Kitobni o'qish: «ЭВРИДИКА 1916»
Софья Веснина. Клятва на две жизни.
1
В редакции «Вестника Москвы» жизнь бурлила, как наваристый бульон. Здесь смешались стрекотание ремингтонов, сигаретное марево и одеколон «Мечта Славянки», которым главред Никита Ильич Хорошевич, по слухам, пропитывал стельки башмаков. Подходить ближе двух шагов к шефу решались только отчаянные и не похмельные сотрудники. Впрочем, сам Хорошевич дистанции не соблюдал, и в данный момент нависал над репортером-новостником, придавив несчастного к стене собственным животом.
– Нижняя восьмушка на первой свободна. Что будем печатать? Поздравления вашей матушке за воспитание бестолкового сына?
Репортер со смешной фамилией Синица парировал вяло, экономя силы.
– Нет стоящих новостей, Никита Ильич. Благотворительная лотерея через день, на фронтах ничего нового…
Хорошевич швырнул на стол полицейскую сводку.
– А это? Недостойно вашего золотого пера?
– Какой-то пьяница устроил погром и сам себя подстрелил. Что тут интересного?
– Боже, да что ж у вас с профессиональной интуицией? Это же дом Нирнзее! И потом, нападавший известный музыкант. В прошлом… Как его… Маевский? Слышали?
– Не имел чести. И откровенно говоря, кухаркины слухи перемалывать… – проворчал Синица.
Хорошевич не любил, когда его люди относились к работе с прохладцей.
– Что ж, насильно мил не будешь. И без вас способны развернуть… Мадемуазель Веснина!
Синица хмыкнул недоверчиво.
– Библиосоня? Серьезно? Она вопросы-то способна задавать? Я, честно говоря, думал, что она немая…
В дверях возникла Софья Веснина, стажерка. Синица прикусил язык, но возмущенное выражение лица оставил. Девушка работала в газете полгода, но многие до сих пор и не подозревали о ее существовании, поскольку все свободное время Веснина просиживала в публичной библиотеке, игнорируя главные плюсы репортера – бесплатный вход на мероприятия и застолья. И действительно, бОльшая часть редакции не могла похвастаться тем, что перемолвилась с Весниной хотя бы парой слов. Однако Хорошевич к девушке благоволил, по крайней мере, когда надо было поставить на место зарвавшегося подчиненного…
– Сонечка, вот сводки полицейского отчета, ознакомьтесь…
Веснина послушно взяла листок и стала читать. По мере чтения ее розовые, по-детски округлые щеки залил румянец. Синица усмехнулся.
– Сомневаюсь, что госпожа Веснина бывала в ресторациях. Для ее нравственного спокойствия…
– Я возьмусь – прошелестела Библиосоня.
– Похвальная смелость. Но это все же первая полоса…
– Новостной подвальчик, – так же тихо, но упрямо возразила девушка. – Я справлюсь.
– Вот видите, дорогой, есть и другие варианты, не только вас уламывать!
Удар достиг цели. Обиженный репортер направился к двери, снисходительно прошипев.
– Удачи, милочка!
Библиосоня втянула плечи. Хорошевич улыбнулся подбадривающе.
– Давай, детка. Не упусти свой шанс!
Подойдя к дому Нирзнее, Соня, не удержавшись, закинула голову, разглядывая знаменитый «тучерез». Дом не выглядел зловещим, скорей наоборот. Краска на фасаде свежая, лепнина не успела отпасть, а мозаичное панно с лебедями поблескивает аппетитно, словно глазурь на рождественском прянике. И все-таки именно об этом здании сплетничали регулярно. Кто-то видел призрачных людей, общающихся словно сквозь стеклянную стену, не раскрывая рта, кто-то слышал таинственные голоса. А плоская крыша, с которой открывался потрясающий вид, приглянулась самоубийцам. Газеты до сих пор не упускали случая повторить, что бедняга Карл Нирнзее, сын архитектора, шагнул в неизвестность, ведомый « таинственными голосами». Швейцар на всякий случай собрал мохнатые брови в единый ком и сурово кивнул Соне.
– Я хотела бы… по… подняться…
– Что?
Сонин голос, и без того тихий и тонкий, в самый неподходящий момент еще и ломался, как примадонна на бенефисе.
– Ежели просто подняться, то пятачок извольте. Платное приключение…
– Мне нужен ресторан «Крыша».
Вспыхнув румянцем, Соня вытащила журналистское удостоверение.
Швейцар ухмыльнулся в усы.
– Что, теперь и дети в газеты пишут? То-то чушь всякую читаем потом…
Коридоры в доме Нирнзее были устроены по гостиничному принципу. Двери квартир шли по обеим сторонам, на крышу вел дополнительный лестничный проем. С каждым шагом Соня все больше ощущала напряжение. Ноги дрожали, к горлу подступил ком.
– Ничего со мной там не случится! – решительно сказала Соня себе, толкнув тяжелую двухстворчатую дверь. Летом на крыше толпились влюбленные парочки, компании и фотографы-любители. Но и сейчас, в начале декабря, вид был поразительный. Солнечная, снежная, поблескивающая золотом куполов и клубящаяся паром дымоходов, лежала внизу Москва. Лошади, люди и автомобили двигались, словно на заводном макете. Звуки города слились в один доброжелательный гул; нежным звяканьем выделялся лишь звонок конки, бредущей где-то по Тверской.
– Что барышня желает?
Половой в белой рубахе, вышедший из ресторана, смотрел на Соню вопросительно. И опять пришлось показывать удостоверение.
– Проводите меня к администрации…
Метрдотель держался одновременно заискивающе и покровительственно. Его гладко выбритое лицо с маслеными глазками удивительно напоминало блин, а живот подрагивал словно галантин.
– Заведение у нас приличное, так что уж постарайтесь, милочка, краски не сгущать. Потому и говорю, как есть, что скрывать нам нечего…
– Расскажите о нападавшем. – попросила Соня.
Зал, как и следовало ожидать, был пуст. Лишь пожилая уборщица, возила тряпкой возле педалей кабинетного рояля.
– Что рассказывать? Я с Аполлон Палычем на брудершафт не пил, себе дороже… И, между нами, если б я решение принимал, ноги б его здесь не было. Но начальство… Известный музыкант, имя, награды… Что эти награды, если публика недовольна?
– Как я поняла, Аполлон Маевский работал в вашем ресторане, а потом его уволили. Это могло спровоцировать инцидент?
– Так его еще в августе попросили, аккурат после того, как в клиента папкой запустил. Нет, поначалу-то он нравился, особо дамам. Звук, говорят, выразительный. И инструмент дорогой. Но ведь играл-то, прости Господи, не пойми что! Заказов не терпел категорически. А публика хочет слышать что-то знакомое. Понимаю, личность творческая, да и к тому же…
Метр с намеком пощелкал себя пальцем по горлу. Соня кивнула и вписала что-то в блокнот, продолжая краем глаза наблюдать за эстрадой. Тетка-уборщица унесла ведро и вернулась с чистой тряпкой. Соня сжала ручку и судорожно сглотнула. Нет, она не сбежит. Она должна узнать всю информацию…
– Хорошо. Если у Маевского не было претензии к ресторану. Тогда к посетителям?
Метрдотель вздохнул.
– Вообще публика у нас приличная, огласки не любит…
– То есть вы знаете, кого конкретно пытался застрелить Маевский?
– Экая вы… шустрая! – погрозил пальцем метрдотель, явно не зная, может ли открыто хамить барышне в поношенной шубке. Пресса все-таки.
– Читателям все равно о ком сплетничать – тихо настаивала Соня. – либо они будут перемывать кости вашему заведению, которое и так натерпелось, либо потенциальной жертве.
Метрдотель вздохнул.
– Ну, напился Палыч, конечно. Но дыма-то без огня не бывает. В последнее время, говорят, он в науку ударился, вроде в каком-то эксперименте участвовал, и даже зарабатывал неплохо. Долги раздал… А когда пистолет-то навел, все кричал про машину адскую…
– Машину?
– Меня в зале не было. Кузьмич столик обслуживал…
– А кто был за столиком?
– Двое. Из благородных, чеком платили. Один вроде инвалид, без руки. Но он и остановил Палыча. Руку заломал, а тот сдуру курок и нажал. Ну, и сам себе бок прострелил…
– Раз платили чеком, значит, должна быть подпись. Вас не затруднит взглянуть?
Уборщица тем временем протерла пюпитр, сиденье рояля и подняла крышку. Пот побежал у Сони по спине.
– Слушайте, я ведь все равно выясню. В полицейском участке, у меня там связи!
Голос Сони от страха окреп и стал почти громким.
– Разница исключительно для вас и вашего ресторана. В одном случае вы выступаете нашим союзником, и разумеется, в статье это будет освещено подробнейшим образом, с выражением вам личной благодарности, а в другом…
– Может, и сохранился, посмотрю…
Метрдотель нехотя отправился на кухню. Соня же, оставшись одна, поднесла к лицу обе руки и оперлась на ладони, закрывая уши. Бесполезно, конечно; Волна проходила сквозь любые препятствия, поскольку резонировала со всем телом. Хотя бы в обморок не свалиться, а мигрень, ничего… Отлежусь дома…
А в зал вошли двое военных. Первый, в чине капитана, имел желтое, длинное и чуть ассиметричное лицо со скошенным вбок подбородком. Чем-то он напоминая нарисованный в детских книжках месяц. И выражение также было лимонно-кислое. Напротив, шедший следом усатый поручик с аппетитом втянул носом ресторанные запахи.
– Где старшОй?
Официант, инстинктивно почувствовав неприятности, пальцем указал на кухню. Поручик направился туда. А официанта поманили желтым пальцем. До Сони доносились обрывки фраз.
– Так мы сами заинтересованы, господин капитан… И даже и не думали… Марфа, иди уже!
Пожав плечами, уборщица покинула эстраду. Вернулся метрдотель. Его живот трясся сильней.
– Мне жаль, но ничего сообщить больше не могу…
Опасливый взгляд в сторону желчного капитана говорил яснее слов.
– Но чек вы можете показать? Прошу…
Поколебавшись, метр быстро сунул листок, и почти сразу отобрал
– Все уже. Идите. Идите!
Соня успела увидеть росчерк, и вписанную сотрудником сверху графу: Расчетный счет № 1871. Л.С.Голицын.
– Что значит отменить подвал? Милая, вы шутите? Завтра новость будет во всех газетах. А мы…
– Все будут писать про дом Нирнзее или нравах современных музыкантов. А есть ракурс интересней.
Соня, не выдержав, отмахнула рукой дым, валящий из трубки главреда, как из пароходной трубы.
– Аполлон Маевский принимал участие в неких опытах. Очевидно, секретных, раз военные пытаются замять ситуацию. Я сопоставила фамилию на чеке со списком ученых Академии наук, Московского университета, Медицинской академии и… В общем, речь идет о Леониде Сергеевиче Голицыне. Ученый-энтузиаст, официально никакой должности в данных заведениях не занимает, званий не имеет, авторитетом у коллег не пользуется. Зато арендует аудиторию, состоящую из двух залов, в Московском университете, на кафедре физики. А Маевский, по словам очевидцев, упоминал об адской машине.
– Аристократ-создатель адской машины?
Хорошевич задумчиво поглаживал подбородок.
– Что ж, вперед. Но умоляю, милочка, прежде хорошенько изучите факты. Если он из тех самых Голицыных, и родственник губернатора.
– Излишне просить Библиосоню навестить библиотеку…
От улыбки на щеках Сони выступили вполне себе симпатичные ямочки. Хорошевич чуть не закашлялся. Вот никогда нельзя недооценивать тихонь!
В публичной библиотеке на Мясницкой Соня чувствовала себя как дома. К тому же постоянной посетительнице, чрезвычайно аккуратной в обращении с книгами, делали небольшие поблажки. А посему у мадемуазель Весниной было «свое» место в самом дальнем углу зала, куда редко заходили остальные посетители. И сейчас, наслаждаясь тишиной и покоем, она изучала единственную найденную статью Леонида Голицына, опубликованную в прошлом году в Popular Sience. Соня скептически относилась к аристократам, решивших посвятить себя любому роду научной деятельности. Как правило, запаса знаний у них не хватало, зато самолюбования было с избытком. Вот и статью Голицына начала читать с внутренней усмешкой. И название дурацкое. Подобно Богам! Кого же он к Богам причисляет, интересно?
Уже сейчас известно, что доминантное полушарие мозга (обычно левое) отвечает за распознавание и понимание языка; среднесрочную и долгосрочную память и эмоциональное равновесие. А недоминантное полушарие (обычно правое) ответственно за распознавание выражения на лице, голосовой интонации, ритма, восприятия, создания и исполнения музыки.
В детском возрасте, когда нас обычно обучают – неважно, шахматам или игре на пианино, идет активное развитие мозговых полушарий. И заложенные в этот момент навыки могут кардинальным образом сместить акцент в развитии мозга конкретного индивидуума. Но почему тогда многие технически развитые музыканты не способны вызвать у слушателя пресловутых мурашек, бегущих по спине? И наоборот, бывают случаи, когда технически несовершенная игра вызывает неподражаемые эмоции у случайного свидетеля. Очевидно, все-таки механизм вдохновения не связан напрямую с «техническим» развитием мозга, или, точнее, не совсем связан.
Однажды мне довелось увидеть мозг профессионального музыканта, при жизни обладавшего абсолютным слухом. Меня поразила ярко выраженная асимметрия в области задней части верхней височной извилины (центр Вернике), а также увеличение размера задних отделов левой верхней височной извилины (planum temporale).
Височную долю правого полушария называют также интерпретирующей корой. Пока нет документальных подтверждений, но, судя по опытам, проведенным швейцарским психиатром Берном, височные доли могут также отвечать за чувство сильной убежденности, внутреннее озарение и убежденность. И это перекликается с моим опросом профессиональных и любительским музыкантов, которые так или иначе всю жизнь борются с волнением сцены. Почему же музыкант так боится совершить ошибку? Ведь на репетициях он играет тот же пассаж безупречно.
Вопрос в неотвратимости времени. Когда данный момент записан на карте вечности, и ничто нельзя в буквальном смысле переиграть и исправить, уровень ответственности и, соответственно, стресса, начинает расти в геометрической прогрессии. На данный страх организм реагирует незамедлительно. У исполнителя может возникнуть понижение слуха, дрожь, обморочные состояния. Это первая стадия «сценобоязни», ее неизбежно проходят и новички, и профессионалы, от опыта зависит только длительность данного этапа. Чем больше опыт сценической деятельности, тем быстрее наступает адаптация. Сердечный ритм нормализуется; человек уже чувствует себя более-менее уверенно. А потом, как бы в награду за пережитое, некоторые испытывают эмоциональный подъем, доходящий до эйфории. Именно к этой, последней стадии, как правило, относится термин «вдохновение», именно ее ждут опытные исполнители, а для неопытных она подчас становится неожиданным подарком. На этой стадии человек выдает все, что может, и даже то, чего не ожидал, в него как будто «вселяется» некая сила.
По моему предположению, где-то в височной доле существует область, помогающая нам испытывать вдохновение. И возможно, эту зону возможно контролировать и стимулировать. А значит, в будущем мы, возможно, научимся выпадать из жесткой сетки времени и пространства, паря на крыльях вдохновения, подобно олимпийским Богам. И наша Эвридика никогда не спустится в ад…
Теперь, по крайней мере, понятно, что господин Голицын работает на стыке акустики и физиологии. Но никаких намеков на адские машины. Возможно, за прошедший год что-то кардинально изменилось. Или же Голицын изначально не планировал выносить на суд общественности суть своих исследований. Вот и проверим…
Открыв дверь аудитории, Соня прежде всего увидела щедро позолоченное солнцем стекло прибора, размером со средний комод. Слева, в углублении, закрытые латунной сеткой, светились триоды. Бакелитовые клювообразные ручки шли по периметру прибора, перемежаясь с десятками гнезд. Рядом, на столе, громоздилось другое устройство, больше всего напоминающее шлем. Со всех сторон торчали провода; на уроне лба виднелись реостаты и тумблеры. Дверь во вторую комнату была открыта, и оттуда несся разговор на повышенных тонах.
– Я всего лишь попросил отца замять эту историю.
– Тут не заминать, а разбираться надо! Если Аполлон Павлович на самом деле прав относительно Эвридики…
– Он спившийся неудачник, возможно, с психическими отклонениями
– Ты сам считал его гением…
– У Орфов такое сплошь и рядом. Их субъективные ощущения ничего не значат!
Из комнаты, неся связку проводов, вышел юноша в рубашке и черных брюках, какие носят студенты технических училищ. От локтя правой руки незнакомца начиналась невиданная конструкция, соединенная через переплетения ремней со здоровой рукой.
Кажется, одного из свидетелей она нашла. Но Соня невольно загляделась на диковинный протез. Обычно «косметические руки» делались из дерева, и кисти стремились сделать максимально приближенными к человеческой. Для рабочих и публики попроще напротив, изготавливали технические варианты, где устанавливался непосредственно инструмент, отвертка или плоскогубцы. Здесь же было ни то, ни другое. Металлические соединения точно повторяли анатомию пальцев и запястья, но в целом протез смотрелся жутковато, как рука скелета. В остальном тело незнакомца находилось в превосходной физической форме; сквозь ткань рубашки отчетливо проглядывали крепкие бицепсы.
– Прошу прощения, это не учебная, а исследовательская аудитория…. И на что вы пялитесь?
Соня собралась с духом, чтобы ответить твердо. Но горло опять сжалось, выдавая лишь невнятный шепот. Ну почему она такая мямля!
– Ваш протез алюминиевый?
– Дюралюминий. – пробурчал темноволосый. – Сплав алюминия и…
– Меди, магния и марганца – пискнула Соня. -Добавление дает прочность и вместе с тем упругость. Если я не путаю, фюзеляжи новых юнкерсов сделаны из него…
Широко расставив ноги, незнакомец изучал Соню. Густые темные волосы и синие глаза. Скуластое лицо кажется совсем юным, сошедшиеся на переносице брови придают ему скорее выражение обиженного ребенка, чем человека, имеющего большой жизненный опыт. В целом привлекателен, но словно специально ведет себя так, чтобы оттолкнуть.
– Вы с какого факультета?
С такими персонажами лучше проявить откровенность, хотя бы наполовину.
– Я Софья Веснина. Газета «Московский Вестник». Мне нужен Леонид Голицын. Это вы?
Незнакомец медленно, с явной издевкой покачал головой. Соня растерянно заморгала. На ее счастье из соседней комнаты вышел второй юноша, более щуплый, с выгоревшими почти до седины волосами и при этом на удивление смуглой кожей. Светло-серые глаза на фоне загара казались почти бесцветными. Подхватив Сонину руку, юноша вежливо, но вместе с тем бережно сжал ее.
– Леонид Голицын, к вашим услугам. А ваш собеседник – мой компаньон, Тимофей Шушин, инженер. Прошу извинить его за невежливость. Напряженный рабочий момент…
– Все в порядке. Ваша статья в Popular Sience. Я бы хотела обсудить ее…
– Леня, когда ты опубликовал статью? Год назад? Не поздновато пришли?
Тимофей Шушин продолжал открытую конфронтацию. Голицын жестом остановил приятеля. Очевидно, в этой паре он выполняет роль миротворца. Но даже безупречные манеры не могут скрыть напряжения. Что ж, если вам есть что скрывать, ребята, значит, я пришла не зря…
– Я пишу в книжную и научную рубрику на четвертой полосе. Там важна не столько актуальность новости, сколько ее объективная ценность. И если вы не против ответить на несколько вопросов…
– Разумеется.
Кисть протеза Шушина нервно дернулась, повинуясь импульсу от здоровой руки.
– Тим, если не хочешь…
– Я хочу в первую очередь спокойно продолжать работу. И мне не нравится некоторое… совпадение.
– Совпадение с чем?
Соня попыталась придать взгляду максимальную наивность. Всем присутствующим ясно, что ее визит связан с ЧП в ресторане. Вот только признаются ли они в этом открыто?
Демонстративно бросив связку проводов на стол, Шушин прошел мимо Сони и вышел из аудитории.
Голицын вздохнул.
– Прошу извинить. Война сильно меняет характер.
– Ничего страшного, я понимаю.
Подозрения Сони все больше укреплялись. Но это странным образом придавало ей уверенности. Усевшись за стол, она достала блокнот и ручку.
– Кого вы называете Орфами?
Леонид Голицын усмехнулся.
– У вас хороший слух. В статье этого не было.
Соня пожала плечами.
– Извините, стала свидетелем разговора между вами и вашим компаньоном… Если не возражаете, попробую предположить. Согласно вашей статье, нечто вроде электромагнитного поля активизируется в мозгу исполнителя во время прилива вдохновения. Видимо, вам удалось замерить это поле. И, вспомнив легенду об Орфее, делаем вывод, что Орфы – это гении, обладающие или в полной мере использующие это поле. Я права?
– В целом да. Я использовал миф, назвал единицу замера Эвро. И да, некоторое количество людей обладает высоким эвропотенциалом…
Голицын улыбался, но напряжение из взгляда не уходило. Наверное, не стоило так наседать. И Соня ответила максимально доверчивой улыбкой, показав ямочки на щеках, которые, согласно прочитанной в дамском журнале статье, способны деморализовать мужчин.
– Простите, у меня хорошая память, но с анализом беда. Поэтому так нужны ваши объяснения… Так вот, Орфы… Они ведь, наверное, все люди известные?
– Скорее наоборот. Слава и признание достаются упорным и пробивным, либо обладающим талантом продать себя подороже. А Орфы либо слишком мягки, либо слишком неуживчивы, поэтому их потенциал остается незамеченным широкой публикой. Но любой слушатель отметит чувство подлинности и силы воздействия от плодов их творческой деятельности.
– Гении, но не признанные? Но как же вы их находите?
Голицын в процессе разговора стал разматывать провода, которые оставил его несговорчивый компаньон.
– С этим главная проблема. Но если такой человек попал в поле зрения, я могу его замерить….
– А я могу попробовать? Или это… опасно?
Оставив провода, Голицын взглянул на Соню. Разумеется, он по-прежнему ее подозревает. И Соня снова заулыбалась.
– Знаете, когда речь идет о чем-то, что нельзя потрогать, но при этом оно оказывает влияние на организм, волей-неволей начинаешь беспокоиться. Согласитесь, если бы мадам Кюри с самого начала знала о возможных последствиях… Но ведь ваши исследования не настолько рискованны, правда? По крайней мере, здесь нет радиации?
Помолчав, Голицын тряхнул головой.
– Хорошо. Давайте попробуем…
Та самая комната, из которой Соня слышала спор, по размерам была куда меньше основной аудитории, но с очень высоким потолком, что делало ее похожей на колодец.
Посреди, занимая пространство почти целиком, располагалось сооружение высотой около трех метров. Чем-то оно напомнило Соне пасть гигантской рыбы. Натянутая частая сетка струн сочеталась с молочно-белыми ромбами, покрывающими конструкцию наподобие чешуи.
– Это и есть ваш эврометр?
– Скорей, его логическое продолжение…
Голицын внес уже распутанные провода и шлем.
– Раз эвропотенциал можно замерить, значит, можно попробовать его усилить, подобно тому, как рупор усиливает звук голоса. И возможно, одаренный человек, постоянно работающий в Эвридике, сможет усилить свои способности до гениальности…
– Вы назвали ее Эвридикой? Как мило… Значит, по-вашему, возлюбленная Орфея – машина?
– Скорей все-таки энергия. Прошу…
Только сейчас Соня заметила небольшую дверцу сбоку конструкции. Точь-в-точь волшебная дверца из сказки про Алису
– К сожалению, внутри пока тесновато. Все, что можно позволить в рамках независимого исследования…
Чтобы зайти в машину, Соне пришлось наклонить голову. Внутри было тепло и очень сухо. Таинственный жемчужный свет ложился узором, повторяющим ромбическую сетку. Голицын протянул Соне шлем. И встал вплотную, закрепляя провода. Никогда раньше мужчины не подходили к Соне настолько близко; даже Хорошевич интуитивно держал дистанцию. И дело было вовсе не Сониной скромности. Скорее, представители сильного пола интуитивно чувствовали отсутствие взаимного интереса. А нарушать границы приятно, лишь когда их охраняют. Соня же искренне не понимала смущения, которое должна испытывать при мужском взгляде или физическом прикосновении. Вот и сейчас она чувствовала аромат дорогого мужского одеколона Голицына, скосив глаза, видела узор на шелковом галстуке. Прохладные пальцы касались ее волос, дыхание ощущалось сзади на шее, но все это было не более чем легкой щекоткой. Пожалуй, накал страстей в романах сильно преувеличен, в очередной раз констатировала она мысленно.
– Технически готово. Теперь посмотрите туда. На пульте есть лампочка и наушник. Если понадобится помощь, сможете поговорить со мной. Я сейчас выйду и пойду за центральный пульт. И когда лампочка загорится, можно будет начать.
– Начать что?
Голицын пожал плечами.
– Поскольку музыкальных инструментов здесь нет, а вы явно их не принесли, вам придется спеть.
Соня сглотнула испуганно. К такому она совсем не была готова.
– Если переживаете за слух или тембр, не волнуйтесь. Резонаторы усиливают только звуки внутри, снаружи не будет слышно. Эвридика стимулирует работу вашего мозга, а вовсе не ваш звуковой диапазон или силу связок. Хотя зачастую одно от другого зависит. Смотрите за лампочкой!
Еще раз вежливо кивнув, Голицын вышел. Соня охотно выскочила бы следом. Но теперь, в этом дурацком шлеме, опутанная проводами, она была беспомощней мухи в паутине. Может, просто промолчать? – мелькнула трусливая мысль. Но тогда Голицын точно потеряет к ней доверие. И она так не узнает, что заставило Аполлона Маевского сойти с ума!
Лампочка мигнула.
В Сониной голове были собраны и разложены по аккуратным полочкам сотни разнообразных цифр. Для кого-то эти факты были неинтересны; но для Сони они и составляли суть мира. И сейчас она судорожно цеплялась за надежные, объективные сведения, которые можно просто произнести нараспев. Например, длина крупнейших рек мира. И Соня забормотала, как могла, ритмично.
Амазонка – семь тысяч сто…
Нил – шесть тысяч семьдесят…
Хуанхэ – пять тысяч пятьсот километров
Обь и Иртыш – пять тысяч четыреста десять….
Наверное, как-то так проходят церковные песнопения. Но не успела Соня мысленно улыбнуться, как пришла Волна.
В лучшем случае ее ждет жгучая боль в висках и тошнота. Но в жемчужной раковине Эвридики звуки отражались и множились, словно в лабиринте. Соня словно налетела на невидимый забор. Из последних сил подняв руки, попыталась сдернуть шлем, хотя знала, что это не поможет. Волна, словно стая черных жужжащих мух, заслонила свет, изолировав от остального мира. И никто в мире не мог не только помочь, но даже понять, что происходит…
Соня пришла в себя на кушетке. Испуганный Голицын протягивал ей ватку со спиртом.
– Простите, за неимением нашатыря… Позвать врача?
Соня лишь мотнула головой как лошадь.
– В таком случае хотя бы найду извозчика.
Голицын покинул аудиторию. Самое время поискать что-то компрометирующее. Вот только в носу, во лбу и ушах скопилась туча черной обжигающей пыли. Возможно, ей удастся передвигаться крохотными шажками, на манер японских гейш, чтобы минимизировать вспышки боли в голове. К моменту возвращения Голицына Соня только и сумела, что доползти половину расстояния до стола. Вот тебе и журналистское расследование…
Когда Соня доползла до квартиры, уже стемнело. Гостиная и крохотная кухонька были темны, но из спальни матери пробивался свет. Все еще стараясь идти плавно и медленно, чтобы не потревожить только-только начавшую утихать боль, Соня направилась туда.
– Мама?
Ксения Веснина стояла на коленях и сосредоточенно что-то искала под кроватью. При виде дочери она поспешно вскочила на ноги. Сквозь остаточную муть Соня видела лицо матери, все еще очень красивое, наполненное чувственностью, но белое, видимо, от усталости. В последнее время мать начала сниматься в какой-то фантастической фильме, и очевидно, съемки отнимали много сил.
– Что-то потеряла?
– Не говори глупостей!
Ксения уже раздраженно рылась в аптечке.
– Голова болит? – осторожно поинтересовалась Соня. – Как дела на съемках?
– Как обычно. Как лошадь в цирке, пашешь за морковку…. Ничего интересного.
Соня осторожно опустилась на диван. Сил для серьезного разговора не было. Но утром Ксения опять убежит на съемки, и…
– Ты уже слышала об отце?
Ксения дернула плечом.
– Рано или поздно чем-то таким должно было закончиться, Не бери в голову. Чем меньше будешь во все это влезать, тем…
– Я пишу о нем статью.
Ксения, наконец, отвлеклась от аптечки. Ее большие глаза еще больше расширились.
– Зачем?!
– Хочу точно понять, что произошло.
– Он сошел с ума. Что еще?
Резкая небрежность ответа матери стала последней каплей. Слезы обожгли глаза. Соня выбежала из комнаты.
– Софья?
Но Соня уже задвинула щеколду ванной изнутри. Сев на край пожелтевшей ванной, включила воду и заплакала, стараясь не трясти головой.
– Соня, не дури… Даже если у отца болезнь, она никак с тобой не связана. Слышишь?
Мать явно испугалась своего порыва и решила проявить немного заботы. Но Соня зажала уши руками. Она и так знает, что с ней все в порядке, никакой плохой наследственности. И в больницу она больше не попадет.
Никогда!
2
Дом, где Веснины снимали квартиру, выходил на оживленную улицу. И все же явление автомобиля, да еще в разгар зимы, по-прежнему было аттракционом, на который сбегались зеваки. Сама Соня, грешным делом, любила полюбоваться на шикарные авто. Вот и сейчас, заслышав клаксон и шуршание под окном, бросила примус с варящимся кофе и подбежала к окну.
Под окном парковалось чудо. Кузов сливочного цвета, хромированные покрышки и литая крыша. На передние колеса надеты лыжи, а сзади гусеницы, как у танка. Из машины вышел человек в кожаной куртке на меху и барашковой шапке. Он поднял голову, задумчиво разглядывая окна, а Соня отпрянула за штору. Какого черта Леонид Голицын делает в ее дворе?!
– Ты кофе варишь или жаришь?
Ксения в последний момент подхватила закипающую турку. Соня, осознав, что стоит босая, в ночной рубашке, с нечёсаными волосами, кинулась приводить себя в порядок. Хорошо, что у матери была хорошая реакция. Ксения моментально отшагнула назад, во второй раз спасая напиток.
– Да что случилось?
– Мама, можно надеть твой беличий полушубок? Пожалуйста…
Когда Соня, в материнской серой белке, вышла из подъезда, местная детвора водила вокруг машины хороводы, а Голицын все еще задумчиво изучал окна. У Сони душа ушла в пятки. Без весомой причины искать ее по всей Москве незачем. Неужели он догадался о ее истинных намерениях? Но почему тогда так искренне улыбается?
– Это вы… Какая удача!
Покраснев от радости, Голицын даже шапку с головы стащил.
– Адрес я выяснил, но номер квартиры не записал и как раз раздумывал, каким бы образом понять…
– Вам повезло, что я вовремя подошла к окну. – осторожно улыбнулась Соня в ответ. – Не могла пропустить такую красивую машину.
– Да, машина великолепная. Тимофей сконструировал. Для наших зим самое то.
Голицын смущенно замялся.
– Простите за непрошенный визит. Пришлось задействовать кое-какие связи, чтобы вас найти. Отец Тима, генерал Шушин, занимает важную должность в военном ведомстве…
Теперь ясно, откуда в ресторане «Крыша» взялись военные. И все-таки зачем было предпринимать такие усилия по ее поиску?
