Kitobni o'qish: «Не выпускайте чудовищ из шкафа», sahifa 2
Глава 2. Рыцарь пентаклей
«Карта Рыцарь пентаклей описывает человека дисциплинированного и педантичного, порой излишне бескомпромиссного, в силу чего зачастую весьма неудобного в общении».
«Малый толкователь карт и гадальных арканов», выпущенный под редакцией Общества любителей предсказаний и рекомендованный для домашнего применения лицам, не обладающим истинным даром прозрения
К полудню дождь прекратился. Остались сизые лужи, в которых отражались кружевные ограды, да и сами дома, побелевшие, даже будто бы нарядные. Автомобиль Медведя давил их и сизые куски льда, что упрямо держались в воде.
Мы молчали.
Не потому, что я злилась. Хотя да, все еще злилась, но это привычное состояние. А в голове крутилось то самое, про чудовищ…
И про то, что Медведя я знала. Давно. Еще с войны. Еще на войне. И позже, потом, когда мне… сделали предложение. И оказалось, что не только мне. Он был очень внимательным и заботливым ублюдком, мой бывший муж. И знал, как сделать так, чтобы я приняла это хреново предложение.
Дышать надо глубже.
И улыбаться.
Кто-то в женском журнале, которые приносят Софке, писал, что если улыбаться миру, то он улыбнется тебе. Я честно пыталась, но добилась только того, что челюсти свело от злости.
– Я могу отказаться. – Медведь выбирался из-за руля медленно, потому как старый «Студебеккер» был ему еще более тесен, чем кабинет.
– Только попробуй.
Не может.
Если новое начальство прибыло, стало быть, и рапорт на отставку подан и принят. Подписан. Отправлен в имперскую канцелярию, а оттуда его хрен добудешь. И этот вот, новый начальник, тоже прибыл.
Почти.
Я видела паром, который медленно полз, пробираясь по-над гребнями скал. Ветер попритих. Море тоже облеглось. Солнце и то выглянуло сквозь решето туч, щедро плеснувши светом.
И я зажмурилась.
Слишком уж яркий. Слишком…
– Ты только с ходу его не сожри, – попросил Медведь.
– Постараюсь.
Врать я так и не научилась, и Медведь хмыкнул. Пускай себе…
– Может, человек приличный…
– Приличного человека в нашу глушь не сошлют.
– Не скажи. Как по мне, как раз и сошлют, чтобы приличиями своими жить людям не мешал. – Все-таки чувство юмора у Медведя было своеобразным.
Он замолчал. И я тоже. Смотрели, как медленно приближается серая туша парома. Загудели трубы, и в порту началась привычная суета. А еще снова запахло рыбой.
Ненавижу этот запах.
И остров.
И…
Я подняла голову и посмотрела на небо. Тучи вытянулись, почти как решетка… а за нею солнце. Далеко. Недостижимо почти.
– Если… если я пришлю ребенку подарок?
– Мы будем рады.
– Уверен?
Кивок.
– Ты только в рамках приличий себя держи, – на всякий случай уточнил Медведь.
И я кивнула. Удержу. И постараюсь. Софке надо будет сказать, если она пока еще не знает.
Интересно, обрадуется? Или снова за карты засядет?
А вот курить закурит, тут и думать нечего.
Паром причалил, и его поспешно закрепили дюжиной цепей. С грохотом опустились трапы.
– Пойдем?
– Да ну. – Медведь не шелохнулся. – Не суетись.
Кто суетится? Я? Да я вообще могла бы тут и не быть. И… и с каждым мгновением эта мысль начинала казаться все более здравой. В конце концов, чего это я? Завтра явится этот, новенький, в участок. Медведь зачтет речь. А…
– Не пропустим?
– Сама-то как думаешь?
Ну да… Людей прибыло немного. Большей частью к нам грузы идут. Вон, Бахтин что-то там закупал для ферм своих. Зерно еще привезти должны были. Хлеб. Товары для магазина Нателлы Олеговны, что-то она там Софье обещала из тканей.
Почта опять же.
А люди… люди – редкость.
– Вон, гляди, – сказал Медведь.
И я увидела.
По трапу неспешно спускалась дама в роскошной шубе. Песец? Соболь? Соболь вроде темный… Так и не научилась разбираться. Главное, что видно, – шуба умопомрачительно дорогая. И роскошная.
Как и дама.
А вот мужчина, что следовал за ней, выглядел до отвращения обыкновенным. Нет, пальтецо хорошее, под стать шубе. Тросточка в одной руке, кофр – в другой. И тросточка не для красоты, он явно прихрамывает на левую ногу. А больше с такого расстояния не разглядеть.
– Идем? – Медведь сделал шаг навстречу, и я, преодолев трусоватое желание сбежать, потянулась за ним.
Желание желанием, но своих не бросают.
Мимо дамы с грохотом прокатился грузовик, обдав и ее, и шубу тучей брызг. Но те растворились, не коснувшись драгоценного меха.
Одаренная.
Чтоб тебе.
– Доброго дня. – Медведь уже добрался до этой парочки. – Полагаю, господин Бекшеев? Госпожа…
– Бекшеева. – Голос у дамы оказался низким. И руку она Медведю протянула, а тот осторожно пожал. – Ольга Андреевна.
– Матушка, – поморщился мужчина.
Матушка?
А выглядит-то молодо. Правда, если присмотреться, то возраст проскальзывает, большей частью во взгляде. В морщинках тоже. В седых волосах, что выбивались из-под изящного мехового берета.
– Бекшеев Алексей Павлович. – Он слегка поклонился и посмотрел на меня.
Не нравится.
Категорически.
Аристо.
Одаренный. И… род древний. По роже видна вереница благородных предков, что наверняка сверлят взглядом спину невезучему потомку, который вместо Петербурга оказался на острове Дальний. Дальше и вправду некуда.
– Османов Олег Ефремович. – Медведь легко сдвинулся вбок. – Охотова Зима Желановна.
Ненавижу это имя.
И…
– Счастлив знакомству. – Бекшеев поклонился.
Сдержанно. Вежливо.
И как-то сразу стало понятно, что не уживемся.
– У вас здесь очень мило, – голос Ольги Андреевны звучал мягко. И сила, от нее исходившая, окутывала теплым облаком. – Своеобразно…
– Увы, порт у нас больше грузовой.
– И что же здесь грузят?
Вряд ли это ей действительно интересно. Просто она хорошо воспитана. И поддерживает разговор.
– Да рыбу в основном, еще китовый жир, весьма пользуется спросом. Опять же ус. Многое иное. Тут вроде договора с парфюмерной компанией, но точно не знаю.
Я отвернулась. Может, оно и не слишком вежливо, но злость накатывала волнами – та самая, иррациональная, разрушающая, с которой я честно пытаюсь справиться, но выходит не лучше, чем у Софьи с сигаретами.
Меж тем на трапе показалась еще парочка весьма любопытных личностей. Первым шел юноша в шубе, наброшенной поверх костюма. Шуба была распахнута, показывая то ли костюм, то ли удаль молодецкую, то ли, что куда вероятнее, дурь. Ветра у нас такие, что шутить с ними себе дороже.
Я эту привычку ходить нараспашку еще в первую зиму изжила.
И теперь плащ поплотнее запахнула.
– Интересная личность. – Мягкий голос нового начальства заставил замереть.
Юноша двигался быстро, едва ли не бежал. А за ним, переваливаясь с ноги на ногу, спешил толстый господин в пальто с меховым воротником.
– Кто это? – Если не смотреть, то Бекшеев не так уж и раздражает.
Не сильнее, чем обычные люди.
– Ольгерд Витольдович Гельшь-Салинский. Старший сын и наследник Витольда Ольгердовича Гельша.
Все-таки у людей благородных с фантазией туговато, особенно когда до имен доходит.
– Понятия не имею, кто это.
– Весьма… своеобразный человек. Миллионер. Состояние составил в послевоенные годы, да и если верить слухам, то и война для него оказалась весьма доходным предприятием. – Можно ли верить слухам? – Сам он еще до войны заключил брак с княжной Салинской, воспользовавшись ее непростой жизненной ситуацией. – Случается. – А поскольку иных наследников у рода не осталось, то его императорское величество счел возможным удовлетворить прошение о наследовании фамилии по женской линии. Дабы род не прервался.
И такое случается.
Я покосилась на Бекшеева. Тот глядел даже не на юношу, а на пару мордоворотов, его сопровождавших. О, даже не на пару. Четверка. И слуги. Надо же, какая важная персона.
Давно в нашу глушь этакие господа не являлись.
И тем странней.
– Гельшь весьма озабочен поиском подходящей партии. И даже одно время в свете упорно ходили слухи о помолвке с юной Высоцкой, но что-то да не заладилось, – добавила Бекшеева, провожая бодрого юношу взглядом. Взгляд у нее тяжелый. – А после и с Нихонтовыми не срослось. Возможно, возьми они кого попроще, но… – Она расправила руку.
Перчатки у дамы были тонкими, но вряд ли теплыми.
– Самолюбие?
– Полагаю, что так.
– Вряд ли у нас тут найдется подходящая невеста, – заметил Медведь, которому этот вот юный княжич с двойным именем явно не понравился.
Мне, к слову, тоже.
Настолько, что даже новое начальство раздражать перестало. Почти.
– Дело не в невесте… хотя, конечно, странно. Весьма странно. – Она подняла воротник шубы. – У вас сегодня ветрено.
– Не сегодня, – отозвался Медведь и встрепенулся. – Тут всегда ветрено.
Чистая правда, к слову.
– Экипаж! – Нервный крик донесся сквозь грохот старого грузовика, что полз по пристани. – Тут есть экипаж?
– Боюсь, – заметила я, – его ждет разочарование.
Не то чтобы экипажей не было. Имелись и телеги, и грузовики. Много. И даже коляска у многоуважаемого Афанасия Евдокимовича, уездного доктора, с завидным упорством отказывавшегося признавать автомобили. И роскошное ландо супруги градоправителя, которое изредка покидало каретный сарай. Имелся старенький «Форд» Петлицкого, державшего этого монстру, чтобы было чем заняться. Да и в целом… Но вот так, в аренду – увы.
– Прошу в экипаж. Александр Парфенович сказал, что вам дом готовят, я и отвезу. А завтра можно и в управление. Только еще с багажом… Багаж есть?
– А как же, – произнесло начальство, как почудилось, с немалою печалью и на матушку поглядело.
– Отлично. Тьма… Зима Желановна то есть, препроводите, будьте любезны. – Медведь занервничал, а когда он нервничал, то начинал говорить, много и без толку.
Препровожу, куда я денусь.
Машина стояла, где и оставили, а рядом переминался с ноги на ногу уже знакомый пухлый господин.
– Я желаю арендовать ваше авто! – сказал он, завидевши меня.
И подпрыгнул. Верно, желание переполняло.
– Невозможно.
– Я… готов платить!
– Милейший, – мягко произнесла госпожа Бекшеева так, что стало очевидно, что милейшим она господина не полагает. Вот нисколько. – Боюсь, это и вправду невозможно.
Он хотел было что-то сказать, но во взгляде его вдруг мелькнуло узнавание.
И человечек отступил.
– П-прошу п-прощения, госпожа, – произнес, слегка заикаясь. И попятился. – Н-не п-признал вас сразу. Премного рад…
Мне стало его жаль.
Перемерзла, наверное, или просто погода. Всего сразу навалилось, вот и…
– Айвар! – окликнула я одного из рыбаков, что проходил мимо. – Вон господам транспорт надобен. Телега свободна?
– Рыбу разгрузим, и свободна. – Айвар остановился.
– Рыбу? Телега, вы…
– Или пешком, – я махнула в сторону города, – ежели напрямки, то пару верст всего. За час дойдете. Только вы там передайте этому вашему, чтоб застегнулся. Ветра у нас злые.
И люди недобрые.
Целитель и вовсе один на весь остров. И занят он обычно делами куда более серьезными, чем простуда заезжего щеголеватого молодца, которому застегиваться лень.
– Боюсь, ваш совет пропадет втуне, – заметил Бекшеев, а я открыла дверь. Вот машинка не сказать чтоб совсем тесная, если, конечно, не для Медведя, но… нас четверо. И как? – Матушка.
– Сейчас печку включу, – спохватилась я.
Может, вправду напрямки?
Сказать Медведю. Или соврать, что есть у меня ну очень важное дело к тому же Айвару. Ладно, не к нему, но к Святу, который давно обещался мне привезти свежих романчиков. И Софья табака желала, не того, который от императорской тытуневой, но нормального.
– И вы присаживайтесь. – Леди не заставила себя уговаривать. И шубку подвинула, место освобождая. – Уж поверьте, если вы решите остаться, то он останется тоже.
Это она сказала тихо.
– Зачем? – столь же тихо поинтересовалась я.
– Характер.
Характерным начальство не выглядело. Скорее уж таким… обыкновенным. Для аристо, само собой. Нос с горбинкой. Высокие скулы. Черты лица резковатые, но не настолько, чтобы это смотрелось неприятно. Подбородок вот слишком вперед выдается. И шрам на щеке есть, пусть даже едва заметный, наверняка разглаженный и зашлифованный, но есть.
Еще была какая-то неправильность лица, которую никак не получалось уловить взглядом.
Асимметричность? Легкая?
– У вас любопытное имя.
– Родители были из староверов.
– Были?
– Погибли в первую волну. – Я давно уже не ощущала ничего, отвечая на этот вопрос, а вот Бекшеева ожидаемо смутилась.
– Простите мое неуемное любопытство.
– Ничего.
И вправду ничего. Это ведь не со мной было. Совсем не со мной.
Мотор урчал. Печка грела. В машине было тепло, хотя и не жарко. А ожидание затягивалось. И это нехорошо. Медведь куда-то запропал, а такого с ним не случалось, чтобы запропадал без причины.
– Вы меня совсем не помните? – не удержалась Бекшеева первой.
– А должна? – Я повернулась к ней, вглядываясь в такое правильное совершенное лицо. – Нет. Извините.
– Ну да… мы были представлены. Бал Потоцких. После… всего.
Она тоже не произносила это слово. Вслух. Будто бы в нем и вправду имелась какая-то запретная магия. Будто, сказав «война», мы могли ее накликать.
Вернуть.
Я посмотрела пристальней, потом закрыла глаза и вдохнула. Так и есть, запах. В нем дело. Дорогие духи. Меха. И магия. Духи и магия – частое сочетание, но оттого в нем не меньше оттенков.
– Ваши способности…
– Не вернулись полностью, – спокойно ответила я. – Но мы и вправду встречались. Это имеет значение?
– Пожалуй… нет.
Правильный ответ.
Я прикрыла глаза. Все-таки куда подевался Медведь?
Глава 3. Жрица
«В 6 часов вечера в экспортной конторе Дрейфус 4 вооруженными совершена экспроприация 2700 р. Вошли со двора в контору, где было более 20 служащих, заставили поднять руки, открыть кассу и, забрав 2700 р., скрылись».
«Петербургский вестник»
Он все-таки появился. За секунду до того, как я, потеряв остатки терпения – никогда-то им не отличалась, – решилась-таки выбраться из машины.
И как обычно, его появление я ощутила.
Как и раздражение. Растерянность.
Злость? Медведь злился? Этого с ним не случалось… да никогда не случалось!
И я потянулась к ручке.
– Сиди, – рявкнул он так, что возражать желания не возникло.
Новое начальство, бросив на Медведя взгляд, молча заняло место рядом с водителем. И правильно. Может, он и в отставке, но штурмовики бывшими не бывают.
И сила в нем клекотала.
Она рвалась, грозя разломать оковы слабого тела. И сердце теперь колотилось слишком быстро. Слишком часто.
Медведь резко тронулся с места, но проехал недолго.
– Остановитесь. – Сухой голос госпожи Бекшеевой заставил меня вздрогнуть. А Медведь и вправду остановился. – Руку.
Он повернулся к даме.
И медлил. Смотрел. Шрамы на его голове покраснели. Глаза налились кровью. И я подобралась. Срывов у Медведя давненько не было, но…
– С водителем в подобном состоянии ехать просто-напросто небезопасно, – спокойно произнесла Бешкеева и сняла перчатку, затем и вторую.
Руки у нее оказались тонкими, изящными, вот только пальцы на левой срослись не слишком удачно.
И я отвернулась.
А она молча расправила меха и потянула за серебряную цепочку.
Сова.
В золотом окладе? Это… если это так, то… То что она здесь делает?
В нашем захолустье-то?
– Прошу прощения, госпожа. – Медведя отпустило как всегда резко.
Почему-то штурмовики целителями не просто восхищаются – благоговеют. Может, потому, что чаще других оказываются в их руках.
И…
И я старалась не смотреть. Честно. Но… Мизинец выгнут, да и верхняя фаланга отсутствует. Указательный и средний пальцы жмутся друг к другу, скрывая тонкие ниточки шрамов. Ожоги?
– Случается. – Голос ее звучал на диво спокойно, равнодушно даже. – Но все же руку.
И Медведь, который взглядом ставил на место что градоправителя, что главу местной купеческой гильдии, слегка смутившись, протянул свою руку.
А пальчики Бекшеевой перехватили запястье.
– Вам лучше пересесть, – сказала она и поглядела на меня. – Зима, вы умеете водить?
Интересно, а если бы я отказалась? Хотя… наверняка Бекшеев умеет. Но молчит.
– Конечно.
С целителями в принципе спорить тяжело. В какой-то момент они уверяются в собственной правоте и исключительности. А самое поганое, что они как раз зачастую и правы, и исключительны.
Хрень, в общем.
И я поменялась местами с Медведем. Тот кое-как впихнулся на заднее сиденье, для чего пришлось вжать голову, да и в целом скукожиться, хотя не думала, что такое возможно.
– Ваше сердце в отвратительном состоянии, – проворчала Бекшеева. – Я сделаю, что могу. Вечером жду вас. И завтра тоже. Когда вы собираетесь отбыть? Неважно. Пока не отбудете, чтобы являлись ежедневно. И лекарства… есть кому проследить, чтобы вы их принимали?
Ее голос звучал мягко и спокойно.
И… меня тоже отпускало. Знаю, что неспроста, что это все их штучки. Аура. Силовое поле. Опосредованное влияние. Только все одно знание не спасает.
– Могу я узнать, что вас настолько взволновало?
Я прислушалась. Вряд ли Медведь ответит. Но нет… все же они их и вправду боготворят. Целителей.
– Этот поганец поуродовал Степашку.
Я прищурилась.
– Сильно? – В голосе Бекшеевой скользнули недобрые нотки.
– Да не сказать чтобы… но там… в общем, он мальчишке голову задурил. Мол, в картишки перекинуться не с кем. И дело легкое, сперва на малый интерес играли. Потом и на деньгу. На желание. Он и загадал, мол, кусок шкуры… и чтоб сам срезал. – Вот урод. – Степашка что? Повелся… и проигрался. Наивный дурень. Ему бы кликнуть кого, так скрутили. Ну и срезали.
– Алексей? – голос Бекшеевой заледенел.
– Я разберусь.
– Боюсь, не выйдет, – покачал головой Медведь, – он мальчонке бумагу сунул. Что, мол, тот претензий не имеет. И денег еще. За развлечение. Так что молчать будет. И не только он.
Пальцы Бекшеева стиснули трость.
– Можно ведь объяснить ребенку.
– Степашке семнадцать, – я старалась глядеть на дорогу, – с точки зрения закона он далеко не ребенок. Но…
Дурачок?
Не сказать, чтобы вовсе. Кое-что соображает. И читать умеет. И писать. Только доверчивый больно к людям. Добрый. И наши знали. Берегли. Макеич его на паром и взял, чтоб к себе поближе.
А еще у Степашки семья. Матушка вдовая и шестеро сестер, одна другой меньше. Нет, старшие уже при деле, конечно, но все одно за каждую копеечку бьются. Так что… не станет он говорить.
И Макеич с благородными залупаться тоже не станет.
У него ведь своя семья имеется.
Дело.
Паром этот, который едва ли не чудом держится. А градоправитель то и дело грозится лицензию отнять. И отнимет, дай повод.
Ненавижу.
Таких вот. Хитровывернутых.
И жизнь эту, в которой они с живых людей безнаказанно шкуры снимать могут. И собственное бессилие тоже.
– Что ж… – Целительница отпустила руку Медведя и перчаточки надела. – Юноша сильно пострадал?
– Раны заживут.
Те, которые на теле, да. А про душу… про душу в уголовном кодексе ничего не сказано.
– Хуже другое, – Медведь прикрыл глаза, – морячки молчать не станут.
А народ у нас такой, за своих держится. И чужаку этакой игры не простят, что бы он там о себе ни думал.
– Княжич маг. И не из последних. Вряд ли кто рискнет связываться с одаренным, – осторожно заметила Бекшеева.
И я не удержалась.
Маг? Одаренный?
Тут таких… половина острова.
– Прошу прощения? – Бекшеев следил за мной внимательно. – Мы неверно поняли ситуацию?
– Ну… – Я опять сосредоточилась на дороге, благо была та пуста. – У него, в конце концов, охрана есть. Вот пусть и охраняет. А так-то…
Люди у нас суровые. А море глубокое. На моей памяти еще ни одна погань не выплыла.
Только вслух я ничего не скажу. Да и Медведь губы поджал. Взгляд мой поймал в зеркальце и чуть кивнул. Понятно. Шепнет слово Молчуну, а тот и остальным, чтобы аккуратней были.
И…
– Интересно другое. – Леди Бекшеева поглядела в окно. – Что ему могло здесь понадобиться?
Голова ныла.
Бекшеев с трудом удерживался, чтобы не потереть виски. И не скривиться. Смотрят ведь. Не верят. Не рады. Не приняли и вряд ли примут. Тут и менталистом быть не нужно. Счастье, что он не менталист, иначе не выпустили бы. А среднего уровня дарник… аналитик перегоревший. Да кому он там, в Петербурге, нужен.
Теперь.
Откинуться бы. И спину вон опять потянуло, напоминая, что спине не нравится, когда он долго сидит слишком уж прямо. А корсет, наоборот, очень даже нравится, но его Бекшеев надевать не стал.
Глупость.
Подростку бы простительно, но не взрослому офицеру. А он вдруг заупрямился. Все казалось, что этот корсет всенепременно заметят. Поймут. И уважать не станут.
Можно было не волноваться. Его и так не уважали.
Мутило.
Еще у парома, от одного вида сизо-серых волн, что накатывались на берег, расползаясь пеной по гальке. Вперед и назад. Вперед… и тихо-тихо назад. Шелест этот отзывался в мозгу тихим хныканьем, вновь пробуждая голоса. И тогда Бекшееву показалось, что он все-таки не удержится на краю.
Уже не удержался.
С ума ведь сходят постепенно.
А потом был паром. Старый. Скрипучий. Провонявший моторным маслом и рыбой. Тесная каюта, стоившая едва ли не дороже, чем мягкий вагон от Петербурга. Узкая кровать.
Матушка, которую, казалось, ничего не брало. И она, склонившись над ним, качала головой. Ничего не говорила. Но и хорошо. Он сам себе все сказал, что нужно и что нет.
А теперь вот остров.
Дальний.
Дальше и вправду некуда. Протяженность – двадцать верст. Порт. Старые шахты, в которых век тому добывали кристаллы. Жила была богатой, но потом как-то резко иссякла. И предприятие разорилось. А люди остались.
Городок.
Рыбацкие деревушки.
Война обошла их стороной, потому как далеко. Сюда и самолеты-то не долетали, не говоря уже о кораблях. Нет, море вроде бы вот оно, рядом, точит ледяные когти о берега. Да только и берега эти на диво неудобны. Узкие коридоры, клыки и рифы.
Тяжелый корабль не пройдет. Паром вот только, но… что вывезешь на этом пароме? Особенно если везти нечего.
Нет, никому-то Дальний не нужен.
Как и сам Бекшеев. Он осторожно склонил голову влево. Вправо. И снова влево. Матушкин внимательный взгляд ожег шею.
Лучше бы и вправду что-то да сказала.
– Пейзажи у вас тут… своеобразные, – выдавил Бекшеев, чувствуя себя полным дураком. – Далеко до города?
– Не особо. Да и город тут такой…
Лучшая ищейка особого чуть прищурила глаза. Он ее другой представлял. Более… свирепой, что ли? А тут обычная женщина. Не слишком молодая, но и старой назвать ее язык не повернется.
Изменилась.
Странно. Ему казалось, что он ее и не запомнил совершенно. Тогда ведь хватало других женщин, свободных, счастливых. Тогда и он сам, и все-то вокруг просто захлебывались этим вот счастьем.
Как же. Война закончилась. Победа.
И значит, все будет как раньше. Нет, много лучше, чем раньше, иначе зачем это все? Кто бы знал… Может, и к лучшему, что не знал. Хоть немного побыл счастливым. И она. Тогда, на том балу у Потоцких, она сияла внутренним светом. И кажется, этот свет и привлек тогда внимание.
На мгновение.
Он вдруг вспомнил. Вальс. Поворот головы. Смех. Взгляд ее, направленный на мужа, полный даже не любви – немого обожания. Изящную линию шеи. Тонкий локон, что касался этой шеи, лаская ее.
Сияние драгоценных камней.
Ей безумно шло то легкое платье. И сапфировый гарнитур.
Тем страннее, что старый военный плащ тоже вполне гармонично смотрелся. Бекшеев старательно прикрыл глаза. Неудобно получится, если она заметит.
А она заметит.
Не может не заметить.
Он ведь заметил морщинки в уголках глаз. И обветренную темную кожу. Губы, которые она зло покусывала. Взгляд этот, чересчур уж сосредоточенный. Не дорога занимала ее мысли.
Гельшь.
Вот ублюдок. И угораздило же его. Именно сейчас. Именно когда Бекшеев понадеялся, что нашел тихое, самое, быть может, унылое место во всей империи.
То самое.
Если дар не обманул, место – то самое. Нужное. А этот мешается.
Надо будет побеседовать. Не с самим княжичем, с этим говорить бесполезно, но должен быть среди его челяди кто-то, поставленный следить. Вот пусть и следит. А то и вправду прибьют ненароком, нехорошо может получиться. Неудобно. Расследовать придется. А у него другое дело.
Машина замедлила ход.
Тоже интересно, старая, снаружи выглядит едва ли не развалиной. Кузов местами в пятнах ржавчины, кое-где краска слазила лохмотьями, а мотор работает ровно. И сам автомобиль мягко идет.
Не все тут просто.
Да.
Он поймал в зеркале обеспокоенный матушкин взгляд. И покачал головой. Странно, но и вправду отпускало. Такого с ним не случалось прежде, чтобы головная боль, накатившись, вдруг передумала и отползла. Бекшеев осторожно повел головой влево. Вправо. Прислушался.
Надо же…
– Что-то не так? – Зима повернулась к нему.
– Слегка укачало по пути, – почти не соврал Бекшеев. И добавил: – Я поговорю, чтобы этого клоуна убрали с острова. И да, компенсацию он доплатит.
Почему-то посмотрели с умилением, как будто он глупость ляпнул.
Может, и вправду глупость.
– С паршивой овцы… – Бекшеев не договорил, поняв, что все звучит как оправдание. И уставился в окно. – Это главная улица?
– Точно. Рыбацкая. Есть еще Малая Рыбацкая. И Западная Рыбацкая.
– А Восточная?
– Собирались строить, но там всего один дом. – Она помолчала и добавила: – Мой. Улицы не вышло. Поэтому только номер.
– А так бывает? Как же… письма писать. Или посылки? – удивилась матушка.
– Да все одно в контору пришлют, а там все всех знают. Почтальон и донесет, если надо.
Действительно.
– Здесь… довольно чисто. – Молчать было невыносимо, а говорить не о чем, и Бекшеев уставился в окно.
И отметил, что дверцы тоже не дребезжат. У того лакового такси, что отвезло их к пристани в Лазурном, дребезжали. А тут вот – нет.
Улица и вправду чистая.
Широкая мостовая. Камни подогнаны плотно друг к другу, и машина идет мягко. Бордюр выкрашен белой краской. Тротуары неширокие, но кому здесь гулять. Разве что куда-то спешила солидная, в тяжелой шубе и цветастом платке, дама. За нею следовали две попроще.
Служанки? Дочери?
Женщины остались позади.
Дома невысокие, в один этаж. И раскинулись, словно норовя дотянуться друг до друга. Одни побольше, даже с колоннами имеются. И с балконами. Другие простого виду. Третьи вовсе серые некрасивые кубы, словно из камня наспех вытесанные.
– Там вон градоправитель живет… и доктор наш, но его никогда на месте нет.
– Почему? – Матушка даже обернулась, запоминая уютного вида особнячок.
– Так… работы много. – Зима пожала плечами. – Его вечно то туда, то сюда… Он писал, стало быть, чтобы кого прислали в помощь.
– И как?
– Прислали. Двоих. Один спился в первый же год. Второй сбежал. Хотя наши его не обижали. Честно.
– Это как-то…
– Тут мало кто приживается, только… – Она осеклась. – Сами потом поймете. Зимой это особенно хорошо видно. Вон там дальше Севастьянов. У него тут рыболовная артель. И консервы делать сподобились. Еще Урусов. Китобойных два корабля держит, ну и прочий народец тоже. Ничего мужик, с характером. Уже завтра явится.
– Зачем?
– Знакомство сводить. Ну и кланяться. Лучше берите деньгами.
Брать что-либо Бекшеев не собирался. И хотел было сказать, но почему-то промолчал. И еще ощутил, как краснеют уши.
– Колычев тоже придет. Ростовщик…
– Это запрещено.
– У него патент, – прогудел с заднего сиденья нынешний бывший главный полицмейстер. – Он этот… владелец частной банковской конторы. Как по мне, один хрен… извините, госпожа.
– Как по мне – тоже, – согласилась матушка охотно. – Стало быть, общество у вас имеется?
– А то… всем обществам общество. Такого нигде больше нету.
Она все-таки улыбнулась, и на мгновение показалось, что тот внутренний свет никуда не исчез. Но погас он довольно быстро.
– Тут уже недолго. – Медведь махнул вправо. – Поворачивай на Малую. Дом, конечно, может, для вашей светлости маловат. Он из этих… отчужденных в собственность. Выморочное имущество. Градоправитель пытался продать, да кому оно надо…
– Домик неплохой. Тут Гольская жила. Некогда ее семья на шахтах-то и разбогатела, да только… сыновья не вернулись. Муж еще раньше отошел. Она и жила-то одна, не хотела ни родню видеть, ни приживалок. Потом-то уже родственники явились, конечно, да духовную грамоту она честь по чести выправила. И не у нас. – Зима явно говорила об этой незнакомой женщине, чтобы уйти от других разговоров, от вопросов, которые Бекшеев мог бы задать, не зная еще, что он давно научился не спрашивать лишнего. – Свара тогда была изрядная. Судом грозились. Но градоправитель у нас… в общем, сами поймете.
Дом был тяжелым. Пожалуй, именно эта тяжесть, некрасивость его и бросилась в глаза. Ни колонн, ни портиков, ни воздушных балконов. Ровные какие-то рубленые линии, словно архитектору до боли было жаль тратить камень на всякую ерунду. Он шел прямо, потом вдруг загибаясь буквой «Г», выставляя к дороге гладкую, лишенную окон стену пристройки.
Каменные столбы обозначали ворота. А вот ограды не было. Колеса машины зашуршали по подъездной дороге, что протянулась от улицы к парадному входу. И снова – широкие рубленые ступени, причем явно несимметричные, слева они дальше уходят, скрываясь в каких-то растрепанных кустах. Справа ступени упирались в стену.
– Ключ я взял, – Османов вытащил из кармана связку, – вроде этот от дверей.
И снова.
Каменный дуб? Здесь? Темная древесина того насыщенного оттенка, который говорит, что дерево было повалено взрослым. А потому топор его не возьмет.
И ключ вошел в замок.
А дверь отворилась беззвучно. Сила? Выходит, что питающие кристаллы заменили? Почти мило.
Османов пошарил по стене, и вспыхнул свет.
– Строили его давненько уже. Сперва вроде как чтоб и дом, и чтоб спрятаться можно было. А то ж Дальний ведь. – Он оглядывался с немалым интересом. – И многие сюда захаживали, особенно когда шахты заработали. Да. А там уже и достраивали. И перестраивали. В последний раз аккурат перед войной. Так что и вода, и свет, и все-то прочее будет.
Воздух чистый.
И нет того характерного запаха, который бывает у домов старых и одиноких.
Пол… паркет? Из темного дуба? Такой не в каждом столичном особняке увидишь. Странно, что не разобрали на нужды города.
– Он хорошо сохранился. – Матушка провела пальцами по стене – изнутри дом был облицован мрамором.
– А то… Были тут… желающие, но дело такое… – Османов поглядел на коллегу и вздохнул тяжко-тяжко. – Вы призраков не боитесь?
– Призраков? – Матушка шла, разглядывая картины, что висели на стенах.
И вновь – ни пыли, ни паутины.
Убирались?
Или… артефакты? Они существовали, конечно, но были весьма дороги. Слуг держать выходило куда дешевле. Да и почему их не забрали? Не знали? Не поняли?
– Родственнички пытались вывезти кое-что, – Османов оперся на колонну, – но один вон на лестнице шею свернул. Другой уснул и не проснулся. Нет, все-то чисто. Мы смотрели. Пошел слух о призраке… потом еще был случай, когда нашли одного рыбачка в саду-то. Мертвым.
– Чудесное место, – сказала матушка. – Может, здесь гостиница имеется?
– Имеется. Но вам она не по вкусу будет, – Зима подошла к лестнице, что брала начало меж двух крылатых фигур, – там рыбаки ночуют, когда сезон. Или еще какой люд попроще. А дело не в призраке. Страж.
