Kitobni o'qish: «Прислушалась: а это дождь»

Моей первой любви,

без которой не было бы ни этой книги,

ни меня такой, какая я есть сегодня.

Любовь – это для молодежи.

Для военнослужащих и спортсменов…

А тут все гораздо сложнее.

Тут уже не любовь, а судьба.

Сергей Довлатов

Глава 1.1993 Зося

– Ну что, проводить тебя? – хитринка мелькнула в глазах.

Я жадно глотнула воздух. Меня? Проводить? Вот ччерт. Я ведь даже ресницы сегодня не накрасила.

Было свежо, по-питерскисентябрьски. Солнце щурилось сквозь раскраску листвы. Он взял из рук мою корзину с рябиной.

Корзинка зашипела и покосилась. Он подхватил высыпающиеся грозди. Случайно дотронулся до моих пальцев.

– Да, пожадничали вы с Маринкой: куда вам столько рябины?

– Мама варенье будет крутить.

– Его ж есть невозможно: горчит.

– Не. У нее секрет там какой-то. Добавляет пряности.

– Лисий яд что ли?

Я украдкой взглянула на знакомый профиль: ну вылитый Бельмондо, когда улыбается, – проскочило в голове.

Сломанный нос. Два раза. По крайней мере, судя по тому, что рассказывали девчонки из параллельного. Глаза цвета опавших каштанов. Пухлый, когда-то правильной формы, рот скрывает разбитую челюсть. И в дополнение – тонкая, почти невидимая оправа очков. Знаете, как в старых фильмах.

А еще – вечная книга за пазухой. Саша Мейер – интеллектуал с боксерским нравом. Да уж. Нутелла с солеными огурцами. Вечно я вляпаюсь.

Идем. Шаркаем листьями. Я прицепилась всё-таки к корзине – типа помогаю.

– Зось, отцепись ты уже. Малипуся. Ты ж на ней висишь, – он осторожно пытается отнять мои вцепившиеся пауком пальцы. Я улыбаюсь. Хоть внутренне корчусь от обиды: так хочется нести ее «вместе». Зато «малипусей» он, кажется, еще никого не называл. Только меня. Черт, краснею. Прячу лицо за прядью. Наклоняюсь, делаю вид, что шнурок развязался. Кровь еще больше приливает к щекам.

Зося – это я. Вообще-то, я – Зоя. Но польское имя прилепилось ко мне еще лет с пяти. Дедушка Изя привез тогда куклу из Польши. Длиннющие ватные ноги. Косы можно три раза обернуть вокруг туловища. Миниатюрные ушки – говорят, размер ушей – это про интеллект. Глаза – плошки цвета моря. И веснушки по щекам. «Прям мухи нассали. Как у Зойки», – заливался дед. И всегда успевал увернуться от бабушкиного полотенца, летевшего вслед.

Вырезанные из кожи куклины ресницы были срочно оторваны и заменены на фломастерные.

Косы – варварски отрезаны под каре. Их заменили мои колготки, которые я стащила со своей головы и напялила кукле на голову – спрятать содеянное.

– Смотри-ка, автопортрет, – хохотал деда, вертя в руках куклу. – Ну ты, портретист – Зоська Модильяни, – он потрепал меня по щеке.

Я не знала, что такое Зоськамодильияни. Но в имя Зося влюбилась. И решила: раз уж мальчиком мне все равно не стать, так хоть имя поменяю.

Сегодня мне пятнадцать. В школе мне кричат – Зоська-соська. А на носу у меня все еще мухи… ну, помните, да? Но, клянусь, колготки на голове больше не ношу. Люблю, в наушниках слушать шум дождя. Мы с Маринкой просидели полночи на подоконнике: записывали на магнитофон, как он пел. В смысле – дождь. А потом дружно проспали контрольную по химии. А еще я люблю…

– Зось, стой! С ума сошла?! Машины же! – Сашка схватил меня за ворот куртки и резко дернул назад. На мгновенье прижал меня к себе. Крепко. Секунда. Две. Мы все стояли. Я слышала – нет, спиной ощущала: бумбум. Падампадам. Барабанный оркестр. Барабанный оркестр сердец. Двух сердец. Наших. Вот бы наложить их на шум дождя.

Он отпустил меня и чуть подтолкнул вперёд: иди уже. Я повернулась. Смотрю на него. Улыбается в ответ одними глазами.

–Ты всегда так?

– Как?

– В облаках.

– Не, я просто о дожде думала.

– О чем?

– О дожде. Я дождь в наушниках слушать люблю.

– А я – рычание мотора мотоцикла. И запах его люблю.

– Значит – мотоцикл под дождем будем слушать?

– Ага. И нюхать бензиновый дождь.

Сашка рассмеялся. Во все тридцать два. Раскатисто. Легко.

Мы подошли к дому. Четыре этажа без лифта. Поднимаемся, тащим корзину. Точнее, Сашка тащит. Потеем. Пихаемся.

– Зайдешь?

– Не, прости. Как-нибудь в другой раз.

У меня ухнуло сердце. А ведь они с мальчишками всегда-всегда заходят к Маринке. Просто так. На чай. На фанту. На поболтать. В горле набухала обида. Я натянула улыбку и выдавила хриплое «пока». Шваркнула дверью.

– Доча, ты? Чай будешь?

Я рванула дверь в свою комнату, стукнулась об угол. Больно так. Мизинцем левой ноги. Бухнулась на кровать.

– Ненавижу. Ненавижу себя за наивность. Напридумывала! Да кто тебе сказал, что ты ему нравишься? – я больно стукнула себя по коленке. – Дура! Возомнила себе.

Я нашла под подушкой все те же детские красные колготки и рывком натянула их себе на голову. До глаз. Вот тебе! Дура и есть дура! Завтра в школу так пойдешь. С колготками на голове. Пусть все видят, кто есть who! – и я рухнула в колодец сна.

Саша

Я люблю, когда ветер. Скорость.

Люблю идти по парку ночью, когда снег в лицо. Люблю, когда собака рядом – морду положила на колени и похрапывает.

Читать на подоконнике с видом на Неву. И чтобы окна до неба. Ремарка.Ту, что Мария. Шучу.

Пить чай с ложечкой. Так вкуснее. И сахара – ложки три. Чтоб мне слиплось, как говорит папа.

А еще Зосю люблю.

Ее длинные пальцы рук. И ног. Не смейтесь – я видел. Мы сидели у озера в Кавголово. Димка пихнул ее в воду. Новые кроссовки нахлебались воды, пришлось снять. И джинсы. Я принес ей плед. Она рассмеялась мне в лицо, близко так. Я даже ощутил запах ее волос. И дезика. Успел заметить сколотый краешек зуба. А Зоська отшвырнула плед и стала прыгать по берегу в одних трусах и футболке. Футболка была белой. И мокрой насквозь.

Мне хотелось дать в морду Димке, Сеньке и Руслану – всем. Всем, кто на нее смотрел. А смотрели все, так как не смотреть было невозможно. Зося вся в веснушках. Радостная такая. Солнечная. И абсолютно прозрачно-голая.

Вчера пришла в школу со следами от резинки колготок на лице. Глаза опухшие. Отстань, говорит. Это от подушки. Ага, так я и поверил. Она рассказывала по

секрету: в детстве колготки на голову всегда натягивала, когда грустно становилось. В Пеппи Длинныйчулок играла. И веснушки фломастером подрисовывала. Для дедушки, говорит.

Даже не поздоровалась утром со мной. Пробурчала что-то себе под нос: дура, говорит, так тебе и надо. Короче, я не понял. Вчера шли по парку. Я придумал повод ее проводить: корзину донес. Тяжелая, говорю.

Вдруг наклонилась: шнурок будто бы развязался. А я-то знаю – у нее кроссы на липучках. Странная она. А когда наклонилась, свитер задрался. Я видел ее позвоночник, хрупкий такой. Даже содрогнулся: вдруг сломается.

На перекрестке ринулась прям под машину: все витает где-то. Я ее придержал. А она, как прижмись ко мне спиной изо всех своих цыплячих сих. И не дышит. Я испугался. Сейчас как почувствует: ну, сами знаете, что.

А сердце так и стучит: бум бум. Я прямо услышал. Ее «бум». А потом – мой. А потом «бобом» – вместе. Гром и молния. А Зоська вдруг говорит: «А я о дожде думаю». Круто, думаю: а у меня внутри гром и молния.

Дошли до дома. Мне так расставаться не хотелось. Но я слово себе дал: предложит зайти – ни за что не соглашусь. По крайней мере, в первый раз. А она еще, похоже, и обрадовалась, что я отказался: улыбнулась до ушей и дверью перед носом хлопнула. И почему в жизни все не так, как в книжках: она любит его, а он ее.

Нет. Зоська уж точно меня не любит.

Сашка вздохнул и уселся на подоконник. Домик Петра за окном показался ему серее обычного. Нева поднялась. Осень ощущалась в каждом движении города. Чай в папином подстаканнике звякнул ложечкой. Сашка открыл книгу и бережно отложил закладку: два медных, закручивающихся на самом конце, волоса. Не потерять бы.

Глава 2. 2023 Зося

Я шла по узенькому проходу между двух домов. Вовка вилял задом, словно падшая женщина. Серый, будто одетый в замшевый костюм, он явно считал себя секс символом района. Французские бульдоги – мужчины особенные.

Наушники тинькнули и на секунду перестали петь : пришло сообщение.

«Привет, Зось, ты как? Сто лет не созванивались»– А ведь действительно, лет десять уже не общались. Я искренне обрадовалась Маринкиному сообщению.

«Да, давай часов в восемь сегодня «.

«Ок».

Мое прошлое настигло меня неожиданно, сухим двухбуквенным ок.

В тот же вечер в восемь мы по обе стороны ватсаппа распивали вино: я – белое, она – красное. Грызли сыр и плевали косточки от оливок: кто в салфетку, кто в изящную фаянсовую пиалку. Говорили до глубокой ночи часа четыре.

– Приезжай, буду правда рада.

– Ладно, не боись, приеду, поржем.

Наступил день, потом ночь. Прошла неделя. И наконец в продуктовом между авокадо и бананами я заказала ей такси, а затем тщетно попыталась объяснить Хабибу, что Маринка ну вот абсолютно не говорит по-французски и на дух не переносит арабов.

Через полтора часа серебристое пежо плавно остановилось у меня во дворе. Хабиб, белозубо улыбнувшись, выкатил малюсенький чемоданчик. А вместе с ним и мою шкодливую молодость в свитере цвета мяты с медведем харибо во весь живот.

–Ну, привет, – нарочито програссировала она, – прижавшись ко мне всем щупленьким тельцем. День катился на закат. Было тепло, рыже-солнечно: как часто осенью в Париже.

Вечером мы пили шабли и ели устриц. Поливали их лимоном и до неприличия сочно засасывали сомнительную мякоть, напоминающую детский насморк.

– А ты помнишь, что у Сашки сегодня день рождения?– прищурилась она. Конечно, я помнила. Есть в нашей жизни даты и имена, которые вытатуированы в памяти, кто поймет зачем. И каждый год мы думаем набрать номер, зачем-то всплывающий оттуда, где катались на трамвае и ели мороженое на спор. А вместо этого тянем время, выпиваем бокал другой. Третий. И, многозначительно повздыхав и перебрав старые фотки, ложимся спать. Я набрала в легкие воздух и выдохнула:

– Звони.

– Что – звони? Ты что, разговаривать с ним будешь?

– Да. Буду, – отчеканила я. Прошло двадцать пять лет. Я коротко подстриглась, перестала краситься, зато завела себе красную помаду и бульдога и, наконец, заслуженно натянула на нос обожаемые очки.

Я решила не медлить: набирай.

Она включила видеосвязь и гомерически захохотала.

– Ты обалдела, выключи камеру. – прошипела я. К видеосвязи я совсем, ну совсем не была готова. Она в ответ бросила звонкое «поздно» и опять раскатисто засмеялась.

– С днем рождения! – проорали мы, словно по команде, как только в телефоне появилась картинка. Я ощутила, как покрываюсь пятнами. По спине текла тонкая струйка пота, неприятно меня щекоча.

Он улыбался. Я увидела в телефоне пол лица, густо заросшего щетиной. Один глаз. Еж волос. Маринка магически исчезла и нарочито громко зазвенела тарелками на кухне. Глаз смотрел на меня, бровь медленно ползла вверх.

– Зось, это ты что ли? Вот это даа! Офигеть – подарок!

– Я. Я звоню тебе, чтобы попросить прощения за всю боль, которую нанесла. Прости меня пожалуйста, – чеканил кто-то изнутри. Голова предательски кружилась. Язык не слушался. Наверное, в телефоне слышно, как бухает мое сердце, – подумала я. Я безуспешно пыталась сконцентрироваться. Нашла глаз, так и наблюдавший за мной без слов. Сашка вдруг широко улыбнулся. Как тогда, когда был подростком.

– И для этого тебе понадобилось двадцать пять лет?

Я молчала. Потом тоже заулыбалась. Он закрыл глаза. Потом опять открыл. Снял очки. Немного развернул телефон. Появился второй глаз. Меня трясло.

– Как ты? Давай я покажу тебе мою квартиру, – господи, что я несу. Я потащилась по комнатам, лепеча какой-то бред. Он внимательно слушал и кивал. Смотрел на меня.

– Неужели это ты?! – вырвалось у меня.

– Я. Зачем ты появилась?– он зевал, чесал глаза. Словом, нервничал и всеми средствами выказывал безразличие.

Я молчала.

– Не знаю. Я давно хотела это сделать. Я устала просыпаться и вновь и вновь прокручивать кино. Устала выдумывать, как ты, и что было бы ,если.

Он опять поднял брови и еле заметно улыбнулся котом. В дверях замаячила Маринка.

– Ну ладно, девочки, был рад вас видеть. Обнимаю. Очень спать хочу. – и отключился.

Глава 3.1993 Зося

Мы, как всегда, сидели в кафешке на Невском и заказывали вот уже пятое по счету мороженое с изюмом.

– Я же сказал, что выиграю,– Сашка сидел напротив меня на заусенчатом деревянном стуле и нарочито громко икал. Вареная джинсовая куртка на рыбьем меху была расстегнута. Под приоткрытым воротником клетчатой рубашки стучал еле заметный ручеек голубой вены.

– Не-а ,– и я со смехом запихала еще одну ложку мороженого себе за щеку. Зубы стыли, язык замерз, но мне надо было выиграть.

– Ну что, тогда еще по порции, – со смехом выдавил он и опять громко икнул.

– А давай.

Мне было холодно. Дверь кафешки скрипнула, ледяной ветер прогулялся по ногам. Я поежилась.

– Зось, давай – хватит. Сдавайся уже. А не то заболеешь.

– Ага, щща.

– Ну тогда, признай просто, что я выиграл.

– Принесите нам пожалуйста еще двойную порцию, – я гордо взглянула на официантку.

– Зось, у нас и деньги закончились.

– Ничего не закончились, – и я вытряхнула из кармана последние копейки вперемешку с крошками от печенья.

– Знаете, мы передумали, – и он уже тащил меня к выходу.

– Зось, ладно, перестань. Надо уметь проигрывать, – и он бесцеремонно слизал каплю мороженого с моего подбородка.– Лучше пошли в автоматы сфоткаемся на остаток денег. Ну его, это мороженое, живот уже пухнет.– и он демонстративно похлопал себя по животу, раскрыв куртку. Я все еще упиралась, но силы явно были не равны. Мы вышли на Невский. Он горел желтыми огнями. В мокром асфальте отражалось черное намоченное небо.

– Пошли, автоматы в той стороне, – и мы направились в сторону Адмиралтейства. Кабинка была малюсенькая и совсем неприметная, с красным порванным сиденьем. Сашка отодвинул занавеску тут же уселся.

– Садись ко мне на колени, – заявил он.

– Вот еще, – я почти что обиделась: надо мне больно, потом еще скажет, что я толстая.

– Да ладно, ты что, я ж люблю тебя, – он как будто прочитал мои мысли. Улыбнулся вдруг, внимательно заглянув в глаза и безоговорочно усадил на коленку, заорав,– Аааа! Ну точно – открытый перелом! – Я вскочила и почти уже вылетела из кабинки. Сашка успел хватануть меня за необъятный капюшон пальто и, притянув к себе, вдруг нежно-нежно меня поцеловал, прошептав: «Дурочка, я ж шучу.» Усадив меня, наконец, к себе на колени, он кинул монетку.

– Короче, фоткаемся для потомков.

– Каких потомков,Саш. Ты обалдел?

– Конечно, для них. У нас обязательно будет дочка. Я назову ее Зосей.

– Ага, конечно. И сына Сашей.

– Не. Сына, как моего папу – Сергеем.

– Нифафто! Чтобы у меня был сын Сережа?!

– А я сказал – будет.

– Не буду фоткаться!

– Ты что, для Сереги! Будем потом ему показывать, какие мы были.

– Офигел ты совсем.– Щелк. Камера запечатлела мой профиль со словами: «Офигел ты совсем» и возмущенный Сашкин фас.

– Ну ладно, давай нормальную сделаем. Поцелуй меня, – сказал Сашка и попытался сделать фотогеничное лицо. Я прилипла к его щеке и раздула щеки и фыркнула. От неожиданности он засмеялся. Брызги слюней полетели во все стороны.

– Ну Зоось! Так все фотки так потратим. Давай третью – ты улыбайся. И я – улыбайся. – и тут же полез мне куда-то под пальто. Я начала отбиваться и полетела с его колен. На фотке остался только кусок моей головы с взлетевшими волосами и Сашка, пытающийся меня поймать.

– Садись скорее, последний. – Мы оба захохотали, смотря куда-то в бок.

Фотки долго готовились и наконец выскочили на дождь: клейкие, лаковые. Я лихо подхватила их и спрятала под пальто.

– А правда красиво: черно-белые, – сказал Сашка.

– Ага. Только у тебя тут нос кривой, прям видно.

– Ну и пофиг, он у меня и в жизни такой. Сереге понравится, – и он обнял меня за плечи. Мы вышли на ветер и побежали к переходу в метро.

– Все равно с мороженым я выиграла, – верещала я на дождь, а Сашка, повесившись на меня сверху, безуспешно пытался закрыть мне рот.