Все жизни текут

Введение

История о женщине, которая хотела увидеть ближние края и дальние страны, после того как ей приснился сон, позвавший вдаль. Сон открыл дверь в мир, полный красоты, чудес и забавных историй.

Прежде чем пуститься в путешествия, она прожила счастливую и суровую жизнь.

Книга для семейного чтения, но она поможет и вам: лучше понимать себя и тех,

кто рядом. В ней вы найдёте детективные и тайные истории, переживания и радости,

муки обид и прощение обидчиков.

В ней встретятся знакомые всем сюжеты, например, школьные годы.

Они есть у всех людей, однако у женщины они особенные, самобытные.

Жизни людей похожи на реки. Последние начинаются с истока, а люди с зачатия.

И реки текут, текут, текут, пока не вольются в океан.

Так и наша героиня журчит, бурлит, течёт рекой, а станет каплей «океана».

На житейском пути у женщины встречалось много интересных и замечательных людей. Всегда остро чувствовала их пульс и дыхание, готовность помочь и поддержать.

Они порадуются с тобой и за тебя. Ну а недруги? Как же без них.

Героиня считала их лучшими «учителями».

Через них узнавала пределы своих эмоций, терпение и умение прощать.

За плечами женщины печали и радости, подъёмы и падения. Но депрессий у неё никогда не было, она, как стойкий оловянный солдатик, держала удары судьбы.

Конечно, и у неё хранились многочисленные «скелеты и скелетики в шкафу».

Это многочисленные страхи и горькие обиды. Но от давности времён они исчезли, испарились.

Прочитайте эту книгу с непредвзятым отношением и скажите себе:

«А нет ли в ней чего-то интересного и полезного для меня?»

Может быть, упорство и стойкость. Вера в себя и людей.

Кто любит подсматривать и подслушивать чужие жизни – книга точно и для вас.

Женщина решилась написать о себе и вышла из процесса другой, обновлённой.

Прожила свою жизнь заново, совершив путешествие по реке жизни от истоков до устья.

Пролог

Мой мир начинается с меня.

«С плача мир открылся для меня,

Плачем и закроется.

Между ними текла река,

Жизни полная строка».

Эх, если бы в тот день не произошло убийство, вся моя жизнь сложилась бы совершенно по-другому. Хорошо ли, плохо ли, я не знаю, но однозначно по-другому.

Наш большой дом стоит на горе, оттуда открывается чудесный вид на сад.

Виден дом издали. Голубые наличники с витиеватыми узорами улыбаются соседям.

Теплый солнечный свет льётся во все окна с востока, юга и запада и придаёт весёлый вид комнатам. Сегодня жарко. Окна распахнуты.

Два тополя, два великана, как богатыри, охраняют дом с севера.

Вдоль восточной стороны сада раскинули размашистые ветви пять высоких лип.

Когда они цвели, стоял густой медовый аромат, разносившийся далеко за пределы сада.

В центре сада два ряда яблонь, по три в каждом. Цветут георгины, любимые мамины цветы.

Мы долго с мамочкой гуляем в саду, мне хорошо и уютно в животике у мамочки.

Молча вдыхаем тонкий аромат сада.

От момента «любви» мамы и папы, мне пять месяцев в утробе матери.

Мамочка и папочка часто смеялись, им было весело. И я радовалась их радостью.

Имя мне было уже дано, как и мальчику, если бы он родился.

Я безмятежно висела в невесомости, и у меня было хорошее настроение.

В пуповинку я кричала им:

– Я девочка, девочка, меня зовут Людмилка!

То ли голосок мой был слабенький, то ли он застревал в пуповинке,

только мои родители вечером вновь рассуждали: «Мальчик или девочка?»

Они хотели девочку. Я была счастливая и гордая. Вот какие у меня родители!

И вдруг всё остановилось, изменилось, понеслось.

Что же произошло 2 августа? Убийство моего отца.

По пуповине неслись тревожные сообщения, импульсы жали и кололи…

Горемычная мамочка страдала и металась в большом мире, а я металась и билась

в малом от одной стенки до другой. Из маминой надломленной души лились горькие слёзы. Горечь колебалась и отзывалась в моём слабеньком сердечке.

Горькое питьё наполняло меня. Ротиком я заглатывала новые и новые порции горя.

– Мамочка, не плачь! – кричала я всей пуповиной. – Мне жалко тебя.

Тебе только двадцать четыре года. Ты глухо плачешь, братик жалобно плачет, я грущу.

По пуповине летит вновь и вновь:

– Как можно жить? – Жить невозможно.

По всему моему тельцу судороги страха. Они там, наверху, решают, что делать со мной. Моя жизнь висит на волоске.

– О, мамочка! – кричу. – Я так хочу увидеть вас.

Ты хочешь от меня избавиться?

Твои мысли заставляют моё хрупкое тельце сжаться и спрятаться.

Мама, мамочка, мама моя, я люблю тебя.

Я качалась, словно на качелях. Подъём. Падение. То любят, то хотят избавиться.

Завтра судный день, завтра всё определится. В небесной канцелярии был решён вопрос в мою пользу! Всё решил врач, ему удалось уговорить маму, оставить меня на радость ей.

Роды прошли нормально. Я родилась.

Какое счастье, дышу свежим воздухом, и вся жизнь впереди.

Глава 1. Моя семья и первые страхи

Сколько помню себя, я жила с бабушкой в маленьком красивом домике,

обшитом тёсом. Три небольшие оконца весело смотрели на восток, на юг и на запад.

Ленточка жёлтеньких и красненьких цветочков окантовывала домик.

Возле юго-западного угла приютился низкорослый кустик мальвы с мелкими фиолетовыми цветочками. Домик окружён чужими огородами.

На улицу вела длинная тропинка, выложенная деревянными досочками.

Историю моей семьи я знаю по рассказам взрослых. Но без неё будут непонятны мои детские годы. Рассказывал то один, то другой, и у меня в конце концов сложилась семейная мозаика.

Вновь решалась моя судьба. Все были в сборе, сидели за круглым столом.

Мама – красавица, голубоглазая блондинка, – мой новый папа, его отец и мать и бабушка. Я, как всегда, сидела на коленях у бабушки. К этому времени мой старший братик Валерик умер от воспаления лёгких.

Бабушка обратилась с просьбой ко всем: отдать меня ей на воспитание.

Совет решил полюбовно, что так будет лучше для всех. И так в два года я оказалась у бабушки. А мнение малолетки? Моего мнения никто не спрашивал. Я стала жить-поживать в маленьком домике.

Как вы уже знаете, отца моего убили. Велось следствие, но результатов не дало.

Бабушка знала убийцу отца, ей сарафанное радио сообщило. Можете представить. Женщина, побитая мужем. Она однажды с воплями выскочила из дома:

«Ты Погодина убил, а теперь меня хочешь убить!»

Слово не воробей: вылетит – не поймаешь. Бабушке тут же всё донесли.

И она без суда и следствия стала преследовать этого мужчину. Выслеживать и устраивать скандалы. Вот под эту раздачу я и попала. Мне было года два-три, но я помню один слишком яркий эпизод. Я помню бабушку в белом платочке, с белой сумкой и со мной. Отчётливо помню угол дома, открытое окно парикмахерской.

У распахнутого окна сидел мужчина, и бабушка начала кричать.

О чём она голосила, я не знаю. Она в полный голос кричит, я громко реву.

Кругом толпа людей. Так повторялось несколько раз, с той только разницей, что происходило в разных местах. Это были мои первые осознанные страхи.

Говорят, что эта семья вскоре уехала.

С тех пор я никогда не слышала от бабушки ни криков, ни ссор с соседями, ни тем более со мной. Высокая, худощавая, в неизменном белом платочке, бабушка всегда была тиха, спокойна, словно все эмоции она выплеснула на углу у парикмахерской.

Она мне до семи лет пела колыбельные. Вспоминая колыбельные песни, я сразу вспоминаю морщинки грусти возле её глаз, тёплые руки.

– Луна споёт нам песенку, давай послушаем, – ласково говорила бабушка.

Тихим нежным голосом она запевала.

«Баю-баю-баиньки,

Я скатаю валенки,

Я скатаю валенки,

Небольшие, маленьки –

Люсеньке по ножке,

Бегать по дорожке».

Я частенько спрашивала: «Нам сегодня звездочки будут петь или луна?»

Она отвечала, что сегодня звёздочки.

«Баю-баюшки-баю,

Века долгого сулю,

Века долгого,

Да росту полного».

А «буку» мы вместе прогоняли на сарай. Я долго верила, что вместе с бабушкой для меня поют луна и звёздочки.

Бабушка заложила во мне доброе отношение к миру, любовь к окружающему. А ещё научила быть благодарной этому миру. Без назидания и морали.

Просто она часто повторяла:

– Благодарю, силы небесные.

Хорошо живём. Всё есть.

Крыша над головой, еда и одежда.

Благодарю тебя, Господи.

Я пишу эти строки, и по щекам моим текут слёзы, но это слёзы воспоминания и благодарности.

Глава 2. Почему стул называется стулом?

Первый класс. В садик я не ходила, а мир детей постигала на улице. Росла самостоятельным ребёнком. До школы я гуляла где хотела, как вздумается. Но все мои хотелки были обыкновенные: другая улица, школьная площадка (школа через дорогу от дома). Ключей на шее не носила. Зачем? Бабушка всегда дома.

Любимая моя игра была с пупсиком (маленькая куколка), конечно, девочка.

Пупсик жил весело. Его постоянно тискали, укладывали, перекладывали. Пупсик –

мой друг. Ему доверялись самые потаённые секреты. В ванночке он купался по несколько раз в день, в кроватке спал. Мой пупсик – первая модница. Платья мы куклам шили сами

(вот где развивалось воображение и талант). Я беру очередной лоскуток материала. Кручу. Верчу. Прикидываю. Ура! Вариант найден. Лоскуток перегибаю, кружочек по центру вырезаю. Новое платье готово. Ах! Нет, нужен ещё поясок. Плетём из ниточек косичку, и поясок готов. Сегодня у нас выход в люди, пупсик будет сверкать новыми нарядами. Мы пупсиков носили друг к другу, играли, общались.

Приближался конец августа. Мы всё реже играли в куклы. Старшие дети только и говорили о школе, играли в школу. Мне доставалась роль послушной ученицы.

Школьники меня просвещают: «Завтра надо идти записываться в первый класс».

День этот выпал на воскресенье. Солнышко светит и зовёт: «Вставай. Вставай. Пора».

С беспокойством вскакиваю с постели. Опоздали записаться в школу. Бегаю по комнате, вокруг дома. Никого. А надо сказать, по воскресеньям бабушка ходила на рынок

покупать молоко, сметану, творог на неделю. Я, конечно, об этом забыла.

«Где бабушка? – думаю я. – В школу, наверное, пошла, а ведь договаривались вместе идти. Побегу записываться».

Помню как сейчас, один класс расположен прямо по лестнице, другой направо.

Кругом красивые дети, в белых бантиках и в весёлых башмачках стоят вместе с озабоченными родителями. Бабушки нет.

На дверях класса большими буквами написано: «1 «А» класс».

Стоит шум, гам. Многие склонились к учителю. И я змейкой пролезла между взрослыми.

Учительница смеётся и говорит:

– Как фамилия, девочка?

О! Ужас! Самый трудный и непонятный для меня вопрос. Мне бабушка всегда говорила: «Твоя фамилия Погодина». А многие на улице восклицали: «А, Коптелова идёт».

Пойди тут разберись?

– Погодина или Коптелова (мамина новая фамилия), – испуганно отвечаю.

Учительница странно посмотрела на меня, но в журнале поискала.

– Деточка, тебя в списках нет. Сходи в соседний класс, узнай там.

Я пошла в соседний класс и вновь змейкой пробралась и оказалась возле учительского стола. Учительница мне не понравилась. Старенькая, худенькая, в очках, на Бабу-ягу похожая. Я её не знала, но уже боялась. И очень обрадовалась, когда та сказала:

– Девочка, тебя в списках нет.

Вернулась к первой учительнице и заявила:

– Я хочу учиться у вас.

Анна Михайловна (так звали учительницу) стала меня расспрашивать: где я живу, сколько мне лет, кто мои родители. Тут я вконец запуталась. Родители там, а я здесь у бабушки, живу через дорогу от школы. В этот момент появляется моя бабушка. Объяснила. Растолковала. Записали временно в первый класс.

Учительница, смеясь спросила:

– Она у вас всегда такая?

– Какая?

– Самостоятельная.

Бабушка ласково посмотрела на меня, вздохнула и тихо сказала:

– Всегда.

Мы возвращались домой рука в руке, она мне говорит:

– Я горжусь тобой.

Через пару дней выяснилось, что я в списках в другой школе, по месту жительства мамы. Но меня оставили в моем 1 «А» классе.

Это моя первая маленькая победа. Училась в той школе, где хотела. Я и сейчас горжусь тем, как записывалась в первый класс.

Почему стул называется стулом? Все дети любят первых учителей или хотя бы помнят. Моя незабываемая первая учительница – Анна Михайловна Хлебникова. Добрейшей души человек.

Она в школу шла мимо моего дома. Именно в это место бежали встречать её восторженные детишки, т. е. мы.

Дрались, кому баул нести с нашими тетрадками… Ох! А там у кого пятёрки, а у кого и двойки.

У меня было искрящееся воображение, и я искала ответы на непонятные мысли.

Я задавала вопросы, на которые не в состоянии была ответить моя мудрая учительница, ибо её ответы меня не устраивали. Мучила бедную учительницу и действовала ей на нервы.

В первом классе меня очень интересовала тайная жизнь слов. Мне трудно было сформулировать свой вопрос, и я задавала его просто:

– Почему два – это два?

Отчётливо помню глаза учительницы и её поджатые губы. Она терпеливо мне объясняла и наглядно показывала на карандашах:

– Один карандаш, к нему добавляем ещё один карандаш – будет два. Понятно?

– Да, – отвечаю, – но почему два – это два?

Учительница вздыхала. И всех выручала трель звонка на урок. А я оставалась при своих.

Шло время. Вопросы меня не отпускали, и я снова возле учительского стола:

– Вы объясните, почему стол называется столом, а стул стулом?

Сегодня я знаю простой ответ на мои вопросы. Надо было ответить: «Так давно договорились люди». Филолог бы сказал, что меня интересовала этимология слова.

Очень сложный термин, оставим его филологам.

Тайна слов занимает меня и по сей день. Иногда мне снятся красивые слова: галаксон, адино. Я не знаю ни происхождения, ни значения, ни смысла этих слов.

Мы живём в удивительное время. На наших глазах возникает множество общепринятых новых слов. Без словаря, компьютера просто не разобраться.

Творческая натура. Я выросла в атмосфере любви. Мой детский мир наполнен смехом и радостью. Были ли грустные дни? Конечно, были, но их не помню. Детство – время талантов. Хочется попробовать на вкус и то, и другое. Промучившись со значениями слов, я увлеклась театром. Надо сказать, я была самостоятельным ребёнком. В учёбе мне никто не помогал, в моих идеях тоже. Одним словом, человек дела.

Марк Твена я не читала в третьем классе, но следовала его завету:

«Секрет успеха – начать».

Придумала – сделала. В 3-м классе я поставила сценку «Глухая барыня». С простенькой идеей: бедной служанке живётся плохо, барыне хорошо. Была и сценаристом, и режиссёром, и артисткой. Мне нравились репетиции: крики, шум, смех. Творческая атмосфера захватывала, поглощала. Порой не хотелось расходиться по домам.

А волнение и биение сердца перед выступлением? Такое не забывается.

Барыня из меня получилась великолепная. Выступали мы то ли на школьном смотре, то ли на празднике. Помню много детских глаз и глаза учителей. Я дарила улыбки моим школьным друзьям. Они мне отвечали громкими аплодисментами.

Я была замечена. Это мой второй успех.

Впереди будет много публичных выступлений, волнений и радостей. Но первое выступление будет как место силы, где можно отдохнуть, улыбнуться и зарядиться энергией. А пока друзья окружали меня повсюду на улице, в школе. Но самыми верными оставались три звезды. Их отлично видно из окна моего дома, они в ночном небе смеялись, мерцали и подмигивали мне. Не знала я, как их зовут, но доверяла самые тайные, самые сокровенные секреты. Сегодня мне известны названия трёх прекрасных звёзд. Альнитак, Альнилам, Минтака. Но не имею возможности видеть их по ночам.

Пропорции. Жизнь в больнице. Здоровье! Здоровье! Здоровье превыше всего! Врачи бабушке советовали: «За здоровьем малышки надо следить, слабенькая она у вас». И добрая бабушка следовала мудрым советам. Ежегодно, в начальной школе я проводила по месяцу в больнице, почему-то всегда зимой. В детские годы не помню себя плачущей.

Воспринимала мир с радостью, с распахнутой душой. Принимала его таким, каким он меня встречал. Школа – значит школа, больница – значит больница.

От больницы остались в памяти только гадкие и горькие порошки, учебники – мои друзья – да детские книжки. Я отчетливо помню сладкий насыщенный морозный воздух

после душных помещений больницы. И по сей день в феврале ощущаю особый аромат, исходящий из земли. Радостно восклицаю: «Весна идёт!»

С больницей у меня связана одна маленькая школьная история. В четвёртом классе в школе изучали пропорции, а я у себя на больничной койке изучала их по учебнику.

(К удивлению узнала: пропорции сейчас учат в шестом классе.)

Если бы история не имела продолжения, я бы могла о ней и забыть. Читаю параграф первый раз и ничего не понимаю, позднее читаю второй раз, на третий раз я взяла ручку и медленно стала читать и писать. И разобралась. Поняла!

Я находилась в состоянии счастья (сейчас бы сказали – эйфории). Счастье коснулось меня своим крылом. Возможно, именно тогда у меня зародилось чувство, что знать и понимать – это две разные вещи. Можно долго-долго знать и только однажды воскликнуть:

«Поняла! Я поняла!»

Но вернемся к пропорциям. К прямым и обратным. Меня выписали из больницы, я шла рука в руке с бабушкой. С упоением наслаждалась и дышала сладким воздухом.

В школе сразу попала на контрольную по пропорциям. На следующий день на уроке Анна Михайловна смотрела на меня новыми, незнакомыми глазами. Взгляд затяжной, в нем смешалось удивление, любопытство и тепло. Я единственная из класса написала контрольную на пять.

Сейчас я понимаю – это маленькие точки роста.

При воспоминаниях приходится часто говорить о глазах и губах. В моих воспоминаниях перед внутренним взором проходят только глаза и губы. Чаще глаза.

И они предстают живыми, как были, когда-то тогда. Я, словно с ними разговариваю.

Лесной воздух. Мы бредём по тёмной, снежной аллее, чуть освещённой дальним фонарём. Нас немного: человек шесть или десять. Везде виднелись такие же маленькие группы. С нами один взрослый. Вековые сосны медленно качаются. Иногда с веток осыпается пушистый снег. Это обязательная вечерняя прогулка в детском санатории.

В начальной школе я ежегодно ездила в санаторий. Мы слушаем очередную историю про шпионов. Я мало что запомнила, но в конкретный момент переживала за героя и жила его проблемами как понимала. Я любила и ждала вечерние уличные прогулки.

В санатории не было телевизора, но возле столовой на высоком столбе висел громкоговоритель, по нему делали объявления или играла музыка. Однажды утром, часов в десять, поднялся шум, вопли, крики. Наша учительница выскочила в коридор, узнать, что случилось. Вернулась и взволнованно говорит: «Дети, одеваемся и идём к столовой. Человек в космосе». Мы стояли с поднятыми головками и заворожённо смотрели вверх, словно перед нами был не громкоговоритель, а космический корабль. Возле столба была абсолютная тишина. Все слушали. Кто-то из старших школьников восхищенно закричал: «Этого не может быть!».

В весенний день, ещё по-зимнему морозный, все хотели выговориться, поделиться своим восторгом и радостью. Отовсюду неслось «Гагарин», «Гагарин».

Под скрип сосен-великанов мы засыпали и просыпались с этим словом.