее выразить, – думающего мэна. «Вот сейчас он улыбнётся, – подумал я с раздражением, – и вообще станет похож на голливудского актёришку, вышагивающего по красной дорожке мимо восторженных фанаток и фотографов. Господи! Что за чушь лезет мне в голову!» – недовольно одёрнул я себя, ещё раз взглянул на него и, как ни странно, успокоился. Помню, в тот день я был особенно внимателен к деталям, что обычно мне не свойственно, поэтому без труда отметил, что он совершенно естественно, даже чуть небрежно, несёт на себе следы нашей «дорогостоящей цивилизации», а когда улыбнулся, то стал и вовсе похож только на самого себя и ни на кого больше: загорелый где-то в горах, молодой, сильный, абсолютно самодостаточный мужик, подтянутый, закрытый, при этом доброжелательный без напряга, но и ни на что и ни на кого не претендующий. Словом, libertas and beautiful! И я как-то сразу забыл, что ожидал увидеть совсем другого человека: разочарованного, не очень уверенного в себе, сомневающегося, не всегда удачно  рефлексирующего. «Когда же он успел так измениться? – подумал я, – Ведь прошёл всего один год… Или я такой болван, что напредставлял себе этот нелепый автопортрет, якобы нарисованный самим автором, а на самом деле…» – Господин Романов?

Ника уже стоял передо мной. Я, наверное, кивнул. Он добродушно усмехнулся, жестом спросил разрешения сесть, я опять кивнул, а он одним движением снял головной убор, развязал длинный шарф и, расстегнув пальто, беззвучно отставил стул, легко устроив на нём своё довольно-таки «весомое тело». «О-ох! Что за стиль!» – молча снова одёрнул я себя и поморщился.

Около него мгновенно нарисовалась официанточка и что-то затараторила, но он по-прежнему смотрел на меня, и я опять, с поражающей меня самого наблюдательностью, отметил, какой проницательный и цепкий у него взгляд.

– Что будем заказывать? – настаивала официантка, близко наклоняясь к нему. Они о чём-то говорили, я напряжённо молчал и ничего не слышал. Звук включился, когда девушка радостно засмеялась и убежала, обещая «очень скоро вернуться». «Ну да, как же иначе? И кто бы сомневался?» – рассеянно и недовольно отметил я, запоздало обнаружив, что молчание моё, кажется, затягивается.

– Карты на стол? – спокойно сказал Ника, снимая пальто, и я, несмотря на всю свою напряжённую озабоченность, не смог не признать, что его прекрасно сшитый классический тёмно-синий костюм и рубашка с высоким воротником в тонкую полоску красно-серо-фиолетового цвета, расстёгнутая на верхнюю пуговицу, без галстука, – выглядят ничуть не менее стильно и современно, чем мои модные – кожанка, узкие джинсы с двухцветной футболкой и плетёные «фенечки» на обеих руках.

– Давай…

Я хотел ещё что-то добавить, но вдруг неожиданно для себя ляпнул:

– Я могу компенсировать.

– Что именно? – строго спросил Ника.

– Причинённый ущерб, – не очень уверенно ответил я.

– Ну и ну!

Он слегка откинулся на спинку стула, в упор глядя на меня, даже, кажется, прищурился, чтобы лучше рассмотреть:

– Ты же читал текст!

– Читал…

– Но там ясно сказано: «Это некоммерческий проект!»

– Я помню…

Он как-то незаметно изменил интонацию, и она стала более ироничной:

– Есть другие варианты?

– Ну не драться же! – резко вскинулся я.

Он скептически осмотрел мою, прямо скажем, не борцовскую фигуру, покачал головой и уверенно произнёс:

– Проиграешь.

– Почему же? – кажется, как-то криво ухмыльнулся я.

– Разные весовые категории.

Я стал ещё больше задираться:

– Зато, если «не потерплю успех», то хотя бы «одержу поражение»!

Он тоже не отставал, подался вперёд, и в его тёмных глазах заиграли чёртики:

– О-о! Мы читали Довлатова. Тогда, может быть, дуэль, в соответствии с законами «Заповедника»? – Не понял… – Объясняю.

Он опять откинулся назад и совсем другим голосом, монотонно нанизывая слова, стал как будто читать написанный где-то текст: «Только со второй половины восемнадцатого века, когда дворяне у нас получили особые права и были избавлены от телесных наказаний (он чуть выделил два последних слова), – появилось чувство собственного достоинства, чести и, соответственно, дуэль как  требование удовлетворения за поруганную честь, а поведение человека перед лицом смерти стало свидетельствовать об уровне его самооценки…» Этого я совершенно уже не мог вынести:

– Не понимаю, ты мне лекцию, что ли, читаешь?!

Я говорил внешне спокойно, как мне казалось, а на самом деле с холодной яростью, твёрдо решив, что раз контакт не получается, надо поскорее решить все дела и сваливать отсюда.

Однако Ника меня неожиданно остановил:

– Не спеши. Сеанс психотерапии уже закончен.

– Ты, вроде как, по другой части? – удивился я, на этот раз не успев даже заметить, что злость действительно стала пропадать.

– Теперь уже и по этой.

– А как?

Он понял, о чём я хотел спросить, и весело ответил:

– А так! Небольшое переключение внимания и…

В это время на столике появились приборы, лёгкие закуски в виде красиво оформленных бутербродов, питьевая вода, свежеприготовленный кофе и, судя по сложной упаковке, бутылочка фирменного бальзама.

– Позволь мне угостить тебя, – Ника говорил и продолжал пристально рассматривать меня, как бы проверяя моё состояние.

– Если ты думаешь… – опять было вскинулся я, но уже довольно вяло, и он мягко остановил:

– Я обязательно скажу тебе, что я думаю… несколько позже. А сейчас, – он показал на стол, – не пора ли нам отведать?

Он открыл бутылочку с бальзамом, немного налил из неё в свою чашку с кофе и протянул мне. Я стал вертеть бутылочку в руках, якобы внимательно читая надпись на этикетке, а сам думал совсем о другом.

– Спрашивай, – сказал, улыбаясь, Ника. Меня, похоже, уже не удивляло, что он «читает мысли» (вспомнилось, – «как Ася»), и я спросил совершенно серьёзно, стараясь глядеть прямо ему в глаза:

– Как ты это делаешь?

Он опять сразу понял, о чём я хотел узнать, немного подумал и стал говорить, делая небольшие паузы между словами:

– Так сразу и не ответишь… Скажу одно – никакого гипноза, внушения, нейро-лингвистического программирования здесь нет, просто… передача энергии доверия, расположения… от одного человека к другому. Как будто зажигаешь одну свечу от другой, и этот огонь передаётся… Вот как-то так. – Он слегка развёл руками.

– Да уж, действительно, проще некуда, – усмехнулся я. – Но ведь надо ещё иметь такую энергию, плюс к тому, её вырабатывать!

– Да. Ты прав. Но не менее важно и быть готовым её принять.

– А я был готов?

– В какой-то степени да, иначе бы ничего не произошло, наверное.

– Понимаю, – с горечью откликнулся я.

Ника улыбался:

– «Можно лошадь подвести к воде, но заставить её пить, если она не хочет, нельзя».

– ОК! Всё справедливо, – продолжал ворчать я. – А то многие своими глазами смотрят, и не видят, своими ушами слышат, и не разумеют, а ежели, «имея очи, не видишь, а имея уши, не слышишь», то ведь и сам дурак.

– Вообще-то, Сонечка так не могла бы сказать. – Ника попрежнему, чуть улыбаясь, внимательно смотрел на меня, не позволяя эмоциям «вскипать» на пустом месте. – Кстати, раз уж ты стал цитировать разные тексты, я бы хотел спросить, не заметил ли ты и в моём кое-какие погрешности?

– Да нет. А где именно?

– Когда Софья Алексеевна говорит герою, что Ева ему «симпатизирует», это, скорее, мой неточный перевод. Она бы сказала иначе:

«благоволит», «охотно любезничает» или что-нибудь в этом роде.

– Не вопрос. Можно исправить.

– Или… – задумчиво добавил он, – не «ёлочные ветви», а «еловые», конечно, – и вдруг неожиданно оборвал себя:

– А впрочем, не надо, пусть останется как есть. Я думаю, ошибки, всякие «неправильности» иногда даже усиливают правдивость повествования, не правда ли? – почти как Софья Алексеевна, заключил он и переменил тему:

– Ты ведь ещё о чём-то хотел спросить?

– Да. Я правильно понимаю, ты сознательно пропустил или зашифровал, как угодно, множество идей, которые вы наверняка обсуждали с Софьей Алексеевной? Срок был отпущен короткий, это факт, но ведь по активности день шёл за три или даже больше?

Ника сделал глоток кофе и, явно довольный, откинулся на спинку стула:

– Как ты догадался?

– Я заметил, ты мало похож на того раздражённого молодого человека, которого описал в начале. Значит, либо ты писал не о себе, что сам же и опроверг, либо многое и очень быстро должно было измениться. А это могло произойти лишь при очень активном общении и обучении, при особой «открытости к самому знанию», «искренней восприимчивости» и «взволнованной готовности к усвоению и переработке информации», – гордо, наизусть продекламировал я. – Да, память у вас, молодой человек… – Не жалуюсь.

– Я бы так не смог воссоздать собственный текст.

– Так как же насчёт дешифровки? – настаивал я.

Ника осторожно подбирал слова:

– По сути, да, конечно, не всё сказано, а из того, что сказано, многое дано намёками. Но правда и то, что ничто не утаивается и ничто не скрывается так, чтобы – любой желающий! – он поднял руку, усиливая сказанное, – не смог познать и сам открыть смыслы! Ибо истина открыта – всегда! Каждый миг! Это мы закрыты, это мы прячемся за свои обманы, ложь, заблуждения, скрытые желания переложить ответственность, а часто и вину, – на кого-то другого. А так как я довольно скоро стал отдавать себе отчёт в том, что разозлён и подавлен и что причины этого состояния – во мне самом, то, вероятно, и получился такой образ.

– Зато я, как тот дикарь перед водопроводным краном, вот-вот, кажется, сейчас пойму, и снова всё ускользает.

Я замолчал, а потом неуверенно проговорил:

– Наверное, нелепо тебя просить …как-то вразумить, что ли, или хотя бы привести пример, чтобы легче было понять, как двигаться дальше?

Ника молчал, и я удручённо добавил: – Но если нельзя… Он махнул рукой:

– Да нет! Я выбираю!

Мы оба немного помолчали, потом Ника продолжил:

– Может быть, для начала возьмём что-нибудь очень известное? Например:

• правило первое: «забудь старого себя»;

• правило второе: «настройся на нового себя».

Я удивлённо смотрел на смеющегося Нику:

– Но мне и это неизвестно! И ты это прекрасно знаешь.

Ника сделал успокаивающий жест:

– Да я и сам в них не очень! Это правило из монастырей. – Потом задумался немного и сказал:

– А может быть, если ты не против, в такой день, как сегодня, 7 января, выберем пример из бесед о религии?

– Вот! – воскликнул я, – значит, они всё-таки были, эти беседы, а «неспособность поддержать разговор о Вифлеемском чуде» – просто литературный приём?

– Нет, – твёрдо сказал Ника. – Тогда я, действительно, не мог и не хотел, это правда, а Софья Алексеевна это великолепно чувствовала. Но потом, когда я стал думать, читать, сопоставлять события и суждения о них, – кстати, она очень тонко и незаметно  направляла мой поиск, – когда я сумел более-менее внятно сформулировать свои вопросы, у нас и стали возникать те разговоры, о которых ты хотел бы услышать, а я, хотя бы частично, уж как смогу, передать, в пересчёте на твои сегодняшние запросы, разумеется.

Я был по-прежнему нетерпелив:

– Так о христианстве или о Христе?

– А как же без него? – спокойно улыбнулся Ника. – Ведь именно Христу принадлежит право основания истинной религии – настолько, что само слово «христианство» стало синонимом понятия «религия». Да ты и сам сейчас своим вопросом это подтвердил! Тем, кто были до него, он – законный наследник, тем, кто после, всем другим, как бы велики они ни были, остаётся лишь преумножать посеянное и пожинать плоды.

– Но почему именно Христос?

– Наверное, потому, что он первый возвестил Царство Духа и всей своей немыслимой жизнью, «смертью смерть поправ», доказал, что Царство его «не от мира сего» и, вместе с тем, внутри каждого из нас. Наверное, потому, что он сам есть Высшее Откровение, Истина и Любовь.

Ника задумался и замолчал. Молчал и я тоже. Потом он, пытаясь найти нужные слова, медленно заговорил:

– Понимаешь, все, кто так или иначе соприкасаются с Христом, говорят о том, что он не просто неисчерпаем, но «невероятен».

Я не понимал и снова настаивал:

– Например!

– Пожалуйста. Для тебя, мне кажется, более убедительны будут примеры «от противного». Жан Жак Руссо. Упрекнуть его в ортодоксальном христианстве невозможно, но и он в своей знаменитой книге «Эмиль, или О воспитании», где славит Природу (заметь, с большой буквы!), записывает такие неожиданные слова: «Если жизнь и смерть Сократа достойны мудреца, то жизнь и смерть Иисуса суть жизнь и смерть Бога». И многие, многие сомневающиеся даже в самом существовании Христа потом с удивлением обнаруживали, что его Евангелие заключает в себе столь поразительные, столь неподражаемые черты истины, так просто и убедительно раскрывает перед людьми их истинное предназначение, что если бы это «изобрёл» кто-то другой, то он должен был бы быть ещё более удивительным гением, чем сам Автор. И даже те, кто захотели убрать из Евангелия всё, что не поддавалось научному анализу, и относили всю сферу Непознаваемого (на тот период, когда они писали) лишь к народной фантазии, легендам или мифам, – даже у них, всего лишь из оставшегося материала, возникал образ такой великой исторической личности, идеал такой совершенной веры и высочайшей нравственности, что он оказывался просто несовместим ни с одним из живущих на Земле, поголовно грешных людей. Даже они приходили к выводу: здесь что-то не так,

не так всё просто с отрицанием его Богочеловечности…

Ника опять замолчал, пока я не тронул его за руку.

– Да, религия Иисуса Христа вообще не принадлежит исключительно тем, кто называет себя его учениками. Во всех вероисповеданиях без труда можно увидеть, уловить его идею, хотя и в различном убранстве, оттого и существуют, и будут всегда существовать бесконечные толкования и интерпретации его притчей и проповедей, а каждая эпоха и даже каждый человек будут находить в Нём нечто новое и близкое для себя. В известном смысле, мы все являемся соучастниками, со-творцами раскрытия его Идеи в её бесконечном самовоспроизводстве. Он создал Божественный идеал, в Нём соединилось всё то, что есть прекрасного и возвышенного в нашей природе, и тем самым воззвал к человеку, показав, куда он может и должен стремиться. Он создал всеобщую, абсолютную религию, которая не имеет границ, его Вера и вызываемые ею чувства ничего и никого не исключают не только в прошлом, но и в будущем, и вне которых история человечества и жизнь человеческая бессмысленны и непостижимы! Так что, вот тебе, Никола, и смысл, и направление движения.

Я был смущён. Ника говорил очень тихо, но так страстно, что у меня невольно вырвалось:

– Ты выглядишь не как верующий, а как влюблённый человек.

Он нисколько не смутился и тотчас ответил:

– Иначе и быть не может! «Проходя же близ моря Галилейского, Он увидел двух братьев, Симона, называемого Петром, и Андрея, …закидывающих сети в море; …и говорит им: идите за Мною, и Я сделаю вас ловцами человеков! И они, тотчас, оставивши сети, последовали за Ним»*(.Евангелие от Матфея. IV: 18, 19.)  И так было со всеми: все – сразу! – влюблялись в него – навсегда! Мне это очень нравится.

– Так в чём же всё-таки главная идея?

– Неужели не понятно? Это Любовь. «Да любите друг друга и Господа своего», и «Будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный».

Теперь я был уже окончательно смущён своим невежеством и неготовностью к такому повороту событий:

– Но ведь я ничего не знаю и вообще не церковный человек. Так, что-то слышал, что-то видел… Да, не кощунствую, но разве этого достаточно?

– Отвечаю сразу на все вопросы: «не достаточно»; «я тоже не воцерковлён». Ну и что? Прекратить движение ему навстречу? Хулы, действительно, позволять не надо, а начинать можно с любого уровня, – об этом говорят «те, кто знают», лишь бы было искреннее желание и чистота помысла. Извини, придётся повторить: «Просите, и дано будет вам; ищите и найдёте; стучите, и отворят вам»**.

Тут Ника выразительно посмотрел на меня и добавил:

– Сейчас я намеренно приводил тебе высказывания уж если и не оголтелых атеистов, то, по крайней мере, скептиков-позитивистов…

Очевидно, у меня в глазах был дурацкий немой вопрос, и Ника, уже привычно усмехнувшись, как если бы я успел вслух спросить: «А кто такой Пушкин?», – ответил сдержанно и спокойно:

– …то есть тех, кто считает, что подлинное, по их выражению, «позитивное» знание может быть получено лишь в результате специальных научных исследований, которые только и могут установить причинно-следственные связи, – и никак иначе! – а всё остальное не имеет права на существование. Но даже они, как ты видел сам, не смогли пройти мимо Тайны, которой увенчалась его жизнь, Тайны, которая выходит за пределы доступного человеку знания.

– И много их, таких?

– Тьма! И это не считая богословов, историков, филологов, искусствоведов.

– О-ох! – застонал я, – тогда я безнадёжен!

Ника был явно раздосадован:

– Ну вот, мы опять вернулись к началу!

 И здесь моя расчудесная память стала меня выручать: я решил самокритично использовать высказывание, не помню, из какого опуса, одного очень известного французского писателя, который сам, в свою очередь, цитировал кого-то из очень известных философов: «Между двумя личностями со слишком разным уровнем интеллектуального развития обмен мыслями невозможен».

– Хорошая память, неплохая самоирония – это обнадёживает, – заметил Ника, и я понял, что он, в отличие от меня, точно знает, кого я только что процитировал, но ни о чём его не стал спрашивать, а Ника тем временем продолжал:

– Однако, если помнить только унылых и разочарованных, хотя и удостоенных премии Гонкуров, то можно и самому впасть. Так что, не забывайте, месье, и о тех, кто верит: «Ибо всякий просящий получает, и ищущий находит и стучащему отворят»*.

Ника быстро оценил мой собственный унылый и разочарованный вид и, очевидно, решив ободрить, напомнил:

– «Не падайте духом, поручик Голицын, корнет Оболенский…» – он поднял бутылку с бальзамом.

И тут во мне что-то поднялось и откликнулось, я уверенно встал и подошёл к нашей официантке. Она стояла у стойки, весело болтая со своими товарками и постоянно поглядывая в нашу сторону. Дополнительный заказ в виде десерта, коньяка и свежего кофе очень быстро появился у нас на столе. Ника был сама любезность: он ни о чём не спрашивал и ему ничего не надо было объяснять. По-моему, в такой комфортной обстановке я не был никогда, и даже фраза-оправдание, ясно прозвучавшая у меня в голове: «Я крови спесь угомонил!», – не требовала озвучивания.

– Классно! – сказал я Нике, улыбаясь, и, клянусь, он меня понял. Между тем, наша беседа, явно как и встреча, близились к концу. Ника «подводил итоги»:

– Фактически, мы с тобой говорили лишь о том, что только признание Высшей Силы и Высших Смыслов, что бы они для тебя сейчас ни значили и ни означали, – именно оно способно задать истинный масштаб поиска, и, следовательно, без включения вектора Божественного познания в свой мир, – да, если угодно, в сочетании с наукой и, тем более, искусством, – самопревосхождение невозможно. Несомненно, собственные усилия значат очень много, но и без добровольного принятия помощи того, кто выше тебя и кто готов всегда эту помощь оказать, если ты сам готов открыть ему себя, – тоже ничего не получится. Таков опыт.

– Понятно, – привычно сказал я, мы посмотрели друг на друга, вспомнили любимый тест Софьи Алексеевны и одновременно рассмеялись. Я уже не удивлялся своей никуда не исчезающей наблюдательности, с удовольствием отмечая стремительно нарастающую открытость будущему знанию, которая непременно, – я был в этом совершенно уверен, – должна будет существовать и в будущей моей жизни.

– Вот и отлично, – сказал Ника. – и не забывай: атеизм, как и суперэго (иначе говоря, гордыня), – чудовищно снижают эталоны духовного самодвижения.

  Мы проговорили в кафе, наверное, часа два или больше и вместе вышли на улицу. Мне нужно было идти направо, к Неве, а ему – налево, как он сказал, к маме на Фонтанку. Я резко обернулся: