Она читала на ночь

Глава 4

Что такое «ничто»? Как передать словами его неуловимую суть? То, что люди называют разумом, не может сделать этого. Разум мыслит по-иному, он задает вопросы и ищет на них ответы в глубинах своего опыта. Он не привык постигать неразрешимое. Что есть спящий импульс, великий и могущественный, с безграничным потенциалом? Что такое полная, абсолютная пустота, из которой вдруг является нечто – творение, удивляющее самого создателя?

Ничто обретает форму. Оно хочет быть. Оно хочет воспринимать: нежнейшие краски, случайно сложившийся узор, мощный вихрь страстей. Оно пробует. Оно любуется. Оно хочет действовать… Оно отказывается от своего единства, расцветая, наполняясь разнообразием.

Бесконечные сочетания форм и красок, вспышек и мерцаний, яркости и мрака – всему этому надо дать имя. Закрепить в виде символов, иначе неопределенность сотрет чудесные явления с лица темноты.

Существа, именующие себя людьми, называют свой мир Вселенной…

Эльсиния – так называют материальную вселенную иные существа.

Фарий иногда ощущал ностальгию по пустоте, отсутствию всего и вся. Это великое Ничто жило в нем, напоминало о себе. Теперь все немного по-другому. Но возможность вернуться в безмятежное лоно покоя есть всегда. Великое Ничто может принять, может отпустить. В этом Фарий привык черпать свою силу. Что бы ни происходило.

Ранняя Вселенная, зародившаяся в первозданной пустоте, формировалась и росла. Расширяясь, она стремительно разлеталась во все стороны, создавая пространство. Жизнь в царстве материи быстро обрастала событиями. История развития одной из первых цивилизаций началась в Кольце Аллоиса – системе образованных в пространстве планет.

Фарий вспомнил Осиан-айо, и жгучая волна разлилась внутри него. Оси была нежна и прекрасна, словно дуновение ветра, напоенного ароматом цветов. Как у него хватило сил оставить ее? Он и сейчас продолжал слышать ее зов из необозримых далей.

Фарий знал, что Осиан-айо тоже слышит его в своих снах, где боль от разлуки с любимым существом неотступно терзала ее.

Она стояла у края черной дымящейся бездны и, как и Фарий, слышала непрерывный, льющийся из глубин Эльсинии, полный невыразимой тоски зов, который не давал ей возможности погрузиться в спасительное забытье. Великое Ничто не принимало ее, ибо этот голос был для нее дороже покоя и благополучия, которые обещал безмятежный вечный сон. Здесь, на краю двух миров, она потеряла Фария. Здесь она будет ждать его, сколько понадобится.

Измученная горестными мыслями и тревожными предчувствиями, которые, как ей казалось, сочились из темного провала в неизвестность, она решилась на отчаянный шаг: бросилась в черноту, навстречу льющемуся голосу, и… проснулась. Вокруг нее все изменилось. Осиан-айо парила среди теплых сиренево-фиолетовых перламутровых потоков, которые извивались и щекотали ее, струясь по коже и заставляя вздрагивать с непривычки.

«Что это? – подумала она. – Продолжение сна? Как я не похожа на себя!»

Осиан-айо распахнула огромные, изумрудные глаза, пошевелила длинными тонкими пальчиками, дотронулась до пышных золотистых волос, окутывавших ее нежно-розовое тело. То и дело она замирала от новых непривычных ощущений.

– Как долго я спала здесь? – недоумевала Осиан-айо.

Она ничего толком не успела сообразить, как впереди появилась ослепительно-белая точка, которая стремительно разрасталась и превратилась в сверкающий шар. Из его недр к Осиан-айо протянулся светящийся коридор с объемным проходом. Она осторожно потрогала ногой пол коридора. Он оказался мягким и прохладным, из глубины веяло свежестью.

Осиан-айо уже шла по проходу, когда в ней появилась уверенность, что она очень скоро увидит Фария. Оглядываясь по сторонам, Осиан-айо вошла внутрь шара.

Она находилась в просторном помещении со множеством разнообразных предметов. Вокруг нее все было молочно-белым, полным сверкающей пыли, струящейся в воздухе. Осиан-айо сделала несколько неуверенных шагов. Ей пришлось упереться руками в большой черный квадрат, встроенный в серебристую стену. Внезапный толчок заставил ее насторожиться.

Вдруг черный квадрат в стене громко щелкнул и вспыхнул бесчисленными голубыми точками. Осиан-айо подскочила от неожиданности и уставилась на него. Яркие искрящиеся точки быстро сбегались к центру, складываясь в замысловатый узор. Посредине квадрата образовался знакомый ей символ – сложная спираль, по форме напоминающая изгиб лиры. Их с Фарием знак. Он где-то здесь, рядом! Волнение, охватившее Осиан-айо, кружило голову и лишало сил.

– Фарий! – позвала она.

– Вы находитесь на борту космического корабля «Слатар», – раздался в ответ голос из динамиков.

«Космический корабль! – без особой радости подумала Осиан-айо. – Фарий обожает такие игрушки. Это из-за них мы расстались».

«Слатар» беззвучно плыл в пустоте космоса, похожий на маленькую ослепительную звездочку. Он направлялся к Кольцу Аллоиса…

Илларион Гусаров, перечитав написанное, удовлетворенно вздохнул. Отлично получилось! И почему он раньше не увлекался космическими приключениями? Это так интересно, и людям нравится. Не то что пьесы для авангардного театра, наподобие «Кувырка вперед». Такое далеко не каждому придется по вкусу.

Писатель выключил компьютер и отправился спать.

Ксения просыпалась рано и сразу подходила к окну, встречать восход солнца. Сначала край неба на востоке становился чуть зеленоватым, потом медленно светлел и приобретал прозрачность; на нем появлялись нежнейшие оттенки сиреневого, переходящего в розовый. На горизонте загоралась ослепительная золотая полоса, которая все разрасталась и разрасталась, предвещая малиново-красный шар дневного светила. Ксении никогда не надоедала эта захватывающая дух, величественная картина.

Эд вставал поздно и бегал по квартире как угорелый, собираясь на работу. Он подшучивал над сестрой, называя ее то «ночной совой», то «лунатиком», то «спящей красавицей». Имелось в виду, что Ксения по ночам бодрствует, а днем спит на ходу, витая в своих грезах. В сущности, Эд не был таким уж злым – просто они оказались совершенно не похожими друг на друга. У них с детства было все разное – игрушки, книги, поведение, друзья, интересы. Эд рос непоседливым и хулиганистым мальчиком, а Ксения – сумрачной тихоней. Так, во всяком случае, ее называла бабушка Юли Горячевой Мария Ефимовна, которая опекала их с Эдом. Родители вечно мотались по стройкам; их редкие приезды домой превращались в праздник, а будни Ксения, Эдик и Юля проводили с Марией Ефимовной. Квартира Горячевых была этажом ниже, и дети росли как одна семья. Ксения считала Юлю своей сестрой, а Эд был общим братом. Спустя несколько лет Горячевы купили себе квартиру в центре и переехали. Ксения чувствовала себя одиноко, она почти ушла в себя и полностью отдалась увлечению рисованием. Живопись могла заменить ей многое, но не все. Ксения скучала. Она любила бродить одна по ботаническому саду или по набережной Днепра, глубоко погрузившись в свои мысли. Природа немного возбуждала ее, увлекая своими красками, запахами, шумом и движением.

Вообще, жизнь Ксении с самого начала оказалась непонятной и странной. Ксения родилась, а у мамы не было молока, и ребенка выкармливали искусственно. Потом девочка долго училась ходить, так что все с ног сбились, и врачи, и родители. Ксения смогла ходить и бегать только в четыре года, и сразу появилась новая проблема.

– Она все еще не разговаривает! – волновалась мама. – У меня родился немой ребенок! Витя! У тебя были в роду немые?

Виктор Анатольевич Миленко, инженер-строитель, коренной киевлянин, у которого вся родня отличалась здоровьем и долголетием, только разводил руками.

Ксению снова повели на обследование. Никакой патологии в развитии обнаружено не было, но… с речью у девочки не ладилось. Она все слышала, все понимала, а разговаривать не могла. Пришлось прибегнуть к помощи логопедов. Наконец к шести годам Ксения заговорила. Какое облегчение испытали супруги Миленко! Они договорились с Горячевыми и вместе уехали в Казахстан, на строительство какого-то промышленного гиганта.

Ксения тряхнула головой, прогоняя воспоминания. Лучше смотреть на красное солнце, выползающее из-за горизонта, на редкие облака, на крыши домов и деревья, окутанные розовой дымкой.

– Опять не спишь? – хрипло спросил Эд.

Он встал рано, потому что собрался на рыбалку. Сестра раздражала его своими ночными бдениями. Лучше бы завтрак приготовила. А то стоит – восходом любуется. И как только не надоест каждый день одно и то же?!

– Иди сюда, – откликнулась Ксения. – Посмотри, какое солнце малиновое!

– Мне что, делать нечего? – возмутился Эд. – Какого черта? Собери мне поесть чего-нибудь.

– Сам собирай, – лениво ответила она.

– Где мои удочки?

– Откуда я знаю? Ищи.

Вот и весь разговор. И как только такая женщина надеется жить дальше? Кто ее будет терпеть? Неудивительно, что она до сих пор не замужем.

Сам Эд уже успел и жениться, и развестись. Жена Таня постоянно пилила его, требовала то одно, то другое, деньги все норовила отобрать. А если Эд приходил домой немного навеселе, то затевала страшный скандал. Куда такая жизнь годится? Пришлось вернуться в квартиру родителей и продолжать жить с Ксенией. Она, конечно, тоже не подарок, но с Таней не сравнить. Сестра хоть денег у него не просит и не ругается по всякому поводу.

Эд любил поесть, выпить и поспать. Последнее особенно удивляло Ксению.

Она не понимала, как люди могут спать по восемь-десять часов. Ей удавалось заснуть на три-четыре часа, и это она считала большим достижением. В детстве Ксению то и дело таскали по врачам, пытаясь выяснить природу ее загадочного заболевания. Эпопея с мнимой бессонницей была уже третьей по счету и длилась почти год, пока родители жили в Киеве. У них бывали в промежутках между разъездами такие «отпуска», которые они старались проводить с детьми – гуляли с Ксенией и Эдом по городу, возили их на днепровские пляжи, в театр. Словом, развлекали как могли. А потом опять уезжали на какую-нибудь стройку.

– Что у тебя с Андроном? – спросил Эд, прерывая поток ее воспоминаний.

– У меня? Ничего, – рассеянно ответила Ксения.

Она поставила кипятиться воду для кофе и теперь смотрела, как появляются пузырьки. Больше всего в жизни ей нравилось наблюдать за самыми простыми вещами: как кипит вода, идет снег или течет река. Она не переставала удивляться этим, казалось бы, обычным вещам и забавляться ими.

– Как ничего? – опешил Эд. – Он на тебя глаз положил. Ухаживает! На машине возит, цветы дарит!

– Ну и что?

– Ты, девка, совсем ополоумела! – возмутился Эд. – Ты хоть знаешь, кто такой Андрон?

– Бандит, – пожала плечами Ксения. – А ты у него в услужении.

– Замолчи! – Голос брата сорвался на крик. – Что ты в этом понимаешь? Что ты вообще понимаешь в жизни? Дура! Тебе уже скоро тридцать стукнет. Ты кого ждешь? Принца на белом коне? Так рыцари все вымерли, причем давно. Пора бы уже знать.

– Мне твой Андрон не нравится! – сердито сказала Ксения. – Я его боюсь.

– А кто тебе нравится? Кто? Был такой хоть один? – завопил Эд, вне себя от злости.

Он благоговел перед Андроном и во всем старался подражать ему. У Эда только-только наметилась дружба с шефом. А эта дура могла все испортить. Вряд ли Андрон будет в восторге, если сестра не захочет с ним встречаться. О таком исходе лучше не думать.

Ксения мало интересовалась мужчинами. Или это они не обращали на нее внимания? Трудно сказать. Эд понимал только простые вещи. Сложности ставили его в тупик.

– Что молчишь? – зло спросил он сестру. – Язык проглотила? Чем Андрон плох? Денег у мужика полно, квартира есть, машина. Чего тебе еще надо? Может, ты в монастырь собралась? Так иди!

– Почему я должна идти в монастырь?

– А что тебе делать среди нормальных людей? Дразнить их? Водить за нос?

– Ты намекаешь…

– Я говорю тебе прямо, Ксения, что с Андроном шутить не стоит! – заявил Эд. – Это добром не кончится. Он привык брать то, что ему понравилось. Не согласишься по-хорошему, пожалеешь!

Ксения опустила голову. Она и сама думала точно так же. Андрон не из тех мужчин, которые отступают. Может, ей уехать куда-нибудь?

– Кофе готов, – сказала она и вышла из кухни.

Эд налил себе кофе в большую чашку и бросил туда три ложки сахара. Он любил сладкое. Обжегшись, он чертыхнулся. Ну почему Ксения такая бестолковая? Будь она поласковее с Андроном, тот бы предложил Эду что-нибудь более солидное, чем торговля с лотка. Сделал бы его завмагом, к примеру. А так Андрон злится на Эда из-за сестры. Будто он может повлиять на нее, но не хочет. Попробуй договорись с такой упрямой ослицей, как Ксения. У любого терпение лопнет!

– Дура! – буркнул Эд, отодвигая чашку. – Идиотка! Из-за нее у меня будут неприятности. Андрон не простит. Хоть из города беги!

– Ты что-то сказал? – крикнула сестра из комнаты.

– Нет! Тебе послышалось.

Эд схватил приготовленный с вечера рюкзак, удочки и вышел из квартиры, хлопнув дверью. Ксения бесила его своим непонятным упрямством. Что она из себя строит? Ведь ей не пятнадцать лет! Они с Юлькой вечно обсуждали мужчин, смеялись над ними, вот и засиделись в девках. Юля хоть вовремя одумалась, вышла замуж, а Ксения все прикидывается непорочной девой. С каким удовольствием он бы заехал ей по уху! Но так нельзя. Андрон наверняка не похвалит за такое самоуправство. Взял бы да сам всыпал ей как следует! Бабы это лучше понимают, чем галантные разговоры.

Ксения осталась одна и с облегчением вздохнула. Эд ужасно утомлял ее. Она подошла к зеркалу и посмотрела на себя. В среде художников ее считали красавицей, но сама она так не думала. Ее сравнивали с мадонной с картины Лукаса Кранаха, известного мастера немецкого Возрождения.

– Ничего общего, – вздохнула Ксения, придирчиво осматривая себя.

Она немного лукавила. Золотисто-рыжие волосы, волнистые от природы, обрамляли ее круглое, широкоскулое лицо. Необычный разрез глаз придавал взгляду загадочность и очарование; ее глаза меняли свой цвет в зависимости от освещения, и казались то фиалковыми, то зелеными. Губы были крупные, красиво очерченные, с мягким, чувственным изгибом. Нежная линия подбородка подчеркивала стройную шею. Фигура у Ксении не отличалась худобой, но все формы гармонично сочетались – полная грудь, тонкая талия, чуть широковатые бедра и стройные ноги. В общем, сходство с женщинами Возрождения прослеживалось.

Кранах любил писать роскошные, холеные тела придворных дам и вельмож. Большую часть своей жизни он провел при дворе саксонских князей в Виттенберге, создавая множество парадных портретов. Важные герцоги в шитых золотом одеждах, кокетливые красавицы, ученые, погруженные в раздумья, смотрели с его полотен, как будто и не было четырех столетий.

Ксения не очень хорошо понимала окружающих ее людей, а вот те, кто жил давно, производили на нее благоприятное впечатление. Они никуда не торопились, ничего от нее не требовали. Они жили на холстах особой, размеренной жизнью, не похожей на повседневную суету…

Зазвонил телефон, и сердце Ксении сжалось от тревожного предчувствия.

– Это квартира Миленко? – спросил незнакомый мужской голос.

– Да.

– Мне нужна Ксения Викторовна. Это вы?

– Я.

Ксении все больше становилось не по себе. По телу побежали мурашки озноба.

– Меня зовут Егор Иванович, – представился незнакомец. – Я хочу поговорить с вами об Андрее Якимовиче.

Все сегодня хотят поговорить с ней об Андроне! Ксения глубоко вздохнула, стараясь успокоиться.

– Хорошо. Я вас слушаю.

– Не по телефону. Вы можете выглянуть в окно? Моя машина стоит у вашего подъезда. Проедемся немного, позавтракаем вместе.

Ксения посмотрела из окна вниз. Темный автомобиль с приоткрытыми дверцами вызвал у нее безотчетный страх.

– Я не хочу, – сказала она. – Не люблю чужие машины.

– Андрей умер, – слишком спокойно произнес Егор Иванович. – Я его близкий друг. Прошу вас, Ксения, уделите мне пару часов. Это важно.

Глава 5

Юлия и Филипп Чигоренко большую часть времени жили в загородном доме. Он был слишком велик для троих – просторный, двухэтажный, с высокими полукруглыми окнами и декоративными арками на фасаде. Вокруг дома зеленели подстриженные лужайки, две клумбы у входа были засажены резедой и настурцией. Вдоль забора цвели вьющиеся розы, белая и красная. Гараж находился в цокольном этаже, так же как и подсобные помещения, а весь участок был оборудован для отдыха. Никаких грядок с петрушкой, никакого огорода – лишь несколько молодых кустов сирени и пара вечнозеленых растений у ворот.

Филипп наконец смог осуществить свою мечту – построить за домом беседку, внутри которой стояли стол, стулья и скамейки вдоль увитых виноградом стенок. Рядом с беседкой устроили качели и гамак для мальчика.

Дорога, которая вела к дому, дальше уходила вверх, к большому селу. По бокам ее лежали поля с пшеницей, обочины заросли подсолнухами, цикорием и васильками. Вокруг стояла тишина, нарушаемая только мычанием коров и собачьим лаем, доносившимися из села, да шумом ветра в липовых посадках.

Поздней осенью семья Чигоренко перебиралась в киевскую квартиру, а в доме оставалась тетка Ганна, которая исполняла обязанности садовника и экономки.

Пока до осени было далеко, Ганна жила вместе с хозяевами, прибиралась в комнатах, готовила борщ и вареники, пекла пироги и сидела с мальчиком. Вся эта работа казалась ей сущей безделицей по сравнению с колхозной фермой, на которой она вкалывала всю свою сознательную жизнь. Да еще держала свою скотину, птицу, огород, что взглядом не окинешь.

Ганна была женщина одинокая, старательная и работящая. Когда сельский голова вызвал ее в контору и спросил, не хочет ли она в домработницы к господину Чигоренко, Ганна сразу согласилась. Хоть какое-то разнообразие! Да и Филипп ей понравился – вежливый, степенный мужчина, и одет чисто. Первые деньги, полученные на новой работе, привели Ганну в растерянность.

– Что, мало? – спросил Филипп, глядя на ее взволнованное лицо.

На самом деле Ганна привыкла жить в селе на копейки и никогда не держала в руках такое огромное, по ее понятиям, количество денег. Постепенно она привыкала и к хозяевам красивого дома, и к новой зарплате. Она жила у Чигоренко на всем готовом и тратить деньги было некуда, поэтому Ганна откладывала их «на черный день».

Она вставала раньше всех, когда издалека доносились крики голосистых сельских петухов, выходила во двор, приводила там все в порядок и возвращалась в дом, готовить завтрак. Обычно это были оладьи или яичница, холодное мясо, сок и кофе. Варить кофе Ганну научила сама хозяйка, Юлия Марковна.

– Называйте меня просто Юля, – говорила она.

Но Ганна не решалась. Она только кивала головой и продолжала величать Юленьку по имени-отчеству. Филипп Алексеевич и вовсе вызывал у Ганны священный трепет. Один Лешенька, хозяйский сынок, казался ей близким и родным человечком, которого она с удовольствием купала, кормила и водила за ручку в поле, где они собирали колоски и разноцветные, душистые букеты цветов.

Сегодня Ганна встала, как всегда, с петухами. Во дворе валялся забытый мальчиком мяч. Небо было затянуто тучами, которые медленно плыли в сторону села. В воздухе свежо пахло сеном и влагой. «Дождь будет», – подумала Ганна. Она подняла мяч и отнесла в дом.

На кухне, оборудованной по последнему слову техники, было тепло, на плите уже закипала вода для кофе. Ганна до сих пор с опаской относилась ко всем этим тостерам, кофеваркам, миксерам и грилям. Она с трудом запомнила их названия, но пользоваться так и не научилась: боялась сломать дорогие вещи. Юлия Марковна посмеивалась над ней:

– Как же ты, Ганна, на ферме работала? Коров не боялась?

– Коровы – другое дело, – степенно отвечала Ганна. – Они слухаются.

А в общем, жизнь у Чигоренко ей нравилась. Работа была легкая, хозяева приветливые, мальчик не баловной и ласковый. Ганна терпеть не могла непослушных детей, которые везде лезли, хулиганили и огрызались.

Кофе получился отличный, в меру густой и с пенкой, как велит Юлия Марковна. Ганна аккуратно нарезала мясо, достала из холодильника сливки, масло и сыр. Она поставила еду на стол и села, подперев рукой щеку.

Первым спустился Филипп, уже чисто выбритый и одетый. Он никогда один не завтракал, ждал жену. Юленька выпорхнула из спальни и легко сбежала со второго этажа вниз. Она будет одеваться потом, когда проводит мужа. Ганна уже знала все подробности их утреннего ритуала.

Супруги поцеловались, а Ганна деликатно отвернулась. Она считала такое поведение неприличным. Отношения Филиппа и Юли не переставали удивлять ее и вызывать странное, неуемное любопытство. В селе Дубки, где она родилась и выросла, ей такого видеть не приходилось. Мать с отцом никогда не проявляли друг к другу не то что ласки, а обычного участия. Они с утра до поздней ночи тяжело работали, вваливались в хату измученные, едва доползали до кровати и засыпали. Их мощный храп казался Ганне главным признаком семейной жизни. Утром мать начинала греметь чугунами, будила дочку, отправляла ее кормить скотину, кур, гусей. Потом все вместе садились за стол. Картошку с салом ели молча, запивали молоком. Отец, если что не так, мог и кулаком заехать. По воскресеньям он уходил пьянствовать с мужиками, а потом долго орал, ругался и гонял жену. Случались и драки. Маленькая Ганна лежала на печке, замирая от ужаса, что ей когда-нибудь тоже придется выходить замуж, допоздна гнуть спину в огороде, таскать мешки с картошкой и буряками, прятаться от пьяного мужа в сарае или у соседки, такой же несчастной бабы. Это приводило ее в отчаяние. Может быть, она еще тогда решила, что лучше жить одной. По крайней мере никто не будет ее лупить и оскорблять.

Когда Ганна подросла, к ней сватался соседский парень, Петро. Потом она приглянулась колхозному агроному. Мать долго уговаривала ее подумать, ведь годы идут, а женихов в селе раз, два и обчелся. Но Ганна упрямо отказывалась. Зачем ей такое счастье? Хватит, от отца натерпелась. Большое хозяйство, с которым без мужика не сладишь, ей ни к чему, а с маленьким она и сама справится. Небось, как-нибудь себя прокормит.

Так и прошла ее жизнь в девках, о чем она ни разу не пожалела. Замужние подружки прибегали к ней жаловаться, плакали, рассказывали о болезнях детей, пьянках мужиков, изменах, драках, показывали синяки и ссадины. Ганна тихо радовалась, что живет себе спокойненько и горя не знает.

У Филиппа и Юли все было по-другому. Ничего похожего на тот кошмар, каким Ганна представляла себе брак. Филипп Чигоренко поразил Ганну с первого взгляда, еще тогда, в сельсовете. Такого красивого мужчину ей до сих пор видеть не приходилось. Разве что по телевизору. А в жизни… Даже самые привлекательные сельские мужики и парни не шли с Филиппом ни в какое сравнение. Рослый, широкоплечий, черноволосый, со смуглой кожей и гладким, выразительным лицом, на котором выделялись синие глаза, он показался ей чуть ли не заморским королевичем. К тому же господин Чигоренко был спокоен и вежлив, и это окончательно покорило Ганну.

Она не могла поверить, что люди живут бок о бок, день за днем, не ругаясь и не затевая безобразных скандалов. Кроме того, Филипп заботился о своей жене, дарил ей цветы и подарки, обнимал, целовал и лелеял так, словно она была хрупким драгоценным созданием. Он уступал Юле лучшее место, подавал стул, помогал одеваться и провожал ее таким взглядом, что Ганна невольно краснела. На нее никто так не смотрел.

– Ганна, ты здорова? – спрашивала время от времени Юлия Марковна, заставая домработницу в оцепенении, с неподвижным, отсутствующим взглядом.

Та вздрагивала и начинала оправдываться певучей скороговоркой, как все жители села Дубки.

– У тебя очень красивая и мелодичная украинская речь, – улыбалась Юля. – Но все же о чем ты так задумываешься?

Ганна действительно начала часто думать о своей жизни, чего с ней раньше не бывало. Думать она невзлюбила еще в школе. У нее начинала болеть голова, как только она переступала порог классной комнаты. С трудом закончив восемь классов, Ганна с облегчением вздохнула. Лучше она будет полоть грядки и пасти коров. Жители Дубков относились к жизни просто, не пускаясь в рассуждения и не давая воли мыслям. И только оказавшись в доме у Чигоренко, Ганна увидела, что жизнь может быть совсем другой.

– Ганна, ты опять задумалась? – засмеялась хозяйка. – Филипп Алексеевич ушел, а ты даже не попрощалась с ним.

– Вы все шутите! – рассердилась Ганна. – Вон, дождь пошел. Филипп Алексеевич, как всегда, зонтик дома оставил.

– Ничего, он на машине.

Юля беззаботно смеялась, а Ганна недовольно ворчала, убирая со стола.

– У Лешеньки нынче лобик горячий был и дышал он во сне тяжело. Как бы снова не заболел!

– Ты что, ходила ночью в детскую?

– А как же! Раз до ребенка никому нет дела…

– И чего тебе не спится?

– От сна какой прок? Так всю жизнь проспать можно, – возразила Ганна.

На самом деле она страдала от бессонницы. Мысли, которые удавалось гнать от себя днем, дожидались ночи, и тогда от них не было никакого спасения. Ганна вставала и начинала бродить по дому – то на кухню придет, попьет водички, то в детскую наведается.

– Ко мне сегодня вечером подруга приедет, – радостно сообщила Юля, не обращая внимания на слова няньки. – Мы с ней почти год не виделись. Приготовь чего-нибудь вкусненького на ужин.

– Ладно, – вздохнула Ганна. – Голубцов сделаю. Со сметаной.

Юлия Марковна действительно ждала вечером гостью, свою давнюю подружку Ксению. Раньше они друг без друга дня прожить не могли, а потом… годы и город сделали свое. Горячевы переехали, и ездить с окраины Киева в центр оказалось сложнее, чем бегать с этажа на этаж. А когда Юля вышла замуж, то они и вовсе видеться перестали. Ксения даже на свадьбе у них с Филиппом не была, потому что как раз накануне вывихнула ногу.

«Ксеня моего супруга еще ни разу не видела, – подумала Юля. – Надо их познакомить».

Она набрала номер мобильного телефона Филиппа.

– Алло?

– Это ты, Юленька? – Он всегда безошибочно узнавал ее голос. – Что-то случилось?

– У нас сегодня будет торжественный ужин. Ганна обещала голубцы. Так что не задерживайся, пожалуйста.

– Постараюсь. К нам кто-то придет?

– Моя подруга Ксения.

– Слава богу! – засмеялся Филипп. – А то я уже подумал, что у тебя нет подруг! Во всяком случае, за четыре года нашей с тобой семейной жизни я ни одной не видел.

Егор Иванович Шахров не любил людей. Ему казалось, что он родился таким – диким волком, хищником-одиночкой. Чувство стаи было ему чуждо.

Еще в раннем детстве Егорке нравилось бродить одному по занесенным снегом улочкам Евенска, по бокам которых тянулись деревянные дома. Из закопченных труб шел дым, пахло вареной картошкой, домашним хлебом; заледеневшие окна светились в темноте, обещая тепло, уют и покой. Маленький Егор всегда испытывал чувство голода. У них в доме было холодно, грязно и пусто. Отец ушел, а мать нашла себе какого-то мужика, про которого говорили, что он «беглый». Что это такое, Егор точно не знал, но чувствовал недоброе. Новый папа много не пил, но зато дрался и орал на Егора, называя его голодранцем и дармоедом. Мать оказалась безвольной, запуганной женщиной. Она угождала своему супругу, чуть ли не сапоги с него снимала, не смела слова поперек сказать. Это было отвратительно. Егор презирал и ненавидел мать за ее подобострастие и полное отсутствие собственного достоинства. Он твердо решил, что уйдет из дому и никогда не вернется. Тогда же родилась и прочно укоренилась в его сознании стойкая брезгливость к женщинам. Он раз и навсегда потерял к ним уважение. Шахров считал женщин людьми второго сорта, трусливыми и беспринципными, которые годились только на то, чтобы их использовали. Так он к ним и продолжал относиться по сей день.

Те женщины, что работали в «Вавилоне», вызывали у него снисходительную жалость. Он их не обижал, хорошо им платил, но… Ни одну женщину Шах не смог бы полюбить. Ему казалось, что и Андрон такой же.

В дверь постучали.

– Вадим, ты?

– Я.

Охранник вошел, шумно дыша, как будто только что пробежал стометровку.

– Ну, узнал?

– Егор Иванович, эксперт сказал, что смерть Андрона естественная. Причина – остановка сердца. Вот и все.

Вадим развел руками и вздохнул. Он не понимал, отчего шеф нервничает.

– Хорошо, иди.

Шахров махнул охраннику и потер пальцами виски. Он вспомнил вчерашний разговор с Ксенией. Она была в недоумении. Удивлялась. Чувствовала себя крайне неловко.

Егор Иванович вышел из машины и подал ей руку. Его нелюбовь к дамам не исключала необходимой порции вежливости. Именно так он и считал: «необходимой порции». Не больше. Если он будет груб, эта Ксения ничего ему не скажет. Упрется, как баран, и будет только сверкать глазами.

– Я никуда с вами не поеду! – заявила она, опасливо оглядываясь. – Давайте поговорим здесь, раз уж это так необходимо.

Шахров был вынужден согласиться.

– Курите?

Он предложил ей хорошие, дорогие сигареты.

– Нет!

Рыжеватые волосы Ксении казались на солнце золотыми. Она производила приятное впечатление. Особенно красивы были ее губы – мягкие и нежные, изысканной формы. А в целом – женщина как женщина, ничего особенного. Интересно, чем она привлекла Андрона?

– Вы встречались с Андреем Якимовичем? – спросил господин Шахров.

– Это приятель моего брата. Вы сказали, что… он умер… Как это случилось?

– Пока точно неизвестно, – уклончиво ответил Егор Иванович. – В связи с этим я и хотел поговорить с вами.

– О чем? Я ничего не знаю.

– Когда вы видели его последний раз?

Ксения задумалась, машинально теребя прядь волос. Наконец она произнесла:

– Несколько дней назад. Кажется, во вторник.

– Вы… поругались или расстались мирно?

Она пожала плечами.

– Как вам сказать? Андрей пытался ухаживать за мной, а я… В общем, мне не очень нравилась эта идея.

– Что за идея?

– Ну… чтобы мы стали любовниками.

Она говорила без тени смущения, как будто речь шла о самой заурядной вещи.

– То есть вы не соглашались? – уточнил Шахров.

– Не соглашалась. Андрей Федорович рассердился.

– Еще бы!

– Вы полагаете, это смешно?

Шахров поспешно убрал с лица улыбку.

– А почему, позвольте спросить? Чем Андрей пришелся вам не по вкусу?

– Он мне не нравился, вот и все.

– И вы отказались лечь с ним в постель?

– Именно так.

– И он пришел в бешенство!

Ксения кивнула.

– Андрей пригрозил, что если я не соглашусь, он меня убьет.

– Вы кому-нибудь рассказывали об этом?

– Н-нет. Только вам. Честно говоря, я ему не поверила.

Ксения подняла на Шахрова свои светлые, раскосые глаза.

– Может быть, ваш брат решил расправиться с Андроном?

– Эд?! – Ее глаза раскрылись еще шире. – Что вы! Он был бы счастлив, если бы я… ну, словом, стала любовницей Андрея. И вообще… Эдик трус. Он не способен на такое.