Insomnia, или Поиски Механической Вороны

– Я бы могла не обращать внимания, но все равно было бы страшно. На Вопль не обращать внимания не получится. Наверное, я бы пошла к врачу и сказала, что у меня видения.

– Вот! – судя по звуку, Мефистофель щелкнул пальцами. – Правильно. Убеждать, что такого нет. Пытаться исправить собственное впечатление о том, что оно настоящее. Но куда разумнее было бы…

– …Спросить видения, что им нужно, и не могли бы они уйти, – закончила я за него. – Или попытаться избавиться от них каким-нибудь другим способом. Воздействовать на них, а не на себя.

– Да. Изменить окружающий мир. Но этого никто не делает. Потому что все проблемы, уверены они, в мыслях. В чем-то они правы. Можно было бы просто исправить проблему в мыслях, но не так, как они делают… Просто сосуществовать с ними, и все. Убедить себя, что все нормально. Но так могут немногие. Можно сойти с ума. Можно умереть, если полезешь, куда не следует, – Мефистофель недобро хихикнул. – Например, начнешь связывать сны с реальностью…

Мне стало не по себе. Ведь именно с этого все и началось.

– Ну так что? – спросил Мефистофель.

Почему-то я подумала, что он спрашивает о девушке, которую он мне показал, и я ответила:

– Мне не кажется, что Ворона – ее. Не знаю, почему. Как-то не вяжется. Разумно, конечно – Ворона ушла ко мне после того, как она исправила мысли. Потом исчезла. Но ведь непохоже, что вернулась к ней.

– У меня есть еще один вариант, – сказал Мефистофель. – Именно поэтому мы пока здесь. Но мы снова только посмотрим и сразу уйдем. И запомни – не говори ни слова. Ни о чем не спрашивай. Молчи. Поняла? Нас могут услышать.

– Ладно. Поняла. Буду молчать.

Темнота рассеялась. Мне показалось, что я, наконец, проснулась, но в совершенно незнакомом месте.

Это была небольшая комната. Мебели в ней было немного, но обстановка бедной не казалась. Светлые стены. Широкая кровать, застеленная голубым покрывалом. Шкаф, книжные полки и письменный стол. На столе – то, что называют творческим беспорядком. В комнате чувствовался запах табачного дыма.

Единственным источником света была настольная лампа. Из-за этого я не сразу заметила, что на подоконнике кто-то сидит и смотрит в раскрытое окно.

Мефистофель положил руку мне на плечо и, попятившись, увлек меня за собой – очевидно, чтобы мы оказались в темноте и остались незамеченными.

Примерно через минуту незнакомец повернул голову так, что стало возможным разглядеть его профиль. Это был парень с недлинными вьющимися светлыми волосами, на вид лет семнадцати. Его вид выражал полную опустошенность и нечеловеческую усталость. Несколько раз он качнулся, видимо, затем, чтобы побиться затылком об оконную раму. Мефистофель едва удержался от смеха, но, по-моему, вышло не смешно, а очень грустно. Казалось, парня одолели страшные неприятности, однако сдаться и опустить руки он не мог, даже если очень хотел.

Но самое интересное заключалось в том, что он был мне абсолютно незнаком. Я ни разу в жизни его не видела. Как же ему могла принадлежать Механическая Ворона, пронеслось у меня в голове, хотя вместе с тем я испытывала очень странные ощущения. Ворона замечательно вязалась с этим человеком, уж не знаю, почему.

Парень выбросил сигарету на улицу, закрыл окно. Прислонился к стене, сполз на пол и закрыл лицо руками. Посидел так немного, потом встал и подошел к столу. Схватил с него что-то и изо всех сил бросил в окно. Зазвенели падающие осколки. За дверью комнаты, у которой стояли мы с Мефистофелем, послышались торопливые шаги. Парень обернулся и посмотрел прямо на нас…

– Ну что? Он? – спросил Мефистофель. – Как думаешь?

Мы находились у меня дома. Я опустилась на стул и устало потерла глаза. Посмотрела на часы – прошло около часа. Внутри все почему-то дико дрожало. Может, из-за звука бьющегося стекла? Это было действительно неожиданно.

– Возможно, – сказала я чуть дрогнувшим голосом. – Но я его не знаю.

– А никто и не говорил, что ты обязана его знать. Я же рассказывал. Всякое бывает.

– Кто он такой? Как его зовут?

– Понятия не имею, – откликнулся Мефистофель. – Так, понаблюдал за ним немного. При таких перепадах неудивительно, что Ворона сбежала, – ухмыльнулся он. – Если она, конечно, и впрямь его.

– Уж скорее его, – была уверена я. – А можно как-нибудь точно узнать?

– Позже, – сказал Мефистофель. – Сейчас нельзя. Всего этого нельзя было делать, – и он беззаботно зевнул. – Ну, увидимся.

Не сознавая толком, что делаю, я подошла к окну. Перед глазами стояло лицо того парня. Интересно, что с ним происходит? Что его одолевает? И, самое главное, неужели он нас увидел? Когда он обернулся, на его лице отразилось нечто вроде сомнения.

Что ж, успокоила я себя, поиски продвигаются, и это хорошо. Возможно, когда-нибудь все снова станет как прежде или, хотя бы, изменится к лучшему, и мне не придется больше опасаться Вопля. Звенящую тишину что-то наполнит… Скрип металлических крыльев… Шорох на балконе… Или еще что-нибудь, что не станет предвестником дурного, а сольется с моей жизнью и будет напоминать о себе тихими, естественными песенками.

Я выглянула в окно. На тротуаре, подняв голову, кто-то стоял и неотрывно смотрел на меня.

«Ты бы в обморок грохнулась, если бы узнала, сколько народу за тобой наблюдает, – зазвучал в ушах голос Мефистофеля. – За вами глаз да глаз нужен».

Мне вдруг стало плохо. Голова закружилась, заслезились глаза. Я с трудом добралась до дивана и провалилась в болезненный сон, приведший меня в Пустошь.

Глава VI: Проделка Мефистофеля, пугающий образ и разоблачение призрака

В Пустоши снова кто-то был. Я имею в виду, кто-то, кроме меня и Мефистофеля.

Мефистофель сидел на камне и болтал всякие глупости, пытался учить меня жизни. Суть этого просто учения сводилась к тому, что если хочешь выжить в жестоком мире людей, необходимо стать негодяем и эгоистом, то есть действовать только ради собственной выгоды. Я соглашалась, но больше для виду. Многие из точек зрения Мефистофеля были мне непонятны, хотя в некоторых случаях хотелось бы поступать так, как советовал он. И все же я совсем не была уверена, что смогла бы делать так всегда, не препятствуя своей воле. Иногда меня заботит судьба мироздания, а вот Мефистофеля – нет.

Кажется, именно эта мысль пришла мне в голову, когда Мефистофель вдруг замолчал. Я подумала, что он ушел. Обернулась – нет, он сидел на своем камне. Прищурившись, он напряженно вглядывался вперед.

Песчаной бури не было, и, проследив за его взглядом, я увидела вдали знакомый силуэт. На этот раз я разглядела длинные белые одежды, на которые падали пряди темных волос.

Мефистофель вдруг спрыгнул на землю прямо передо мной. Я не поняла, что он сделал. Помню только, что его красные глаза сверкнули с особенной яростью. После этого я проснулась.

Пробуждение было не из приятных. Меня сразу вырвало, я даже не успела добежать до уборной. Голова болела и кружилась. Странно, подумалось мне, что происходит? На отравление не похоже, заболеть я не могла: мой организм во время апатии или душевных терзаний болеть категорически отказывался. Может, это как-то связано со снами? Вот это больше походило на правду. Уже давно так повелось – после богатых на события и, особенно, осознанных снов я просыпаюсь совершенно разбитой и с жуткой головной болью. Правда, до такой степени еще не доходило, – вздохнула я про себя, принимаясь за уборку.

Покончив с этим, я выглянула в окно. На тротуаре никого не было. Уже неплохо.

Я опустилась на диван и некоторое время сидела с закрытыми глазами, стараясь оценить свое состояние. Голова перестала кружиться, боль постепенно уходила. Тошноты не было и в помине.

Мне во всех деталях вспомнился Мефистофель, так неожиданно оказавшийся передо мной, и в разум закралось пока еще смутное подозрение: что, если он меня ударил, и именно в этом причина моего адского пробуждения? Да, пожалуй, это вполне возможно. Ведь его глаза находились прямо перед моими… Он выше меня, значит, немного пригнулся или, точнее, не полностью распрямился после приземления: спрыгнул-то он с нешуточной высоты. А потом, наверное, размахнулся и ударил как следует. Что ж, если это действительно так, стоило его опасаться. Повторения подобного номера мне не хотелось. Но почему он это сделал? Если ему от меня что-то нужно, портить со мной отношения до такой степени совсем неумно. А если нет, то зачем он вообще приходит ко мне?

Взяв блокнот, я в мельчайших подробностях описала произошедшее в Пустоши. Когда речь зашла о неожиданном госте, у меня бешено заколотилось сердце, и даже рука задрожала, так что строчки получились кривыми. Очень уж странными были чувства, которые посетили меня во время появления незнакомца. Интересно, кто это был? Должно быть, это он появлялся там раньше и наблюдал за мной. И именно о нем так не хотел говорить Мефистофель.

У меня в голове словно бы что-то щелкнуло, и я разорвала только что сделанные записи на мелкие кусочки. Ну конечно. Все было яснее ясного. Мефистофель не хотел нашей встречи, не хотел, чтобы я знала об этом человеке (если это, конечно, человек), и потому, увидев его так близко, решил вытурить меня из Пустоши. Любопытно только, с какими намерениями он это сделал. Пусть действовал он и не слишком мягко, вполне могло быть так, что он хотел меня защитить… Или нет?

Я вспомнила лицо Мефистофеля и, усмехнувшись, покачала головой. Вряд ли, конечно. Скорее всего, это просто могло расстроить его планы, которые мне пока не были известны. Наверное, если ему и впрямь что-то надо от меня, то и моя смерть может помешать ему. Хотя, с чего я взяла, что тот человек опасен?

Я еще раз во всех деталях восстановила в памяти встречу в Пустоши. Факт оставался фактом, мне, непонятно из-за чего, стало дико страшно, а белые одежды незнакомца ни с того ни с сего навели на мысли о боге. Вряд ли, конечно, в этом размышлении было хоть какое-то здравое зерно, но если бы он действительно оказался богом, я бы предпочла стать правоверной и всю жизнь сидеть где-нибудь взаперти, не высовываясь.

И с чего он нагнал на меня такой страх? Я ведь даже не разглядела его толком.

Муфлон, Вопль, Мефистофель, призрак, теперь еще кто-то… У меня возникло неприятное чувство, что я невольно влезла туда, куда лезть не следует. Создавалось впечатление, что я постепенно начинаю узнавать подлинное устройство мира, неведомое людям. А ведь я всего-навсего хотела узнать о Механической Вороне… На деле же получилось так, что мир снов стал проглядываться в реальности. Но это не было сновидением, это было скопищем неясных теней, прячущимся за обыденными вещами. И они не бездействовали… Уж Муфлон-то точно.

Я никогда раньше не задумывалась о том, что видела. Сны и просто видения представлялись мне бестолковыми галлюцинациями, увидел – занятно, нет – ну и ладно. Теперь, вспоминая себя с тем запасом эмоций, что был у меня пару лет назад, я поняла, что, если бы мне довелось поразмыслить об этом прежде, я бы сравнила необыкновенных жителей ночных кошмаров с насекомыми, которые случайно оказались заперты в доме, начали в панике метаться и вот так, по случайности, прицепились ко мне, доведя меня до белого каления. Иными словами, видения преследовали только одну цель – невольно напугать меня, потому что никого другого не подвернулось. Но теперь я видела, что у каждого «видения» есть свое особенное дело. И если изредка я вижу их случайно, то порой эти дела связаны со мной или с другими людьми – ведь проверял же Муфлон купе в поезде. Они что-то делали в этом мире незаметно от нас.

Когда же я переступила черту и попала в эту переделку с Воплем? Одна ли я такая? Вряд ли.

Я поразмыслила немного и решила, что пока ничего делать не стоит. Хотя было бы забавно написать в интернете на каком-нибудь сайте, мол, кто-нибудь слышит Вопль? И получить в ответ с десяток эмоциональных, как это часто бывает среди невзрослой аудитории сети, ответов типа «о да, Муфлон меня уже заколебал!!» Я засмеялась этому воображаемому сообщению, но тут же сникла. Если Муфлон обладал способностью читать мысли, то я уже точно не жилец. Какая бы апатия меня ни снедала, это все-таки как-то грустно. Уж если умирать, то, пожалуйста, не от Вопля. Я ведь с ума сойду от страха, и тогда смерть получится унизительной.

Но когда бы ни была пересечена граница, назад уже не вернуться. Притворяться, что ничего не происходит и игнорировать Мефистофеля – глупее и придумать ничего нельзя. По крайней мере, рядом со мной бывает тот, кто многое знает о мироздании. Он сам, скорее всего, является одним из его невидимых (ну или почти невидимых) работников. Ну и бог с ним, лишь бы довели до конца дело с Вороной. Пожалуй, моим единственным желанием сейчас было разобраться с этим. Почему-то я по своей наивности полагала, что когда это дело завершится, Вопль перестанет меня преследовать, и все войдет в относительную норму. Я снова буду слышать скрежет по ночам, зная, что Механическая Ворона меряет прыжками комнату, и тишина не будет взрываться диким криком.

Однако проблема в том, что без Мефистофеля тут не обойтись: ведь нельзя просто хлопнуть в ладоши и оказаться рядом с предполагаемым хозяином Вороны. Так как же мне его найти? Я ведь не знаю ни его имени, ни даже в какой стране он находится. Да и нельзя исключать тот вариант, что все это плод моего воображения, и такого человека вообще не существует. Можно было, конечно, попробовать нарисовать что-нибудь этакое, хотя бы отдаленно смахивающее на Механическую Ворону, и выставить в интернете, надеясь, что кто-нибудь отзовется, но все-таки эта идея немногим лучше идеи с сообщением о Вопле. Интернет в этом отношении меня сильно пугал. Возможно, из боязни того, что любое подобное обращение к реальным, пусть и невидимым людям, окончательно смутит разум. Сделанные записи можно в любую секунду разорвать прежде, чем их кто-то увидит. В Сети дело обстоит гораздо сложнее. Напиши один раз – и всю оставшуюся жизнь будешь чувствовать себя или психом, или, что еще хуже, законченным идиотом, о подлинной сущности которого знают все и каждый.

В ушах зазвенело. Неприятный, режущий звон напоминал отголоски Вопля. Я пошла на кухню, приблизилась к окну и, несмотря на то, что снаружи было очень холодно, распахнула его, впуская в комнату звуки улицы и ледяной ветер. Он приятно ударил в разгоряченное лицо. Я постояла так с минуту, пока не почувствовала, что руки онемели от холода. Потом медленно открыла глаза и случайно глянула вниз…

Я чудом не вывалилась из окна. От удивления меня шатнуло вперед; я лихорадочно вцепилась одной рукой в оконную створку, другой – за ледяной, грязный металлический карниз, и отпрянула назад, не сводя взгляда с тротуара. Там стоял человек! Еще не стемнело, и даже за ветвями деревьев его можно было разглядеть без всяких усилий. Он стоял точь-в-точь, как тот темный силуэт. Поднял голову и смотрел прямо на меня. Высоченный парень с взлохмаченной гривой черных волос.

Он не обратил на мой ответный взгляд никакого внимания. Просто продолжал смотреть. Потом спокойно пошел своей дорогой, оставив меня в полной растерянности.

Наверное, подумалось мне, это совпадение. С чего бы этому человеку стоять часами на тротуаре и сверлить взглядом мои окна? Но, с другой стороны, у силуэта тоже должны быть на то причины, и они мне тоже неизвестны. И все же… Ну, шел человек, заметил что-то, или решил проверить, дома ли какие-нибудь знакомые. Посмотрел на окна, увидел, что надо, и пошел себе дальше.

Онемевшими от холода руками я прикрыла окно. Все-таки с такой высоты нелегко точно разглядеть, куда направлен взгляд.

Весь день я время от времени выглядывала на улицу. Едва начало смеркаться, на тротуаре воцарился темный силуэт. Он простоял там до глубокой ночи. Я подумала, что самое страшное во всем этом – не то, что кто-то наблюдает за мной, а то, что он делает это так пугающе долго, не меняя позы и ни на шаг не отходя от своего поста. Насколько было бы легче, если бы иногда он начинал расхаживать из стороны в сторону, пытаясь согреться. А так – никакой человечности. Ни единого ее признака.

Борясь с неприятными чувствами, я пыталась разглядеть силуэт, но тщетно.

Тогда мне в голову пришла простая и ужасно нелепая мысль. О том, что задумка была нелепой и, пожалуй, более того, я узнала несколько позже и с тех пор глубоко раскаивалась в ее воплощении.

Я решила посветить на неведомого призрака фонарем. У меня в запасе был довольно мощный, его луча должно было хватить, чтобы высветить из темноты пугающий силуэт, поднявший голову. Я отыскала этот фонарь. Этой ночью меня почему-то снедало любопытство. Может, я просто потеряла всякие страх и уважение перед неестественным, увидев днем того парня? Может, и так.

Я вернулась к окну. Мне казалось, что неизвестный, почуяв опасность быть обнаруженным, исчезнет. Но нет, он по-прежнему стоял на том же месте и, похоже, совсем не собирался убегать или исчезать. Убедившись в этом, я толкнула прикрытую раму и, соблюдая осторожность – совсем не хотелось повторения дневного номера, – высунулась на улицу. Ветер дул в лицо и царапал щеки чем-то непонятным – не то снегом, не то мелким градом.

Все-таки в глубине души опасаясь того, что я могу увидеть, я сначала направила фонарь далеко вперед, включила его, и только потом заскользила ярким лучом по дороге. Луч света пронесся по тому месту, где стоял неизвестный, и на мгновение выхватил из темноты что-то совершенно непонятное. Я высунулась еще больше, чтобы ветви деревьев не так сильно заслоняли обзор, и направила свет прямо на призрака. Мое сердце дрогнуло и остановилось.

На тротуаре стоял Муфлон. Он повел своей страшной головой, увенчанной большими выгнутыми рогами, и ЗАВОПИЛ.

Вопль отдавался в моем сознании многочасовым ночным кошмаром. В Пустоши было мрачно, как никогда, а где-то вдали маячил человек в белых одеждах.

Глава VII: Злосчастные записи, история о Лебеде и наблюдение за системой

– Ты ужасно выглядишь, – сказал Мефистофель. В его голосе не слышалось беспокойства или сочувствия. Одно ехидство – и все. Как всегда.

Вид у меня и впрямь был не самый лучший. За последние двое суток я спала всего несколько часов. Свободного времени было хоть отбавляй, но я никак не могла провалиться в сон. Стоило на минуту прикрыть глаза, и меня одолевала странная дрожь, смахивающая на озноб – только не тела, а души. В ушах постоянно звенело. Страх путал все мысли в голове. Что и говорить, состояние было отвратительное.

После долгой бессонницы мне стало казаться, что на самом деле я просто сплю, и мне снится сон, в котором меня преследуют кошмары – Муфлон, Мефистофель и человек в белых одеждах. Но я не лелеяла надежу на то, что в один прекрасный момент проснусь, и все станет хорошо. Мефистофель, когда рассказывал историю о клетке, был прав. То, что произошло, нельзя изменить, где бы это ни происходило… В реальности, на страницах книги или в чьем-нибудь сне.

С этим ощущением ко мне пришла паника. Я в полной мере осознала, что перестала быть отрешенным от всего человеком, и теперь вообще сомневалась, была ли у меня когда-нибудь настоящая апатия. Поэтому я обрадовалась приходу Мефистофеля, невзирая на то, что последнее наше расставание было очень болезненным – в прямом смысле этого слова.

– Муфлон, – сказала я.

Призрак на тротуаре продолжал то стоять по нескольку часов под окном, то исчезать. Я больше не светила фонарем и в окно выглядывала с большой опаской, порой задыхаясь от подступающих слез. Такого со мной давно не бывало. Хотелось забиться в угол. Да куда угодно, только бы подальше от Вопля и его источника.

Самое любопытное заключалось в том, что Мефистофель явно встревожился – непонятно только, моим состоянием или фактом присутствия поблизости Муфлона.

– Плохо дело! – скривился он. – Надоели! Проходу не дают. То Муфлон, то…

– То кто? – я вспомнила человека из Пустоши.

– Тебя не касается! – буркнул Мефистофель, причем как-то особенно, так, что сразу стало понятно, что он врет, и меня это очень даже касается. – И чего набежали!

Он прошелся взад-вперед по комнате, погруженный в задумчивость. Потом направился к окну и посмотрел в него. Снова вернулся ко мне, сложил руки на груди, насупился, глядя на меня сверху вниз.

– Надо тебе сесть на поезд, – отрывисто проговорил он.

– Думаешь?

– Думаю.

– И куда же мне ехать?

– Понятия не имею. Но на поезд сесть надо. Что это?

Его внимание вдруг привлек мой прохудившийся блокнот. В нем осталось совсем мало листов. Уничтоженные сегодня записи лежали рядом в виде смятых клочков бумаги.

– Мусор, – уклончиво пояснила я. О своей привычке выстраивать мысли в текст и тут же уничтожать его я еще никому не рассказывала. Никакой тайны здесь не было, просто уж очень глупое действо.

Но Мефистофель и сам догадался, что к чему.

– Вот же дура, – прошипел он и даже сжал руки в кулаки. – Законченная идиотка…

Я, конечно, не обиделась. Обижаться на Мефистофеля – это как-то смешно. Если обращать внимание на каждый его подобный комментарий, то выбьешься из сил в самые короткие сроки.

Но на сей раз его тон меня насторожил. Похоже, у него и в мыслях не было меня задеть. Просто он был в ярости и не смог сдержаться.

– В чем дело? – постаралась как можно осторожнее спросить я, чтобы Мефистофель понял, что я прочувствовала серьезность ситуации, но искренне не понимаю, чем вызвана его вспышка гнева, и что лучше всего спокойно дать объяснения, а не бросаться эпитетами в мой адрес.

Прием, к счастью, сработал. К счастью – потому что реакция Мефистофеля меня даже немного напугала. Как будто я сделала нечто ужасное и непоправимое.

– Никогда – больше – так – не – делай! – прошипел Мефистофель, четко разделяя слова, словно разговаривал с неразумным ребенком, до которого очень трудно донести, что плохо, а что нет.

– Как?

– Вот так! – Мефистофель ткнул пальцем в смятые клочки бумаги. – Никогда не пиши… Не излагай того, чего не хочешь сказать! – его красные глаза сверкали от ярости.

Я молча смахнула смятые записи в мусорную корзину. Смутно я ощущала – Мефистофель прав. Не зря моя привычка казалась мне глупой. Если подумать, мысль изреченная есть ложь и так далее, и ведь в этом, наверное, и заключался смысл. Только вот как ни изворачивайся, стараясь замаскировать мысль полотном таинственности, сама мысль никуда не исчезнет. Я начала было объяснить это Мефистофелю, чтобы хоть немного оправдаться, но почти сразу оборвала себя на полуслове и спросила:

– Что в этом страшного?

– Что-о-о? – снова зашипел Мефистофель, еще, как видно, не до конца успокоившийся. – Я тебе скажу, что. Держи свои размышления у себя в голове, если не хочешь, чтобы о них все узнали!

– Да даже и если, – сказала я. – Кого могут интересовать мои размышления?

– Абсолютно никого. Выискалась. Но в данном случае достаточно просто того, что они есть. Думаешь, это в порядке вещей? Сидит себе и строчит о Муфлоне! – Мефистофель в сердцах сбросил со стола ни в чем не повинный блокнот. – А ему только того и надо! Достойная причина, чтобы уделить тебе больше времени, чем нужно. И этому тоже.

– Кому «этому»? – мигом насторожилась я, поняв, что он говорит о человеке из Пустоши.

– Не твое дело, – бросил Мефистофель. – Но я предупредил. Если тебе нравится Муфлон перед окном, пожалуйста… Продолжай! – его голос прямо-таки сочился ядом.

– Больше не буду.

Я, обхватив колени руками, уселась поудобнее. Я не совсем понимала, как действует эта система, но в общем и целом получалось так, что пока мои мысли находятся при мне, то есть только в голове, они мои и о них можно лишь подозревать. Может, конечно, и вычленить что-нибудь возможно, но не так просто, как если я добровольно изложу все это на бумаге, пусть потом и разорву все написанное в клочья. Наверное, любое выражение мысли, будь то слова или записи, оставляет в мире свой отпечаток… А с тем, что Муфлон, Мефистофель и другие подобные создания знают о мире больше, чем простые смертные, очевидно. Если я не могу знать о том, что было написано на кем-то уничтоженных листках, то они, наверное, могут. Или Мефистофель имел в виду, что достаточно даже факта – пишет, значит, есть какие-то мысли? Но у кого их нет?

– Послушай, – обратилась я к Мефистофелю. – Это потому, что мысли конкретно о Муфлоне? И о том, другом?

– Лезешь, куда не следует, – буркнул Мефистофель.

– Не было б тебя – и не лезла, – мрачно проговорила я.

– А не лезла бы – я б к тебе и не приходил, – в том же тоне отвечал Мефистофель. – Что ж я сделаю, если ты дурацкая Проволока? Сейчас я тебе покажу, как это работает.

Прежде, чем я успела отшатнуться, вразумив его, что вот только-только он упрекал меня в том, что я лезу, куда не следует, а теперь сам тащит в это «куда не следует», Мефистофель схватил меня за руку. В глазах на мгновение потемнело, но в следующий момент я, разумеется, осознала, что смотрю на живое полотно, на котором был изображен по-зимнему голый заснеженный лес. Перед ним взад-вперед прохаживался Мефистофель.

– Была одна такая же, – говорил он, причем по его тону сразу можно было догадаться, что «такая же» кончила плохо, но его это ни капли не огорчает.

– Жила себе. Пока не увидела того, чего ей видеть не следовало.

Я увидела девушку. Примерно одного со мной возраста, может, чуть старше. Темные, почти черные вьющиеся волосы схвачены в два хвоста, лицо бледное, глаза удивительно холодные. В общем и целом – симпатичное, но мрачноватое создание. Представить ее в шумной компании было невозможно. Если такая придет, скажем, в бар, то наверняка устроится в гордом одиночестве и будет всех отгонять одной своей мрачностью.

– Существо отрешенное, – Мефистофель точно зачитывал результаты лично проведенного психологического теста. – В себя погруженное. Знаешь, в чем проблемы таких людей? Они видят так много ночных кошмаров, что забывают, что реальность гораздо страшнее.

– Разве страшнее?

– Ну конечно, да! – передернул плечами Мефистофель. – Сама подумай. Пусть даже ты понимаешь, что вот-вот умрешь от Вопля, у тебя всегда остается заманчивая возможность списать все на сумасшествие. Куда сложнее, если погрязший в кошмарах человек вдруг сталкивается с чем-то настолько реальным, что списать это на сумасшествие нельзя. Как здесь и случилось, например.

Он прищелкнул пальцами, и я увидела, как девушка, шедшая по зимнему лесу, вдруг замерла и остекленевшими от ужаса глазами уставилась прямо перед собой. Ракурс сменился, и я приглушенно вскрикнула от неожиданности, чем весьма позабавила Мефистофеля.

По снегу расплылось огромное кровавое пятно, по форме напоминающее лебедя. Судя по «шее», кого-то, истекающего кровью, протащили дальше, к сугробу. Там и в самом деле лежал человек; над неподвижным телом стоял высокий мужчина и вновь и вновь опускал зажатый в руке камень. Рядом, сложив руки на груди, стояла молодая женщина. Время от времени она нервно поглядывала на наручные часы. Из-за дерева, на которое она опиралась, на поляну падала пугающая, неестественно черная тень, создающая обманчивое впечатление, что у женщины из спины вот-вот вырвется крыло.

Разумеется, присутствие незваной гостьи было тут же обнаружено. Когда мужчина одним прыжком настиг ее и схватил за руки, мне стало дурно. Не дай бог, подумалось мне, Мефистофель опять что-нибудь учудит, и мы окажемся там! Но нет, к счастью, он был полностью увлечен историей и с огромным удовольствием рассказывал:

– Думаешь, они и ее убили? Нет! Представь, они ее пожалели. Устроили игру – расскажешь – убьем, не расскажешь – живи. В основном ради того, чтобы позабавиться. Потому что странная особа попалась. В неописуемом ужасе, а не бежит и не кричит… Как будто с ума сошла.

– И они ее вот так отпустили? – растерялась я, наблюдая за тем, как молодая женщина, весело хохоча, подталкивает девушку к тропе, да еще ободряюще похлопывает по плечам. – Ненормальные…

– А я разве говорил, что нормальные? Нормальные людей с таким усердием не убивают, – резонно заметил Мефистофель. – Всему есть предел, знаешь ли!.. Итак, бедняжка Ариана мучается страшным воспоминанием. Молчать ей, казалось бы, легко – все всегда считали, что она немного не в себе, поэтому никто ничего странного не замечал. Но ей безумно хотелось рассказать обо всем. Сначала куда следует, дабы наказать виновных, а потом уж всем остальным. Мысль была недурной, – справедливости ради заметил он. – Потому что убийцы о ней ничего толком не знали, следить не стали и вообще практически забыли. Когда вспоминали, смеялись – были уверены в том, что она сидит там себе и страдает… Так оно и было.

За его спиной «экран» явил мучившуюся от бессонницы девушку, которая выглядела совершенно разбитой. Под глазами залегли темные круги, руки дрожали.

– Она большей частью сама себя накрутила, – покачал головой Мефистофель. – Думаешь, она боялась расправы? Как бы ни так. Ее просто терзала навязчивая мысль о том, что никогда, ни в коем случае говорить об этом нельзя. Разумеется, чем больше она об этом думала, тем сильнее хотела рассказать. В конце концов, это стало не-вы-но-си-мо. И знаешь, что она сделала?

Мефистофель ухмыльнулся, показывая на изображение. Ариана, постоянно озираясь, хотя в комнате никого не было, с лихорадочно блестевшими глазами быстро-быстро покрывала бумагу убористым почерком. Через минуту лист закончился, и девушка в мгновение ока разорвала его на мельчайшие клочки. Вздохнула с облегчением, даже улыбнулась…

– И что было потом? – спросила я с замиранием сердца.

– Потом-то? Потом произошла занятнейшая вещь! Ариана более или менее забыла обо всем и уехала, чтобы уж наверняка не вспоминать, а новый жилец случайно наткнулся на маленький, ну, ничтожный просто клочок бумаги. Разглядеть на нем можно было только пару слов. Лес, снег, лебедь – ничего вразумительного.

Изображение сменилось на парня, который, отставив в сторону чехол с гитарой, занимался поверхностной уборкой своего нового жилья и в процессе почему-то всмотрелся в малюсенький остаток исповеди Арианы.

– Он был музыкантом, – объяснял Мефистофель. – Здесь он тоже не задержался. А через несколько лет – лет, ты подумай! – написал песню, которая стала очень популярной. Про заснеженный лес и алого лебедя, – захихикал он. – Песню услышали все – и Ариана, и те, из леса… Вот тогда-то и свершилось! – Мефистофель, повернувшись, смешно взмахнул руками. Изображение показало заснеженный лес, немного отличающийся от прежнего, и Ариану, неподвижно лежащую в окровавленном снегу.

– Они ее нашли, – продолжал рассказывать Мефистофель, – потому что после песни тоже страдали от навязчивых мыслей. Ударило в голову – и все, она или не она, совпадение или нет, уже неважно. Ведь это же ничего не давало. Ну, кто мог поручиться, что и Ариана, и эти дураки одинаково кровавое пятно с лебедем проассоциируют?.. Глупость же! Но на таких глупостях и зиждется добрая половина мироздания. Вот тебе и результат. Нашли ее, из азартного интереса. Пообещали же – ну, надо выполнять…