Лето печали

Вспомнив размытые полицейские фотографии жертв неизвестного преступника, Максим Михайлович вежливо сказал:

– Благодарю вас за чай. Вам придется проехаться со мной в Лондон, преподобный отец, миссис Бакли.

Низкие своды полицейского морга, располагавшегося в бывшей конюшне по соседству с управлением столичной полиции, дышали холодом.

Максим Михайлович добрался в сердце правительственного квартала, на Уайтхолл-плейс, в наемном кэбе. Провожая чету Бакли к стоянке экипажей у вокзала Чаринг-Кросс, он заметил напарника, как Сабуров стал думать о так называемом мистере Грине.

Парень устроился на козлах приданного им экипажа, усадив рядом Тоби. Поймав взгляд Сабурова, он коротко кивнул.

По дороге из Финчли Максим Михайлович под предлогом посещения ванной комнаты вырвался из отделения второго класса, где чета Бакли уселась рядом, одинаково поджав тонкие губы. Его преподобие уткнулся в молитвенник, а миссис Бакли немедленно защелкала спицами. Сабуров извинился:

– Простите, мой желудок плохо переносит поездки по железной дороге. Я скоро вернусь.

Бакли не удостоили его ответом. Напарника Сабуров разыскал в вагоне третьего класса. Тоби обрадовался Максиму Михайловичу. Грин подвинулся на деревянной скамье.

– У вас мало времени, – утвердительно сказал напарник. – Я говорил, что за пинтой узнаю больше, чем за церковным чаем.

За семь последних лет Бакли сменили пять служанок.

– Теперь у них работает старуха, – Грин помолчал. – Раньше они брали молоденьких девчонок, лет четырнадцати-пятнадцати, которые рано или поздно уходили, – парень пожал плечами. – Понятно, почему. У жены его преподобия дети рождаются каждый год. За такую работу надо платить больше, чем жалкие шиллинги, пусть к ним и прилагается комната со столом.

Сабуров с наслаждением затянулся первой за несколько часов папиросой. За окном мелькали унылые кирпичные строения северных пригородов. Погода, по его утреннему выражению, опять выказала свою переменчивость. Горизонт затянуло серыми тучами, деревья мотались под сильным ветром.

Максим Михайлович неожиданно сказал:

– Удивительно, мистер Грин. Сегодня в половине одиннадцатого утра мы впервые увиделись на империале омнибуса. Сейчас половина четвертого дня, а мне кажется, что мы давно знакомы. Это моя русская часть так чувствует, – добавил он. – Англичане долго сходятся с друг другом.

Грин хмыкнул:

– Вы правы, но на морях мы быстро понимаем, что за новый парень появился в кубрике и стоит ли ему доверять, – серые глаза парня заблестели. – Вам стоит, мистер Гренвилл.

Почувствовав себя польщенным, Сабуров быстро рассказал напарнику о разговоре в доме преподобного.

– Интересно что они стали нанимать служанок, когда мисс Перегрин предпочла пойти по другой стезе.

Грин хмуро отозвался:

– Ничего интересного, мистер Гренвилл. Сначала его преподобие соблазнил собственную свояченицу, а когда девчонка сбежала, он принялся за других молоденьких дурочек.

Взглянув на брегет, Сабуров поднялся.

– Мне пора, иначе мое отсутствие покажется подозрительным. Я тоже так считаю, – он поморщился. – Однако доказательств против мистера Бакли у нас нет и взять их неоткуда.

В следующий раз Максим Михайлович увидел напарника во дворе полицейского морга. Мистер Грин появился за его спиной, выступив из моросящей сырости раннего вечера.

– Я оставил Тоби с полицейскими, – шепнул он Сабурову. – Я провожу миссис Бакли в кабинет. Его преподобие не позволит жене посетить морг, пусть речь и идет о ее сестре.

Так оно и оказалось. Мистер Бакли наставительно заметил:

– Такое зрелище не для женских глаз, особенно учитывая деликатное положение миссис Бакли.

Сабуров решил, что чета не пользуется христианскими именами даже в постели.

– Вы правы, – корректно кивнул Максим Михайлович. – Вашей жене принесут чаю. Следуйте за мной, ваше преподобие.

Распахнув тяжелую железную дверь, Сабуров прошел в ледяное безмолвие морга.

Новоиспеченный доктор химии и правая рука профессора Луи Пастера, фрейлейн Амалия Якоби, рассказывала Максиму Михайловичу о новом веществе, искусственном льде. На больших бойнях и пивоварнях уже устанавливали холодильные камеры, но до лондонского полицейского морга технические усовершенствования пока не добрались.

Низкие каменные своды напомнили Сабурову хорошо знакомый ему морг Литовского замка или тесный подвал больницы в Херефорде, где тоже использовали лед с солью. Оказавшись среди пустых оцинкованных столов, его преподобие испуганно оглянулся.

– Полиция обнаружила что-то, мистер Гренвилл? – священник облизал губы.

Под ботинком Сабурова хрустнула льдинка и мистер Бакли вздрогнул. Миновав растекшуюся по камням лужу, Сабуров попросил старика служителя в длинном холщовом фартуке:

– Покажите нам, пожалуйста, мисс Март.

Жертв пронумеровали в соответствии с месяцами обнаружения тел. Передавая Сабурову протоколы вскрытия, так называемый мистер Браун покрутил сильными, совсем не старческими пальцами.

– Мне показалось, что так более… – он поискал слово. – Уважительно, что ли.

Судебные медики считали, что жертвы пробыли в озерах и каналах не больше пары дней.

– Они не похожи на утопленников, долго болтавшихся под водой, – заметил Браун. – Перед тем, как попасть в дерюжный мешок, мистер Январь отлично пообедал.

Несмотря на мешки, на лицах жертв появились ссадины и царапины.

– Ничего не поделаешь, – пожал плечами Браун. – Дерюга не спасает от камней на дне.

Полистав бумаги, Сабуров пообещал:

– Ссадинами я займусь. Получается, что свидетелей нет и никто не видел, как преступники избавились от тел.

Браун развел руками.

– Часть Риджентс-канала проходит по задворкам города, а Хэмпстедский пруд лежит в глуши. Я надеялся на Серпентайн, это бойкое место, но бобби ничего не видели и не слышали. Они предпочитают точить лясы в компании фляги с чаем, – недовольно добавил Браун.

Сабуров усмехнулся.

– К пруду ведет дорожка для экипажей, по которой каждый день проезжает сотня карет. Берег тоже бойкое место, где бесполезно искать следы или оброненные улики.

Он зорко взглянул на Брауна.

– Я надеюсь, что доктора при вскрытии взяли пробы воды из легких жертв?

Браун кивнул.

– Разумеется. После смерти они дышать не могли. Оставшаяся в легких вода – та, что их убила. Однако, мистер Гренвилл, невозможно определить, из какого района Лондона она происходит.

Сабуров коротко ответил:

– Impossible n'est pas français, мистер Браун. Я наполовину русский, но согласен с этим выражением. Я обещаю, что водой мы еще займемся.

Служитель выдвинул стальной ящик. Преподобный смертно побледнел.

– Погодите, – остановил его Сабуров. – Ваша свояченица, мисс Перегрин, музицировала?

Мистер Бакли хватал ртом стылый воздух.

– Да, у нее был хороший слух. Моя жена раньше тоже играла на фортепьяно, но с замужеством у нее появились другие заботы. Наш покойный органист показал Маргарет ноты. Я надеялся, что она заменит старика, однако упрямица отказывалась играть в церкви.

На щеках преподобного заалел румянец. Служитель откинул грубый холст. Тяжелые черные локоны расплескались по серому железу. Темные глаза девушки безучастно смотрели на Сабурова. Он едва успел подхватить его преподобие.

Мистер Бакли обреченно прошептал:

– Да, это она. Это бедная грешница Маргарет, да упокоит Господь ее душу.

Костлявые пальцы попытались осенить труп крестным знамением. Священник сдавленно взвизгнул:

– Что вы себе позволяете?

Не отпуская его запястья, Сабуров вежливо сказал:

– Теперь мы поговорим наедине, мистер Бакли.

За окном кабинета так называемого мистера Брауна выл почти зимний ветер. К сумеркам Лондон скрылся под тяжелыми тучами. Тротуары поливал безжалостный дождь, кэбы разбрызгивали грязь. На остановках омнибусов клубились толпы клерков под черными зонтиками.

Темные жерла подземных станций заглатывали пассажиров. Под закопченными стеклянными сводами вокзалов пахло гарью. Резко свистели паровозы, гремел колокол станционного дежурного. Жители пригородов осаждали зеленые составы, направляющиеся на восток и на запад, на юг и на север.

– Например, в Финчли, – Сабуров протянул ноги к огню в камине. – Куда и отправилась чета Бакли.

Тоби недовольно тявкнул из-под его кресла. Максим Михайлович кивнул:

– Ты видел их мельком, дружище, но Бакли тебе не понравились, а у тебя хороший нюх на людей.

В ожидании Сабурова пес не скучал. Заглянув к мяснику неподалеку, полицейские принесли собаке мясные обрезки и требуху.

– Моциона у нас сегодня было достаточно, – добавил Сабуров. – Тебе кое-что перепало и в пабе. Ты нагулялся и наелся, а теперь пора спать, милый.

Согласно поворчав, Тоби улегся клубочком. Мистер Браун поднял увенчанный очками нос от рукописного протокола, составленного Сабуровым после разговора с его преподобием.

– Вы думали взять мистера Бакли на испуг, – скрипуче сказал Браун. – Однако вы ошиблись, мистер Гренвилл. Он не провинциальный парень, едва закончивший университет, а тертый калач.

Максим Михайлович отпил скверного министерского чая.

– В деле о херефордской русалке священник не был убийцей, – задумчиво сказал Сабуров. – Он только выгораживал истинного виновника преступления, своего отца, однако я считаю, что он все знал. Он не жил дома, но жертва все равно оставалась его сестрой.

Браун поднял бровь.

– Я вас уверяю, что даже если мистер Бакли и соблазнил мисс Перегрин, что он гневно отрицает…

Сабуров пробормотал:

– Разумеется.

– Даже если и соблазнил, то миссис Бакли могла ничего не знать,– Браун зорко взглянул на Сабурова. – У вас уже встречались в практике такие дела?

Максим Михайлович помнил о Цепи, однако вряд ли преподобный Бакли имел отношение к пока не дающей о себе знать организации. Услышав предположения Сабурова, священник налился кровью.

– Гнусная клевета, – яростно сказал Бакли. – Я не мог презреть законы Божеские и человеческие. Я слуга Господень, мистер Гренвилл. Буде вы осмелитесь предположить такую мерзость, то я подам на вас в суд, – он вытер пот со лба.

Сабуров ожидал, что его преподобие выиграет процесс. Кроме слухов из паба, переданных мистером Грином, и собственной интуиции Сабурова, его версию больше ничто не поддерживало.

Пыхнув сигарой, Браун внимательно посмотрел на него. Сабуров не хотел выворачиваться наизнанку, как сказали бы русские, перед человеком, которого он впервые увидел сегодня утром.

– К тому же работающим на правительство, – напомнил себе Сабуров. – Правительство всегда означает неприятности.

Он нехотя ответил:

– Да, взять хотя бы ту же бедняжку в Херефорде.

Браун помолчал.

– Вы не хотите рассказывать о вашей работе в России и на континенте, но еще расскажете, – он указал на протокол. – Что касается мисс Перегрин, то я думаю, ее неприятие храма Божьего проистекает из насилия, которому она подверглась там еще ребенком.

Сабуров закашлялся чаем.

– А где еще? – невозмутимо добавил Браун.

– В доме его преподобия рядом жена и не протолкнуться от детей. Священник дает малышке уроки Библии в церкви, – он брезгливо дернул щекой. – Как трогательно. Однако вы верно заметили, что улик против Бакли у нас нет и не предвидится. К тому же, он не убивал мисс Перегрин. У него кишка тонка таким заниматься.

Браун говорил с изысканным акцентом выпускника хорошего университета, однако грубые словечки не казались в его речи чужеродными. Заметив удивленный взгляд Сабурова, он усмехнулся.

– Я не всегда здесь сидел, но то дела прошлого, а нас интересует настоящее. Другие жертвы он не опознавал?

Максим Михайлович покачал головой.

– Полицейские наброски не готовы и я не хотел показывать ему трупы. Мисс Перегрин не возила в Финчли знакомых, а если бы и привезла, то Бакли не пустили бы их на порог.

Браун достал конверт из лежащей у него на коленях папки.

– Это вы правы. Что с письмами мисс Перегрин? Вы их изъяли?

Узнав о смерти сестры, миссис Бакли процедила:

– Туда ей и дорога, грешнице. Мы сжигали ее послания, а теперь окончательно забудем о ней. Однако надо забрать ее труп ради христианского погребения.

Сабуров сухо отозвался:

– Вас известят письмом, когда полиция закончит работу. Простите, я тороплюсь.

Ему было противно смотреть в сторону мистера Бакли.

– Осталось последнее письмо, – честно сказал Сабуров. – Знаете, мне кажется, что…

Мистер Браун налил себе чаю.

– Что, ревнуя сестру к его преподобию, миссис Бакли пошла на убийство? – Браун улыбнулся.

– Сюжет хорош только для бульварных романистов вроде американского сочинителя мистера Генри Джеймса, – подытожил Браун. – Миссис Бакли терпеть не могла сестру, но руку на нее не поднимала.

– Теперь у нас появились наброски, – он передал Сабурову конверт. – Мистер Джеймс снимает гарсоньерку в Челси. Впрочем, где же еще? Он сосед мисс Перегрин, то есть ее бывший сосед.

Сабуров повертел конверт единственного уцелевшего письма мисс Перегрин.

– Студия «Тополя», Челси, – прочел он обратный адрес. – Это тоже гарсоньерка?

Браун ткнул сигарой в массивную серебряную пепельницу на столике маркетри.

– Нет, мистер Гренвилл, – задумчиво ответил он. – Это вилла на реке с причалом. Такие дома не по карману беллетристам, даже мистеру Диккенсу. Мисс Перегрин пользовалась приязнью не только бедного литератора, но и кого-то еще.

Сабуров поднялся.

– Завтра я покажу американцу наброски и постараюсь его разговорить. Доброго вечера, мистер Браун.

Окутанный сизым дымом старик в кресле молча кивнул. Бодро сбегая по лестнице, Сабуров сказал сеттеру:

– Когда-нибудь и я стану таким, милый. Хотя нет, я не доживу до его лет.

Ежась под холодным дождем, он зашагал через пустынный двор к экипажу.

С напарником, как он решил называть мистера Грина, Сабуров распрощался на Чаринг-Кросс.

– Я зайду в книжные лавки, – объяснил он парню. – Встречаясь с беллетристом, полезно заранее составить представление о его творчестве.

Вспомнив о знакомстве с Достоевским, Максим Михайлович развернул зонтик.

– То есть не о моем знакомстве, – поправил себя сыщик. – В Баден-Бадене Федор Михайлович понятия не имел, кто я такой. Он никогда не узнает моего настоящего имени и написать ему нельзя, – Сабуров загрустил.

Федор Михайлович вряд ли помнил некоего Александра Андреевича, оказавшего ему кое-какие услуги в Бадене, но у Сабурова остался автограф писателя. Книжка «Русского вестника» стояла с другими русскими изданиями в закрытом на ключ шкафчике в спальне мистера Гренвилла на Гилберт-плейс. Сабуров избегал принимать клиентов в комнатах, однако иногда другого выхода не оставалось. В спальню визитерам, разумеется, путь был закрыт.

В гостиной на потертом турецком ковре висела редкого уродства туземная маска, подаренная хозяйке комнат бывшим жильцом. Показывая квартиру, миссис Сэвилл объяснила, что постоялец был ученым.

– Доктор Гендерсон всегда вносил плату с опозданием по своей рассеянности, – женщина поджала губы. – Он работал в музее, но съехал, отправившись в южные моря.

Миссис Сэвилл поправила маску.

– Это пошло бы в счет его долга, но в музее отказались покупать идола, а старьевщик предложил за него жалкие пенни.

Сабуров отодвинул от камина медный экран, выложенный китайской яшмой.

– Можно сжечь маску или выкинуть ее восвояси, – резонно заметил Максим Михайлович.

Миссис Сэвилл искоса взглянула на увенчанное рогами, искаженное злобной гримасой лицо.

– Доктор Гендерсон велел так не делать, – неожиданно робко ответила квартирная хозяйка. – Якобы туземец, вырезавший маску, наложил на нее проклятие.

Сабуров коснулся мрамора каминной доски, где пара бронзовых лошадей тащила карету с со сломанными часами. Стрелки, видимо, остановились, когда доктор Гендерсон отправился в Саутгемптон, чтобы отплыть в последнюю экспедицию. Бывший жилец комнат Сабурова пропал без вести на Новой Гвинее.

Заинтересовавшись судьбой бедняги Гендерсона, Сабуров навел справки в Королевском географическом обществе. Древний старик, судя по виду, помнящий экспедиции капитана Франклина и его предшественника Бэрроу, сообщил Сабурову, что доктора Гендерсона, скорее всего, съели.

– В тех краях еще живут каннибалы, – добавил библиотекарь общества. – Жаль, доктор Гендерсон был даровитым ученым.

Так же говорили и о покойном Завалишине. Остановившись перед газовым фонарем у книжной лавки, Сабуров хмыкнул:

– Понятно, почему я думаю о Цепи. Что, если эти убийства тоже с ней связаны?

Максим Михайлович оглянулся, словно боясь заметить в текущей по Чаринг-Кросс толпе припозднившихся клерков и ранних посетителей театров знакомое смуглое лицо.

Он, впрочем и так видел Призрака каждый день. Маску на потертом ковре в гостиной словно лепили с проклятого Пьетро Дорио. Гендерсон оставил рядом и кривой кинжал, тоже туземного вида, с разукрашенной странными знаками ручкой. Сабуров не расспрашивал квартирную хозяйку об их значении. Миссис Сэвилл, наверняка, считала крючки еще одним символом проклятия.

– Например, знаком Люцифера, – Сабуров мог нарисовать его с закрытыми глазами. – Брось, ни Пьетро, ни, тем более ее нет в Лондоне.

Он аккуратно покупал русские газеты, но пока не встречал упоминаний о княжне Софье Михайловне Литовцевой.

– И не встречу, – Максим Михайлович разозлился на себя. – Они разбежались кто куда, как крысы с тонущего корабля.

Думая о судьбе мисс Перегрин, он уже не был в этом уверен. Звякнул колокольчик, Сабуров опустил зонтик в гнездышко. Тоби, от души отряхнувшись на ступенях лавки, деликатно устроился у порога.

– Будьте добры, пять листов чертежной бумаги, – попросил Сабуров. – Потом, два простых черных блокнота…

Лысоватый продавец в нарукавниках быстро собрал пакет.

– Желаете книжные новинки, сэр? – осведомился он. – Вышел в свет памфлет мистера Милля «О подчинении женщин». Вещь сенсационная, – парень сунул Сабурову брошюру. – Также, если вы предпочитаете юмористические издания, то к нам поступили путевые заметки мистера Марка Твена.

Сабуров принял пакет.

– Не предпочитаю, уважаемый сэр. Однако говоря об американцах, есть ли у вас книги мистера Генри Джеймса?

Продавец понимающе улыбнулся.

– Для супруги берете. Очень популярный дамский автор, хотя не Бог весть что из себя представляет.

Сабуров покинул магазин с томиком в бумажной обложке, где красовалось аристократическое имя. Сначала он подумал, что мистер Джеймс пишет под псевдонимом. Пробежав на ходу пару страниц, он сказал Тоби:

– Нет, де Грей – это герой. Но здесь есть и Маргарет, темноволосая красавица с черными как ночь глазами. Отлично, милый, – он улыбнулся. – Мы проведем тихий вечер в компании кофе, папирос и скучной стряпни миссис Сэвилл.

Согласно залаяв, Тоби устремился вслед за Сабуровым по Чаринг-Кросс.

Миссис Сэвилл считала, что мужчина нуждается в простой и сытной еде. Сабуров наизусть выучил репертуар квартирной хозяйки. В половине восьмого утра рядом с его дверью возникал поднос с чайником крепкого чая, миской овсянки, вареными яйцами и тостами.

Обычно в это время Сабуров боксировал в спальне. Подержанные перчатки и не менее потрепанную грушу Максим Михайлович приобрел у старьевщика на Чаринг-Кросс. Боксеров обязали носить перчатки на ринге только два года назад.

Принимая деньги, лавочник подмигнул Сабурову.

– Перчатки знаменитые. Раньше они облегали руки маркиза Куинсберри, благодаря которому бокс, наконец, обрел хоть какие-то правила.

Сабуров собирался вступить в организованный Куинсберри любительский спортивный клуб, куда допускали всех желающих без рекомендаций, однако новое дело отсрочило его планы.

– Теперь мы будем заняты днем и ночью, – сказал он улегшемуся на диван Тоби. – Завтра в одиннадцать Грин ждет нас на станции метро Слоан-сквер.

Время для визита к мистеру Джеймсу, обретающемуся в артистической колонии на тихой прибрежной улочке Чейн-уок, было выбрано как нельзя лучше.

– В девять утра он еще не встанет, – решил Максим Михайлович. – Однако в двенадцать он отправится завтракать и поминай, как звали. Литератора кормят ноги, особенно молодого литератора.

Мистеру Джеймсу недавно исполнилось двадцать шесть лет. Сабурову было только тридцать четыре, но иногда он чувствовал себя как мистер Браун.

– Кем бы он ни был на самом деле, – пробормотал Сабуров, подняв крышку блюда. – Посмотрим, что нам сегодня послал Бог…

Бог через миссис Сэвилл оделил Сабурова пирогом со стейком и почками. Обычно в творениях квартирной хозяйки первую скрипку играли морковь и картошка, но сегодня миссис Сэвилл, видимо, воспользовалась вечерней скидкой у мясника на Грейт-Рассел-стрит. Стейк больше напоминал подошву, однако завтрак и ужин входили в довольно низкую квартирную плату. Сабуров не собирался жаловаться.

Обед постояльцы добывали сами. Сосед Сабурова, еще один литературный труженик, пробавлялся сэндвичами из паба и апельсинами от зеленщика. Возвращаясь домой вечером, Максим Михайлович наталкивался на лестнице на оранжевые корки.

Сосед часто расхаживал по гостиной, декламируя свои вирши. Слышимость в особняке была отменной. Половицы колебались, дрожал газовый рожок на стене, лязгали фехтовальные рапиры, которые Сабуров тоже повесил на ковер.

Фехтование теперь оказалось не в чести, однако он любил упражняться в благородном спорте. По мнению Максима Михайловича, существование вольного стрелка, как говорили в Лондоне, было более спокойным, чем его петербургская жизнь. Он посещал тир и брал лошадь в излюбленной конюшне в Гайд-парке. Летом Сабуров выходил на реку с лодкой.

– Никаких официальных бумаг, – сказал он дремлющему Тоби. – Никакого начальства над душой, никакой бюрократической писанины. Я получаю послания только от клиентов и друзей.

Сабуров упорно называл фрейлейн Якоби своим другом. Максим Михайлович был уверен, что девушка скоро выйдет замуж. Фрейлейн Амалия, красавица, работающая со знаменитыми учеными, жила в Париже. Не считая себя возможным объектом ее интереса, Сабуров надеялся, что девушка встретит прогрессивного человека, который не воспротивится их переписке. Повертев доставленный со второй почтой конверт из Парижа, Сабуров решил прочесть его завтра в метро. Пора было браться за работу.

Творение мистера Джеймса Сабуров оставил на потом, предполагая, что пары страниц повести «Роман мистера Де Грея» хватит для крепкого сна.

– И даже останется что-то для обсуждения с автором, – он очистил купленный по дороге апельсин. – Сейчас займемся делом.

Прибрав на столе, Сабуров расстелил чертежную бумагу. Он помнил очертания Лондона наизусть.

– Мистер Январь, – полицейский набросок лег на север. – Мистер Февраль, – второй эскиз отправился в сторону Риджентс-канала, на запад. – Мисс Март, то есть мисс Перегрин, в центре.

Максим Михайлович взялся за фаберовский карандаш.

– Если это маньяк, то преступник ведет себя непоследовательно, – сказал он Тоби. – Маньяк должен был оставить центр на потом. Хотя попадаются и непоследовательные сумасшедшие.

Отметив знаками вопроса восток и юг, Сабуров зашелестел протоколами полицейских врачей.

Ночной ливень смыл с Лондона неприветливую хмарь. Покинув метро на станции Слоун-сквер, Максим Михайлович зажмурился от яркого весеннего солнца. Белгравия не походила на дешевый Блумсбери, где обретались вчерашние студенты и артистические, как их называла квартирная хозяйка Сабурова, типы. Здесь тоже хватало художников и литераторов, только в Белгравии селились творцы более высокого полета.

По брегету Сабурова до появления экипажа с его напарником оставалось минут десять. С городским транспортом ему сегодня повезло. Клерки отправились на работу, а привилегированные классы пили кофе в постели. Омнибус появился по расписанию, а вагон метро блистал почти полным отсутствием пассажиров.

Пользуясь неожиданной свободой, Максим Михайлович успел не только прочесть письмо Амалии, как он про себя думал о фрейлейн Якоби, но и свериться с записями в начатом вчера дешевом клеенчатом блокноте.

– Привычка свыше нам дана, замена счастию она, – пробормотал Сабуров. – Хорошо, что в Лондоне тоже продают такие записные книжки.

Грохот поезда и едкая гарь за окнами нисколько ему не мешали. За полтора года жизни в Лондоне Максим Михайлович привык к подземной железной дороге, уходящей в тоннели только в центре города.

Сабурову подумалось, что в Санкт-Петербурге такое окажется невозможным.

– У нас все плотно застроено, – хмыкнул он. – Надо либо рыть вниз на полверсты, либо пускать поезда над крышами на манер прожектов мсье Жюля Верна. Более того, казенные деньги разворуют, и мы останемся с дырами в земле вместо городской железной дороги.

В Париже разговоры о строительстве такой пока оставались разговорами, но фрейлейн Амалии, обосновавшейся рядом с Люксембургским садом, неподалеку от Сорбонны и лаборатории профессора Пастера, и не надо было никуда ездить. По словам девушки, парижские квартиры проигрывали берлинским в размерах, однако у нее появился вид на городские крыши и балкон.

– Где я развела петрушку, мяту и посадила гиацинты, – читая письмо, Сабуров невольно улыбнулся. – Знаете ли вы, что химики создают искусственные удобрения? Нельзя полагаться только на гуано, даже с его неиссякаемыми запасами. Профессор фон Либих заложил основы агрохимии в знаменитой книге ««Органическая химия в ее применении к сельскому хозяйству и физиологии». Я в меру своих сил использую гиацинты, как экспериментальную площадку…

Сабуров очнулся от резкого голоса уличной девчонки.

– Гиацинты, фиалки, примула, – ему под нос сунули плетеную корзинку. – Возьмите для дамы, сэр.

Тоби заплясал на поводке, приветствуя цветочницу. Девчонка робко потрепала пса за ушами. Вспомнив убитую в Баден-Бадене Аннеле, Сабуров пожелал бедняжке достойного погребения. Он, впрочем, понимал, что девочку, как и ее старшую сестру в Петербурге, скорее всего похоронили Христа ради во рву для бедняков.

Отсчитав медяки за ненужный букетик фиалок, Сабуров вытащил из записной книжки полицейские портреты.

– Получишь серебро, если внимательно на них посмотришь, – сказал он. – Может быть, ты видела кого-то в округе?

Цветочницы болтались по одним и тем же местам, а глаз у малышек бывал зорким. Шмыгнув сопливым носом, девочка ткнула обгрызенным ногтем в набросок, изображающий мисс Перегрин.

– Она живет у реки, в «Тополях», – мечтательно сказала девочка. – Я видела ее в открытом ландо. Она очень красивая, словно с модной картинки.

Сабуров указал на мужчин.

– А эти?

Малышка помотала головой:

– Не-а, их я не встречала. Давайте моё серебро, сэр.

Грязная рука сгребла с его ладони монеты.

Сабуров наставительно сказал:

– Будь осторожней, не садись в кэбы к незнакомцам.

Девочка оскорбленно ответила:

– Я не вчера на свет родилась, мистер. У меня есть парень, Кривой Томми. Мы съедемся, только сейчас он сидит за воровство. Вместе не так голодно и жить вдвоем веселее.

Девчонка застучала разбитыми башмаками по тротуару. Сунув букетик фиалок в петлицу пальто, Сабуров пошел к прибывшему экипажу, где восседал на козлах невозмутимый мистер Грин.

За мелким переплетом старинного окна в захламленной гостиной мистера Генри Джеймса трепетали нежные лепестки цветущей вишни. Сочинитель обосновался на первом этаже милого беленого домика рядом с тропинкой, вьющейся по берегу Темзы.

Мистер Грин остановил экипаж у приземистого здания старомодного паба. Питейные заведения открывались в одиннадцать утра. Спрыгнув с козел, Грин указал на грубо намалеванную вывеску с британским львом и одноруким адмиралом Нельсоном.

– Мы с Тоби подождем вас за пинтой пива, – ухмыльнулся напарник. – Вряд ли мистер Джеймс или обитатели «Тополей» посещали заведение, но здесь сохранилась деревенская атмосфера. Люди рады почесать языками, как случилось в Финчли.

За причалом и кущей тополей поднимались палладианские колонны виллы, где ранее обитала мисс Перегрин. Кроме письма из Парижа, со вчерашней второй почтой Сабуров получил и конверт от так называемого мистера Брауна. Чиновник не озаботился соответствующими печатями на корреспонденции. Конверт доставил рассыльный. Браун, видимо, не доверял даже другим правительственным службам.

Мисс Перегрин оказалась владелицей «Тополей». Два года назад девушка заплатила за виллу круглую сумму, купив здание у наследников пивного магната.

– Думаю, что настоящим покупателем был кто-то из ее покровителей, – написал Браун. – Дети пивовара не интересовались происхождением средств мисс Перегрин.

В конверте Сабуров нашел и подписанный судьей ордер на обыск «Тополей». Мисс Перегрин не оставила завещания и вилла теперь должна была перейти в руки ненавидящей Маргарет четы Бакли. От лондонской недвижимости еще никто не отказывался.

Судебные медики не смогли определить, имелся ли у мисс Перегрин ребенок. Вскрытие трупов жертв вообще мало что дало. В морге даже не выяснили источник пятен на руках мистера Января и мистера Февраля.

Распрощавшись с Грином и Тоби, двинувшись по Чейн-уок, Сабуров вспомнил, что у второй жертвы обнаружили начало чахотки. Мистер Январь, в отличие от тощего Февраля, блистал отменным здоровьем. Максим Михайлович не мог позволить себе обмануться туберкулезом, от которого скончалась его собственная мать. Чахотка не жалела и аристократов.

По мнению врачей, пятна могли быть следами чернил или краски. Дернув шнур бронзового звонка, Сабуров решил, что ему нужен хороший химик. По стечению обстоятельств, Максим Михайлович водил знакомство именно с таким ученым.

Дверь распахнулась, он вовремя согнал с лица улыбку. Несмотря на теплое утро, мистер Джеймс кутался в потрепанный бархатный халат.

Сабуров корректно приподнял модный котелок, который он предпочитал, по его мнению отжившему свое цилиндру.

– Прошу прощения за вторжение, – он достал письмо Брауна. – Меня зовут мистер Гренвилл. Я консультирую Скотланд-Ярд. Я имею честь говорить с мистером Генри Джеймсом, литератором?

Заспанное мягкое лицо парня озарилось недоумением.

– Да, – он отступил в сторону. – Что случилось?

Сабуров ловко проник в заставленную холстами переднюю.

–Я все объясню в более приватной обстановке, – заметил он. – Вы занимаетесь и живописью, мистер Джеймс?

Парень впустил его в забитую книгами гостиную, где на подоконнике грелся полосатый котик. Низкий столик маркетри украшала спиртовка с кофейником. Потертая тарелка веджвудского фарфора хранила надкусанный гренок и следы джема. В резной пепельнице дымилась папироса.

– Я только поднялся, мистер Гренвилл, – парень почесал всклокоченные темные волосы. – Я всегда пишу за полночь. Картины моего соседа, он устроил мастерскую на чердаке.

В гостиной мистера Джеймса, впрочем, тоже нашлась картина. Холст прислонили к кабинетному роялю черного дерева с выцветшей позолотой и поцарапанными ножками. Очень красивая девушка в платье темного шелка меланхолично смотрела вдаль, удерживая цветок.