Как приручить лису (и превратить в собаку)

Он объяснил, что давно уже увлечен проблемой одомашнивания, и в особенности загадкой, отчего прирученные животные, в отличие от их диких предков, способны приносить потомство чаще, чем один раз в год. Если бы лис удалось приручить, они тоже могли бы размножаться чаще, а это выгодно для звероводов. Это был не только честный ответ, но и хорошее прикрытие для Нины и ее сотрудников. На вопрос о том, чем они занимаются, они могли бы сказать, что изучают поведение и физиологию лис, чтобы добиться улучшения качества меха и увеличить приплод. Все это попадало под определение допустимых, с точки зрения лысенковцев, занятий, и начальству нечего было бы возразить.

Больше он ничего рассказывать не стал, чтобы не подвергать Нину риску. Правда заключалась в том, что в случае успеха эксперимент мог дать ответы на множество важных вопросов, касающихся одомашнивания видов. Чем дольше Беляев размышлял над тем, что известно биологам о доместикации животных, тем больше его занимали эти загадки, а решить их было можно только опытным путем, в ходе задуманного им эксперимента. Как еще получить ответ на вопрос о начале одомашнивания? Письменных источников, повествующих о ранней стадии доместикации, не существует. Конечно, биологи знали об ископаемых остатках волков с характерными признаками собак, как и об остатках одомашненных в древности лошадей, но эти находки ничего не говорили о том, как начался процесс приручения. И даже если когда-нибудь отыщутся ископаемые находки, которые покажут физиологические изменения в организме прирученных животных, это не объяснит нам, как и почему они произошли.

Оставалось немало и других нераскрытых тайн. Например, почему из миллионов видов животных, населяющих нашу планету, люди приручили только ничтожную часть. Среди одомашненных видов преобладают млекопитающие, также были доместицированы несколько видов птиц и рыб, а еще насекомые – шелковичный червь и медоносная пчела. Второй вопрос: почему так сходны изменения, произошедшие у разных форм после одомашнивания? Еще Дарвин, один из интеллектуальных кумиров Дмитрия, заметил, что окрас шерсти или шкуры у большинства одомашненных видов отличается появлением новых элементов – разноцветных пятен, точек, крапин и других подобных фигур. Далее, у многих домашних животных в течение всей жизни сохраняются признаки, характерные для молодых особей, в то время как у их диких сородичей эти черты (их называют неотеническими признаками) утрачиваются при взрослении. Все эти отвислые уши, хвосты колечком, щенячьи морды, благодаря которым детеныши многих видов нам так симпатичны. Почему именно эти черты были отобраны селекционерами? Фермеры не получают никакой выгоды от черно-белой раскраски коровьих шкур. И зачем свиноводам заботиться о том, чтобы их хрюшки имели закрученные хвосты?

А может быть, эти морфологические изменения возникли не в ходе искусственного отбора, применявшегося людьми при разведении животных, а вследствие отбора естественного? В конце концов, естественный отбор продолжает свое действие даже после одомашнивания, хотя и с меньшей интенсивностью, чем в природных условиях. Дикие звери обзавелись всевозможными пятнами и полосами на поверхности тела, чтобы те играли роль камуфляжа. Но если у домашних животных пятна и крапины перестали выполнять эту функцию, почему тогда отбор способствует их сохранению?

Еще одна общая черта доместицированных видов касается их размножения. У всех диких млекопитающих имеется определенное временнóе «окно» для спаривания, и оно открывается только раз в год. У некоторых видов это «окно» совсем узкое, всего несколько дней, у других может быть открыто несколько недель или даже месяцев. Волки, к примеру, спариваются с января по март, а лисицы – с января до конца февраля. Этот сезон соответствует оптимальным условиям для выживания: щенки рождаются в тот момент, когда и температура, и количество света, и обеспеченность пищей облегчают вхождение в этот мир. А вот домашние животные, напротив, могут спариваться в любое время года, и у большинства видов это происходит неоднократно. Почему одомашнивание вызвало такие глубокие перемены в биологии размножения животных?

Беляев считал, что ответ на все интригующие вопросы о доместикации как-то связан с самой существенной, решающей характеристикой всех одомашненных животных – их прирученностью. По его мнению, процесс одомашнивания направлялся тем, что наши предки отбирали животных по единственному, но ключевому признаку – пониженной агрессивности и боязливости по отношению к человеку в сравнении с типичным для данного вида поведением. Эта предрасположенность к приручению виделась Беляеву необходимым условием для дальнейшей работы с животными, то есть их селекции для получения других желаемых качеств. Людям требовалось, чтобы их коровы, лошади, козы, овцы, свиньи, собаки и кошки были спокойными и послушными вне зависимости от того, что от них предполагалось получить – молоко, мясо, защиту или просто хорошую компанию. Человеку вовсе не улыбалось быть растоптанным собственной пищей или искалеченным своими же защитниками.

Беляев объяснял Нине, что из множества лис и куньих, с которыми ему приходилось иметь дело на зверофермах, большинство зверей или проявляли агрессию, или же нервничали и боялись людей. И лишь очень немногие животные оставались спокойными в присутствии человека. Их не отбирали по этому признаку, но именно он был одним из естественных вариантов популяционной изменчивости в поведении. Это, рассуждал Беляев, должно быть верно и по отношению к предкам всех домашних животных. В процессе эволюции, с течением времени, прошедшего с тех пор, как наши пращуры начали разводить их и отбирать по признаку послушности человеку, эти животные становились все более и более доверчивыми. Теперь уже не агрессивное поведение или боязнь людей, а, наоборот, доверие к человеку давало селективное преимущество. Те животные, что жили в тесном контакте с человеком, получали доступ к надежному источнику пищи и были лучше защищены от врагов. Беляев не знал пока, как именно отбор на послушность мог вызвать все генетические изменения, произошедшие с животными, но надеялся рано или поздно получить ответ в ходе задуманного эксперимента.

Нина слушала его, не упуская ни слова. На ее ферме тоже встречались такие лисы, правда очень редко, которые оставались спокойными, когда она приближалась к ним. Новая теория увлекла Нину. Беляев объяснил, что требовалось от нее и ее сотрудников. Каждый год, в конце января, когда наступает сезон размножения, им предстояло отбирать самых спокойных лис и скрещивать их друг с другом. Затем, когда лисы дадут приплод, выбирать самых спокойных щенков и составлять из них пары для дальнейшего размножения. Различия в поведении между лисами разных поколений могут быть ничтожными, предупредил Беляев, вероятно даже незаметными на первый взгляд, так что придется приложить всю сноровку при отборе животных. Но именно такой метод, возможно, даст нам ручных лис, что станет первым шагом к одомашниванию.

Дмитрий предложил Нине и ее сотрудникам научиться оценивать спокойствие лисиц, внимательно наблюдая за тем, как звери реагируют на их приближение к клеткам или взмахи руками. Также можно попробовать просунуть прочную палку сквозь решетку вольера и посмотреть, станет ли лиса атаковать ее. Но он доверял мнению Нины и не стал настаивать именно на этих приемах. Нина, в свою очередь, поверила, что новую идею надо реализовать на практике.

Беляев понимал, что должен предупредить Нину о возможном риске. Зная, что она прекрасно осознает, сколь опасен может быть генетический эксперимент в эпоху Лысенко, Дмитрий настаивал, чтобы Нина еще раз все взвесила, прежде чем согласиться. Он сказал ей, что лучше всего даже не упоминать о такой работе за пределами коллектива, а на любые вопросы о том, что они делают, отвечать, что цель эксперимента – повышение качества меха и плодовитости чернобурок. Не колеблясь Нина сказала, что готова помочь ему. Она и ее сотрудники немедленно приступят к делу.

СОГЛАСИЕ НИНЫ МНОГО ЗНАЧИЛО для Беляева. Если его гипотеза верна, то, начав такое важное исследование, можно было бы добиться ошеломляющих результатов. Он видел свою миссию и в том, чтобы продолжить традицию проведения в СССР прорывных генетических исследований. Дмитрий считал, что он и ученые его поколения должны вдохнуть в эту традицию новую жизнь, а что для этого может быть полезнее, чем проведение задуманного им эксперимента? Нельзя позволить Лысенко и его приспешникам и дальше блокировать любую серьезную работу в области генетики.

Это было время, когда ученые на Западе вплотную подошли к расшифровке генетического кода. Вскоре они выяснят, из чего состоят гены и как информация передается от генов клеткам, что обусловливает почти все процессы развития животных и их повседневную жизнь. Советские генетики тоже должны участвовать в этой научной революции. Настало время заложить основы новых исследований, ради которых старший брат Беляева и другие ученые-герои пожертвовали карьерой, а некоторые и жизнью.

Изучая одомашнивание, Дмитрий особенно вдохновлялся примером Николая Ивановича Вавилова, одного из исследователей, отдавших жизнь за генетику. Благодаря Вавилову наше понимание процесса доместикации растений продвинулось далеко вперед. Один из самых выдающихся ботаников-путешественников, он собирал коллекцию семян зерновых культур – важнейшего источника пищи и в России, и во всем мире. Вавилов побывал в 64 странах. При его жизни в России трижды случался страшный голод, погубивший миллионы людей, и Вавилов посвятил свою жизнь решению проблемы повышения урожаев на родине. Начав собирать коллекцию семян в 1916 г., он задал высочайшие стандарты исследовательского мастерства и настойчивости, которым Дмитрий надеялся следовать. В самом начале научного пути Вавилова постигло страшное несчастье, угрожавшее перечеркнуть его дальнейшую карьеру. Во время Первой мировой войны корабль, на котором он возвращался из Англии, где проводил исследования совместно с генетиками мирового уровня, подорвался на немецкой мине и затонул. Драгоценная коллекция образцов культурных растений, которую Вавилов рассчитывал использовать в дальнейшей работе, погибла.

Вавилов не сломался и начал новую серию изысканий по поиску устойчивых к заболеваниям разновидностей зерновых. Со временем он собрал коллекцию культурных растений, привезенных со всех концов света. Ради этого ученый проникал в самые отдаленные уголки тропического леса, исследовал полупустыни и поднимался в горы, отыскивая места происхождения сельскохозяйственных культур^[2]. Рассказывают, что Вавилов спал всего четыре часа в сутки, а свободное время использовал для написания книг и более 350 статей, а также для изучения доброй дюжины языков. Он хотел лично беседовать с местными земледельцами и узнавать из первых уст все, что те знали об изучаемых им растениях.

О приключениях Вавилова во время его странствий ходили легенды. Первым стало путешествие в Иран и Афганистан, затем последовали поездки в Канаду и Соединенные Штаты в 1921 г., в Эритрею, Египет, Кипр, Крит и Йемен в 1926 г. В 1929 г. ученый отправился в Китай^[3]. Во время первой же экспедиции Вавилова арестовали на ирано-советской границе по подозрению в шпионаже (в его багаже нашлось несколько немецких учебников). В горах Памира в Центральной Азии его бросил проводник, он лишился своего каравана и вдобавок подвергся нападению разбойников. Близ афганской границы, перескакивая с вагона на вагон, Вавилов упал и только чудом не угодил под колеса движущегося поезда. Странствуя по Сирии, он заразился одновременно тифом и малярией, но выжил. Один из биографов так описывал его нечеловеческую энергию: «За шесть недель он ни разу не снимал верхней одежды. Днем передвигался и собирал коллекцию, ночи проводил на полу какой-нибудь туземной хижины. Страдая всю поездку от дизентерии, он привез домой несколько тысяч экземпляров растений»^[4]. Действительно, Вавилов собрал больше растений, чем любой исследователь в истории. Также он основал сотни полевых станций, чтобы другие могли продолжить его работу. Его огромная коллекция дала возможность очертить восемь мировых центров происхождения культурных растений, располагавшихся в Юго-Западной и Юго-Восточной Азии, Средиземноморье, Эфиопии (Абиссинии), мексикано-перуанском регионе, на архипелаге Чилоэ (у берегов Чили), на границе Бразилии и Парагвая, а также на островах Индонезии.

В 1920-х гг. Вавилов симпатизировал Лысенко, который прославился тогда на всю страну как молодой агроном, работающий над повышением урожайности зерновых. Ведь и для Вавилова эта задача была важнейшей. Он настолько поверил в Лысенко и значимость его работ по селекции растений, что номинировал в академики Украинской академии наук. По трагическому стечению обстоятельств именно обещания Лысенко повысить урожайность зерновых привлекли к нему внимание Сталина. История восхождения Лысенко к вершинам власти в советской науке достойна пера автора «Бориса Годунова», столь любимого Дмитрием Беляевым.

Все началось в середине 1920-х гг., когда по инициативе Коммунистической партии на руководящих научных постах оказалось немало плохо образованных людей из пролетарской среды. Это была часть плана по стиранию классовых границ, которые за долгие века пролегли между обеспеченными слоями и простыми рабочими и крестьянами. Нужно было возвысить «человека из низов», и Лысенко, происходивший из семьи украинских крестьян, идеально подходил на эту роль^[5]. Овладев грамотой в 13 лет, он не имел университетского образования, учился лишь в садоводческом училище и заочно в сельскохозяйственном институте^[6]. Его образование в области селекции растений ограничивалось курсами по возделыванию сахарной свеклы^[7]. В 1925 г. он стал рядовым сотрудником на селекционной станции в Гяндже (Азербайджан), где работал с бобовыми культурами. Корреспондент газеты «Правда»^[8] был так очарован Лысенко, что опубликовал хвалебную статью о том, как удивительный ученый из крестьян получает рекордные урожаи гороха и как его методы могут спасти страну от голода^[9]. В этой бравурной статье сообщалось, что «у босоногого профессора Лысенко теперь есть последователи… приезжают светила агрономии… признательно жмут ему руку»^[10]. Все это было чистой выдумкой, но тем не менее привлекло к Лысенко внимание целой страны, не исключая и самого Сталина.

По словам Лысенко, он провел серию экспериментов, в которых зерновые культуры, в том числе пшеница и ячмень, давали невероятные урожаи при неблагоприятных погодных условиях, если их семена перед высаживанием погружались в ледяную воду. В какие-то несколько лет такой прием, уверял Лысенко, способен удвоить урожаи в Советском Союзе. По правде говоря, никаких серьезных опытов по увеличению урожайности Лысенко не проводил, а просто фабриковал нужные ему «данные».

Заручившись поддержкой Сталина, он начал крестовый поход по дискредитации исследований в области генетики, чтобы генетическая теория эволюции не помогла обнаружить его мошенничество. Генетики, и западные и советские, обвинялись в предательстве, к немалому удовольствию Сталина. Когда в 1935 г. в Кремле состоялся съезд ударников сельского хозяйства, Лысенко произнес на нем зажигательную речь, в которой заклеймил генетиков как «саботажников». Когда он кончил говорить, Сталин поднялся с кресла и воскликнул: «Браво, товарищ Лысенко, браво!»^[11]

Вавилов, который сперва тоже обманулся в Лысенко, понемногу стал сомневаться в его утверждениях. Проанализировав его выводы, он поручил одному ученому^[12] воспроизвести опыты Лысенко и проверить, можно ли повторить полученный результат. В ходе серии опытов, проводившихся с 1931 по 1935 г., все заявления Лысенко были опровергнуты^[13]. Убедившись в обмане, Вавилов превратился в его бесстрашного противника. В наказание сталинский ЦК партии запретил ученому выезжать за рубеж, а сам он был публично ошельмован в рупоре правительства – газете «Правда». Лысенко предупредил Вавилова и его ученика, что «когда данные некоторых опытных станций… были полностью сметены… то вместе с такими данными сметались с поля научной деятельности и те, кто не желал понять особенность таких неверных данных и упорно на них настаивал»^[14]. Не испугавшись, Вавилов продолжал борьбу против Лысенко. В 1939 г., выступая на конференции во Всесоюзном институте растениеводства, он заявил: «Пойдем на костер, будем гореть, но от своих убеждений не откажемся»^[15]. Вскоре после этого, в 1940 г., во время поездки по Украине Вавилова арестовали четыре человека в черных пальто. Его поместили в московскую тюрьму. Через три года ученого, собравшего 250 000 образцов культурных растений, не раз глядевшего в глаза смерти и упорно боровшегося с неурожаями в стране, уморили голодом в заключении.

Дмитрий жадно читал его работы, восхищаясь не только масштабом научных достижений, но и яростной защитой генетики. Он надеялся, что, реализуя своей проект по изучению доместикации, сможет повторить вавиловский пример научного новаторства и стойкости духа и что сам Вавилов искренне поддержал бы его начинание. Старший брат Дмитрия Николай Беляев, судьба которого, по вине Лысенко, сложилась трагически, тоже несомненно стал бы горячим сторонником этого замысла. Революционные события 1917 г. принесли семье Беляевых множество испытаний, но эти люди никогда не отказывались от своих убеждений.

Отец братьев Беляевых Константин был приходским священником в большом селе Протасове, расположенном в четырех часах езды на юг от Москвы. По рассказам современников, прихожане его почитали. Но у новой власти было другое мнение на этот счет. Вскоре после революции 1917 г. правительство взяло курс на построение атеистического государства. Начались гонения на религию, конфискация церковных ценностей и преследование верующих. Священник Константин Беляев неоднократно попадал в тюрьму. В 1927 г. нападки на духовенство так обострились, что родители стали бояться за безопасность десятилетнего Дмитрия. Его увезли из Протасова в Москву, к Николаю, который был старше брата на 18 лет и уже обзавелся семьей. По счастью, Николай поступил в Московский университет до начала антирелигиозной кампании, ведь позже он как сын священника был бы лишен такого права. Его специализацией стала новая отрасль науки – генетика, а объектом исследования – чешуекрылые. Дмитрий боготворил своего брата и помогал ему каталогизировать экземпляры бабочек, когда Николай приходил домой с учебы. Николай объяснял, каким образом эти эфемерные создания могут помочь генетикам разгадать такое чудесное явление, как метаморфоз насекомых. Когда Дмитрий переехал к нему, Николай Беляев проводил исследования в Институте экспериментальной биологии Н. К. Кольцова^[16], работая в лаборатории Сергея Четверикова, одного из самых уважаемых и известных генетиков в стране. Из этой лаборатории вышло немало первоклассных российских ученых, а Николай был протеже Четверикова. Многие коллеги видели в нем лидера нового поколения русских генетиков. По средам в лаборатории Четверикова проводились совместные чаепития и обсуждались самые горячие научные новости. Николай частенько брал с собой и Дмитрия. Младший брат сидел в уголке, зачарованно слушая невероятно страстные дискуссии, которые нередко срывались на крик. Недаром Дмитрий впоследствии называл эти встречи «совместным оранием»^[17].

Репутация Николая Беляева росла, и в 1928 г. ему было предложено место сотрудника в Среднеазиатском институте шелководства в Ташкенте, куда он и отправился изучать генетику шелковичного червя. Это было важное назначение, ведь любое усовершенствование в производстве шелка могло принести большую пользу экономике страны. Дмитрий хотел пойти по стопам брата и мечтал об академической карьере, но ему пришлось остаться в Москве, в семье старшей сестры Ольги. С двумя детьми на руках семья едва сводила концы с концами, так что Дмитрий был вынужден поступить в семилетнее техническое училище, где обучали специальности электрика^[18]. Он все еще надеялся получить университетское образование и, когда ему исполнилось 17 лет, подал документы в МГУ. Результат был обескураживающим: «поповских детей» в университет больше не брали. Дмитрию пришлось поступить в Сельскохозяйственную академию в городе Иваново. Там он по крайней мере мог изучать биологию, к тому же академию нередко посещали первоклассные ученые, выступавшие с лекциями о новейших достижениях в области генетики.

Зимой 1937 г. в семействе Беляевых узнали, что Николай исчез. Добившись прекрасных результатов в области генетики шелковичного червя, он был назначен директором Государственного исследовательского института в Тбилиси. Осенью 1937 г. Николай поехал в Москву, где его предупредили о том, что в Грузии начались аресты генетиков. Невзирая на опасность, он вернулся к жене и 12-летнему сыну… Лишь много лет спустя родственники узнали, что произошло. Вскоре после возвращения в Тбилиси были арестованы Николай и его супруга, а 10 ноября того же года Николай Беляев был расстрелян^[19]. Мать Николая много лет пыталась отыскать его жену и наконец выяснила, что ее заключили в тюрьму недалеко от Бийска, но не могла ни отправить туда письмо, ни узнать что-нибудь о судьбе внука.

Арест и смерть брата подстегнули решимость Дмитрия отмежеваться от Лысенко, но он понимал, что действовать надо крайне осторожно. Когда Беляев учился на последнем курсе, один из его профессоров стал заведовать отделом в Центральной научно-исследовательской лаборатории пушного звероводства в Москве. В 1939 г. он пригласил Дмитрия, тогда уже дипломированного специалиста, на должность старшего лаборанта, которому предстояло заниматься выведением ценных серебристо-черных лис, мех которых шел на экспорт. Однако прошло совсем немного времени, и началась война. За четыре года, проведенных на фронте, Дмитрий был не раз ранен. Он показал себя таким отличным офицером, что после окончания войны армейское начальство не хотело его демобилизовывать. Но Министерство внешней торговли считало его работу по разведению лис настолько важной, что Дмитрий все же вернулся в свою лабораторию, заняв должность заведующего отделом селекции и разведения. Ему удалось быстро завоевать репутацию блестящего селекционера. Наконец Дмитрий почувствовал, что в силах теперь открыто выступать против Лысенко, что он и делал с присущей ему энергией.

В июле 1948 г. Лысенко получил от советского правительства полномочия полностью определять всю политику властей по отношению к биологии^[20]. Был утвержден грандиозный план «преобразования природы», ставший частью сталинской программы по борьбе с интеллектуалами и «космополитами». Вскоре, в августе 1948 г., состоялось расширенное заседание (августовская сессия) ВАСХНИЛ – Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина, где Лысенко выступил с докладом «О положении в биологической науке». Многие считают это выступление самой лицемерной и вредоносной речью в истории советской науки. Лысенко снова обрушился на «современную реакционную генетику»^[21], под которой он понимал западную генетику. Когда его полное разнузданной брани выступление было окончено, весь зал поднялся и раздались неистовые аплодисменты…^[22]

Присутствовавшим на сессии генетикам пришлось выступать с покаянными речами и клеймить собственные научные достижения и убеждения. Тех, кто отказался сделать это, исключали из партии и увольняли с работы^[23]. Новости с августовской сессии приводили Дмитрия Беляева в состояние ярости и растерянности. Его жена Светлана вспоминает, как муж подошел к ней, держа в руках номер газеты, где был напечатан очередной отчет о сессии ВАСХНИЛ: «Бледный, суровый, глаза жесткие, страдальческие, в руке газета, вся скрученная в трубку, а руки нервно крутят и крутят газету»^[24]. Коллега запомнил, как он прибежал тогда к Беляеву, а тот в ярости обозвал Лысенко «бандитом от науки». В разговорах с коллегами Дмитрий стал настойчиво обличать зло лысенковщины, мало считаясь с тем, кто перед ним – друг или враг.

Беляев проводил настолько важную селекционную работу, что сам был в относительной безопасности. Но и ему пришлось испытать на себе силу Лысенко. Один московский журнал поместил карикатуру, изображавшую Беляева в виде парашютиста, с призывом к нему «спуститься с небес на землю». Позже группа сторонников Лысенко провела в Москве совещание, где поносилась реакционная генетика, «ведомая Беляевым». Дмитрий явился на это сборище и ответил врагам дерзкой и страстной речью, отстаивая важность продолжения генетических исследований. В результате Беляева отстранили от чтения лекций в Московском пушно-меховом институте, рукописи его статей стали возвращаться из редакций научных журналов. В лаборатории ему вдвое урезали зарплату, разжаловали из заведующего отделом в старшие научные сотрудники, а его подчиненных перевели на другие места работы.

И все же несмотря ни на что Беляев продолжал свои генетические исследования, работая с лисами и норками. То, что он уже узнал, давало надежду на успех эксперимента, который взялась провести Нина Сорокина. Как и надежду на то, что результаты будут получены гораздо быстрее, чем это предсказывала классическая трактовка дарвинизма. У Дмитрия уже появилась догадка о том, почему такие признаки, как обвислые уши, закрученные хвосты, цветные пятна на теле, а также способность размножаться чаще, чем раз в год, возникают независимо – и относительно быстро – в ходе одомашнивания. Но в 1952 г., беседуя с Ниной, он ни словом об этом не обмолвился. Догадка была слишком уж предварительной и слишком противоречила господствующим взглядам на эволюционный процесс, чтобы делиться ею с кем-нибудь.

Дарвин полагал, что эволюционные преобразования обычно происходят в очень неспешном темпе, путем последовательного накопления незначительных усовершенствований. Поэтому для возникновения тех громадных морфологических изменений, которыми отличаются одомашненные животные, потребовалась бы целая вечность.

Однако Беляев заметил, что у клеточных норок, одомашнивание которых началось каких-нибудь 30 лет назад, за столь короткий срок успели произойти серьезные изменения в окрасе меха. В природе шерсть у норок темно-коричневая, но при клеточном содержании у них иногда рождаются детеныши светло-коричневого, серебристо-серого и даже белого окраса. Такие случаи происходили все чаще, что уже нельзя объяснить появлением новых мутаций. Беляев думал, что гены, отвечающие за эти необычные окрасы шерсти, имеются и в геноме диких норок, но до поры до времени остаются неактивными. Он предположил, что «разбудить» эти спящие гены помогли изменения в образе жизни норок, связанные с их содержанием в неволе, а может быть, и давление искусственного отбора, направленного на повышение качества меха.

То же самое и с лисами. Беляев заметил, что белые пятна, которые сначала появлялись на лапах у некоторых из них, а потом исчезли, в последующих поколениях появились снова, но уже на мордах зверей. Кое-кто из генетиков считал, что спящие гены могут время от времени «просыпаться» под влиянием неких факторов, кроме того, их активность может по каким-то причинам меняться, что и приводит к перемещению белых пятен по поверхности тела зверей. Дмитрий думал, что многие морфологические изменения, происходящие в процессе одомашнивания, как раз и определяются подобными изменениями в активности генов. Можно поэтому предположить, что доместикация происходила гораздо более быстрыми темпами, чем предполагает стандартная интерпретация дарвиновской теории.

Беляев надеялся, что его эксперимент с лисицами приведет к таким же быстрым изменениям. Но нельзя было исключать возможность того, что он ошибается и никакого результата получено не будет. Такова наука. Его догадка была слишком заманчивой, чтобы не попытаться ее проверить. Теперь, когда эксперимент уже начат, ему оставалось лишь ждать новостей от Нины.