Kitobni o'qish: «Трон Персии. Книга первая. Наставник», sahifa 2

Но большинство персов, пришедших вместе с ним, с удивлением и благоговением глядели на дивные краски орнаментов зданий, на пёстрые одеяния горожан, вышедших встречать посольство дикарей, к которым причисляли персов жители Экбатаны. Храм Огня с изображением крылатого Фраваши казался воинам Куруша, пять лет назад сражавшимся с Увах-шатрой, воплощением могущества Ахура-Мазды. Это было ещё одним поражением персов в их противостоянии с мидянами. А уж когда посольство прибыло, во дворец царя разгром был довершён.

Ряды высоких колонн, несущих на себе тяжесть каменных перекрытий, возле которых простой смертный испытывал своё ничтожество, цветная мозаика стен с изображением побед прежних царей Мидии, довершали картину. Смирение перед силой Экбатан было на лицо – Персида в виде её представителей покорилась окончательно.

Иштумегу принял их с подобающим для властителя высокомерием. Внешне сохраняя достоинство, персы, особенно те, что познатней, чувствовали себя дикими и неотёсанными, по сравнению с царской свитой. Жадные до удовольствий и роскоши они уже мысленно надевали на себя дорогие, с золотой вышивкой длинные халаты, бесполезные в бою, но такие изящные среди блеска и великолепия дворца.

Иштумегу всё видел. И это его радовало. На это он и рассчитывал. С гордым, хотя и побеждённым, но всё ещё опасным Курушем, его отцу пришлось договариваться о мире прямо посреди поля битвы, рядом с трупами павших. С тех пор, мало кто из персов бывал в Эктабанах, а уж во дворец и подавно никого из них не пускали.

Это было упущением. Глядя на то, какими глазами смотрели прибывшие на эту роскошь, Иштумегу жалел, что ни он, ни его отец не додумались совратить персов таким образом раньше. Но теперь они его с потрохами. Те, кто хочет жить в роскоши, будут скорей выжимать последнее из своего народа, чем воевать с Мидией, рискуя потерять всё.

Невесту в тот день им не показали – не сочли их достойными. Иштумегу безошибочно угадал, что вся эта свора сегодня же кинется на базар покупать себе обновки. И разрешил местным торговцам взвинтить цены.

Персов обобрали до нитки, но при появлении дочери царя они выглядели более чем представительно. Лишь Тарш не сменил костюма. Впрочем, он и не лез в первые ряды, оставаясь простым воином среди разноцветной толпы вельмож. Но острый глаз Манданы смог вырвать его из этой пёстрой массы.

И она влюбилась. В нём семнадцатилетняя девица увидела нечто животно-привлекательное, подобное её отцу – сильному и жестокому. Сны, которые снятся девушкам в её возрасте, рисовали ей именно такого, как он.

Тарш знал, что нравиться женщинам. Даже тем, чью любовь покупал. И конечно заметил, как на него посмотрела невеста его господина. Он был единственным, кто не согнулся пополам при её появлении, лишь слегка склонил голову. Иштумегу и вся свита сочла это за незнанием протокола поведения при выходе царственной особы. Но Мандана была уверена – виной тому был её взгляд. Во всяком случае, так ей хотелось думать.

Только вот Таршу она не понравилась, даже несмотря на, как и положено всякому персу после смерти родителя, обет вынужденного, полугодового воздержания, который он дал после кончины Куруша. Ему нравились другие женщины – тёплые и нежные. Да и заигрывать с будущей женой Камбиза…

Через шесть дней они выехали обратно. Иштумегу добавил к их трём сотням ещё тысячу своих воинов, дав понять – персы столь слабы, что не смогут обеспечить неприкосновенность его дочери в дальней дороге. Помимо других вельмож, царь послал в Пасаргады Арбаку – одного из самых преданных сановников и лучшего полководца. Арбаку должен был представлять на свадьбе царя Мидии.

Путешествие длилось сорок пять дней. При наличии сменных лошадей, Тарш покрыл бы это расстояние вчетверо, но носилки принцессы были не в состоянии двигаться быстрее. Двадцать сильных рабов, мерно ступая, тащили на себе маленький домик, в котором помимо Манданы ехали две её служанки. Ещё три поменьше и попроще качались следом, со скучающими четырнадцатью вышколенными рабынями, взятыми с собой хозяйкой, не надеявшейся получить в Пасаргадах надлежащий уход и комфорт.

Далее, лениво передвигая ноги и покачивая горбами, вяло плелись верблюды, гружёные всем необходимым для приемлемого существования в варварской столице капризной дочери великого царя Мидии. Среди них было и несколько, принадлежащих Дагошу и другим вельможам, забиравшим Мандану к жениху.

А Тарш пел. Находясь во главе персидской части делегации, он при любом удобном случае развлекал соплеменников то грустными историями несчастной любви, подавая их так жалостливо, что у многих на глазах наворачивались слёзы, то залихватски рассказывал о привольной жизни разбойников, грабивших караваны и не о чём не жалевших, со смехом встречавших смерть, когда их за эти проделки казнили. Пел о похождениях юноши, соблазнявшего жён высокопоставленных особ, умудрявшегося самым невероятным образом ускользнуть из лап обманутых мужей.

Причём так умело расставлял окончания и вовремя замолкал, давая возможность слушателям, самим догадаться, кого он имеет в виду. Мишенями его на грани приличия куплетов, становились в основном мидяне, но так ловко, что бесившимся сопровождающим принцессы не в чём было его упрекнуть. Персы покатывались со смеху, держась за животы. Любимец двух царей был любим и простыми воинами, уважавших его за воинскую доблесть, весёлый нрав и находчивость. А ещё за то, что выбившись из простолюдинов и сумев подняться столь высоко, не чурался их общества и вёл себя с ними, как с равными.

Дело дошло до того, что Арбаку попросил у Манданы разрешения угомонить зарвавшегося певца, но та заметила, что лучше слушать дикарские песни, чем ехать в тишине и скуке, под фырканье верблюдов и кряхтение носильщиков. По правде, она более предпочитала слушать этого варвара, а не своих рабынь. Не привыкшая к подобному, она была очарована этим голосом, когда нужно мощным, как камнепад, при необходимости становившимся томным и нежным. Когда же он исполнял свои возмутительные вирши, пение уподоблялось серебряному журчанию горного ручья.

В эти моменты Мандана приказывала служанкам отворачиваться, чтобы те не видели, как она сама прячет улыбку и как у неё краснеют уши. Надменная гордячка представляла Тарша героем его же песен – то изнывающим от тоски любовником, то грабителем, ожидающим казни, то развратным юнцом, вылезающим из чужой спальни. И хотя она и в мыслях не допускала какой-либо связи между ними, но ей очень хотелось, чтобы этот грязный варвар, незнающий манер, возжелал её. Хотела видеть его мучения от невозможности заполучить желаемое. А верхом её мечтаний было знать, что он покончил с собой, бросившись на меч, от неразделённой любви. Или хотя бы отрубили ему голову у неё на глазах, за попытку обесчестить царскую дочь.

Несколько раз она с ним разговаривала, используя малейшую возможность высунуть из паланкина свою обнажённую руку и даже пару раз позволяла себе отдёрнуть занавесь, встречаясь с ним взглядом. При этом Тарш, неторопливо закрывая глаза и кланяясь, неизменно очаровательно улыбался.

На свадьбе он тоже пел – много и красиво. И содержание песен стало более приличным. Даже оделся на праздник изысканно, обрядившись знатным скифом, с единственным отличием – наголо сбрил, подобно египтянину, свою роскошную бородку, уподобившись юноше. Будь Мандана посообразительней, могла догадаться – этим он хотел сказать, что ещё слишком молод. Для неё.

Что уж она себе представляла в первую брачную ночь Тарш не знал, да и знать не хотел. Он в это время развлекался сразу с тремя красотками в заведении, о посещении которого не принято распространяться. Причём так бурно, что сплетни об этом происшествии чуть не затмили по значимости саму свадьбу царя. Камбиз так громко и долго распекал своего любимца, что это, в конце концов, дошло до ушей Манданы.

Её это укололо, но она расценила это по-своему. Ей хотелось думать, что виной тому ревность. Взбалмошной, воспитанной среди льстецов девице, капризам которой потакал отец, даже не приходило на ум, что это он сделал вовсе не из-за неё.

Но время шло, и до Манданы стало доходить – Таршу она безразлична, и будучи отверженной, возненавидела его.

И вот теперь этим двоим придётся повторить путешествие трёхлетней давности, только в обратную сторону.

– Так хочет мой господин, госпожа.

Тарш вынужден был признать – жена Камбиза стала ещё красивей, чем при первой их встрече. Две предыдущих беременности сделали её только краше. Бёдра стали шире, а грудь больше.

Правда, сейчас, вместо тонкой талии выделялся крупный, круглый живот, который уже не могли скрыть свободного кроя одежды. Однако, даже сейчас, нося во чреве ребёнка Камбиза, её лицо не утратило высокомерия, а характер стал ещё хуже. Из разговоров с придворными и своего опыта он знал – Мандана ни с кем не говорила иначе как с надменной брезгливостью. Камбиз по секрету рассказал Таршу о некоем сне, которым она поделилась с мужем, едва узнала о своей беременности, видя в нём пророчество, предрекавшем её сыну величие, которым никто из смертных ещё никогда прежде не обладал.

Но Камбиз лишь посмеялся, сочтя это блажью капризной дочери Иштумегу.

– Твой господин будет делать то, что прикажет мой отец. – заносчиво заметила Мандана, испытывая удовольствие, от возможности хоть как-то уязвить самолюбие этого непробиваемого перса. – И сейчас, и впредь. – две стрелы, одна за другой воткнулись в мишень.

Но её колкость не достигла цели.

– Да, госпожа. – Тарш снова поклонился. – А я буду делать то, что прикажет мне царь Аншана. Я распоряжусь подготовить носилки. Осмелюсь напомнить, что нам следует торопиться – в твоём положении, чем раньше мы отправимся в путь, тем лучше.

– До моего положения тебе не должно быть никакого дела. – одёрнула его Мандана, передавая рабыне лук. Девушка нелепо приняла оружие, словно опасаясь, что оно выстрелит в неё само. – Иди и готовься. Ступай, не утомляй меня своим присутствием. У тебя есть два дня.

– Да, госпожа.

Тарш поклонился так низко, как мог. Его забавляла эта игра – чем больше он проявлял покорности, тем больше это её злило. Ей было ведомо – Тарш ни перед кем не прогибался, даже перед Камбизом. Единственным был Куруш, но тут была скорее сыновняя почтительность. И благодарность за то, что когда-то он сохранил ему жизнь.

***

Молодой разбойник стоял на коленях. Плотно обвязанный от плеч до талии верёвкой, со связанными ногами, он с беспечной весёлостью провожал взглядом своих товарищей в последний путь.

Куруш отправился на охоту. Только в этот раз он решил совместить полезное с приятным.

Вообще-то, изначально ему пообещали воистину царское развлечение – охоту на другого царя – пустынного льва.

– Рад тебя приветствовать царь Аншана Куруш, сын Камбуджии. – Варжрук, верховный князь маспиев склонил голову в знак почтения высокому гостю, но при этом сохраняя достоинство. Он считал себя скорее союзником царя, нежели подданным. – Я уж думал нам придётся идти на охоту без тебя. Тремя днями раньше он снова задрал трёх овец. Мне с трудом удалось отговорить их хозяина самому отправиться поквитаться с ним. Хоть жив останется, глупец, в отличие от шестерых охотников, убитых луну назад.

– Благословен будь твой дом, и пусть священный Огонь бережёт твой очаг. – гость по традиции обнялся с радушным хозяином. – Я как узнал, так сразу и выехал.

– Вкуси от моего очага. – Варжрук сделал приглашающий жест и бросил за спину Куруша. – Людей царя накормить и напоить. – и убедившись, что его повеление принято к исполнению, вновь обратился к гостю. – Ну а мы пока всё обсудим.

Усевшись на ковре, поджав ноги под себя, они какое-то время в молчании трапезничали, тем самым соблюдая ритуал чистых помыслов.

– А что, такой большой как мне говорили? – первым нарушил молчание гость.

– Не стану тебя обманывать, сам не видел. – признался Варжрук. – Но поговаривают огромный. Охота достойная тебя, великий.

– О, прости, – спохватился Куруш, – в запале я запамятовал поинтересоваться прежде твоими делами. Надеюсь, ты не в обиде?

– Оставим это. – улыбнулся князь. – Мужчина всегда поймёт мужчину. А что до дел… Разбойники объявились – караван ограбили. Убыток небольшой, но сам понимаешь – спускать нельзя, не поймут. Так что завтра охота, а после займусь и ими.

– Разбойники? – Куруш заинтересовался. – Хм, я бы к тебе присоединился. Сначала поохотимся на двуногих, а потом займёмся львом. Как, позволишь?

– Для гостя всё, что он пожелает. – хозяин не счёл для себя зазорным принять помощь Куруша. – Пусть будет так.

Всего два дня им понадобилось, чтобы выследить шайку. С царём пришли лучшие следопыты-охотники и шансов у разбойников не было. Окружили и загнали в узкое ущелье. Побили стрелами, с десяток взяли живьём. Для казни.

– Марды. – безошибочно определил Варжрук. – Не могут без разбоя. При отце моём много нам бед доставили, но получили-таки своё. Долго ж они здесь не показывались. Начинай.

Девять разбойников стояли понуро на коленях. Пощады никто не просил – бессмысленно. Другая кровь – не жалко, да ещё попались на чужой земле. Хорошо хоть придушат, а не сдерут с живых кожу. Начнёшь скулить – так и сделают. Но умирать всё равно не хотелось.

Лишь один, самый молодой, почти юнец, у которого только начал пух на лице пробиваться, улыбался, словно ему обещали сладкую гурию при жизни. А когда двое потянули в разные стороны обёрнутую вокруг шеи верёвку и раздался предсмертный хрип первого умирающего, он бесшабашно запел.

Грифы слетались моё тело клевать.

Моё тело клевать – душу терзать.

За вольную жизнь меня наказать.

Я разбойником жил.

Славно жил.

Жизнью своей не дорожил.

Обождите, дайте саван надеть.

Вам не впервой ждать и терпеть.

Дайте крылатые песню допеть.

Дева-краса забудешь меня.

Кто-то другой обнимет тебя.

Время пришло, забирайте меня.

Пел он красиво и голос не дрожал от страха. Царь с любопытством наблюдал, как будет вести себя певец, когда палачи вплотную до него доберутся. Семеро уже лежали задушенные, восьмой трепыхался в удавке, пуская пену изо рта. Тут песня кончилась, но юнец успел начать новую, когда верёвка обвила и его шею.

Дева купалась в озёрной воде

Грудь белую мыла

Мимо пророк проходил по нужде

И тут ретивое заныло

Взор свой бесстыжий он не отвёл

И глядя на девичье тело

К богу воззвал, чтобы он оберёг

Но руки делали дело.

(Намёк на легенду о Заратустре и святом озере).

– Подожди, подожди. – еле сдерживая смех от богохульной песни, остановил палачей Куруш. – Ты что ж это, совсем не боишься?

– Чего? – нагло спросил певец.

Куруш усмехнулся.

– Смерти.

– А что её бояться. Всем нам через мост Чинвар идти. Сегодня я, завтра быть можешь ты. Кто знает.

– И ты с такими песнями умирать собрался?

– Кто весело умирает, тот и на том свете петь будет. Тамошние красавицы поди тоже хорошую песню любят.

– Там красавиц для таких, как ты нет. Только уродины. Кто ж тебя под мостом слушать будет?

– Да хоть тот же Визареша. Поди скучно ему таскать унылых мертвецов. Пусть повеселиться.

– А как ты запоёшь, если тебя на кол посадить?

Певец задумался.

– Что, испугался?

– Да нет, на кол значит на кол. Заодно и узнаю, что моя милая испытывает, когда то же самое я делаю с ней.

На этот раз смех был всеобщим. Смеялись даже палачи.

– Что скажешь, – обратился Куруш к князю, – если я попрошу сохранить этому наглецу жизнь? Жаль, если такой голос пропадёт.

– Ты гость. – Варжрук развёл руками. – Всё, что ни попросишь, всё твоё. – Отпустите этого, пусть живёт. – приказал он. – И доделывайте.

Певец, сообразив, что казнь отменяется, невозмутимо глянул на последнего из разбойников, на шею которому уже накинули петлю и подмигнул.

– Прости, брат. Не свезло тебе. Прощай.

Теперь, когда судьба обошлась с ним так милостиво, он несмотря на всю свою браваду, содрогнулся, услышав хрип последнего товарища.

– Как твоё имя, счастливчик? – спросил царь.

– А ты меня пощадил, чтобы держать связанным?

– Ты дерзок. Мне это нравиться. Но смотри – не переборщи. Развяжите его. – приказал Куруш палачам. – Доволен? – спросил он, когда верёвка связывающая ноги была развязана и юноша мог встать с колен. – Итак, твоё имя?

– Тарш. – гордо запрокинув голову, представился певец. – А ты кто? Хочу знать, кому я должен.

1 – В описываемые времена монеты ещё не имели хождения. Они впервые появятся лишь через 50 лет в Лидии(ныне Турция), при правлении Крёза. В данный регион монеты придут лишь при Дарии 1, и будут называться дариками.

2 – Мост Чинвар – в зороостризме переход в рай, широкий для праведников и узкий, как лезвие меча для грешников.

3 – Амератат – одна из шести ахур, помощница Ахура-Мазды

4 – Аншан – область Элама, захваченная персидским царём Таиспом. Куруш (по-гречески Кир), дед Кира 2 Великого, имел титул царя Аншана

Глава 2

– Госпожа довольна? – дождавшись паузы между песнями, исполняемые рабыней, Тарш позволил себе обратиться к жене Камбиза. Он спешился и шёл рядом с носилками в ожидании ответа.

– Скажи ему, что до его появления всё было хорошо.

Будь в голосе Манданы хоть чуть-чуть нежности, его можно было назвать красивым, но ледяные нотки портили всё. Она даже с мужем разговаривала так же. И вряд ли наедине что-либо менялось между ними. Впрочем, не ему, сыну простого пастуха, судить как должны разговаривать жёны и дочери царей.

Из паланкина высунулась прелестное личико рабыни, прикрытое наполовину прозрачной тканью, скрывавшую маленький носик и пухленькие губки. Тарш не позволил себе хотя бы улыбнуться ей, несмотря на то, что девушка ему нравилась, чем-то напоминая Иламу. Он даже не взглянул на неё, опустив глаза сразу, как она показалась из-за занавески. Знал, чем это могло для неё кончиться. Мандана была щедра на пощёчины.

– Госпожа благодарит тебя, Тарш, сын… – она запнулась, забыв, что он не носит имени отца, – за заботу о ней и передаёт, что у неё всё хорошо. – смягчив слова хозяйки, промолвила девушка, и видимо понуждаемая Манданой, добавила: – И просит не беспокоиться так часто.

– Передай госпоже, что по первому зову я явлюсь исполнить любое её желание. – склонив голову, сказал Тарш.

– Чтоб ты лопнул. – без особой злости тихо пожелала ему дочь Иштумегу, но ровно настолько, чтобы он смог расслышать.

– Госпожа вновь благодарит тебя. – дипломатично перевела рабыня.

Чем ближе были Экбатаны, тем заносчивей вела себя Мандана. Тарш сильно подозревал, что возвращаться к мужу, она не собирается, а это могло значить всё что угодно – вплоть до того, что Камбиза действительно хотят убрать с престола. Тогда и ему не жить.

Не то чтобы он боялся смерти, но предпочтительней погибнуть в битве или в пьяной потасовке, чем быть медленно удавленным палачом Иштумегу в результате дворцовых интриг. И бежать Тарш не мог – он обещал позаботиться о сыне Камбиза. Вот только дадут ли ему эту возможность в Экбатанах неизвестно.

Он остановился, и дождавшись, пока пройдут носилки, вскочил на коня. Развернул его и отправился обратно. Как и в прошлый раз, на триста персов, назначенных в сопровождение жены царя Персии, приходилась тысяча воинов Иштумегу – половина гарнизона мидян в Пасаргадах.

Камбиз переиграл тестя – в отсутствие жены у него явный перевес и в случае чего, вырежет его гарнизон, а там, глядишь, и кроме племён пасаргадов и марафий, присоединяться панфиалеи и деруши. Маспии и кермани могут и не прийти, хотя кто знает – много воинов Мидии сейчас на границе с Вавилонией. Иштумегу вряд ли решиться на войну с Навуходоносором. А вот если в Персиде начнутся волнения и придётся перебрасывать войска, то очень может быть, что вавилоняне займут приграничные земли. Они давно облизываются на Харран. Нет, не станет мидиец рисковать и злоумышлять против зятя, невыгодно. А значит, и Камбизу, и его сыну ничего не угрожает. Но всё равно – надо быть начеку.

– Что там царица?

Едва он добрался до своих, как навстречу ему выехал Ману – один из командиров его всадников, мелкий князь из маспиев, но бедный, оттого и незаносчивый. Всё его достояние – полсотни всадников, пара табунов да клочок скудной земли, половина из которого камни и песок. Не до роскошных нарядов. Зато был славным воином и пользовался уважением.

– Капризничает, да хранит её Анахита(1). – усмехнулся Тарш. – Как всегда ласкова со мной – пожелала мне лопнуть.

– Ты был бы поосторожней. – предостерёг его князь. – В Экбатанах никто не посмотрит, что ты любимец Камбиза. С твоим-то языком… – Ману поморщился, – наживёшь себе врагов.

– А то в Пасаргадах их мало. – отмахнулся Тарш, но неожиданно посерьёзнел. – Ты прав. Мне поручено хранить сына царя, а для этого надо прежде себя сохранить.

– Для начала неплохо бы вернуть к себе расположение царицы. – мудро заметил Ману.

– Может ты знаешь, как? – язвительно спросил Тарш.

– А ты подумай. Помнится, она очень любила, как ты поёшь.

Шёл двадцать пятый день пути. Дневные передышки становились всё длиннее – Мандана уставала, и с каждым днём её настроение всё больше портилось. Тарш изнывал от скуки. Его деятельная натура требовала более энергичной жизни, чем вялая и унылая езда. Пожалуй, единственным развлечением был объезд округи, в поисках возможных засад, хотя надо быть полным безумцем, чтобы напасть на такое войско. Никто из здешних правителей не обладал и половиной людей, способных противостоять тринадцати сотням. Так что его разъезды были пустой тратой времени.

В разведку он тоже не мог отправиться – персы двигались в конце каравана, а вылезать вперёд – нарываться на неприятности с мидянами, с которыми теперь необходимо было если не дружить, то во всяком случае вести себя сдержанно-вежливо. Никто не знал – сколько времени ему придётся жить среди них.

Тонкая, изящная ручка служанки выскользнула из-за занавески и щёлкнула пальцами. К ней тут же подскочил раб – начальник носильщиков.

– Госпожа устала. – потребовал остановки нежный голос.

Раб махнул рукой, и паланкин был осторожно поставлен на землю. Сам он бросился вперёд, предупредить передовых. Специальный всадник, назначенный именно для этого, получив указание, поскакал дальше, осведомляя о непредвиденном привале.

Из следовавших сразу за царицей носилок немедленно выбралась крупная, дородная женщина и поспешно направилась узнать, всё ли в порядке с беременной. Повитуха, взятая с собой Манданой в Пасаргады.

Один из рабов подложил на землю небольшую подушку, двое других раскатывали тонкий ковёр. Ещё несколько уже устанавливали навес на шесте и подтаскивая кресло.

Две рабыни поддерживая за локти, помогли Мандане выбраться и проводили до кресла. Усадили, обложив мягкими подушками.

– Чего изволит желать моя госпожа? – Дакот, командир мидийской части конвоя, упал перед ней на колени.

– Мне скучно. – медленно разминая шею, будто до этого ей приходилось таскать тяжёлые камни, пожаловалась Мандана. – Я желаю развлечься. Мне до смерти надоели голоса моих служанок. К тому же хочется порадовать глаза. Устрой-ка мне какие-нибудь состязания. Желаю знать – каковы воины у моего отца.

– Госпоже хочется лицезреть состязания в меткости? – не поднимая головы, спросил Дакот, зная её пристрастие к этому занятию.

– Да. – поразмыслив немного, приняла предложение Мандана. – Пусть будет так.

– У меня есть то, что тебе придётся по душе. – ещё ниже кланяясь, заверил царицу командир мидийцев. – Скольких воинов ты хотела бы видеть?

– Пусть будет десяток.

– Лучники или пращники? – уточнил Дакот.

– Желаю видеть и тех и других. – капризно потребовала Мандана.

– Как прикажешь. – воин поднялся. – Дозволь мне уйти, подготовить всё для ублажения твоих глаз.

– Ступай. – лениво отпустила его царица.

Дакот приложил ладонь к сердцу и сделал три шага назад и вбок, как полагается, уходя с линии прямого взгляда царственной особы.

– Постой. – задержала его Мандана. – А ведь и персы воины моего отца? Пусть тоже примут участие в состязании.

– Скольких изволишь пригласить, госпожа? – предложение не понравилось мидийскому военачальнику, но он постарался не показывать этого.

– Пожалуй, – Мандана сделала вид, что задумалась, – и одного будет достаточно. Вот пусть сам их предводитель и покажет, на что годен перс, а мы посмотрим. Напомни, как его зовут.

– Тарш, госпожа.

– Ах да, любимчик моего мужа. – она будто запамятовала. – Что ж, заодно и развлечёт меня своим пением. Ступай, передай ему, что я желаю его видеть.

– Кто из вас Тарш?

Мидийский всадник знал в лицо того, о ком спрашивал, но счёл возможным не признать – фаворит Камбиза ничем не выделялся на фоне простых воинов, всё так же предпочитая практичную куртку нарядным одеяниям.

– Ну я. – заносчиво ответил Тарш и тут же поправился, вспомнив о принятом решении вести себя с мидянами сдержанней. – Что хочет от меня храбрый муж?

– Твоя госпожа желает тебя видеть. В полном боевом облачении.

Тарш переглянулся, с подъехавшим из любопытства, Ману.

– Госпожа ещё что-нибудь велела?

– Да. – почти дружески усмехнулся всадник, заметив, что собеседник не склонен по обыкновению задираться, а наоборот, вежлив и учтив. – Просила захватить с собой твой дивный голос. Не потерял? – мидянин подмигнул. – Поторопись, царица ждёт.

– Я у твоих ног, моя госпожа. – Тарш опустился на одно колено и склонил голову. – По первому зову, как и обещал.

Он, ещё подъезжая, приметил расставленные мишени – простенькие, плетёные щиты, закреплённые на треногах, на расстоянии пятидесяти шагов. Заметил и два десятка воинов, выстроившихся неподалёку. Сообразил – намечается состязания.

– Это твой долг. – напомнила ему Мандана, и хотя его манеры её несколько удивили, это не помешало с презрением оглядеть одеяние перса. – Неужели любимец моего мужа так беден, что наряжается как нищий? Впрочем, пастух всегда остаётся пастухом.

– Мне передавали, что ты хочешь видеть меня готовым к бою.

– Тогда где твой доспех?

– Ловкость воина наилучшая зашита, госпожа. – Тарш поднял на Мандану глаза. По губам скользнула улыбка.

– Что ж, тогда позабавь меня своей доблестью, покажи – что стоит перс против мидянина. И… – она сделала паузу, – пой. Приступай.

– Дозволь сперва посмотреть, – с учтивостью попросил Тарш, – как покажут себя воины твоего отца, великого Иштумегу, сына Увах¬шт¬ры, царя Мидии, да подлит его годы Амератат. Быть может, увидев их умения, я признаю себя побеждённым.

– Наглец. – еле слышно промолвила Мандана. И уже громче. – Пусть будет по-твоему. Начнём, пожалуй, с них. – и указала на пращников.

Первый же камень угодил точно в центр щита. Подтянувшиеся зрители встретили это громкими восклицаниями. Дальше следовали как промахи, так и меткие попадания. Последний, раскрутив пращу, запустил снаряд так, что от удара мишень опрокинулась. Мидяне победно взревели.

– Что скажешь, перс? – глаза Манданы блеснули, по губам пробежала дразнящая усмешка, которую не могла скрыть тонкая ткань, прикрывающая лицо.

– Скажу, что воины твоего отца несравненны. – прикладывая ладонь к сердцу, улыбнулся в ответ Тарш. – Но всё же, позволь мне, сыну простого пастуха, показать, что могу я.

– За этим я тебя сюда и позвала.

И персы, и мидяне переглядывались между собой. Уж больно неприличным становилась эта беседа между женой царя и, пусть и высоко взлетевшим, но всё же низкого происхождения простолюдином. Это могло породить нехорошие слухи, особенно учитывая репутацию Тарша, но эти двое вели свою игру, и до остальных им не было дела. Только цели у них в этой игре были разные.

– Тогда позволь мне самому выбрать мишень.

Мандана посмотрела на Дакота. Тот широким, разрешающим жестом показал на ряды своих воинов. Тарш прошёлся мимо них, оценивая навскидку крепость щитов.

– Вот этот. – его выбор пал на тяжёлый пехотный, овальной формы, с умбоном по центру.

Дакот коротко кивнул и воин вручил свой щит Таршу. Тот покрутил его, признавая искусство оружейника и передал двум рабам, занимающихся установлением мишеней.

– Отчего же ты не поёшь? – притворно-сочувственно спросила Мандана. – Или ты так поражён доблестью воинов моего отца, что потерял голос?

– Что ж, изволь. – и стоя к ней спиной, лицом к мидянам начал, придумывая на ходу, складывая первые попавшиеся слова в песню.

Конь да стрела – вот и всё богатство моё

И сердце, как река горная вольное

Всё к ногам твоим положу

Идём же со мной, моя милая

При этих словах он обернулся и пошёл в её сторону, поигрывая круглым камнем, предназначенным для метания.

Но смеялась в лицо мне гордячка

Понося все дары мои

Купец мне дороже – смотри

Жемчуга и нефритовые бусы

Что принёс он мне в дар

Сердце моё покупая

Или ты хочешь, чтоб я на циновке спала

Когда я рождена жить в шелках

Оттенки голоса менялись от страстного и нежного до презрительно-холодного. Его взгляд, устремлённый на Мандану, был таким же.

Но ты ведь не любишь его

Кричал я в отчаянии

Я же всего себя тебе отдаю

С ним ты не будешь счастлива

Он шёл почти танцуя, широко раздвигая грудную клетку, отчего голос становился громким и мощным.

Что мне до любви

Коли дом мой будет пустой

Я не буду твоей, уходи

Уходи, твоей я не буду

Подойдя к отметке, от которой определено бросать, он вложил камень в расширение посередине длинной верёвки и принялся раскручивать пращу, не отрывая глаз от восседавшей на кресле молодой женщины. Праща мерно загудела, разрезая воздух и ускоряясь с каждым кругом. Тарш перевёл взгляд на мишень и тут же отпустил один конец. Раздался свист, и камень ударил в верхнюю часть, между окантовкой и умбоном. Хрустнула основа, но щит выдержал. Персы огорчённо выдохнули. Из рядов мидян послышались колкости.

– Ты попал. – с оттенком разочарования сказала Мандана. – Но воины моего отца были точнее.

– Ты действительно так думаешь?

***

– Мама? Мама! – закричал мальчик, трясся и покрывая поцелуями холодную руку женщины, но та молчала – её душа уже готовилась идти через мост. Перейдя через него, она будет вечно молодой и красивой. – Мама. – прошептал он, начиная плакать.

Тозур частенько побивал жену, считая это справедливым возмездием за причинённые ему душевные страдания. Уже на первом году их совместной жизни это иногда бывало. А уж после того случая…

Скифы налетели внезапно. Их было немного – банда, просочившаяся между, пусть и малочисленными, но мобильными и хорошо вооружёнными приграничными отрядами. Они даже не стали отбирать и угонять скот – в любой момент могла появиться помощь. Ограничились тем что было в деревне – десятка два лошадей, зерно и так, по мелочи.

Но и позабавиться не забыли.

Тозур пас стадо далеко от деревни и до него разбойники вряд ли бы добрались. Тем не менее он предпочёл отсидеться два дня в горах, прежде чем вернулся домой. Скифы пощадили деревню. Не стали тратить время на поджоги, дым пожарища мог привлечь внимание, и убийства, прибив лишь несколько стариков, в отсутствие мужчин, решивших дать отпор. Но память о себе оставили. В животах женщин.