Kitobni o'qish: «Трон Персии. Книга первая. Наставник», sahifa 3
Когда Тозур вошёл в дом, то застал свою жену сидящей на земляном полу – расхристанная, она мерно раскачивалась взад-вперёд и тихонько то ли пела, то ли выла – он не стал выяснять. Вместо этого жестоко избил за измену. Впрочем, это помогло выйти Наойи из ступора.
Первое время делал он это регулярно, предварительно напиваясь, и лишь когда отчётливо обозначился живот, старейшины решили вмешаться.
– Если она умрёт родами, тебя обвинят в убийстве. – предупредил его главный старейшина. – Женщина, носящая ребёнка, благословлена самой Анахитой. Ты не можешь знать, чей это ребёнок, и ты такой не один. Иди и помни.
До самых родов он не осмеливался поднять на неё руку и не пил, опасаясь, что сорвётся. Когда Таршу исполнилось три месяца, побои возобновились. Сперва робкие, словно проверяя её на крепость здоровья, потом сильнее и чаще.
Лет с пяти и сам Тарш испытал счастье подзатыльников – Тозур так и не признал его своим сыном. А когда мальчику исполнилось восемь, всем стало ясно – скиф. Тогда же он впервые заступился за мать, за что и расплатился с лихвой.
Но несмотря на нелюбовь «отца», он был весёлым сорванцом, затевая порой такие проказы, что получал ещё больше. Мог, к примеру, задержав под водой дыхание, подплыть, к вымачивающим в речке шерсть, женщинам и выскочить перед ними голым, после чего, под ругань, смеясь вылавливать упущенное ими с перепугу руно.
Мог с двадцати шагов камнем попасть в кувшин с водой, который несла на плече молоденькая девушка, после чего умело спрятаться и наблюдать за плачущей и мокрой девицей, представлявшей, как будет ругаться мать за разбитую посуду. А потом пойти и признаться в преступлении её родителям.
Он не боялся ядовитых змей, безжалостно лупя их палкой, будто это велел ему сам Ахура-Мазда.
Лошади его любили. Он мог поладить с любой, едва нашептав ей на ухо что-то ласковое, словно знал какие-то заветные слова. Рослые кони подсаживались, позволяя тем самым мальчику на них забраться и везти его туда, куда он хотел, невзирая на крики пастухов и обещания неизбежного наказания.
Вовремя одной из таких ночных проказ, озлобленный на очередную жалобу соседей на сына, Тозур особенно жестоко избил его мать. Тарш не отходил от неё, все эти дни почти ничего не ев. Несчастная шесть дней мучилась, прежде чем милосердные язаты(2) явились за ней и избавили от страданий.
– Мама. – он тщетно кусал губы, силясь не расплакаться, но всё же заплакал. – Прости, мама, я не хотел, прости. Ну не оставляй меня, прошу тебя. Я всё-всё буду делать для тебя. Хочешь, буду шерсть чесать, воду носить каждый день. Не уходи.
Дальше был один вой. Он выл, пока не появился шатающийся Тозур. Ещё на подходе, по животным воплям мальчишки муж догадался, что его Наойя умерла. Войдя в дом и едва взглянув на жену, убивец пьяно расплакался. И выместил горе на Тарше.
– Это из-за тебя, скифский ублюдок. – молотя его кулаками и убеждая себя в его виновности, кричал Тозур. – Если бы не ты, этого ничего не было.
Несмотря на ловкость и проворство, мальчишке всё же здорово досталось. Он до последнего не хотел отходить от тела матери, но когда Тозур схватился за плеть, он понял, что надо бежать.
Плетью отец владел хорошо. Однажды Тарш видел, как ею он рассёк морду и выбил глаз кинувшемуся на него псу. Он бросился на улицу и побежал. Молча, не призывая никого на помощь.
Тозур кинулся в погоню, взбешённый непокорностью того, кого не желал признавать сыном. Тарш легко убежал от погони и покинул пределы деревни. Но и там его не оставили в покое.
Тозур, бранясь и спотыкаясь приближался. Он уже не отдавал себе отчёт и желал только одного – поквитаться за смерть Наойи.
Тарш поднял камень.
Её он сплёл сам, подсмотрев подобную у наведывавшихся однажды к ним в деревню воинов, из числа тех, кто нёс охрану пограничья, а потом долго тренировался. Вложив камень в утолщение, он с ледяной яростью раскрутил её над собой. В темноте Тозур не разглядел пьяными глазами, что делает мальчишка. Прилетевший камень угодил ему в лоб, размозжив череп.
Подойдя к телу, Тарш с ненавистью плюнул в окровавленное месиво и отправился к старейшине, рассказывать о случившемся.
Его признали убийцей. Хуже того – убийцей отца. В отличие от Тозура – избитая жена умерла по истечении трёх дней после побоев. Отсюда следовало по закону, что причиной смерти явилась слабость здоровья. Таршу было всё равно – после кончины матери его собственная судьба его мало беспокоила.
Суд старейшин не стал приговаривать мальчика к смерти и даже позволил ему дождаться, сидя возле дома, когда родителей отнесут в «Башню Молчания»(3). После чего отвезли в Тейшебаини и продали там в рабство.
***
Тарш хитро улыбнулся.
– В бою, моя госпожа, надо убить врага, а не попасть в его щит. Отнесите его подальше. – приказал он рабам. – А то на такое расстояние пращники не подпускают. – пояснил он Мандане. – Не успеют отойти и укрыться за пехотой.
Он взял ещё один камень и дождавшись, когда рабы установят мишень, вновь принялся раскручивать пращу. Гул, свист. Снаряд угодил в то же место, что и в предыдущий раз. Верхняя часть щита разлетелась, а остатки упали на землю. Персы ликовали.
– Вот так должно быть в бою, моя госпожа. – заявил пращник.
– Что ж, ты был убедителен. – с мнимым безразличием признала его победу царица. – А с луком ты управляешься так же?
– Лучше. – самодовольная ухмылка не сходила с лица Тарша. Он не сдержался и подмигнул Дакоту. Его уже понесло – перед ним была женщина, пусть чужая, пусть нелюбимая, но она должна им восхищаться. Теперь и он желал, чтобы эта заносчивая гордячка смотрела на него с обожанием. И по её глазам видел, что близок к цели.
– Тогда твоя очередь быть первым. – указала ему Мандана. – И пой.
Тарш взялся за лук. За него он отдал купцу с севера баснословные деньги, на которые можно было кутить не скупясь год или же купить небольшой табун. И не жалел. Заодно приобрёл двенадцать тетив и шесть костяных колец для стрельбы. Мало разбирающийся в воинском деле купец неуклюже показал ему, как пользуются ими скифы, но Тарш мгновенно понял и оценил всё удобство нового способа захвата тетивы.
Открой свой лик: садов, полных плодов, я жажду,
Уста открой: мёда сладостных рос я жажду,
Откинь ткань облаков, солнце, лик свой яви,
Чтоб радость мне блеск лучезарный принёс, я жажду.
Он прервался и отпустил тетиву. Стрела легла точно в центр плохенького плетёного щита. Повернулся к царице и поклонился.
Призывный звук твой слышу и вновь лететь,
Как сокол в руке царя – к свершению грёз я жажду,
Сказала ты мне с досадой: “Прочь от меня!”
Но голос твой слышать и в звуке угроз я жажду,
Снова выстрел – и вторая мишень поражена. Ни персы, ни мидяне не произнесли ни звука, слушая дивный голос и молча восхищаясь его талантом. Тарш положил на тетиву сразу две стрелы.
Сурово ты молвишь: “Зачем не прогнали его?”
Из уст твоих слышать и этот вопрос я жажду,
Из сада друга, о ветер, повей на меня;
Вдохнуть аромат тех утренних рос я жажду.
Первая лишь чиркнула по краю и отскочила, зато вторая впилась куда следует. Он достал ещё одну.
Мне без тебя этот шумный город – тюрьма;
Приютом избрать пустынный утёс я жажду.
На площади с чашей, касаясь любимых кудрей,
Средь пляски вкусить сок сладостных лоз я жажду.
Мне скучно средь духом убогих людей. (Ибн аль-Фарид)
Он вскинул лук, разводя руки, и стрела взметнулась ввысь. Среди всех зрителей не нашлось ни одного, кто бы не проводил её взглядом. Их сердца успели трижды толкнуть кровь прежде, как она упала с небес в несчастные останки расколотого камнем щита.
Десять мидийских лучников тоже отстрелялись, и пусть только трое из них не попали в свои мишени, такого впечатления они не произвели – в отличие от них, певец делал всё это непринуждённо. Будто играючи.
Мандана украдкой бросала на него взгляды, и каждый раз, ловя их, Тарш неизменно томно прикрывал глаза. Они оба достигли того, чего хотели – он вернул её расположение, она – убедила себя, что покорила наконец-то этого варвара.
Дальше он творил невообразимое. Швырнул в мишень дротик, вздыбив коня и невероятным образом удерживаясь на нём, сжав бока сильными бёдрами. Стрелял на скаку, сидя на голой спине коня, по-мальчишески поджав ноги. Из десяти стрел, пущенных им, лишь две не попали в цель. Повторить подобное никто не осмелился.
Но этого ему показалось мало.
– Ты позволишь? – обратился он к Дакоту, показывая на его лучников.
– Что ты задумал? – поинтересовалась Мандана.
– Моя госпожа желала развлечься. Тогда я покажу, как бывает по-настоящему. Вы, трое. – он обнажил меч и им указал на лучших лучников Дакота. – Золотую монету, если кто из вас попадёт в меня. Стреляйте разом.
Всё произошло так быстро, что никто не успел его остановить. Он показал всем приз и убрал за пазуху. Попросил у одного из персов его щит и отошёл к мишеням. Выбранные им стрелки взглянули на командира. Тот на царицу.
Мандана нахмурилась – кровопролитие не входило в её планы, но отступать было поздно.
– Накажите этого зарвавшегося наглеца. – велела она.
Тарш стоял, опустив руки. Со стороны казалось, что воин расслаблен, но это было не так – он сосредоточился. Каждый мускул был готов в любое мгновение прийти в движение, спасая своего хозяина. Глаза внимательно наблюдали за противником.
Стрелки пошептались друг с другом и встали на изготовку. Пауза затянулась. Кто-то из них неожиданно неслышно подал сигнал, и три стрелы, одновременно полетели в сторону безумца, вознамеривавшегося играть со смертью.
Первую он принял на щит. Вторую сбил клинком. С третьей дело обстояло значительно хуже – Тарш отчего-то думал, что все трое будут метиться ему в грудь и голову, но коварные мидяне перехитрили его. Первыми стрелами они всего лишь отвлекали. Истинная цель была ноги. Боль обожгла бедро. Правда, удача оказалась на стороне перса – наконечник лишь царапнул, распоров кожаную штанину. Но в любом случае он проиграл.
Тарш невозмутимо положил оружие и пращой перетянул ногу над раной. Прихрамывая и улыбаясь добрёл до ухмыляющихся лучников.
– Ваша взяла. – не переставая улыбаться, залез в куртку и извлёк золотой. – Держи!
Один из лучников подхватил заслуженный приз. Глаза всех троих загорелись жадностью, но они быстро опомнились и кивками поблагодарили за щедрость человека, бывшего несколько минут назад их мишенью. Рассуждая здраво, Тарш тоже остался доволен – мидяне будут не в обиде. Всё же как-никак, но им удалось сразить меткого стрелка и хвала Творцу, что это обошлось ему в прямом смысле малой кровью.
– Никак наш храбрый перс ранен? – приподняла брови Мандана. – Однако, ты проиграл.
– Так бывает. – всё с той же улыбкой, согласился Тарш. – Когда по-настоящему.
– Ну раз ты сам наградил своих победителей, то и мне пристало одарить сегодняшнего победителя. Думаю, никто не посмеет возразить, что этот воин достоин награды? – и посмотрела на Дакота. Тому ничего не оставалось, как признать это. – Тогда… – она что-то шепнула на ухо одной из рабынь, – выбирай.
Служанка метнулась к толкущимся позади кресла девушкам-невольницам. Те покорно выстроились в ряд, как на базаре. Тарша передёрнуло. Рабов он не любил. В смысле не имел своих. Он позволял чужим рабам ухаживать за ним, мог платить за любовь, но покупать свободу или отбирать её не желал. К тому же не имея своего дома, предпочитал ночевать либо во дворце Камбиза, либо что чаще, во всевозможных злачных и не очень заведениях. А ещё за рабами требовалось следить и заботится. Ему было лень.
– Они все девственницы. – Мандана несколько иначе поняла его нерешительность. – Или ты считаешь награду недостойной твоего умения?
– Я считаю себя недостойным владеть тем, что принадлежит тебе, госпожа.
– Но я своего решения не переменю. – капризно и немного сердито настаивала дарительница. – Коли не можешь выбрать, я сама подберу то, что достойно такого, как ты.
– Как прикажешь. – Тарш впервые после смерти Куруша согнулся так низко. – Твоя воля – закон для меня.
– Ступай. – повелительно отпустила воина-певца Мандана. – Можешь навещать меня чаще. Я довольна. – обратилась она уже к Дакоту. – можем продолжить путь.
1 – Анахита – божество-язат в зороастризме, богиня воды и плодородия
2 – Язаты – в зороастрийской мифологии особый вид божеств, приближенных к Ахура-Мазде
3 – «Башни молчания» – каменные погосты у зороастрийцев. Осквернять трупами землю воспрещалось
Глава 3
– Они в двух переходах от Экбатаны, о Великий.
Гонец в запылённом плаще склонил голову. Когда-то в молодости могучий и стройный, но со временем погрузневший Иштумегу стоял к нему спиной, опершись огромными кулаками на массивный, мраморный стол. Когда речь шла о новостях, Царь Царей не требовал от посланцев и послухов исполнения ритуалов почтения – достаточно было не поднимать взгляд на владыку. Это там, в тронном зале, в пестроте нарядов, в золоте и мраморе колонн, где все эти мелкие князьки и царьки заискивали перед ним, готовые лизать подошву его обуви, ему требовалось проявление беспрекословной покорности. Здесь от приносящих вести и тех, кто помогал принимать ему решения требовалось другое – верность. А верных не следует унижать, заставляя каждый раз, ползать перед ним на коленях.
– В двух переходах. – ни к кому не обращаясь, эхом повторил Иштумегу.
Властитель многих земель и царств последние два месяца был угрюм. Его не переставали угнетать смутные страхи и не менее неприятные размышления. Чем ближе была его дочь, носящая во чреве его внука, которому суждено занять его трон, ещё до того, как он отправится держать суд у Чинвара, тем мрачней он становился. Предсказание было неумолимо – царствовать будет либо он, либо его внук.
– Арбаку, – он наконец-то смог оторваться от тяжёлых мыслей, – отправь им навстречу пять сотен всадников. Нет, отправь тысячу. Пусть моих воинов будет больше, чем персов.
– О великий. – дерзнул встрять вестник. – Прости, но твоих воинов и так больше, чем персов.
Иштумегу обернулся.
– Подробней.
– На триста персов приходится тысяча всадников Царя Царей. – пояснил гонец.
– Сколько? Тысяча? – Иштумегу рассвирепел. – Этот сын степных шакалов отправил с Манданой тысячу? Половину моих воинов в Пасаргадах.
– Это нам на руку. – неожиданно произнёс Абаку.
– Что ты сказал! – в ярости развернулся к нему царь. – Повтори!
– Я сказал, – первый военачальник Мидии был невозмутим, – что это нам на руку.
Иштумегу некоторое время смотрел на него с бешенством. Прошло не меньше минуты, прежде чем он успокоился.
– Ты хочешь сказать, – преодолевая себя, процедил он сквозь зубы, – что оставшаяся часть сможет пресечь мятеж персов, вздумай Камбуджия посметь.
– Не сможет. – безразлично ответил Арбаку. – И даже останься там и эта тысяча, не смогли бы. Будет лучше, если ты и оставшихся вернёшь.
– И предоставить персов самим себе? – Иштумегу скептически фыркнул.
– Мы можем себе это позволить.
– С чего ты так решил?
– Как доносят твои верные слуги, коих я заслал в Пасаргады, зять твой, Камбуджия, который зовётся теперь Камбизом, не то что не посмеет, даже не подумает.
– Поясни. – уже остыв, потребовал царь.
– Его ближайшее окружение хоть всячески и подталкивает к войне с тобой, но он достаточно умён, чтобы не допустить этого. Он беспомощен, и на троне держится только благодаря браку с твоей дочерью. Ты был мудр, когда поддержал его. Камбиз – не его покойный отец, слишком слаб и мягкотел, предпочитая мидийские роскошные наряды боевым курткам персов.
Он замолчал, давая возможность господину, переварить его мысль. Иштумегу подошёл к окну и посмотрел на начинавший зацветать дворцовый сад.
– Продолжай.
– Эти воины пригодятся в другом месте. – совсем уже по-деловому докладывал Абаку. – В Бактрии и на границе с Лидией. Там неспокойно. А ещё, – он сделал многозначительную паузу, – лучше всего оставить их здесь.
Царь с удивлением посмотрел на него.
– Амдэроеш и вся эта свора наверняка что-то замышляет – две тысячи воинов не будут лишними.
– Эти всегда что-то замышляют. – согласился с нем Иштумегу. – Но вряд ли на что решаться.
– Да, пока ты держишь их возле себя.
Эта мысль принадлежала ему, хотя Царь Царей был убеждён – идея удерживать мидийских князей и правителей завоёванных земель рядом с собой, лишь изредка отпуская, вызывая в Экбатаны кого-то из их соседей, чтобы не сговорились, возникла в его голове.
– Тогда пусть будет три тысячи всадников. – распорядился Иштумегу. – Пусть персы видят, что я могу позволить себе послать навстречу дочери такое войско. И отправь самых лучших.
*
С его последнего визита ничего не изменилось. Как и в тот раз Тарш не мог отказать себе в удовольствии помечтать, мысленно представив взятие Экбатаны.
Вот он сбивает пращой, неосторожно высунувшегося лучника, и тот исчезает с пробитой головой. Нет такого шлема, который спасёт от пущенного с огромной скоростью снаряда. Стрелок мёртв.
Вот он лезет по лестнице, попутно уворачиваясь от летящего сверху камня, который сбивает карабкающегося следом за ним воина, и тот падает вниз, ломая шею. Принимает на щит брошенный дротик и саблей отмахивается от нацеленного в грудь копья. Выскакивает на куртину и оказывается зажатым с трёх сторон врагами.
Удары сыплются отовсюду. Ему необходимо продержаться всего несколько мгновений, и вот уже рядом с ним ещё один щит, ещё одна сабля. Потом…
Это если повезёт. А о том, что может не повезти, воин думать не должен. Но можно поискать и другие способы.
Из трёхсот персов в город въехали сорок. Во дворец вошли только шестеро – наиболее представительные, и Тарш в их числе. Прочие стали лагерем в километре от главных ворот. С ними осталась приехавшая с ними тысяча мидян. Охранять.
Паланкин поставили на землю. Подушка, дорожка. Всё как полагается.
– Отец! – едва откинулся полок, воскликнула Мандана.
Иштумегу вышел навстречу в сопровождении двенадцати важных сановников в нарядах, которые Тарш, неплохо разбирающийся, несмотря на свою нелюбовь к подобным одеяниям в их стоимости, оценил в дюжину всадников, экипированных и снабжённых всем необходимым для похода. Самым печальным в этом было то, что теперь придётся рядиться подобно этим щёголям, чтобы лишний раз не вызывать их неприязнь.
– Отец! – повторила она, довольно проворно для непраздной, выбравшись из носилок и не дожидаясь помощи служанок, бросилась в объятия родителя.
Сколько уж было в этом искренности, а сколько лицемерия Тарш не знал, но судя по сентиментальному лицу Иштумегу заподозрил Мандану в способности вить из него верёвки.
– Дочь моя. – грозный властелин с величайшей осторожностью взяв её головку, лежащую на его могучей груди, повернул к своему лицу. – Дочь моя. – повторил он, нежно прикоснувшись губами к её лбу. – Как ты? Не устала ли в дороге?
– Устала, отец, очень устала, но безмерно счастлива видеть тебя. – она вновь уткнулась в его грудь, зарывшись в складках его дорогих одежд.
– Спокоен ли был путь твой сюда, радость глаз моих. – с заботой в голосе вызнавал любящий отец.
– В окружении твоих непобедимых воинов я всегда буду в безопасности.
– Идём же скорей в дом, в котором ты родилась и выросла. Твоя сестра тебя ждёт. Заодно познакомишься с племянником. В твоё отсутствие она вышла замуж и родила, Хвала Огню, Дающему Свет, мальчика. Ты, – он прикоснулся пальцами к её большому животу, – я слышал, тоже обещаешь подарить мне внука?
– Повитуха говорит – будет мальчик. – стыдливо пряча глаза, сказала Мандана. – Надеюсь, это правда.
Иштумегу как-то уж совсем печально взглянул на дочь, но она, радуясь своему возвращению, не обратила на это внимания. Зато отметил Тарш. Правда, он счёл это проявлением излишней чувствительности, мало вязавшимся с обликом грозного владыки.
Царь Царей сдал за последние три года после последней их встречи. Бремя власти – оно тяжело. А уж если ты властелин таких пространств, что раскинулись от границ с Лидией до Согдианы и Инда подавно. Чем дальше от Экбатаны, тем своевольней ведут себя князья, то и дело норовя возомнить себя независимыми правителями. Да и здесь, в сердце империи найдётся немало, кто хотел бы воткнуть акинак в спину. Тут и своим близким доверять не приходится – всяк норовит вцепиться в горло, чтобы потом занять твоё место, после чего также бояться и подозревать всех и вся. Наверняка и его новый зять Спитам не был исключением. Хотя за этим «потомком пророка» скорей всего стояли другие, и их пока устраивало положение вещей. Пока устраивало.
Отец с дочерью уже пошли было в покои, как Иштумегу неожиданно обернулся, будто что-то припоминая. Внимательно осмотрел представителей Камбиза.
– Я гляжу, кое-кто из персов до сих пор уподобляется пастухам? – и уставился на Тарша.
Мандана проследила за взглядом отца и поняла, о ком он говорит.
– Ты будешь смеяться, но он и есть сын пастуха.
– Что тогда он делает в свите моей дочери? – сурово спросил Иштумегу. – Или у твоего супруга не нашлось более достойного мужа сопровождать тебя?
– Отец. – примирительно ответила Мандана. – Ты не слышал, как он поёт. За одно это ему можно простить его низкое происхождение. К тому же он в прошлый раз сопровождал меня. И ты неправ – он многому научился. А что до одежд, – она взглядом смерила перса с головы до ног, – думаю, он просто не успел переодеться.
– Да? То-то мне показалось знакомым его… лицо.
– Прости его. – ладошка дочери легла на грудь отца. – Мне кажется, что он не безнадёжен. Это самый доверенный человек моего мужа. – еле слышно добавила она.
– Может мне ещё и одарить его? – поморщился Иштумегу.
– Прекрасная мысль, отец!
– Что ж, раз моя дочь считает тебя достойным, я награжу тебя. Как твоё имя, перс?
– Его зовут Тарш. – вместо него ответила Мандана, за что заслужила вопросительный взгляд отца.
– Просто Тарш?
– Он не носит второе имя. Но по тому, как он владеет оружием, можно предположить, что в нём течёт благородная кровь.
– Иногда и чернь неплохо владеет оружием. – скептически заметил Иштумегу. – Только хочу знать – откуда тебе это известно?
– Я потом тебе всё расскажу. – хитро улыбнулась Мандана, беря отца под руку. – Идём, покажешь мне племянника.
– Хорошенький.
В голосе тётки слышалось лёгкое раздражение. Аметис, её младшая сестра, почувствовала это и сделала движение, будто прикрывала дитя от дурного глаза. Сёстры и раньше, соревнуясь друг с другом за любовь отца, не очень-то и ладили, и теперь, когда, по всей видимости, претендентом на трон стал муж Аметис Спитам, ревность могла перерасти в открытую неприязнь.
– Спитак. – с гордостью и оттенком торжества, представила мать годовалое дитя. – и соблюдая вежливость, сама поинтересовалась. – Ты, говорят, тоже мальчика принесёшь?
– Повитухи сказали – определённо будет мальчик. – скрывая зависть, ответила Мандана.
– Будущий царь Аншана. – с долей яда в голосе Аметис поклонилась животу сестры.
Сестра сделала то же самое в сторону колыбели.
– Да. – нежно улюлюкая с малышом, склонилась над люлькой мать. – У нас будет братик. Да, Спитак. Он будет хорошим и будет нас любить. И мы тоже будем к нему милостивы.
Мандана готова была придушить голыми руками и мать, и дитя. Пока её не было, этот интриган, главный мобед, подсунул отцу для сестрицы муженька из своих. Эти святоши утверждали, что Спитам – прямой потомок пророка. Может это и было правдой, только Мандане от этого не легче. Теперь маги наверняка станут влезать во все дела царя, проталкивая на все места своих людей. Может статься, что и Иштумегу им станет не нужен. И зачем она согласилась выйти замуж за перса. Могла бы попробовать уговорить отца.
Аметис решила подсластить горечь своих слов.
– Когда ты будешь рожать, я буду молиться Анахите, а Спитам обещал принести в жертву самого большого быка, чтобы твой малыш был, как наш отец крепок телом.
– Спасибо, сестрица. – искренне поблагодарила Мандана, и поскольку речь зашла о родах и здоровье младенца, не рискнула съязвить. – Дозволь, я тебя поцелую.
Они сердечно обнялись.
– И я хочу, чтобы ты знала, – совсем уже тепло прошептала Аметис, – мы одна семья.
Таршу выделили отдельную комнату. Небольшую, но для одного вполне достаточную. В самом дальнем крыле дворца. Отсюда будет сложновато уследить за сыном Камбиза, но он рассчитывал что-нибудь придумать, и Мандане в его планах отводилась не последняя роль.
Остаток дня и всю ночь он провёл в одиночестве. Ману и других соплеменников расселили раздельно. Сделали это наверняка предумышленно, но телохранитель ещё не родившегося наследника Аншана не переживал по этому поводу – рано или поздно он останется здесь совсем в одиночестве. Придётся обзаводиться связями с местной знатью самостоятельно.
Конечно, это будет не просто – подходящей родословной он не обладал, вдобавок отказался от имени отца. Чтобы перс, да и не только перс, пошёл на такое, требовалось что-то особенное. К примеру, если отец покрыл своё имя позором.
Хорошо ещё, что Тарш был богат, да и Камбиз выделил ему значительную сумму и даже указал, у кого в Экбатанах он мог бы занять под честное слово царя. Что до происхождения, то нередки бывали случаи, когда безродный воин, благодаря доблести становился царём. Взять того же Ахемена(1).
Утром ему прислали раба.
– Господин. – невольник склонился так низко, что Тарш озаботился состоянием его поясницы. – Мне велено прислуживать тебе и сопровождать везде, куда бы ты ни пошёл.
– И куда ж я тебя поселю. Мне и одному здесь тесно.
– Я могу спать у двери, господин. – невозмутимо ответил раб.
– Да? – Тарш оглядел пришедшего – лёгкая накидка, опоясанная простой верёвкой, мало подходила для ночлега на каменном полу. – Ладно, там разберёмся. Ты мне вот что скажи – каковы здесь порядки?
– Для этого придёт наставитель, господин.
– Что за наставитель?
– Личный раб царя. Он расскажет господину обо всех церемониях, подлежащих исполнению.
– Это будет кстати. Когда же он явится?
– Мне приказано передать господину, что наставитель явиться в полдень.
– Подождём. – Тарш лёг обратно на кушетку. – Можешь сесть. – он указал на циновку в углу.
– Я постою, господин.
– Будем считать, что я тебе приказал. – отмёл возражения Тарш. – Родом откуда?
– Я раб от рождения, господин. – ответил раб садясь.
– Так, давай условимся – когда мы наедине ты будешь напоминать мне, что я твой господин через раз. Нет, через два на третий. Понял?
– Да, господин.
Тарш поднял палец.
– Так нам проще будет разговаривать.
– Господин желает поговорить? – осведомился невольник.
– Ты хочешь, чтобы я тебя побил? – улыбнулся Тарш.
Ему требовалось наладить контакт хотя бы с кем-то. Зачастую через прислугу можно выведать куда больше, чем поведают самые важные сановники. Он знал это по себе.
***
– Сколько ты хочешь за этого мальчишку.
Покупатель был небогат. Это было видно и по одежде, и по манере держаться, хотя он старался напустить на себя вид посолиднее – так легче сбить цену. Выделенный для продажи мальчика мужчина показал четыре пальца – цена минимальная. Глаза посетителя загорелись – он готов был заплатить семь и даже восемь, но решил всё равно поторговаться.
– Три. – сказал он, брезгливо сморщив лицо. – Какой-то он у тебя… – в воздухе был начертан пространный символ.
Представитель суда старейшин качнул головой и вновь показал четыре пальца.
– Да за четыре я могу купить юношу, а этого ещё откормить нужно.
Мужчина молча повторил знак. Суд присудил продать преступника за четыре – в такую сумму обошлись похороны его родителей. Меньше принести продавец не мог, а завышать цену не позволял закон. Сам мог сесть рядом.
Тарш их не слушал – перед глазами всё время всплывал образ матери. Он видел её улыбку – такую редкую при жизни, оттого и такую желанную. Иногда ему казалось, что он чувствует прикосновение её ладони к его волосам. Чувствовал тепло дыхания и слышал звук её голоса.
Он больше не плакал – все слёзы остались там, у постели мёртвой. Они закончились, когда пришёл Тозур. Кончились вместе с его местью. Дальше была пустота.
– Что ж ты такой несговорчивый? – закипал покупатель. Он так не привык – на базаре требовалось торговаться. Ну или хотя бы нахваливать свой товар – продавец не делал ни того ни другого. – Ты будешь здесь с ним сидеть до того, как с неба прольётся расплавленный металл и все праведные отправятся прямиком в рай.
Четыре пальца.
– Тьфу на тебя. Я ухожу. За этого мальчишку никто и двух не даст. Последний раз предлагаю – три.
Четыре пальца.
– У-у. – взревел покупатель. – Чтоб тебя унесли дэвы – на, подавись. – надлежащие к уплате четыре монеты легли у ног продавца. – Я забираю его.
Мужчина всё так же молча подобрал кругляши и передал конец верёвки, лежавшей на шее мальчика, в руку посетителя базара. Поклонился, и не глядя на бывшего общинника, пошёл прочь.
***
– Нет, гос… Нет. – опомнился собеседник.
– Твоё имя? – Тарш заметил, как он загнул палец.
– Касис. – немного испуганно представился раб. – Ты будешь звать раба по имени? – второй палец спрятался в ладонь.
– Это недозволенно?
– Здесь это не принято, господин.
Тарш рассмеялся.
– Ладно, хочешь считать – считай. Но если ты ошибёшься, я тебя поколочу.
Касис испуганно взглянул на него.
– Шучу, шучу, не бойся. Кто твои родители. Только говори обстоятельнее, а то мы будем беседовать до прихода, как там его… наставителя и так ничего и не выбеседуем.
– Отец родом из Гиркании, а мать армянка. Оба тоже по рождению.
– Ты знаешь – живы ли они?
Раб не понимал, к чему эти расспросы, но его новый хозяин желал знать и этого было достаточно.
– Не знаю. Меня продали сюда десяти лет от роду. Но, думаю, да. Их хозяин – человек добрый.
Тарш кивнул – ему тоже было десять, когда его продали. Только родители были мертвы. Мама. Кто его настоящий отец он не знал, а встретил бы – тогда и он разделил бы судьбу Тозура.
– Ты, наверное, не понимаешь, к чему я всё это спрашиваю? Так ведь? – он остановил Касиса, намеревавшегося это подтвердить. – Так. Я здесь один, и по всей видимости, останусь здесь надолго. Я хочу знать – кто тут кто. И вообще, мне нужен собеседник и друг.
– Но я раб? – изумился Касис.
Его хозяин ухмыльнулся.
– Ты, кажется, забыл добавить «господин».
– Прости, господин. – раб подскочил и согнулся в поклоне, готовый быть побитым.
– Сядь уже. – обессиленно сказал Тарш. – Сядь и успокойся. Пока мы одни совсем не обращайся ко мне господин. И не кланяйся по каждому поводу. Мне это не нужно. А нужно… Я хочу увидеть обстановку твоими глазами.
– Глазами раба?
– Почему нет? Разве у тебя глаза иные, нежели у меня?
– Я не знаю.
– Такие же. И руки-ноги тоже. Тебе просто не повезло. Поэтому ты раб.
Касис задумался.
– Я не потребую от тебя ничего такого. Просто ты мне будешь рассказывать, кто с кем в каких отношениях. Не думаю, что это какая-то тайна. И потом – всё останется между нами. В долгу не останусь. Так пойдёт?
