На мельнице

III.

Похоронили Герасима, и семья его осталась жить на мельницѣ, у дяди Ивана. На мельницѣ дѣла шли хорошо, съ барышомъ, поэтому Ивану не трудно было содержать двѣ семьи, – свою и братнину, хотя за столъ садилось восемь душъ.

Братья жили въ достаткѣ, ни въ чемъ не нуждались, – было кое-что и залишнее. Была у нихъ тройка хорошихъ разгонныхъ лошадей, на всѣхъ сбруи съ наборомъ, сани троечныя, господскія, съ хорошей полостью, была пара битюговъ рабочихъ, двѣ коровы и мелкаго скота, и птицы достаточно.

И вещи хорошія были у нихъ, золотыя, серебряныя, шубы енотовыя и всякаго платья и скарба достаточно. По-этому Иванъ не тужилъ, оставшись одинъ хозяиномъ, – надѣялся всѣхъ прокормить

Одно только смущало его, что мельница приходила въ ветхость, и Иванъ предвидѣлъ то время, когда нельзя будетъ на ней работать.

И вотъ однажды, вскорѣ послѣ похоронъ брата, запрягъ онъ въ телѣжку своего любимаго сѣраго рысака и поѣхалъ къ Петру Селиверстовичу Глоткину, въ городъ.

Петръ Селиверстовичъ былъ еще нестарый человѣкъ, лѣтъ 43–45, и отличался, по временамъ, разными причудами. то откростъ конскій заводъ, накупитъ дорогихъ лошадей, матокъ, потомъ вдругъ ему все надоѣстъ, и конскій заводъ идсть въ продажу за безцѣнокъ, То начнетъ молочный скотъ разводить, масла выдѣлывать, сыры варить, и опять все хозяйство рушится. Но при этомъ, тратя большія деньги на заводы да сыроварни, – Петръ Селиверстовичъ отказывалъ своимъ арендаторамъ въ самомъ необходимомъ; братья не разъ уже говаривали ему о новой мельницѣ, да все безъ толку.

Глоткинъ былъ дома, сидѣлъ въ халатѣ въ своемъ кабинетѣ и говорилъ съ какимъ то усатымъ господиномъ. Ивана онъ принялъ ласково, посадилъ въ кресло, спросилъ, не хочетъ-ли чаю.

Иванъ поблагодарилъ и отказался.

– Ты, поди-ко, опять на счетъ мельницы? – спросилъ Глоткинъ.

– Совершенно вѣрно, – отвѣчалъ Иванъ, – потому всю плотину вымыло водой до материка, и сваи сгнили, совсѣмъ не гожа мельница стала.

– А поправить, починить нельзя?

– Помилуйте, какая тамъ починка! Сваи нужно новыя, а прежде нужно мѣсто расчистить, амбаръ разобрать, да и колеса поломались.

Петръ Селиверстовичъ задумался.

– Нѣтъ, Иванъ, – сказалъ онъ, – не могу я мельницы строить. Мнѣ, вотъ, охота сколько денегъ стоитъ. Борзыхъ пару купилъ, отличныя, англійскія борзыя!..

– Да вѣдь мельница-то, Петръ Селиверстовичъ, доходъ даетъ, а отъ борзыхъ вашихъ, кромѣ убытка, ничего!

– Ну, не скажи, – промолвилъ Глоткинъ важно, – хорошая охота большихъ денегъ стоитъ!

– Стоитъ денегъ, да не даетъ!.. Это вѣрно!..

Петръ Селиверстовичъ ничего не сказалъ, только посмотрѣлъ сердито на Ивана: дескать, этакой мужикъ простой, мельникъ, а туда же, умничать сталъ, и господинъ съ усами тоже сердито посмотрѣлъ.

– А если я, Петръ Селиверстовичъ, на свои деньги поставлю? – не унимался Иванъ.

– Ну, что же, ставь! – сказалъ Глоткинъ. – Отчего же? Это можно!

– И мельница будетъ моя?

– Какъ твоя? Что будетъ стоить, ты мнѣ подашь счетъ, и я тебѣ твои расходы на стройку засчитаю въ арендную плату. Прижимать не стану, плата останется прежняя. Такъ вотъ такъ мы дѣло и покончимъ! – рѣшилъ Глоткинъ и къ усачу повернулся.

Очень довольный уѣхалъ Иванъ отъ Петра Селиверстовича, и всю дорогу, безъ мала двадцать верстъ, пока мчалъ его сѣрый, – все мечталъ о томъ, какую онъ мельницу поставитъ на Перемывкѣ, и какъ она у него заработаетъ на славу да на пользу хозяйскую. Прикинулъ онъ, сколько нужно будетъ лѣсу и всякаго другого матеріала, подумалъ и о томъ, гдѣ выгоднѣе будетъ лѣсъ купить и, все прикинувъ и сообразивъ, еще веселѣе сталъ и началъ сѣраго возжами подстегивать, чтобы ходчѣе шелъ.

IV.

По зимѣ начали Ивану лѣсъ возить, а на первой недѣлѣ Великаго поста подговорилъ онъ знакомую плотничью артель, сдѣлалъ закладку, и пошли костромичи топориками, то тутъ-то тамъ, по бревнамъ потюкивать. Мельницу сладили немалую, на шесть поставовъ, три мукомольные, одинъ крупорушный, одинъ сукновальный и одинъ для толченія льна; но и стала же она Ивану въ копеечку. Да ему, одному-то, пожалуй и не справиться было, если бы не помогъ хорошій пріятель, односельчанинъ Софронъ Никитичъ Заросовъ. Этотъ Заросовъ былъ вначалѣ очень бѣдный человѣкъ, скитался по разнымъ мѣстамъ на заработкахъ, дошелъ даже до Кавказа и тамъ прожилъ лѣтъ десять. Повезло ему какъ-то на лошадяхъ, пару-другую дешево купилъ, дорого продалъ, разжился, сталъ почтовыхъ лошадей держать, и когда вернулся въ родную деревню на покой, не сталъ никакими дѣлами заниматься, – развелъ пчелъ и съ ними только и возился. Денегъ онъ не любилъ, и говаривалъ часто:

– Пришли и ушли, чего ихъ жалѣть! Меня, вонъ, богатымъ на деревнѣ считаютъ, а я только и богатъ, что пчелами. Есть у меня тысячка, другая, не считалъ хорошенько, не знаю, валяется тамъ, гдѣ-то, въ шкатулкѣ, мнѣ она тутъ и не нужна. Въ деревнѣ на что деньги!..

Поэтому когда Иванъ попросилъ Заросова помочь сотней-другой рублей, онъ не сталъ много раздумывать, сходилъ въ спальную, вынесъ двѣ сотни рублей и вручилъ безъ всякой даже расписки.

Заросовъ ходилъ иногда на постройку любоваться, да не онъ одинъ, на деревнѣ рѣдкій человѣкъ не побывалъ на мельницѣ, не подивился, какъ все складно и хорошо было устроено и прилажено.

Были, конечно, и завистники, были и такіе, которые пророчили богатство Ивану, потому что всякій видѣлъ, что эта мельница единственная во всемъ округѣ и другія будутъ стоять, а она работать.

Къ осени, къ самой уборкѣ хлѣба, мельница была готова и пущена въ ходъ. Слышно было, что самъ Глоткинъ хотѣлъ пріѣхать посмотрѣть, однако не пріѣхалъ, а прислалъ письмо, которое немного удивило Ивана.

Вотъ что писалъ Петръ Селиверстовичъ: «Наслышанъ я, Иванъ, что мельницу ты окончательно отстроилъ и скоро пустишь въ ходъ. Это очень хорошо, только напрасно ты безъ моего согласія поставилъ толчею для льна, это дѣло нестоющее, пустое, и, помнится, я тебѣ о толчеѣ ничего не говорилъ…»

Это письмо Иванъ прочиталъ всей семьѣ, – своей и братниной, – и когда прочиталъ, то спросилъ жену и Елену Тимофеевну, что онѣ объ этомъ думаютъ.

Жена Ивана-Анисья Ермолаевна была уже женщина немолодая, хворая и не принимала никакого участія въ дѣлахъ мужа, поэтому она ничего не сказала, а отвѣчала Елена Тимофеевна.

– Я этого что-то ужъ и не понимаю! – сказала она. – Петръ то Селиверстовичъ словно будто чѣмъ недоволенъ.

– Вотъ то-то и оно, – съ сердцемъ воскликнулъ Иванъ, – недоволенъ то онъ недоволенъ, объ этомъ и пишетъ, а чего ему быть недовольнымъ, ужъ я не знаю! По письму то выходитъ, словно мельница то его, вишь ты, какъ будто онъ мнѣ что наказывалъ, а между нами только и разговору было, что онъ разрѣшилъ мнѣ на его землѣ мельницу поставить, и больше ничего!..