Kitobni o'qish: «Сокровище Великих Болот»

Над болотом плыл туман. Было тепло и тихо. Во влажном воздухе плотными слоями вился сладкий запах цветущих лилий. Аромат был настолько сильным, что его узоры, казалось, можно разглядеть в виде полупрозрачных лент.

Переплетаясь с ними, в болотном тумане раздавался звук флейты. Простенькая мелодия из повторов и переливов, монотонная и завораживающая… Впрочем, слушателей не было, если не считать различную живность, вроде лягух и пушистых сиреневых пауков, занятую своими насущными делами и нисколько не разбирающуюся в музыке.

Девушка, сидящая под низким развесистым деревом с длинными бородами мха на ветвях, вздохнула, отложила дудочку в сторону и принялась заплетать белые волосы в косу.

Тихая охота сегодня никак не клеилась. Гриббы убегали быстрее, чем она успевала до них добраться, вода после дождей поднялась и затопила многие удобные для сбора ягод места, а промокшая насквозь одежда вызывала зуд и желание оказаться где угодно, лишь бы в сухости.

Скромный заплечный мешок из промасленной ткани всё же прятал в себе тростниковый туесок с десятью горстями кислых красных ягод, пучок черных перьев с синим отливом и несколько причудливо изогнутых палок. Ягоды пойдут на отвар, а из остального можно будет сделать украшения на продажу для Большой ярмарки.

Наконец коса из четырех прядей и двух веревочек была заплетена. Девушка оглядела островок земли, на котором сидела, досадливо вздохнула и заставила себя встать на ноги. День клонился к вечеру, пора было возвращаться домой.

Иногда ей мечталось о том, чтобы просто идти и идти куда-нибудь, куда глаза глядят, не вспоминая о необходимости каждый закат встречать в одной и той же опостылевшей деревне. Сердце сладко ныло, увлекаемое желанием покинуть родные края. Однако обязанности и долг – не давали вздохнуть свободно.

Разноцветный ковер мха пружинил под ногами. Ямки следов тут же заполнялись водой. Мирт уже начал краснеть, и влажное тепло дня, словно одеяло, в котором проделаны дырки, потихоньку пронизывали струи холодящего воздуха из родниковых низин.

Дорога по болотам всегда опасна, и неважно, родился ты там или впервые их видишь. Бездонные ямы таятся в шаге от проторенных троп, маленькие синие змейки греются на камнях и убивают за один укус, блуждающие огоньки гипнотизируют и заводят далеко от обитаемых мест, к странным обитателям яви тумана. Всё это жутковато и неотвратимо давяще для чужаков… И всё это же знакомо, привычно и не вызывает особых чувств у жителей болотных деревень.

На тропе давно уже лежала густая тень, солнце скрылось за деревьями, хотя ещё и не село, заливая облака тускловатым оранжевым светом. Идти оставалось уже недалеко, скоро будет Старая гать, проложенная неизвестно кем из неизвестно где взятых длинных стволов деревьев, а там уже можно будет подниматься к воротам деревни на подвесные мостики. Дома строили на сваях, частью взятых как раз из гати. Когда-то давно она была куда шире, и говорят, по ней даже могла проехать телега с четырьмя козами в упряжке. С тех пор прошло уже много лет, телеги по болотам давно не ездили, и коз в них не запрягали, чему те были, несомненно, очень рады. Со свай, поручней и досок свисали бороды серого мха, любящего селиться на свободной древесине. Его ажурные плети были особенно густыми именно здесь, дав название деревне: Длинные мхи.

Перебежав тонкие, гнущиеся под ногами мостки над глубоким рвом с прозрачной коричневой водой, в котором плюхались пока безвредные мальки лягух, девушка поднырнула под низко свисающие ветки кустов с длинными узкими листьями и удовлетворенно кивнула сама себе. Солнце село, оставив в небе пламенеющую полосу, а она добралась до деревни вовремя.

Около входов в хижины уже зажигали желтые фонарики на козьем жиру. Судя по вывешенной на просушку одежде у соседних домов, многие сборщики вернулись раньше, чем она. С окраины деревни слышались громкие голоса, гулко раздающиеся в вечернем воздухе. Девушка на ходу прислушалась, стремясь разобрать, о чем говорят. Выделялся басовитый незнакомый голос:

– Через круг будет Большая ярмарка! Слушайте, слушайте!

Ежегодно проходящая ярмарка проводилась в Сокорье, куда было быстрее всего идти через соседнее селение – Чистое. Все торговцы и менщики заранее и сообща устанавливали дату следующей сходки, но жизнь на болотах была так нетороплива и однообразна, что, несмотря на приметы, указывающие на приближение дня встречи, в основном все жители полагались на быстроногих гонцов, которые встречали караваны на перепутьях и затем оббегали деревни, чтобы сообщить о них.

– Ой, да как же так?! До него ж идти целых три дня. Как неожиданно опять…

Заслушавшись и задумавшись, девушка сделала слишком длинный шаг и поскользнулась на мокрых досках. Ей с трудом удалось удержаться на ногах, удачно вцепившись в перила мостков, но ноги отозвались тупой болью в натруженных за день мышцах.

– Щщус за шиворот! – выругалась она. – Ломаные доски!

Новости про скорую ярмарку, как и скудная добыча, не радовали. До Сокорья ещё идти и идти, а времени на то, чтобы найти что-то подходящее на обмен становилось всё меньше. Круг – это всего-то десять дней, не успеешь оглянуться, как пролетит.

Жилище встретило её темнотой.

– Эй! – раздражение наполняло этот выкрик до краёв, – почему свет не зажжен?! Эй?

Из сгустившихся сумерек дома выплыло белое пятно, оказавшееся головой девчушки помладше в мешковатом темном платье. Насупившись, она наклонила голову и сказала:

– Ну, так жира же нет… Иф пошёл попросить у тетки Ришки.

– Да куда же он мог деться, если мы всего на прошлом круге выменяли столбик? Что вы тут без меня опять творите, Эй?

Девчушка наклонила голову ещё ниже и ничего не ответила. Старшая девушка с возмущенным вздохом человека, который не может, ну совсем не может понять, как можно творить такую глупость, шагнула в дом:

– Умираю, как хочу переодеться. Принеси сухое платье.

В темноте в ответ раздалось шуршание, шаги, звук ударяющейся друг о друга глиняной посуды, невнятное ворчание детским голосом, но в результате она всё же получила запрошенную одежду. Некоторое время царило молчание, но потом младшая сестра не выдержала:

– Нашла что-нибудь, Руфин, а?

– Немного, увы. Горсть ягод и кое-что на поделки Ифу. Кстати, ты ведь сегодня должна была плести сети? Тебе дали за это еды? Покормили?

– Да… да, ещё чуть-чуть осталось. – Шуршание в темноте возобновилось: – На.

Девочка впихнула лепешку в руку старшей.

– Сколько ты сплела? – жуя, задала вопрос Руфина. Эй задумалась, но потом просияла:

– Много! Больше трёх! Мне сказали, я хорошо плету. Потом Ифа научу, пусть он сети делает, а я буду плести накидки. И мы их будем менять на всякие полезные вещи. Да, Руфин?

Не успела та ответить сестре, дверной проем заслонила чья-то тень и веселый мальчишеский голос воскликнул:

–Эй, я принес огонь! О, Руф, привет, как улов сегодня?

– Иф, как тебе удалось у тетки жиру выпросить? – рассыпая искры от кресала по полу, спросила младшего брата Руфина. – Жир такой ценный, а вы его куда-то дели без меня. Куда, кстати? – добавила она строгим тоном. Вспыхнувшее маленькое пламя заиграло искорками в её глазах – один был синий, а другой зеленый.

– Э, ну, я не… – замялся тот, но нашелся, на что перевести внимание сестры. – А она меня просто любит, вот и дала! Потому что я не-от-ра-зи-мый! – гордо, по слогам, выговорил Иф.

– Ох, и аукнется нам твоя неотразимость, братец. Вот вырастешь, а она захочет тебя на своей младшей дочке женить, и что ты будешь делать?

– Да не буду я на ней жениться! – взгляд ярко-синих глаз двенадцатилетнего мальчишки был полон незамутненного недоумения. – Она же дура губошлёпная!

– Иф, не ори, ещё услышат… И не даст тетка тебе больше жирку.

Занявшийся на фитиле огонёк был торжественно водружен в плошку с разбавленным смолами жиром. Теплые отсветы заплясали на склонившихся над ним лицах.

– Пойдем, надо зажечь лампу над входом. А то Щщус придет. Увидит, что у нас темно и полезет знакомиться… У него глаза красные, бородавки по всему телу и ноги-коряги!

– Ой, – воскликнула младшая, – ой, не надо, не надо, не рассказывай!

– Уууу… – дурачась, завыл Иф и кинулся щекотать сестричку. – Приду-приду, всех съем!

Визг и возня наполнили маленькую комнату.

Руфина кинула на них взгляд, выходя наружу, и покачала головой.

От фитиля занялся золотой язычок пламени в охранной лампе под желтым стеклом в простой глиняной чаше. Один из ожерелья. Один из многих.

Она внимательно вгляделась в тени, в окружающие их дома, в мостки, в ветви со свисающим белёсым мхом. Сегодня, как и всегда, темнота безопасна.

Аромат лилий доносился в деревню, но не так явно, как в центре болот. Светлячки зелеными искорками плавали между редких деревьев. На востоке поднималась тяжелая туча, заслоняя ясное ночное небо, беззвучно полыхала розоватыми зарницами. Безветрие казалось уютным, но не долгим. Она знала, что к утру, скорее всего, поднимется ветер и пойдет дождь, если пропитанные водой грозовые облака всё же докатятся до их мест.

– Руфин, а Руфин, – неожиданно её подергали за рукав, и она осознала, что детские возгласы за спиной уже довольно давно стихли. Обернувшись, она наткнулась на серьезный взгляд младшего брата. – Эй сказала, что ты набрала красноягод. Дай их мне, Курочиха искала на отвар, её сын заболел. Я ей отнесу. Может, даст что-нибудь взамен.

– Если не даст, всё равно отдай.

Иф посмотрел на старшую сестру с сомнением:

– С такой добротой много не наживешь.

– Хорошо, тогда отдашь только половину, если что, хорошо? Понимаешь, даже если она пожадничает, и ты тоже пожадничаешь, а Тосик из-за этого не получит ягод – будет плохо. И потом тоже обязательно случится что-то плохое. Понимаешь? Например, что кто-то из вас заболеет, а я не смогу найти лекарство. Тогда придет человек, у которого оно есть, но не отдаст, если не заплатим. А нам нечем платить. И он уйдет. Ты представляешь, каково это будет?! Иф, я не шучу.

– Да, да, я понял. Попробую обменять, но если нет, то половину подарю просто так. – Мальчик успокаивающе погладил девушку по руке. – Не переживай!

– И не беги в темноте. Доски скользкие. Я сегодня ногу растянула…

– Хорошо, я понял, можешь не повторять.

Когда ягоды были ему вручены, они вновь вышли из дома, после чего мальчишка неторопливо и с достоинством удалился.

Его шаги некоторое время размеренно звучали, удаляясь, пока не перешили в дробный топоток вдалеке. Всё-таки побежал. Руфина в очередной раз покачала головой. Конечно, когда это он особо слушался. Она надеялась, что достаточно понятно объяснила, почему нужно отдать ягоды. Впрочем, вера в доброе сердце её брата была сильнее её сомнений в его послушности.

Кинув последний взгляд на умиротворяющие горящие золотые огоньки над мостками, словно плывущие сквозь ночь, она вернулась в хижину. При всём том, что она была старше, нельзя было не признать, что у Ифа талант договариваться с людьми. Там, где сама Руфина начала бы ругаться, он брал обаянием и весельем, ухитряясь добиваться своего. Наверное, станет хорошим торговцем, когда вырастет. Доедет до самых Дальних Гор, посмотрит городок Семь-Камней-и-Три-Башни, найдет клад в заброшенных шахтах на западе и вернется домой с женой-красавицей. Или не вернется. Останется жить где-нибудь далеко-далеко… «А я так и буду играть на флейте среди болот. Круг за кругом, год за годом. А потом уйду в их центр и больше не вернусь», – подумала она. От печальных мыслей на глаза навернулись слезы. «Так дело не пойдет!» – девушка встряхнулась и вернулась в хижину. Надо было ещё сплести несколько ремешков, чтобы продать на будущей ярмарке. Если она, конечно, вообще туда пойдет.

Эй уже спала, свернувшись калачиком на постели.

Мокрая одежда с дневной вылазки медленно сохла. Наверное, завтра будет ещё влажной. Запасные штаны и рубашка в таком случае были не роскошью, а насущной необходимостью. К счастью, им многое осталось от родителей.

Скоро послышались торопливые шаги младшего брата.

– Я всё отдал, – его лицо было бледным и серьезным. – Ничего не спрашивал взамен. Тосик лежит в бреду, Курочиха так сказала, я в дом не заходил.

– Ну и правильно, – одобряюще кивнула Руфина, подняв голову от плетения ремня. – Пусть он поправится. Простыл, наверное. Кстати, не слышал, что там с ярмаркой – почему она так скоро?

– Гонец сказал, большой караван уже миновал Круглые топи. А ещё сказал, что в Чистом кто-то заболел болотной лихорадкой. Они вывесили полотнища на подходах. Больше он ничего не знает.

Повисло тяжелое молчание. Болотная лихорадка была редкой, но опасной. Ею заболевали те, кто оставался слишком долго один, вне дома, в глубине болот, или ночевал без охранного огня. Сперва такие люди чувствовали себя обессилевшими, задыхались, не могли идти, падая без сил. У них синели губы и выступал холодный пот. Некоторое время спустя они приходили в себя, и, если не знать, что случилось, можно было принять их за здоровых. Но если после этого такого человека впускали в поселение, через день заболевали все, кто общался с ним. Однако боялись болотную лихорадку не из-за кратковременных приступов слабости. Самым страшным её последствием было то, что якобы выздоровевший человек через день внезапно падал с жаром, а к рассвету вставал с белыми глазами и зеленоватой кожей и уже не помнил никого и ничего. После этого он уходил в болота и больше его никогда не видели. Учитывая скорость распространения лихорадки – пропасть могло целое поселение.

Лекарства от этого недуга не было. Жители болот могли не пустить путешественника после захода солнца и продержать его в огороженной кольями сарайке за границей деревни до трех дней, чтобы обезопасить себя. Поэтому полотнища, вывешенные в Чистом, означали не только удлинившийся путь до ярмарки – придется обходить селение подальше. Они означали, что люди, скорее всего, больше не увидят своих родичей, живших там, а саму деревню придется проверять собравшимся с окрестных поселений мужчинам.

– Надеюсь, они успели не только вывесить предупреждение, – начала было Руфина, но осеклась и замолчала. Случай, чтобы большинство людей уцелело, успев заметить зараженных и вовремя уйти, был бы невероятным везением.

– Ладно, – наигранно бодро произнес Иф, – пора спать. Завтра мне ещё нужно вырезать украшения, чтобы ты смогла их продать на будущей ярмарке.

***

Утро раскинуло лучи сквозь жемчужную пелену дымки, поднимающейся от воды, обнимающей сваи, стволы редких деревьев и дома. Леса поодаль было даже не видать. Каждая веточка, каждое забытое на досках пёрышко, волоски на стеблях травы, прозрачные нити паутин – всё обзавелось переливающимися украшениями из мельчайших росинок, радужным покрывалом висящих на них.

Тишину начинали постепенно нарушать звуки пробуждающейся деревни: шаги, негромкие голоса, бряканье железа.

Пришла к порогу Руфининого дома тетка Курочиха с красными от недосыпа глазами. Молча поставила на доски плетеное из коры ведёрко с козьим молоком, дождалась, пока девушка перельет его в свою посуду, и так же молча удалилась, кивнув на прощание. Сестра с братом только удивленно переглянулись, провожая её взглядами. Они сидели на дощатом настиле перед домом, занимаясь поделками.

Изогнутая палка в руках Ифа уже избавилась от коры, приобрела блеск от шлифовки мелким песком и украсилась мелкими рунами. Черные перья с синим отливом поймали в свои объятья просмоленные нити сонного круга, сходящегося в середине на прозрачной бусине из какого-то неведомого детям камня.

Проснулась Эй, выползла из одеяла, протирая на ходу зеленые глазки, получила кусочек вчерашней лепешки, заплела косу и отправилась к Ревусу, мужу тетки Ришки, плести, как и накануне, сети для ловли светлячков. Приближалась пора, когда все жители деревни выйдут на улицу ночью, чтобы приманить живые сияющие огоньки и запереть их в сплетенные из тонких прутьев клетки.

Взглянув на матовый солнечный диск, почти оторвавшийся от лесных верхушек за деревней, Руфина сказала:

– Пойду на болото, пожалуй. Поищу чего-нибудь. Вчера видела вдалеке траву с белыми метелками. Раз ночью не было дождя, значит, её не затопило. Соберу. Можно будет сплести коврик. Или сделать веник.

– Давай, – мельком глянул на нее Иф и вновь склонился к причудливо скрученной ветке, требующей полировки и обвязки нитями. – Не уходи далеко.

***

Болото дышало, как огромное спящее существо. Оно простиралось во все стороны – вглубь, вдаль, вширь и ввысь. В полуденной тиши казалось, что нигде ничего не происходит, всё замерло. Но в этой обманчивой неподвижности была скрыта непрерывная борьба за жизнь, молчаливая, беспощадная и страстная. Каждый миг внутри болота отмирали части трав и деревьев, захватывая друг у друга свет и тепло солнца. На поверхности топей караулили добычу топляки и змеи. Пауки, нанизав прозрачные нити своих сетей на самые привлекательные места над блеклыми цветами, выжидали под корягами. Росоловка блестела клейкими капельками по листьям. Тёплые туманы окутывали всё покрывалом, разноцветные мхи сплетались, образуя сложную многослойную подушку, словно из дома богача, что лежала, будто вышивка бисером и шелковыми нитями, пронизанная корнями растений и деревьев и пропитанная влагой. В некоторых местах она была совсем тонкой, скрывая под собой опасные водные провалы, подстерегающие неосторожного путника, в других толщина покрова была столь велика, что на ней можно было без страха строить дома. В холодной темной глубине коричневой воды лежали нетленными тела тех, кто пошел за дымянкой, невзирая на все возможные приметы, убеждающие этого не делать. Немногочисленные болотные цветы раскрывали свои белые и пурпурные бутоны, источая разнообразные ароматы, сплетающиеся в узор во влажном воздухе.

Двулистка, осторожно высунув зеленоватые цветочки в виде маленьких корон из-за короткого пня, посылала медовый запах, чтобы привлечь пушистых голубых бабочек с серой каймой на крыльях. Этих же бабочек с интересом выглядывала зеленая птичка, прыгающая неподалёку на длинных ножках. За птичкой золотыми выпуклыми глазами неотрывно следила большая коричневая лягуха, размерами по колено взрослому человеку. К лягухе – неуклонно, медленно-медленно, чтобы не вызвать беспокойства, – подползал топляк, приоткрыв зубастую пасть. На приличном расстоянии от полянки с двулисткой, в воздухе нерешительно колыхался рой жгучих болотных огоньков, выбирающий, нацелиться ему на лягуху или всё же на топляка. Справа от него, спрятавшись под кочкой, намазанный отбивающей запах грязью и воткнувший в прическу веточки пахучего кустарника, готовился накинуть негорючую сеть на рой огоньков охотник из племени угухов, которые так старательно сторонились людей, что их существование считалось вымыслом. Хрупкое равновесие многоступенчатой засады готово было вот-вот нарушиться…

А где-то далеко-далеко в стороне от молчаливого ожидания охотников и добычи, не ведая о нём, по безопасной нахоженной тропинке через болото двигалась человеческая фигурка.

***

Лучи солнца пригревали сильнее и сильнее, жарили белую макушку идущей по болотной тропе девушки и широкие листья стрелоцвета. Эти листья, блестящие и горячие, отражали радужные блики через призму тумана; идти было утомительно, влажный воздух облеплял тело, мешая вздохнуть, казалось, ещё немного и в нос хлынет вода, настолько сильно испарения окутывали всё кругом. Сонная тяжесть давила на плечи, заставляя идти всё медленнее, уговаривая не делать следующий шаг, остановиться, улечься на мягкий мох, свернувшись в ласковой нагретой солнцем воде, расслабиться, не думать о заботах, уснуть и спать, спать, пока сладкий сон не станет бесконечным, пока не останется ничего, кроме тумана и сна… И сон станет туманом, свиваясь в круги над болотами…

Даже лягухи не пели, затихли, замерли в теплой воде, разморённые растекающейся пластами ленью.

Давящую тишь разбивало лишь чавканье мха под ногами бредущей по колено в воде Руфины. Веки её отяжелели и глаза закрывались, каждый новый шаг давался с трудом. Верная дудочка всё реже хлопала по бедру. Она висела на поясе в чехле из пропитанной неизвестным составом кожи, которая оставалась мягкой и не пропускала воду. Её вручил отец, когда Руфине исполнилось восемь, как Эй сейчас. За прошедшие годы она научилась играть на ней сама. Может быть, он добыл подарок дочери в Предгорьях, у самых настоящих горцев?.. Она уже не знала этого, воспоминания растворялись, мысли казались скользкими, как мыльный корень.

Флейта молча просилась в руки, напоминая о себе с холодящей твердостью. Проведя по глазам рукой и поколебавшись, девушка достала её из чехла. Тёмное дерево жирно блестело, так и тянуло его погладить, приласкать, словно что-то живое.

Простая мелодия прогнала сонливость, развеяла жаркую марь, плеснула во все стороны бодрящей волной. Нечто в глубине, заманивающее сном, недовольно отпрянуло, втянуло невидимые щупальца, нырнуло ещё глубже, чуя вызов от деревянной флейты. Оно было сильно, но звуки резали, как клинок, и в умелых руках, пожалуй, сумели бы вовсе развеять древнюю сущность, укрывающуюся внизу.

Руфина шагала, играя. Дышать стало легко, спать больше не хотелось. Хотелось лететь, разбрызгивая воду, смеяться и петь. Вдруг вспомнились все рассказы о таких вот сонных местах, где пропадали люди, любящие ходить по болотам в одиночку. Истории о них передавали те, кто находил спящих. Их уже почти невозможно было разбудить.

Раньше эти места были безопасными, она не очень далеко ушла от обжитого деревенского круга, поэтому произошедшее было странным и очень тревожным. Чуть не пропасть в полудне пути от дома!

Она всё шла и шла, боясь прекратить игру на флейте. Наконец, отойдя довольно от страшного места, прервалась на миг, прислушалась, прикрыла глаза, пытаясь почувствовать раскинувшуюся вокруг бескрайнюю пропитанную влагой моховую поверхность. Ей всегда казалось, будто в такие моменты она смотрит в темноту, а над головой разгорается всё сильнее и сильнее лампа, и круг света бежит, бежит волной, смывая тени… и вот уже огонь сияет не в лампе, а в её голове, и ничто из того, что захлестнуло светом, не может спрятаться.

Волна разбегалась.

На границе воображаемого круга приоткрыли сонные золотые глаза пять больших лягух, на полдень кислым мазнула по языку куртинка красноягод, что-то темное и холодное закопалось вглубь далеко слева и позади, теплым ответил весь переплетённый мох под ступнями, словно круги по воде разбежались.

Миг прошел, волна растаяла – под веками полыхнуло – пришлось открыть глаза. У нее почти никогда не получалось сосредотачиваться надолго, но с каждым разом это становилось делать чуточку легче, а круг света был как будто бы чуточку шире.

Можно было выдохнуть и идти собирать увиденные ягоды – опасность миновала.

Возвращалась девушка второпях. Увлекшись добычей красноягод, она замешкалась по дороге. Как можно было забыть, что именно сегодня ночью Праздник ловли светлячков!

Усталость после целого дня на болотах давала о себе знать, оседая влажной тяжестью на плечах, но сознание упрямо гнало тело назад, в деревню. Вчерашний день казался бесконечно далеким, воспоминания о том, что Эй уже неделю помогает плести сети для ловли, размывались в перламутровой дали. А ведь дядя Ревус окликнул её сам, когда она уже пересекала мостик через ров с водой:

– Не забудь, Руфина, сегодня вечером, по всем приметам начнется добрый лёт светляков! Прибегай домой пораньше!

– Да, дядя, конечно! Я помню…

«Конечно, ты помнишь! – ворчала себе под нос Руфина, чуть не бегом шлепая по сочащемуся влагой мху, – Конечно, ты успеешь… Если шею себе не свернешь…»

К счастью, солнце ещё не село за дальние деревья, когда она пересекла границу деревни. Поприветствовав старенького сторожа, который дежурил нынче у мостиков, она поспешила к своей хижине.

– Руфина, ну, где ты ходишь?! – притворно сурово накинулась на нее с порога тетя Ришка, которая зашла, чтобы помочь Эй донести сетки и сачки. – Праздник вот-вот начнется! Я понимаю, конечно, он каждый год начинается внезапно, как будто за болотами полмира вспыхнуло, но это не повод для тебя каждый же год опаздывать, словно ты не помнишь совсем ничего!

У тети Ришки властный характер, пронзительный голос и черные прямые волосы, такие густые, что когда она их обрезала пару лет назад, чтобы сплести общинные обереги в свой черёд, и завязала в пучок на макушке, они так и торчали вверх, как задорный маленький фонтан. Она умудрялась говорить и суетиться так много, что одна занимала пространства больше, чем пять более молчаливых человек. Руфина знала, что Эй побаивается ту за громогласность.

Ее дочери подражали матери во всём; особенно же хорошо им удавалось создавать шум, гам и бурную деятельность на почти пустом месте. С другой стороны, не было ничего лучше, если их силы всё-таки удавалось направить в полезное русло – например, заставить стирать бельё или, как сейчас, плести сети. Сетей было навязано огромное множество. Их раздали всем жителям деревни, особенно тем, кто был стар или чьи сети истлели с прошлого года, а новых сделать времени не было.

Поблескивая синими глазами, тетя Ришка продолжала наполнять собою их маленький домик, умудряясь одновременно заплетать косу Эй, добиваться от Ифа, чтобы он отвлекся от вырезания по очередной коряге и переоделся, и отчитывать только что вбежавшую Руфину за опоздание.

Жители деревни постепенно собирались на помосте в центре круга, образованного домами. Солнечный диск канул за край земли, синие тени взялись за руки и начали водить хоровод, а люди рассаживались на циновки, держа поблизости сети и клеточки для будущей добычи, и погружались в неспешную беседу. Дети с визгом носились где-то поодаль по мосткам, ловя сачками друг друга, мужчины степенно возжигали благовония в черных чашах из дымного стекла, женщины вполголоса шушукались, обсуждая погоду, предстоящую ярмарку и много ли нынче будет светлячков.

Небо совсем потемнело.

Площадь тускло освещали желтые фонарики у порогов и в руках ловцов, тоненькими иголочками лучей прокалывающие темноту. Народ притих, дети уже набегались, взрослые наговорились, смех и возгласы слышались всё реже.

Вдруг во внезапно наступившей тишине раздался общий восхищенный вздох: повсюду, насколько хватало взгляда, точками, брызгами, гирляндами – загорались желто-зеленые и оранжево-золотые огоньки. Они перемещались, смешивались потоками цветов, взмывали ввысь лентами и опускались на землю покрывалом. Светлячки проснулись! Они танцевали во тьме танец любви, рисуя узоры светом своих тел.

Бесчисленные маленькие искорки сияли, тихо шелестя прозрачными крылышками.

Жители деревни распахивали припасенные мисочки со сладким нектаром и пахучими цветками семилетника, которыми питались светлячки, чтобы те подлетами к ним на запах. Там их ждали мягкие сеточки, тонкие сачки и клеточки с едой и мелкими-мелкими дырочками для воздуха, исключающие возможность побега.

Светлячки охотно ловились руками, стаканчиками, сачками и тряпочками, садились на плечи и на стены домов, вились над головой и кружили друг с другом. Дети поменьше с восторженным визгом гонялись за живыми огоньками по мосткам, окружающим площадь. Дети постарше важно помогали родителям в важном деле поимки сияющих насекомых. Они все вместе растягивали и расправляли большую мелкоячеистую сеть и поднимали её вверх на шестах. Когда в её полукруглые бока надувались ветерком, и в их объятия влетало большое облако светлячков, полотно аккуратно тянули вниз, заворачивая края так, чтобы попавшиеся пленники не выскользнули все наружу. Светящийся шар оставляли висеть на палочках основы, которые не давали светлячкам повредить крылья и пушистые брюшки, а тем временем ловцы доставали новую сеть.

Путь насекомых изо дня в год пролегал именно над их деревней, и вылет длился всего одну ночь. Пойманные светлячки не унывали и продолжали жить в лампах и сетках, освещая жилища и улицы, главное было их вовремя кормить, а улетевшие выводили новое потомство, откладывая яйца на листья лилий, и угасая, умирали в течение нескольких дней после вылета.

Жители деревни получали доход, обменивая свою добычу на ближайших ярмарках, и свет, разгоняющий тени по ночам.

Этот свет рассеивал страх, отпугивая болотников, не слишком дружественных к людям; ночь вылета светлячков была ночью свободных путешествий, когда можно было без опаски идти куда угодно, не опасаясь ни мороков, ни лихорадки, ни духов.

Праздник длился до утра, все продолжали ловлю, пели, смеялись и танцевали.

Руфина кружилась с сетями, взмахами рук сгоняя в них сияющие искорки. Её светлые волосы взлетали в такт движениям, озаренные свечением уже пойманных насекомых, и вся она казалась ликующим вихрем. Младшие брат и сестра такими же белоголовыми цветками мелькали то тут, то там. Остальные деревенские были черноволосыми и смуглыми, их фигуры терялись в темноте, но на лицах то и дело вспыхивали улыбки, словно лунные серпики в высокой траве.

Наконец первые лучи солнца выбелили небо, выбившись из-за края земли, и долгая ночь Праздника ловли закончилась.

В противоположность всем другим дням с рассветом в деревне наступила тишина. Светлячки были упрятаны в темные сарайчики, чтобы их не пожгло полуденной жарой, которая придет, когда все будут спать.

Руфина, Иф и Эй лежали в своей хижине на полу, вытянув гудящие ноги. Сил шевелиться ни у кого не было, горло немного саднило от песен и криков, а в глазах до сих пор мелькали улетающие в небо зеленые и желтые огоньки. Глаза понемногу закрывались, дремота сладкой пеленой окутывала головы. Последней мыслью девушки перед тем, как окунуться в сон, было: «Выходить, чтобы попасть на ярмарку, нужно через три дня… Потому что идти нужно в Сокорье, обходя Чистое… Эх, Чистое…». Сердце потянуло тоскливо: Чистое опустело… Но сон уже сморил её.

Тем же утром в объятую сном деревню пришли козы. Осиротело мекая, они брели, ища людей. Их хозяева куда-то подевались, не подоили, не дали сладкой водицы. Умные животные помыкались-помыкались в их поисках, да и потянулись прочь от опустевших домов Чистого…

***

Следующие дни прошли для Руфины в водовороте сборов и приготовлений, она кружилась, словно игрушка на деревянной палочке, которую трясёт малыш – быстро, быстро, быстрее, ещё быстрее! Щелкай, игрушка, весели, крутись!

Большие торжища были нечастым событием, место их проведения обговаривалось заранее. В этот раз неожиданная вспышка лихорадки нарушила устоявшийся путь для жителей Длинных мхов; на Ярмарку приходили раз в год со всего Болота, даже откуда-то с гор являлись торговцы со своими необычайными товарами из металла, дерева и меха; для местных же жителей это была единственная возможность получить жизненно-важные вещи, подобные лампам на козьем жиру или посуде из глины. Денег на таких торговых сборищах было немного, в основном велся обмен всего на всё. Еда, посуда, одежда и игрушки – каждый хотел принести что-то своё и унести с собой нечто иное.