Криасморский договор. Пляска на плахе

2 глава

2.1 Миссолен

– Мне действительно жаль доводить до этого, леди Эвасье.

Фрейлина императрицы испуганно взглянула на шевельнувшуюся в углу тень. Сама она сидела на жестком стуле и тряслась – от холода или от страха, а скорее – от того и другого сразу. Из всего освещения в камере была лишь толстая чадящая свеча, что стояла на столе возле узницы. Пламя осветило кусок грубой каменной кладки – ее привели в подземелье. Леди Эвасье била крупная дрожь. Ноги мерзко обтекал сквозняк, лизал ступни и лодыжки холодный ветер. Из-под запертой двери тянуло затхлостью и отчаянием.

– Почему-то все при дворе уверены, что у меня нет сердца, однако, смею вас заверить, они не правы. Для начала я предоставлю вам шанс рассказать все, что вы знаете, без применения грубой силы. И прошу вас, Одетт, будьте благоразумны. Что бы обо мне ни говорили, я ненавижу причинять людям боль.

Она узнала голос. Эта вкрадчивая, подчеркнуто вежливая даже для аристократа, манера говорить была ей хорошо знакома. И от осознания, в чьем обществе ей случилось оказаться, у Одетт Эвасье стыла в жилах кровь.

– Лорд Демос, клянусь, я ничего не знаю! – пискнула женщина. – Вы ведь уже расспрашивали меня!

– И остался недоволен тем разговором. Мне думается, нам еще есть что обсудить.

– Гилленай мне свидетель, я все вам сказала!

– Увы, мы оба знаем, что это не совсем так, – Горелый лорд скорбно вздохнул. – Мастер Девини, вы не окажете любезность, подготовив инструменты для более предметного разговора?

От стены отделилась еще одна тень и медленно подошла к столу. Одетт заглянула в застывшее безо всякого выражения, словно высеченное из мрамора, лицо Девини и побелела. Этот палач на прошлой неделе отсек голову нескольким мелким аристократам после обвинения тех в измене и попытке поднять мятеж против графа Фаруи. На эшафот их тащили – раздробленные во время пыток конечности не позволяли передвигаться самостоятельно.

– Смилуйтесь, ради Хранителя, – прошептала Одетт, когда Девини замер возле нее.

Палач не удостоил женщину взглядом, словно та и вовсе не сидела перед ним. Он молча забрал свечу со стола и принялся разжигать факелы на стенах, задумчиво водя пальцами по стыкам между камнями. Покончив с факелами, палач подкинул дров в камин. Стало немного теплее, но эта перемена не внушала узнице надежды.

Она бросила взгляд на стол. Перед ней в кожаном чехле лежали небольшие ножи с тонкими, словно детский ноготок, лезвиями. В начищенном до блеска металле отражались всполохи пламени. Фрейлина невольно вздрогнула и покачнулась на стуле. Чья-то теплая рука легла ей на плечо и не дала потерять равновесие.

– Вам известно, что означает понятие «вагранийское милосердие», леди Эвасье? – Демос Деватон, слегка прихрамывая, подошел ближе и опустился на табуретку прямо напротив узницы так, чтобы их разделял лишь узкий стол. – Так называют, не побоюсь этого слова, искусство сдирания тончайших лоскутов кожи с живых людей. Ремнями шириной не более мизинца. Народ Ваг Рана отточил мастерство этой пытки еще тысячелетия назад, воюя с рундами. Вагранийцы преуспели в нем настолько, что слава об их жестоких допросах разнеслась на весь мир. Уже представленный вам мастер Девини в совершенстве овладел этой техникой и с удовольствием продемонстрирует мне свое умение. Блестящих талантов человек, смею вас заверить. Мне с ним очень повезло.

Одетт перевела взгляд с обожженного лица Горелого лорда на инструменты, зловеще сверкавшие наточенными лезвиями. Нет, это ей не приснилось. Она всегда отчаянно боялась боли. Одетт живо представила, как эти тонкие острые лезвия вонзаются в ее плоть, и медленно, чтобы она почувствовала каждое мгновение этой муки, снимают со спины белую кожу. Ремешок за ремешком, пядь за пядью. У нее перехватило дыхание, в ушах загрохотал стук собственного сердца.

Леди Эвасье открыла было рот, пытаясь взмолиться о пощаде, но в следующий момент лишилась чувств.

* * *

«Самую малость переборщил».

Демос смерил печальным взглядом обмякшее тело фрейлины. От падения Одетт Эвасье удерживала лишь стальная хватка эннийской телохранительницы Демоса Лахель. Сверкнув черными узкими глазами, она хищно вцепилась в плечи узницы.

– Приведите ее в сознание, – приказал казначей и обратился к палачу. – Мастер Девини, боюсь, сегодня придется обойтись без вагранийских методик. Дама не выдержит, сами видите. Нужно что-то привычное, но не менее убедительное. Надеюсь на вашу фантазию.

Палач подал плечами и, немного поразмыслив, сунул железный прут в огонь.

«Какой высокий полет мысли! Какое новаторство! Проклятье. Если он собирается развязывать ей язык раскаленным железом, то этот процесс превратится в пытку для меня самого».

Демос ненавидел огонь. От всей души, до дрожи в изуродованных пальцах. Больше всего на свете. Глупая и беспощадная стихия отняла у него жену, детей, друзей, да и часть его самого, в конце концов. А взамен подарила лишь уродство, немощь, постоянную боль и необходимость скрывать истинную причину той трагедии до конца своих дней. Неравноценный обмен, с какой стороны ни погляди. Демос отвернулся и достал трубку, попытался набить ее табаком, но просыпал половину на пол. Руки дрожали.

«Фиера, если наставники правы, и после смерти мы с тобой увидимся в Хрустальном чертоге, простишь ли ты меня? Простят ли Коретт и Ферран? Ведь я оказался не просто скверным отцом и мужем. Я, быть мне трижды проклятым, сам того не зная, обрек вас на смерть».

Ихраз услужливо поднес господину лучину. Демос раскурил трубку и заставил себя посмотреть на пляшущий огонь в камине. Трещали дрова, железный прут медленно нагревался, а казначей не мог отделаться от воспоминаний о дне, когда потерял семью и едва не погиб сам.

«Глупец! Щеголял знанием трудов древнеимперских мудрецов, декламировал произведения древнеимперских поэтов, гордился своей библиотекой… А сунуть нос в генеалогическое древо и понять, что мог унаследовать колдовскую кровь от матери-эннийки, не удосужился! Сам-то подписал восемь указов о сожжении за колдовство. И в итоге убил всех, кто был тебе дорог, ибо оказался проклят сам».

Прошло уже пять лет, а он все еще слышал крики Фиеры по ночам. Нечеловеческие, леденящие душу, полные боли и отчаяния. К счастью, дети ему во сне не являлись – смотреть на их смерть каждую ночь он бы не смог. Просто не вынес бы.

Он отчетливо помнил, как ворвался в охваченный огнем дом, тщетно надеясь спасти хоть кого-нибудь. Это с самого начала было безрассудной затеей, но Демос не мог позволить себе молча наблюдать, как близкие погибали столь ужасной смертью. Фиера задыхалась, металась по остаткам деревянного зала, отрезанная от выхода – он видел ее силуэт за стеной огня. И кричала.

«Боги, как она кричала».

Этот животный вопль пробирал до костей. Демос беспомощно ползал по полу, слепой от дыма, почти глухой от гула огня, и ничем не мог ей помочь. А затем загорелся сам.

«Если Хранитель, которому мы так неистово поклоняемся, столь милостив, то зачем он позволил умереть стольким невинным людям? Почему изуродовал, лишил покоя, но оставил в живых меня – человека, виновного в этой трагедии? Человека, чье существование противоречит сути учения о Пути. Владеющего запретной силой проклятого. Своеобразное чувство юмора у этого бога. Хорошо, что отец не успел дожить до того жуткого дня. Это разбило бы ему сердце».

Единственное общение с огнем, которое отныне допускал Демос, заключалось в разжигании курительной трубки и свечей. Все прочее вызывало у него оторопь и ужас. С того дня в ни один человек в Бельтере не был приговорен к сожжению вопреки протестам церковников.

«Зато об этой тайне каким-то чудом пронюхал Аллантайн и теперь держит меня за яйца».

Казначей вновь посмотрел на покрытые шрамами от ожогов пальцы, перевел взгляд на раскалившийся докрасна железный прут…

«Надеюсь, леди Эвасье хватит ума заговорить самой».

Тем временем фрейлина очнулась от ведра воды, вылитого ей на голову. Она снова задрожала, увидев орудие пытки, но на этот раз хотя бы не упала в обморок. Демос выдохнул струйку дыма.

– С возвращением, леди Эвасье. Вижу, вас чрезмерно впечатлили вагранийские традиции.

Женщина посмотрела на казначея в упор. С ее спутанных темных волос стекали ручьи воды, ночная рубашка промокла и облепила чуть полноватое, но весьма соблазнительное тело. Под ногами медленно растекалась лужа.

– Задавайте вопросы, лорд Демос. Я расскажу все, – тихо произнесла узница.

Деватон знаком приказал Ихразу набросить на плечи фрейлины теплую накидку. Когда женщину закутали, она одними губами прошептала слова благодарности.

– Вы знали императрицу с детства, не так ли? – начал Демос.

– Это ни для кого не секрет. Я воспитывалась при дворе ее сестры, королевы Агалы.

– И вы были близки?

– Насколько это возможно между подругами, – кивнула фрейлина.

– Тогда как вы можете объяснить внезапное решение Изары покинуть императорский двор сразу после кончины ее супруга? – Демос выбил потухшую трубку, постучав ею о край стола. – Она якобы отправилась в монастырь. Однако ее величество раньше не отличалась набожностью. С чего же возникли столь резкие перемены?

– Со мной она объясниться нужным не сочла.

Демос недоверчиво прищурился.

– Это кажется странным, леди Эвасье. Вы же были подругами.

– Ничего удивительного. С тех пор, как я вышла за бельтерианца, наши отношения охладились.

– Ее величество перестала вам доверять?

– Полагаю, да. В последнее время императрица испытывала душевное волнение. Постоянно твердила, что не может никому верить.

«Если Изара знала о завещании дяди Маргия, то это вполне разумная предосторожность с ее стороны».

– И с вами причинами она не делилась?

– Нет, лорд Демос. Изара замкнулась в себе, часто просила оставить ее в одиночестве, боялась слежки, всюду видела заговоры. Она даже распорядилась заменить дегустатора – боялась, что предыдущий мог быть подослан врагами.

«Допустим, не врагами, а мной. Травить мы ее не собирались. Лишь следить».

Демос устало потер слезящиеся глаза. Ночь выдалась слишком долгой. От переутомления снова начиналась мигрень.

– Тогда расскажите, как императрица провела день накануне исчезновения, – приказал казначей. – Чем она занималась, с кем говорила? В деталях.

Фрейлина плотнее запахнула плащ и поерзала босыми ногами.

– Я не заметила ничего странного. Она проснулась в установленное время, умылась. Затем мы с дамами помогли ей одеться. В тот день императрица выбрала платье из темно-синего шелка, так как туалетов траурных цветов в ее гардеробе не оказалось. Об этом просто никто не думал.

– Я понял. Что было дальше?

– Вместе мы отправились на утреннюю молитву в дворцовое Святилище. Это заняло больше времени, чем обычно, ибо хор сейчас поет траурные гимны. После этого вернулись на женскую половину и принялись завтракать. Подали яйца, хлеб, дырявый сыр и медовые сладости с травяным отваром. Ко двору в этот день императрица не выходила.

– Знаю, – кивнул Демос. – Что она делала в своих покоях?

– Долго молилась. Мне это не показалось необычным в свете случившегося…

– Что-то еще?

Леди Эвасье задумчиво теребила висевший на шее серебряный диск, украшенный россыпью мелких сапфиров. Знатные дамы по-своему трактовали проповедуемый наставниками аскетизм, превращая символ веры в демонстрацию богатства.

– До обеда она проводила время за чтением церковных книг. На обед подали рагу…

– Забудьте о меню, – раздраженно оборвал ее Деватон. – Я знаю, что ела Изара. Меня интересует, чем она занималась.

«Потому что, к сожалению, мою шпионку она подозрительно вовремя отослала прочь. За три дня до побега. Как Изаре удавалось их вычислять?»

– После обеда пришел портной – снимать мерки для траурных платьев. Слуги принесли много тканей – шелк, бархат, парчу, темные кружева… Встреча длилась около двух часов.

«Два часа выбирать ткань для платья? Зачем она вообще озаботилась этим, если на следующий день удалилась в монастырь? Разве что не хотела вызывать подозрений раньше времени».

– Когда портной ушел, чем она занялась?

– Вместе с нами вышла на прогулку в тайный сад. Императрица не желала видеть посторонних. Мы провели там, в общей сложности, еще час.

– Она с кем-нибудь разговаривала в саду?

– Нет, – покачала головой фрейлина, – просто молча гуляла. Собрала букет белых цветов и приказала поставить в опочивальне у окна, что выходит на сад. Когда мы вернулись, пришел канцлер Аллантайн, но их разговор происходил за закрытыми дверями.

«Знаю. Содержание мне тоже известно – ничего, что могло бы относиться к делу».

– Что было дальше?

– Вечерняя служба в Святилище, а после – ужин. Ее величество плотно поела, но вина, как обычно, не пила. Лишь воду. Мне это тоже не показалось странным, поскольку выглядела она бледной и взволнованной. Но мы с дамами списали ее состояние на боль утраты… Затем ее величество уединилась с церковными книгами и попросила не беспокоить. Мы с другими фрейлинами в это время занимались вышивкой траурных лент для церемонии прощания. А вечером, за два часа до отхода ко сну, императрицу навестил наставник Тиллий.

«Это еще кто?»

– К ней заходил церковник? – переспросил Демос.

«Почему я такого не знаю?»

– Да, ваша светлость, – кивнула Одетт. – Они попросили оставить их наедине и беседовали около получаса. После визита святого человека ее величеству явно стало легче. Она даже несколько раз улыбнулась.

«Тиллий… Впервые слышу это имя».

– Что было после?

– Отход ко сну, вечерние приготовления. Ничего необычного. Тем сильнее было наше удивление, когда утром мы не обнаружили императрицы в ее покоях. Ума не приложу, как это могло произойти! Ведь дамы дежурят у дверей, а стража обходит коридоры. Кто-то должен был ее заметить.

«Есть разные способы вызвать у людей временную слепоту».

– Что-нибудь исчезло вместе с ней? – уточнил Демос.

– Вся одежда на месте. Пропали только шерстяной плащ и ее миниатюрная Священная книга с росписью знаменитого брата Вармия – подарок покойного императора на свадьбу. Больше ничего.

– Ни денег, ни драгоценностей?

– Нет. Уверяю вас, я удивлена не меньше вашего. Книга, разумеется, стоит очень дорого, но мне думается, что ее величество не желала ее продавать и взяла на память.

«Пожалуй, сейчас я верю Одетт. И все же откуда взялся этот Тиллий?»

Казначей хрустнул затекшими пальцами. От долгого сидения на табурете спина одеревенела, нога ныла, хотелось спать. Или хотя бы понюхать паштары, чтобы взбодриться.

– Благодарю за сведения, леди Эвасье. Пожалуйста, в следующий раз не вынуждайте меня выволакивать вас из постели и тащить через весь дворец.

– Я принадлежу империи, и у меня нет секретов от ее правителей.

«Это мы еще посмотрим. Поначалу все так говорят, а затем выясняются неожиданные подробности, и всем становится неловко».

– Сейчас вы свободны, Одетт. Поскольку императрица удалилась от мирской жизни, и двор распущен, вскоре вы отправитесь к мужу в Ньор. У вас будет возможность попрощаться с покойным владыкой, а после вас под охраной отвезут домой. Для вашей же безопасности, разумеется.

– Очень любезно с вашей стороны, – даже если фрейлине не пришлось по нраву это решение, она ни единым жестом не выдала недовольства. – Благодарю, ваша светлость. Приезжайте как-нибудь навестить наш живописный край.

– Непременно, – солгал Демос и знаком приказал Ихразу позвать стражу.

«А пока что мы будем за тобой следить. Вдруг Изара попытается связаться со старой подругой?»

Когда фрейлину вывели из камеры, казначей, кряхтя, поднялся с табурета и проковылял несколько шагов, разминая больную ногу. Старая рана ныла на погоду до того часто, что он научился предсказывать изменения в температуре.

«Завтра, вероятно, потеплеет».

Палач, коротко поклонившись, вышел. Оставшись в обществе лишь двоих телохранителей, Демос нашарил в кармане маленькую шкатулку.

«Вот оно, спасение на кончике пальца».

С тех пор, как Демос перебрался в Миссолен, у него появилась привычка засиживаться допоздна, а порой и не спать вовсе. Здоровье за такие подвиги его не поблагодарило. Ухудшения набирали оборот с каждым проведенным в столице годом, а ведь он прожил здесь уже пять лет. Тогда, еще в самом начале, ожоги заживали медленно. Спасали только снадобья эннийских лекарей, которые леди Эльтиния заставляла его принимать.

Но лучше всего помогала паштара, к которой Демос, как он понял много позже, серьезно пристрастился. Успокоительные отвары и прочие настойки не шли ни в какое сравнение с серым порошком, поставляемым контрабандистами в столицу прямо с захваченных Эннией Тирлазанских островов. Церковь запрещала его, но Демосу было плевать на догматы. Молитвы, в отличие от паштары, не помогали унять боль.

«Говорят, чрезмерное увлечение этим порошком может со временем привести к слабости ума, слепоте и потере обоняния, а порой даже спровоцировать удар и другие кровоизлияния. Но разве это когда-либо меня останавливало?»

Паштара помогала ему, но в то же время и убивала. Он и сам не заметил, как засовывание щепотки порошка в ноздри вошло в привычку. Демос долго не понимал, насколько сильно изменился под действием наркотика, окруженный враждебно настроенным двором, сутью существования которого являлись лишь интриги и попытки урвать кусок влияния над разрозненными землями застойной империи.

Демос осознал, в кого превратился, только когда сам стал полноценным участником этой столичной игры. Когда понял, что вместо одной из множества фигур, на которые делали ставки все эти вельможи, превратился в того, кто ставит на тех или иных людей. Некогда чужая игра стала для него родной. И если поначалу Демос лишь слегка увлекался тонкостями столичной политики, утоляя собственное любопытство, то одним холодным вечером, отдав приказ избавиться от графа Пирмо, он понял, что отрезал себе путь назад. Тщательно спланированное убийство стало шагом, окончательно убедившим Демоса в том, что он перешел черту.

Каждый раз, возвращаясь в прошлое и вспоминая все свои деяния за пятилетний период службы при дворе, Демос так и не мог понять, в какой же именно момент превратился из безутешного вдовца в наводящего ужас на аристократов Горелого лорда.

Демос аккуратно извлек щепотку светло-серого порошка, положил на тыльную сторону ладони и задержал дыхание, а затем медленно приблизил ноздрю и резко вдохнул. В глазах защипало. Проморгавшись, он проделал то же самое второй ноздрей. Вскоре боль отступила.

«Но она вернется. Она всегда возвращается. Только она мне и верна».

2.2 Вольный город Гивой

Таверна «Порочный монах» пользовалась в Гивое особой репутацией. Уже не дно, но еще не ровня заведениям, чью аудиторию составляли зажиточные и законопослушные горожане. Крепкая хайлигландская настойка лилась здесь рекой, с кухни валил пар от рассвета до заката. Все потому, что владелец, Колченогий Ринло, сделал ставку на особую категорию горожан – предпочитавших легко добывать и быстро тратить деньги. Таковых в Гивое было предостаточно, и Ринло уже добрый десяток лет не знал бед. Доходы от таверны со временем даже позволили ему построить двухэтажную каменную гостиницу.

Этим вечером в таверне было полно народу. Поначалу хозяин даже не заметил вошедшую Артанну, но, увидев ее растрепавшуюся седую шевелюру, громогласно поприветствовал вагранийку:

– Что, Сотница, надоело пить наместниково вино?

– Ага, – криво улыбнулась наемница, продвигаясь к стойке. – Сплошная кислятина. Но коварная. Пьешь ее, пьешь – нормально. А встал – упал. К демонам это вино. Давай сюда пузырь хайлигландской, да покрепче.

– Как твоя героическая задница?

– Болит, словно в нее всадили стрелу, – беззлобно огрызнулась вагранийка.

Она оглядела большой зал в поисках своих бойцов. Нижний ярус был до отказа забит внезапно обогатившимся отребьем, горевшим настолько сильным желанием избавиться от денег, словно серебро жгло руки. Столы везунчиков ломились от дорогой выпивки и закусок, здесь же играли в карты и кости. В углу какой-то молодчик фальшиво тренькал на лютне популярную гацонскую мелодию. Утопавший в табачном дыму второй ярус таверны предназначался для постояльцев, и там было куда спокойнее.

Стол бойцов «Сотни» располагался в отдалении от гулявшего ворья. Те как раз поднимали кружки и выкрикивали шумные тосты, заглушив унылое бренчание горе-музыканта. Бросив Колченогому мелкую серебряную монету, Артанна подхватила бутыль и направилась к своим наемникам. Состав ее удивил: помимо завсегдатаев – Белингтора с его вечной цистрой, рыжебородого Дачса, Малыша Шрайна, Фестера, Юргена и Йона – за большим дубовым столом оказался лекарь Рианос. Рядом со скамьей сиротливо притаился уже пустой бочонок с элем.

– Какая муха укусила эннийца, что он снизошел до кабацких посиделок? – ухмыльнувшись, спросила Артанна.

Рианос пожал плечами:

– Надо же хоть иногда выбираться дальше лазарета. Не все одной тебе выпивать в хорошей компании.

– И правильно, что сподобился. Давно пора, – наемница придвинула табурет и шмякнула бутылку на стол. Поморщившись от очередного фальшивого аккорда, она покосилась на мучившего лютню музыканта и перевела глаза на Белингтора. – Мои уши сейчас завянут. Черсо, будь душкой, покажи этому обалдую, как нужно играть.

* * *

Джерт сидел на излюбленном месте в нише на верхнем ярусе. Расположение было выгодным: давало неплохой обзор происходящего внизу, но скрывало наблюдателя в тени. Местная стряпня снова порадовала – все же умели в Гивое готовить. Наевшись, он лениво ковырял ложкой ароматное рагу и потягивал слабый эль, изучая нижний зал. Выпивка особенно хорошо сочеталась с тонкими полосками вяленой говядины в пряностях. Закуска не из дешевых, но свою цену оправдывала.

К потолку поднимался серый дым от непрерывно курившихся трубок. Кабы не плотный чад, создавший препятствие для обзора, наблюдательный пункт можно было бы назвать идеальным. Он принюхался: к вони дешевого курева присоединился знакомый до щекотки в ноздрях аромат эннийского табака. Очень дорогого, судя по составу смеси. Джерт аккуратно поставил кружку на стол и сконцентрировался на источнике запаха.

Курили прямо под его балконом. Это было интересно.

Он подался вперед и смог разглядеть развалившуюся на лавке высоченную вагранийку. Одета она была по-мужски, говорила грубо и явно уютно себя чувствовала в этом месте. Женщина хохотала вместе с остальными бойцами и целеустремленно опустошала бутылку хайлигландской настойки. Именно она курила эннийский табак.

Едва ли Джерт мог ошибиться после всех слухов, что собрал за несколько дней в Гивое, однако все равно решил проверить догадку и, слегка высунув нос из-под капюшона, подозвал служанку:

– Милая, скажи, кто эта женщина внизу? Не Артанна ли из «Сотни»?

– Она самая, господин, – учтиво кивнула девушка. – Артанна нар Толл. Иногда сюда захаживает, хотя в последнее время предпочитает общество поприличнее.

– Вот как… Хорошо. Принеси-ка мне еще того божественного вяленого мяса, дорогуша. И кувшин самого слабого эля.

– Сию минуту!

Служанка спустилась на первый этаж и юркнула на кухню. Джерт откинул капюшон и принялся внимательно изучать компанию, собравшуюся вокруг Артанны нар Толл. Первый шаг сделан – он ее нашел и в точности знает, как она выглядит. Теперь можно не беспокоиться, что вагранийка ускользнет от него в этом грязном городе. Если он чем и гордился, так это своей способностью подмечать детали, а Сотница, казалось, состояла сплошь из них. Рассматривать ее можно было долго, но не имело смысла. Еще успеется.

Темноволосый гацонец подле Сотницы наигрывал красивую мелодию на цистре и тихо пел. Он даже умудрился собрать небольшую толпу благодарных слушателей, к счастью, не решавшихся подпевать. Благоразумно: нечего портить пьяным ором хорошую песню.

Остальные бойцы «Сотни» просто пили, прерываясь на курение и воспоминания о деяниях прошлых лет. Закусывали наемники скромно, но сытно. Вероятно, берегли деньги, что наводило на мысли о шатком благосостоянии войска. Впрочем, весь город знал, что Сотнице пришлось отвалить наместнику кругленькую сумму за убийство в портовом квартале. Повезло еще, что отделалась штрафом – не будь убитый виновен в тяжком преступлении, Артанну вместе с ее отребьем уже наверняка изгнали бы из города.

Свита наемницы не казалась Джерту интересной до тех пор, пока его взгляд не остановился на худом мужчине с редкими волосами цвета прелой соломы и плохо сведенным рабским клеймом на щеке. Энниец, беглый раб – сомнений быть не могло. Свести знак эннийского невольника без следа почти невозможно, больно характерный шрам получался. И этот беглец мог здорово осложнить дело.

– Господин, пустите!

Джерт отвлекся на крик служанки – внизу к нагруженной подносами девушке пристали несколько захмелевших наемников. Но не из «Сотни»: у войска Артанны эмблемой служило черное солнце с изогнутыми змеевидными лучами, а эти расхрабрившиеся пьянчуги, судя по нашивкам с секирой, состояли в «Братстве» Папаши Танора. Об этом войске Джерт тоже успел кое-что разузнать.

Служанка увернулась от очередного шлепка, но долговязый лоб с жиденькой бородкой ухватил ее за завязки передника. Девица потеряла равновесие, поскользнулась на луже пролитого вина и с визгом грохнулась на пол. Подносы, на мгновение воспарив в воздухе, полетели следом. В воцарившейся тишине жалобно тренькнула цистра Белингтора. Джерт поморщился: среди погибшей еды были его эль и мясо.

– Ох, прости, Литти! Я все оплачу! – заплетающимся голосом заявил один из пристававших. – И тебе заплачу, Литти. За всю ночь! Только пойдем с нами – покажешь, так ли свежи твои булочки!

Его сослуживцы разразились пьяным хохотом. Джерт покосился на Сотницу – та как раз медленно поднималась из-за стола, и взгляд ее обещал недоброе. Здоровенный бритый громила из ее свиты схватил наемницу за руку, но та раздраженно отмахнулась и, едва не зацепив головой люстру, выбралась из-за стола.

– Вот и шанс представился, – пробубнил под нос Джерт.

Он сбросил плащ, подтянул перевязь с эннийским ятаганом, проверил кинжал за поясом и торопливо зашагал вниз по лестнице.

– Господа! – громко воззвал он к пьянчугам из «Братства», перепрыгнул через пару ступенек и легко приземлился на деревянный настил. Немного театральщины не помешает – отребье ее любит. – Это приличное заведение для приличных людей. Ваше поведение неуместно. Не кажется ли вам, что дама заслуживает извинений?

Аккуратно ступая по грязному полу, он подошел к служанке, подал ей руку и помог подняться. Девица озиралась по сторонам в поисках метлы, чтобы прибраться, но Джерт жестом остановил ее и навис над столом обидчиков.

– Я непонятно выразился? Дама ждет.

Смутьян уставился на него воспаленными глазами:

– Иначе что, рожа ты южанская?

– Нет никакого «иначе». Вопрос лишь в том, будешь ты просить прощения целым ртом или беззубым, – он дотронулся до плеча служанки и ласково улыбнулся. – Отойди подальше, дорогая. И скажи хозяину: ему все возместят.

– Непременно возместят, иначе обо всем узнает их главарь.

Джерт обернулся, услышав хрипловатый голос Сотницы. Вблизи она казалась еще выше, светло-серые, почти прозрачные, глаза жутковато сочетались с сединой волос, а неуместный браслет с крупным синим камнем подчеркивал уродство шрамов на ее руках. Артанна нар Толл широко улыбнулась, сверкнув золотым зубом.

– Эти молодчики, очевидно, недавно в городе, иначе бы знали, что «Порочный монах» – место с очень богатыми традициями, – добавила она. – Это, мать вашу, единственный кабак во всем Гивое, где наемничьи банды никогда не распускают рук, ибо таков давний уговор. Танор известен трепетным отношением к договоренностям, а потому наверняка расстроится, узнав, что его люди портят репутацию всего «Братства», – вагранийка бесцеремонно вытащила из пальцев какого-то зеваки бутыль и сделала молодецкий глоток. – А еще Танор славится буйным нравом. Вы же не хотите расстраивать Папашу?

Бойцы «Братства» напряженно молчали. Но ни вины, ни тени стыда Джерт на их лицах не увидел.

– Леди Артанна, – он склонил голову в знак приветствия. – Рад знакомству.

– Захлопнись, южанин, – Сотница мельком взглянула на него и тут же потеряла интерес. – Впрочем, этот медный таз прав – Литти ждет извинений. Можете начинать.

За спиной вагранийки встали бойцы «Сотни»: рожи бесстрастные, руки на оружии, глаза внимательные. Ждали приказа, жаждали размять мышцы, но умели держать себя в руках. Белингтор вручил рабу-эннийцу цистру и потянулся за кинжалом столь непринужденно, словно собирался поковырять им в зубах после трапезы.

– Жду, пока в этой бутылке не закончится пойло, – предупредила Артанна. – Потом пеняйте на себя.

Настойка плескалась на самом донышке. Джерт поскреб подбородок и вздохнул: почти добрался до нее. Еще немного – и…

Что-то просвистело совсем рядом с его ухом, врезалось в стену и раскололось. Глиняная плошка – по звуку определил он. Джерт пригнулся, схватил Сотницу за руку и потащил за стойку.

– Старые порядки умирают! – один из обидчиков служанки вскочил на стол, пнул горшок с недоеденным жарким и раскинул руки в стороны. – Совсем скоро все изменится! Сами увидите!

– Вот черт! – ругнулась вагранийка, осторожно высунулась из укрытия и тут же юркнула обратно, когда в нее едва не угодила кружка. – Больше меня не лапай.

– Извини, привычка. Так и знал, что они не собираются извиняться, – отозвался Джерт. – Хочешь, я их убью?

Артанна нар Толл уставилась на него, как на умалишенного.

– На виселицу захотел?

– Не могу пройти мимо, когда обижают симпатичных дам.

– Придержи яйца. Здесь есть кому отстоять честь Литти. А к иноземцам вроде тебя местный закон суров, так что не высовывайся, – вагранийка отползла на пару шагов, привалилась к дверному косяку и помахала рукой громиле. – Малыш, пошли Танору весточку!

– Йон уже пошел, – ответил он. – Давай, мы с парнями пока их скрутим?

– Ага. Только без фанатизма.

– Сломаете хоть одну лавку – урою! – взревел Колченогий из-за стойки. – Всех урою!

– Ну что ты, Ринло, – ухмыльнулся наемник по имени Фестер. – А то ты нас не знаешь. Будем нежны, как летний ветерок.

Артанна обменялась знаками с бойцами и обернулась к Джерту:

– Хочешь помочь – присмотри за девкой и хозяином.

– Как скажешь, командир!

– Я не твой командир.

– Это пока что.

Сотница лишь фыркнула в ответ и, пригнувшись, прошмыгнула в зал.

Джерт огляделся. Литти забилась в угол под шкафом и тихо скулила от страха – видать, в этом месте кабацкие драки и правда были редкостью. С такой тонкой душевной натурой ей следовало поискать работенку поспокойнее. Рядом с девицей кряхтел Ринло: застежки на деревянной ноге сползли, и хозяин таверны пытался наладить их плохо слушающимися пальцами.