Яркие огни

Даня

В ту ночь я практически не спал. Но эта бессонница не была той, к какой я уже давно привык. Не было жутких кошмаров, ночных приходов отца, мыслей о безысходном положении…

Нет. Это было другое. Во-первых: разговор с очень хорошей девушкой, длившийся почти до четырёх часов утра. Да, её номер телефона было непросто достать. Хорошо, что староста нашего класса имеет контакты всех учеников, в том числе и новеньких. Сам не знаю, почему мне так сильно захотелось с ней поговорить. Наша случайная встреча на набережной стала для меня приятным сюрпризом. Я был рад встретить Лину, думал, неплохо было бы познакомиться с девочкой вне школьных стен. Она – новенькая, а таким нелегко приходится в новом месте и незнакомом окружении.

Но, оказалось, Лина как-то невольно запала мне в душу. Мы прекрасно поговорили с ней в тот вечер, у нас оказалось достаточно-таки много общего: мы обладали схожим музыкальным вкусом, она, как и я, любила готовить – экспериментировать с разными продуктами, придумывая новые блюда, обожала даже маленькие путешествия и общение с творческими людьми.

Мне с ней было легко и спокойно, казалось, будто я разговаривал со своей родственной душой, и мне не хотелось прекращать наш с ней телефонный разговор, даже когда стрелки часов шагнули далеко за полночь.

Об этом светском приёме, который устраивала семья Лины, я узнал от Дениса. Он позвонил мне накануне поздно вечером и сказал, что понятия не имеет, как ему вести себя в доме Озерцовых. Основной проблемой было присутствие на этом мероприятии семьи Линовских – Дэн боялся, но боялся не столько резкого поведения Ани, сколько нахождения Юры рядом с Линой. Уж он-то знал – парень не так прост, как кажется, и, если девушка действительно поведётся на его уловки, манеры, знаки внимания, то всё это грозит закончиться не очень благоприятно.

Я расспросил её о вечере, узнал, как прошёл приём, из чего сделал вывод, что Дэн так и не объяснился с Линой. Как оказалось, случилось то, чего мы оба боялись – Линовский в её глазах оказался милым парнем, а Денис так и остался самовлюблённым эгоистом. Я не стал давить на девушку и узнавать подробности, поскольку знал, что для неё этот вечер был настоящей пыткой. Я удивился тому, что она терпеть не могла такие приёмы, удивился, как негативно она всё это воспринимала. Возможно, типичность этих мероприятий сыграла свою роль, и засела в сознании Лины, как нечто фальшивое и ненормальное.

Признаться, мне нравилась в ней эта простота. Она жила с богатыми опекунами, имела всё, что душе угодно, но не делила людей на достойных и недостойных. Меня это притягивало, и я смог в очередной раз убедиться, что не просто так эта девчонка повстречалась на моём пути.

Никогда не думал, что к человеку может так тянуть. Такое я ощущал лишь однажды, когда понял, что Лиля Соловьёва целиком и полностью заняла все мои мысли. Но в Лилю я был уже давно влюблён, а с Линой было что-то другое. Мне казалось, будто я разговаривал с собственной душой – схожесть мыслей, мнений, вкусов и каких-то жизненных устоев давали мне уверенность в возможности без страхов открыть для человека свой внутренний мир. Но определённые преграды всё-таки были, и я пока не мог ни с кем ими поделиться, кроме Дениса.

Но мы недолго обсуждали прошедший вечер, мы больше болтали по душам: опять же, наша любимая тема – музыка; делились различными интересными историями из своего детства. Оказалось, будучи маленькой, Лина славилась настоящей шкодницей!

Однажды семилетняя Лина вместе с подругой решила в одной из комнат квартиры Озерцовых организовать настоящую полосу препятствий. Найдя нитки для шитья, девочки перевязали ими всё помещение: обвязали ручки двери и шкафов, обмотали ими всевозможные статуэтки и вазы, зацепились за ножки кресел и дивана, даже обмотали ими одну из штор. Для девочек это была своеобразная игра: нужно было проползти через натянутые нити, желательно, не задев их. Конечно же, чтобы их шорохи не вызвали лишних подозрений у родителей, которые сидели в соседней комнате, они решили закрыть дверь. По классике жанра, конечно же, притихшие девочки вызвали много подозрений у взрослых, а когда дядя Лины открыл дверь комнаты, воздух сотряс грохот фарфоровых ваз, статуэток и декоративных светильников.

Сейчас Лина вспоминала это и смеялась, думая о том, как ей и её подруге вообще смогли простить подобное. Ведь одна из ваз, которая тогда стала жертвой детских игр, имела довольно-таки высокую стоимость.

– А казалась такой тихой, такой милой в школе, – я мечтательно глядел в потолок своей комнаты, лёжа на кровати и прижимая телефон к уху, – а оказывается, ты – тот ещё чертёнок!

– Ой, да брось, Дань! – она рассмеялась. – Зато, мне есть, что вспомнить. Сам-то, наверное, и не такое вытворял в детстве, да?

Я невольно повернул голову и взглянул на фото, которое, по-прежнему спрятанное в старенькую рамочку, стояло на моей прикроватной тумбе. С него на меня смотрели родные глаза, казалось, мои собственные.

– Да, – я грустно улыбнулся, – ты права.

Её голос действовал на меня как-то очень необычно: мне казалось, что, разговаривая с Линой, я чувствовал себя защищённым – защищённым в моральном плане. Я знал, что не услышу в свой адрес неприятных слов, знал, что она не будет меня осуждать за то, что я не принадлежу к той же социальной категории, что и она, знал, что Лине совершенно не интересно, что думают обо мне другие люди – она предпочитала изучать личности самостоятельно, не обращая внимания на чужое мнение.

Я лыбился, как идиот, не переставая слушать её голос. Он был мне приятен, признаюсь, чертовски приятен! Наверное, именно так звучал и мой внутренний голос: он так же отзывался, так же успокаивающе действовал, позволяя мне хоть на мгновенье забыть о привычных проблемах.

Я был полностью расслаблен, чувствовал себя очень спокойно ровно до тех пор, пока не услышал внизу скрип входной двери. Этот звук заставил меня резко перемениться в лице. Отец явился. Мне пришлось прервать разговор с Линой, неуверенно сославшись на то, что у меня завтра дела с утра пораньше. Но, кажется, она не заметила подвоха. Я положил телефон на тумбочку и, схватив футболку со спинки стула, вышел из комнаты.

Я спускался медленно, стараясь не создавать лишнего шума, несмотря на то, что посторонние звуки заполонили собой весь первый этаж. Кряхтение, непонятные бормотания, глухие звуки, будто что-то легко ударялось о стену. Нетрудно было догадаться, что творилось в коридоре, как и то, чем мой выход из комнаты может закончиться.

Я осторожно высунул голову, и в мой нос резко ударил запах сильного перегара. Даже поморщился от неприязни, несмотря на то, что этот «аромат» давно стал практически неотъемлемой частью нашего дома. Казалось, стены давно пропитались им, пол и потолок тоже, а ежедневное проветривание стало тому доказательством – всё было тщетно, ничто не могло избавить когда-то чистый и приятный дом от этого ужаса.

Как я и думал, отец еле стоял на ногах, его шатало из стороны в сторону. Он стоял ко мне спиной, прикладывая огромные усердия, чтобы снять непослушную ветровку. Несколько раз чуть не упал, но смог удержаться. Для меня это была совершенно привычная картина – ничего нового.

Отец, бормоча что-то себе под нос, неуклюже повернулся, бросив верхнюю одежду на пол, и уставился на меня затуманенным взглядом.

– О, сын! – он расплылся в неприятной улыбке. – А ты чего не спишь? Тебе же завтра в школу рано вставать.

– Завтра воскресенье, – недовольно произнёс я. – Вернее, уже сегодня.

– Да? – он непонимающе уставился куда-то на стену.

Я вспомнил, что ещё вчера там висели часы, но утром они просто взяли и упали. Стекло разлетелось по всему коридору, пришлось тщательно пройтись веником и пылесосом по всем углам небольшого помещения.

Отец перевёл пьяный взгляд на меня и осмотрел сверху вниз.

– Я…разбудил тебя?

Я взглянул на себя, поняв, что футболка так и осталась зажатой у меня в руке. Да и чёрт с ней! Сейчас самым главным было уложить отца и ещё не получить за это.

– Есть хочу, – произнёс он, наигранно расправив плечи. – Приготовь мне что-нибудь!

Я уже давно перестал обращать внимание на его приказной тон. Что ж, состряпаю ему что-нибудь по-быстренькому и уложу спать.

Отец неуверенной поступью направился в сторону кухни и неуклюже опустился на стул. Я же встал у плиты и разбил в сковородку несколько яиц. Кухню заполонил аромат.

– Знаешь, Дань, – тихо произнёс он, – ты совершенно не имеешь никакого права меня осуждать. Никакого права!

И тут он резко ударил кулаком о стол. Я от неожиданности чуть не подскочил на месте, учитывая ещё тот факт, что стоял к отцу спиной.

– Ты…, – продолжил он, – ты понятия не имеешь, через что мне пришлось пройти!

Такое ощущение, что только ему одному…

– Твоя мать поступила, как последняя…

– Замолчи! – не выдержал я, хоть, от части, и понимал его обиду.

Отец замолк, но посмотрел на меня, как волк на загнанную в ловушку жертву. Я знал, чем всё это может закончиться, но мне давно было уже всё равно. Я стерплю, как обычно делал это. Переживу. Выдержу. Но не позволю ему распоясываться.

– Что ты только что сказал?! – ярость в его глазах заставила меня задуматься о путях к отступлению.

Я молча выложил яичницу на тарелку и небрежно поставил перед отцом, даже вилки ему не подал. Но он даже не притронулся к ней, сверлил меня опасным пьяным взглядом, а я терпел.

– Повторяю, что ты только что сказал?! – он резко вскочил с места, но шатнулся и повалился на пол вместе со стулом, который задел ногой.

Каким же он мне казался мерзким! И это человек, который в детстве учил меня кататься на велосипеде, который играл со мной, помогал с уроками в первом классе, который всегда укладывал спать, желая каждый раз приятных снов? Нет. Не он. Это уже давно был не он. Из любящего отца и мужа, из образованного и приличного мужчины он превратился в настоящего алкоголика, для которого горячительные напитки стали дороже всего на свете, дороже собственного сына – единственного человека, который не бросил его после случившейся трагедии.

– Ешь и иди спать, – спокойно произнёс я.

Сейчас с ним было совершенно бесполезно разговаривать, не было никакого толку. Завтра он уже забудет о том, как пришёл домой, как сидел на кухне, прожигая меня ненавистным взглядом.

– Ах ты, мерзавец! – он попытался встать, но получилось у него не сразу. – Как ты смеешь со мной так разговаривать, щенок?! Я – твой отец! Ты обязан чтить меня, слушаться и не задавать, – он икнул, – лишних вопросов.

Отец попытался замахнуться на меня, но я успел отскочить в сторону. Он снова упал, но встал резвее, чем до этого. Мне не хотелось даже находиться рядом с ним, настолько он был мне противен…

– Ты такой же, как твоя мамаша! – процедил он, пошатываясь. – Жалкий сопляк! И почему на ЕГО месте не оказался ТЫ?!

Эти слова отдались сильной болью где-то глубоко в душе, и только я мог понять их смысл. Я бы предпочёл оглохнуть, чем услышать эту фразу ещё раз. Казалось, будто кто-то безжалостно проткнул моё сердце и не собирался останавливаться на этом. Злиться на пьяного родителя было бесполезно, но осадок всё равно остался.

– Ешь и иди спать, – процедил я сквозь зубы.

Я не собирался дальше вести этот диалог, поэтому развернулся и направился в сторону лестницы.

– Ах ты, паршивец!

Я слегка обернулся на брошенную отцом фразу, и в этот момент скуловую кость пронзила резкая дикая боль. От неожиданности я отшатнулся, оперившись одной рукой на стену, а другой, касаясь лица. Я не сразу понял, что произошло, сообразил лишь, когда взглянул на ладонь – пальцы были в крови. Я выругался, а потом перевёл взгляд на пол, на котором валялись осколки тарелки и яичницы. Отец запустил в меня своим ужином.

– Не смей мне дерзить! – донеслось до меня.

Я уже хотел было послать его куда подальше, но не стал этого делать. Я быстро преодолел лестницу и зашёл в ванную комнату, заперев за собой дверь. Струйка крови уже достигла моих губ и стремительно направлялась к подбородку. Самое главное, что глаз не был задет. Я коснулся скулы, и та болезненно заныла. Включив кран, я осторожно смыл кровь, чтобы не задеть рану. Разбил всё-таки, но хорошо, что тарелка не прилетела мне по голове, а то было бы хуже. Я обработал скулу, делал это уже «на автомате», заклеил пластырем, но это не скроет синяка, который совсем скоро «украсит» моё лицо.

Я смотрел на себя в зеркало и не понимал, как моя жизнь до такого докатилась. Казалось, что там – в далёком детстве – я существовал в теле другого человека. Я жил жизнью маленького мальчика, который внешне был очень похож на меня, но всё же являлся кем-то другим. Он жил, не зная горя, жил в хорошей семье с любящими родителями. У него были мечты, цели, было к чему стремиться и на кого ровняться. А что сейчас… Остались только отчаявшийся парень, закалённый страшными событиями, и отец-алкоголик, который ничего больше не видел в своей жизни, кроме бутылок.

Я отчаянно заставлял себя успокоиться, старался выровнять дыхание, но внутренняя боль, пытавшаяся вырваться наружу уже ни один год, не давала прийти в себя. Я вцепился пальцами в раковину, борясь с диким желанием разбить кулаком зеркало, вцепился, не чувствуя пульсирующей в скуле боли.

Да пошло оно всё!

Я вышел из ванной комнаты и направился к себе. Натянул джинсы, свежую футболку, наспех набросал в рюкзак немного вещей, схватил фото с тумбы, телефон и направился в коридор. Всё, с меня хватит! Моё терпение кончилось. Ноги моей здесь больше не будет, пока отец находится в доме.

Наспех завязав шнурки на кроссовках, я всё же заглянул на кухню. Отец лежал на столе и храпел. Завтра он даже не вспомнит о том, что запустил в меня тарелку, осколки которой устилали собой весть пол под ногами. Не удивлюсь, если вообще не заметит моего отсутствия дома.

Я схватил ключи, накинул куртку и вышел из дома. На улице было прохладно, даже пар вырывался изо рта. Было темно, но фонари горели достаточно хорошо, чтобы я мог уверенным шагом идти в сторону нашего с ребятами гаража. Посплю сегодня там, а потом…посмотрим. Полнейшая тишина напрягала меня, я вообще не любил, когда наступало такое затишье. Я остановился, открыл рюкзак и достал из внутреннего кармашка наушники, вставил их в разъём телефона и включил первую попавшуюся песню.

Я не знал, что делать дальше, но почти в пять утра мозг категорически отказывался напрягаться и думать над этим вопросом. Я ушёл, не знаю, навсегда ли, но ушёл. И, должен признаться, такого облегчения, как сейчас, я не испытывал уже очень давно.

Я не появлялся в школе до пятницы. Причин было несколько. Во-первых: инцидент с отцом, о котором мне напоминал большой синяк, украшающий моё лицо. С такой физиономией я не мог даже на улицу выйти, а уж тем более появиться в классе. Я прекрасно знал, чем мне грозила эта ситуации. Люди имели представление, что у меня за семья, знали, что отец – алкоголик, знали, что мы еле-еле сводим концы с концами, что я сам подрабатываю, как могу.

Мне семнадцать, до совершеннолетия оставался год, и за это время могло случиться всё, что угодно. На протяжении последних нескольких лет, я был на краю пропасти, и каждый раз боялся сорваться вниз. Моё падение могло перевернуть всю мою жизнь – я мог оказаться в интернате, мог навсегда попрощаться с тем, что мне дорого, мог больше никогда не увидеть друзей и отца, которого уже не раз грозились лишить родительских прав. Мне приходилось постоянно выкручиваться из ситуаций, придумывать что-то, лгать всем, кто заходил слишком далеко, копаясь в мой истории. И с каждым разом мне было всё тяжелее и сложнее бороться с этим.

Раньше у моей семьи был хороший достаток. Отец сам лично оплачивал мне обучение в школе, какое-то время даже занимался финансированием, пока позволяли средства. А после случившейся трагедии и из-за последующего отсутствия денег меня хотели исключить из учебного заведения. Но меня спасла Маргарита Артуровна – директор. Не знаю, каким именно образом, но она сумела перевести меня из статуса «платника» в статус «бюджетника». По сути, я учился как человек, прошедший огромный конкурс, а по факту остался на своём же месте и не платил за это ни копейки. Этой женщине я был очень многим обязан, ведь искренне хотел достойно окончить школу и не упустить возможность получить хорошее образование в будущем.

Вторая причина, по которой я не появлялся в школе почти неделю – сильная простуда. Гараж, в котором мы часто засиживались с ребятами, не отапливался. Видимо, всё ещё холодные ночи дали о себе знать, сыграв с моим здоровьем злую шутку. Сначала я почувствовал слабость, потом сильную головную боль и першение в горле. Чуть позже, когда в гараж пришли друзья, выяснилось, что всё тело ломило от высокой температуры. Ксюша позвонила своей маме (она работала фармацевтом в местной аптеке), спросила, какие лекарства могут помочь. Девушка составила список и вернулась с маленьким набитым пакетиком медикаментов. Стас смог раздобыть где-то электрический чайник, Ромка принёс продукты, которые не требовали особых условий хранения и приготовления, а Денис забрал из дома два обогревателя.

Он сильно злился, когда я рассказал обо всём. Не понимал, почему я не позвонил, когда ушёл из дома, почему вместо того, чтобы прийти к нему, я остался в этом гараже. Денис долго уговаривал меня пожить какое-то время у него, но я даже слушать не стал. Я не хотел доставлять неудобства ему и его семье и, должен признаться, не хотел лишний раз пересекаться с его отцом.

Я видел, что он беспокоился и не понимал многих вещей, но это был мой выбор – осознанный, хоть в какой-то степени и глупый.

В среду мне стало лучше. Температура спала, но боль в горле всё ещё осталась. Вечером меня навестил Дэн, принёс воду и кое-что из еды. Мы поставили чайник и включили обогреватели на всю мощность, чтобы к вечеру помещение хорошо прогрелось, и я не задубел ближе к утру.

– Хочешь ты того или нет, – начал Дэн, отпив глоток горячего чая, – но, если ситуация не разрешиться до конца недели, я силком притащу тебя к себе домой. И плевать, что скажет отец, – в этих его словах послышалась лёгкая горечь.

Я прокашлялся.

– Нет, Дэн, – покачал я головой, – это исключено.

Друг посмотрел на меня таким взглядом, будто готовился придушить. Да, моё упрямство частенько выводило его из себя.

– Врезать бы тебе, конечно, чтобы вся дурь из башки вылетела, – недовольно процедил он. – Подумай о себе хоть раз!

Я лишь улыбнулся, но ничего не стал ему отвечать. А что он должен был услышать? То, что я не собирался чувствовать себя обузой, что вполне мог справиться со своими проблемами самостоятельно? Но, глядя в глаза друга, я видел лишь отрицание – нет, я не мог с ними самостоятельно справиться…

– Кстати, ты так и не рассказал мне о приёме в доме Озерцовых, – произнёс я, после чего откусил кусок от бутерброда. – Могу предположить, что с Линой ты так и не объяснился, да?

Денис помолчал какое-то время, а потом, нервно пригладив ладонью тёмные волосы, посмотрел мне в глаза.

– Не смог, я этого не отрицаю. Но, не потому что испугался, а потому что рядом с ней тёрся Юрка.

Я поперхнулся, услышав эту фразу. Несколько капель чая упали на мою постель.

– Что? – спросил я в перерыве между кашлем. – Он всё-таки разговаривал с ней? Что он хотел от неё?

– Того, чего и всегда, – Дэн как-то странно посмотрел на меня, – он пользуется тем, что все девчонки от него тащатся, ни одной юбки не пропускает. Думаю, Лина его зацепила. Она разговаривала с ним, но как-то осторожно, отстраненно, что ли, – он снова сделал большой глоток и поставил чашку на маленькую тумбочку рядом с чайником. – Если девушка так поступает, значит, она цепляет сильнее. Не к добру это, Дань, понимаешь? – друг заметно нервничал. – Он пригласил Лину на свою вечеринку в выходные. Вот, что я тебе не сказал.

Я отрицательно покачал головой.

– Нет. Она не поведётся на это.

– Уверен? – он не переставал странно смотреть на меня. – Она сказала ему, что подумает. А тут я ещё…

Я напрягся.

– Что, ты?

– Я начал её отговаривать, сказал, что, если она умная, то не примет это приглашение. Думаю, я тем самым её только раззадорил.

Это мне совсем не понравилось. Лина и Линовский? В голове не укладывается! Пускай этот подлец для развлечений ищет себе какую-нибудь дутую куклу, каких полно в его окружении, но не втягивает в свои похождения Лину! Она не была похожа на остальных, она была другой. В этой девчонке была загадка, настоящая тайна, которая вынуждала её разгадать. А уж о её открытости, доброте и непорочности я вообще молчу.

Я и сам удивлялся тому, что не переставал думать об этой девчонке. Она каким-то странным, непонятным для меня способом забралась в мои мысли и даже не собиралась оттуда уходить. Должен признаться, это меня слегка тревожило. Единственная, о ком я так непрерывно думал – Лиля Соловьёва, а теперь ещё и Лина, будто призрак, блуждает в моей голове. Но я не мог сказать ей: «Уходи!», не мог выкрикнуть «Прочь!», мог шептать лишь: «Останься…».

– Ладно, – выдохнул я, – я поговорю с ней о Линовском и его вечеринке. Надеюсь, она послушает.

Дэн не переставал на меня подозрительно пялиться, и тут я уже не выдержал:

– Денис, в чём дело? – я крайне редко обращался к нему по полному имени.

– Ты разговаривал с ней после того, как вы встретились на набережной?

Ситуация принимала интересный поворот.

Я виновато опустил глаза на секунду, сам не знаю, почему.

– Да. Мы разговаривали с ней по телефону в ночь, когда я ушёл из дома.

– Тогда всё понятно, – тихо произнёс он.

– Что именно?

Друг сложил руки в замок.

– Она спрашивала о тебе сегодня. Остановила меня в коридоре, хотела узнать, где ты, почему на звонки не отвечаешь.

Мой мобильник сел вчера утром. Собираясь в спешке, я оставил зарядное устройство дома, а своё запасное Дэн принёс мне только сейчас.

– Она…остановила тебя?

Он кивнул головой.

– Да, но толку от этого разговора не было. Она услышала от меня то, что и все остальные – версию про болезнь. Но про тот инцидент в школе и моё поведение в их доме она даже слушать не стала.

Я помолчал немного.

– Мы разберёмся с этим, дружище.

Дэн покачал головой и улыбнулся мне уголком рта.

Я знал его достаточно много лет, чтобы понять одну простую вещь – его что-то беспокоило, что-то он старательно пытался от меня скрыть. Но я не стал давить на него. Это же Дэн – мой старый добрый приятель, лучший друг, названый брат. Придёт время, он сам всем поделиться, но только, когда будет готов.

В пятницу я всё же появился на пороге школе, но пришёл не для посещения занятий, а для того, чтобы объясниться с Маргаритой Артуровной. Она сделала вид, что поверила липовой справке, которую качественно подделала Ксюша, как и истории о том, что я случайно оступился и полетел кубарем вниз со ступень собственного дома, что вполне могло оставить такое заметное повреждение на моём лице.

Директриса не требовала объяснений, не задавала лишних вопросов, лишь уведомила меня о том, что моя группа официально утверждена на участие в Весеннем школьном концерте. Эта новость стала лучшей за последние несколько месяцев. Я был счастлив и немного взволнован, ведь действительно задумывался о том, чтобы, стоя на сцене – перед всей школой – открыть свои чувства Лиле.

– Послушай, Даня, – Маргарита Артуровна сложила руки на столе, подобно школьнице, – ты уже знаешь, что будешь делать после окончания школы?

Этот вопрос загнал меня в лёгкий ступор.

– Пора тебе определяться со своим будущем, со своей дальнейшей жизнью, – женщина сделала паузу. – Ты уже знаешь, куда хотел бы поступать?

В последнее время мне было не до этого. Несколько лет подряд я думал лишь о том, как бы мне заработать денег, чтобы не помереть с голоду, а тут поступление…

На самом деле, я прекрасно знал, что хочу связать свою жизнь с музыкой. Да, банально, ненадёжно, немного глупо, но это именно то, что требовала моя душа с самого детства. Мне постоянно говорили: иди в экономику, менеджмент, подумай о юриспруденции, об IT-технологиях, об армии, в конце концов, но всё это было не по мне… Не привлекало меня то, к чему стремились все мои сверстники.

– Тебе необходимо определиться хотя бы с перечнем экзаменов, которые будешь сдавать в следующем году, – она тяжело выдохнула. – Я понимаю, что тебе сейчас очень нелегко. То, что произошло в вашей семье…несёт определённые последствия. Но я знаю, что у тебя есть все шансы наладить свою жизнь, если ты этого действительно захочешь, – директриса поправила очки. – Ты совсем неглупый парень, Даня. Ты умный, решительный, очень старательный, показываешь неплохие результаты в учёбе, но я всё же переживаю о том, что будет с тобой дальше.

– А дальше будет вот что, – не выдержал я, – сразу же после получения аттестата, я соберу вещи и уеду из этого города. Пока не знаю, куда, но знаю, что навсегда.

Я не любил, когда посторонние люди вмешивались в мою жизнь. Да, какая им разница, что со мной будет, куда подамся, как буду жить дальше?

Я понимал беспокойство Маргариты Артуровны, ведь она прекрасно знала, что мне пришлось пережить, и что я пытаюсь скрыть ото всех в настоящее время. У неё был дар – она видела всё, что от неё так тщательно прятали, умела наблюдать, но могла так же дать и дельный совет.

Она опустила глаза в стол, а потом снова подняла их на меня уже более решительно.

– Даня, пойми же, я никак не хочу тебя задеть или обидеть, но я больше не могу спокойно смотреть на то, что происходит в твоей жизни. Думаешь, я не знаю, что у тебя большие проблемы с отцом? Не знаю, что ты тайком подрабатываешь в выходные и в будни по вечерам? – её решительности не было ни конца, ни края. – Да, – она посмотрела на мою липовую справку, – я не знаю, как тебе удалось достать это, но тому, что ты упал с лестницы, я не верю.

Я не знал, что ей ответить. Она и так всё прекрасно понимала. Но, если я выдам отца, начну подтверждать её мысли, то мне самому не избежать проблем.

– Даня, ты знаешь, что всегда сможешь ко мне обратиться, если появятся проблемы. Я не собираюсь как-то вредить тебе, моя цель – помочь. Но, очень прошу тебя, подумай над тем, что я тебе сказала.

Я неуверенно покачал головой. Мне оставалось лишь убедить женщину, что со мной всё будет хорошо.

Как только я вышел из кабинета директрисы, я почувствовал, как провибрировал мобильник в кармане моей куртки. Я включил экран и увидел SMS от отца: «Уезжаю на объект в соседний город. Буду дома через неделю».

Не скрою, эта новость меня очень обрадовала. Мысль о том, что я могу поспать в своей кровати, а не на старом диване в гараже, грела душу. К тому же, стоило наконец-то заняться генеральной уборкой. Дом уже давно требовал чистоты и глотка свежего, непропитанного алкоголем, воздуха.

После разговора с Маргаритой Артуровной я направился в актовый зал школы. Подходил к концу шестой урок – скоро школьники разбегутся по домам, и меня никто не побеспокоит. Свою гитару я оставил дома, а возвращаться туда не очень хотелось, пока отец не уедет на работу. Именно поэтому мне пришлось воспользоваться имуществом школы.

Когда гул множества голосов стих за дверью зала, я взял свою семиструнную подругу в руки и, присев на край сцены, начал наигрывать красивую нежную мелодию, знакомую мне с самого детства.

Я таял в этих нотах. Они всегда трогали меня, касались самых глубин моей души, завладевали моим сердцем, и я всецело становился пленником этой музыки. Казалось, меня уносило из реальности, когда я слышал эту мелодию. Я был где угодно, но только не здесь.

Мои пальцы нежно перебирали струны, рождали новые и новые аккорды, всё дальше унося меня в неизвестном направлении. Мне предстояло играть эту мелодию на концерте, надеюсь, она дойдёт до сердца той, кому я посвящаю эти нотные строки.

Но этого было недостаточно. Мелодия существовала, я знал её наизусть с довольно-таки ранних лет, но человек, который обучил меня ей, так и не успел написать к ней текст. Я знал, что должен закончить эту работу не только потому, что песня должна была прозвучать на концерте, а потому, что я считал это своим долгом – завершить то, что когда-то начал один дорогой мне человек.

– Очень красивая мелодия, – произнёс знакомый голос, когда я закончил играть.

Я дверях стояла Лина. Она ласково улыбалась, глядя мне в глаза, свободной рукой она придерживала сумку, которая висела у неё на плече.

– Привет, – я не смог скрыть ответной улыбки.

– Не помешаю?

– Конечно, нет, – я отложил гитару в сторону. – Заходи.

Девушка закрыла за собой дверь и направилась ко мне. Она оставила сумку с учебниками на рядом стоящий стул и присела на край сцены.

Около минуты она изучающе смотрела на меня, да и, должен признаться, сам не хотел отрывать от неё взгляд.

– Как самочувствие? – её голос прозвучал очень тихо.

– Ну-у, – протянул я, – почти здоров.

– Почти? – она хитро улыбнулась, глядя мне в глаза.

А потом её пальцы осторожно коснулись моего лица – того места, где виднелся большой синяк и скрытая под пластырем рана.

От этого прикосновения по моей коже пробежала приятная дрожь, будто лёгкий электрический разряд пронзил всё тело. Я не переставал смотреть ей в глаза – в её карие глубокие глаза.

– Мне не стоит спрашивать? – её взгляд был совершенно спокоен.

Я улыбнулся чуть шире и, покачав головой, произнёс:

– Не стоит, – я сам не заметил, как перешёл на шёпот.

Она кивнула и убрала руку.

– Ты очень классно играешь, Даня – играешь с душой, – сказала она, переведя взгляд на гитару. – Чья она, эта песня?

Мне были приятны её слова.

– Эту мелодию написал мой дедушка, когда был ненамного старше меня. Он очень любил музыку, буквально дышал ею. Был преподавателем в местной музыкальной школе, – я снова взял инструмент в руки. – Это он научил меня игре на гитаре, благодаря ему я могу с головой погружаться в этот…удивительный мир.

– Теперь понятно, в кого ты такой романтик, – заключила она.

Я улыбнулся. Не смог этого скрыть.

– Я хочу исполнить эту песню на Весеннем концерте, но дедушка не успел написать к мелодии слова.

Повисло недолгое молчание.

– Знаешь, я думаю, что, несмотря на отсутствие слов, ты прекрасно знаешь, в чём её содержание, – произнесла она. – Напиши слова сам. Уверена, у тебя получиться. Кстати, – Лина задумчиво прищурилась, – а что поспособствовало созданию этой мелодии?

А поспособствовала этому любовь…

– Он написал эту мелодию, когда встречался с моей бабушкой, – я вспомнил, как незадолго до своей смерти он сам рассказывал мне об этом. – Она была из состоятельной семьи, вокруг неё столько парней вилось! А мой дедушка из работяг, который был безумно в неё влюблён. Несмотря на разные социальные статусы, это не помешало им быть вместе. И вот он решил сделать ей предложение на городском выступлении. Писал несколько дней, придумывал мелодию, смотрел, что в неё можно вложить. Хоть и не было слов, бабушка сама всё поняла, когда услышала мелодию. Он тогда сказал, что посвящает её той самой, той единственной любви, которая была у него в жизни. А потом, после финального аккорда, он пригласил бабушку на сцену и предложил стать его женой. Как говориться: «Happy end!»