Kitobni o'qish: «Байки про балет», sahifa 3

Тайна кумиров

Никто до Кабриолева, никто, кстати, и после не смог чётко объяснить: почему один артист нравится одним людям и не нравится другим? Заметил Вольдемар Альбертович эту странность ещё в самом начале своей балетоманской карьеры, когда никак не мог в толк взять, как может его любимый артист кому-то быть не мил?! Решил Кабриолев тогда, что это всё интриги подковёрные, и надумал провести, для чистоты эксперимента, сложный опыт. Поводил он разных людей, не из тусовки балетоманской, а просто родственников-интеллигентов, на одного и того же своего кумира, и взаправду оказалось – далеко не все так верещат от него, как сам Кабриолев! Хуже того, на некоторых этот артист вообще никакого впечатления не производил, а нравился совсем другой, на которого он сам и не глядел!

Этот факт надолго поставил балетомана в тупик, тем более что распространённые мнения на этот счёт ничего не объясняли. Да, есть определённые пристрастия представителей разных групп любителей балета: пожилые женщины любят фактурных мальчиков, желательно посмазливее. Половозрелые же мужчины предпочитают балерин с ярким лицом. Но и внутри этих общностей никакого единства нет!

Разбираясь в вопросе Вольдемар Альбертович попробовал выявить общие черты теперь уже у почитателей одного и того же таланта. С этой целью он составил сложную таблицу, в которой указал множество совершенно разных характеристик коллег из тусовки: от цвета глаз до размера обуви. Много бессонных ночей он провёл, анализируя этот огромный пласт бессмысленной информации. Решил даже привлечь на помощь самое свежее достижение человеческой мысли – ЭВМ. Они тогда только появились, но в НИИ, где он как бы работал, одна уже была. Данные ввели, но перфокарты вылезли обратно без ответа: информация обработке не поддавалась.

Но Кабриолев не остановился и на этом! Стал он донимать коллег-балетоманов с просьбой заполнить подобие анкеты, где указать, какие именно черты нравятся в любимом артисте. Но и тут информация оказалась предельно противоречива и не обобщаема. Так что ответа не нашёл и Вольдемар Альбертович. Пока жил на нашем свете. Но теперь он его знает, и он прост, как и всё гениальное – «На душу легло…». Подробнее, и с техническими деталями, призрак расшифровать эту фразу не может, ссылается на то, что «живым этого никак не понять…».

Кулебяка с потрошками

Это было фирменным блюдом одной престарелой родственницы Кабриолева, которое она с неизменным успехом готовила на дни рождения, свадьбы и поминки. Вкусом кулебяка эта отличалась необыкновенным, и про неё знала вся балетоманская тусовка, ибо Вольдемар Альбертович любви своей не скрывал. И после очередного угощения нахваливал красочно и во всеуслышание, так что у слушателей аж слюнки текли.

И вот разок, услышав про этот гастрономический шедевр, одна второй молодости девица, из числа дочек-ботанок пожилых балетоманов, периодически приводимых родителями в театр на смотрины, решила проложить свой путь к сердцу Кабриолева через его желудок. Списавши рецепт из книги «Советы молодым домохозяйкам» дореволюционного издания, она свою кулебяку с потрошками сготовила, на блюдо фамильного фарфора выложила, фольгой в несколько слоёв обернула, принесла в театр и в антракте решилась подать.

Вольдемар Альбертович был весьма тронут, даже милостиво на девицу посмотрел и отвесил комплимент её внешности. Поставили кулебяку на столик в буфете, достали принесённый острый ножик, порезали. Взял Кабриолев приличный кусок из серединки и целиком в рот да и запихнул. Пришлось ему так сделать, так как начал кусок в руке крошиться. Не очень-то это выглядело эстетично, но не в этом дело, а в том, что над родом Кабриолевых висит проклятье – лук жареный ни он сам, ни родственники его на дух не переносят. А по рецепту из той книги на одну кулебяку аж две луковицы до золотистого цвета обжаренные положено!

Бежал стремглав Кабриолев через фойе театра в мужскую комнату, прикрывая рот рукой, дабы полу-пережёванная кулебяка не выпадала, а на усах у него тряслись кольца жареного лука. Весь второй акт его страшно тошнило в туалете, а девица рыдала безутешно, сидя на мраморном полу перед дверцей с литерой «М». И с полгода ещё с чьей-то лёгкой руки Кабриолева за спиной называли Чиполлино…

Маклер

В деньгах Кабриолев никогда особо не нуждался. Во-первых, в стране советов важнее был блат, а не дензнаки. А с этим у Вольдемара Альбертовича всё складывалось замечательно – балетоманы в тусовке имелись из всех значимых слоёв общества – и партийные бонзы, и директора мебельных фабрик, и мясники с Даниловского рынка. А во-вторых, прибавкой к очень скромной зарплате в НИИ, где он формально на полставки состоял, текла ему золотая струйка от одной очень выгодной халтуры. Естественно, также с балетом косвенно связанной…

А в те времена понятия купить или продать квартиру официально не существовало. Улучшить жилищные условия за деньги, конечно, было можно, но не путём прямой покупки, а сложными хитросплетениями обмена. Равно как и получить кругленькую сумму в твёрдых советских рублях, переехав по обмену из сталинки в центре в хрущёвку на окраине. Впрочем, и такую транзакцию осуществить было нелегко, так как газет с бесплатными объявлениями не существовало, сайтов, понятное дело, тоже, а имелись маклеры, зашифрованные не хуже шпионов.

В среде же творческой интеллигенции, где вращался Кабриолев, недвижимость в основном была элитная, а с ней и ещё сложнее – с кем попало не свяжешься! И как-то само собой, в силу массы свободного времени, высококультурных знакомств, недюжинной деловой хватки и личной коммуникабельности, Вольдемар Альбертович стал «богемным» маклером по обмену жилплощадью. Специализировался он на балетных, но однажды балет ему ножку и подставил в одном очень заманчивом «варианте».

С полгода Кабриолев выстраивал многоходовую комбинацию, и, по его подсчётам, комиссионные могли составить до трети стоимости «Жигулей» – огромная сумма по тем временам! И всё уже практически «срасталось», но придя на встречу с последним звеном этой цепочки, увидел он перед собой администратора театра, с которым состоял в серьёзных контрах. Положение щекотливое: «вариант» был очень интересен для Кабриолева, и звено это он собирался всячески умасливать. И оно теперь сидело перед ним и, прекрасно это понимая, скалилось противненько.

И тогда Вольдемар Альбертович принял для себя принципиальное решение: балет – он во сто крат важнее, чем бизнес! Не подав руки, Кабриолев развернулся на каблуках и ушёл. Ещё с полгода потом он этот «вариант» другими путями вёл, а администратора этого через год где-то уволили. Почему? Никто не знает…

Сатисфакция

Конфликты в балетоманской среде дело рядовое и обыденное. Рядовые члены враждующих фракций завсегда не прочь сцепиться по любому подходящему поводу, матёрые же ветераны движения бьются друг с другом не хуже раненых носорогов, причём бои идут без правил и первая кровь никого не останавливает. Но до их уровня надо дорасти, насмотреться, назнакомиться, теоретическую базу нарастить. Поэтому первые лет десять Кабриолев если и имел стычки, то с такими же, как он, «новичками» и без особых последствий для физического и морального здоровья. А потом решил, что готов, и полез на взрослое ристалище!

Не то чтобы он стал сознательно провоцировать воротил из балетоманского круга, но начал смело высказывать свои суждения, даже если они сильно отличались от авторитетных мнений. А один раз Кабриолев уж очень противоположную точку зрения озвучил и даже позволил себе немного подтрунить над одним из самых уважаемых мастодонтов. И тот решил этого так не оставлять – задумал проучить зарвавшегося выскочку!

Сети плелись долго и искусно, и Вольдемар Альбертович, несмотря на врождённую прозорливость, всё же в них вляпался: поверил в пущенный слух, что будет замена на предстоящем спектакле, и букет свой другому артисту адресовал. А это – ужасный проступок! И его кумиру про это, понятное дело, сообщили, и он от Кабриолева отвернулся.

Но самое же неприятное было даже не это: провалиться сквозь землю молодому балетоману захотелось, когда этот мастодонт, с ехидной улыбочкой да в присутствии приличной свиты, объявил Вольдемару Альбертовичу, что теперь они квиты. Что он-де сатисфакцию получил и нос Кабриолеву, сосунку, утёр. А если надо будет, то и ещё что-нибудь с ним сотворит. Всяк сверчок, дескать, знай свой шесток!

Парле ву франсэ?

В школе Кабриолев зубрил немецкий, в институте изучал английский, а через несколько лет после окончания вуза помнил оба на уровне примитивных приветствий. А в балете, как известно, главный язык французский, и он его слух очень ласкал. Нравилась ему ещё певица Далида, и хотелось знать, о чём это она поёт. А больше всего ему нравился прононс, – страсть как мечталось Вольдемару Альбертовичу что-нибудь умное на публике на французский манер сказать. И он принял решение освоить этот прекрасный язык!

Позанимавшись немного с самоучителем, вечный студент решил перейти к практике. Но в те времена не так это было легко, как нынче. Однако Кабриолеву повезло – один из его многочисленных родственников работал преподавателем иностранного языка. Правда китайского, но был он завкафедрой в институте военных переводчиков, и, естественно, имелись у него знакомые и на кафедре французского. В итоге Вольдемара Альбертовича представили даме средних лет, выразившей готовность немного его «подтянуть».

И тут случилась драма: возникло физиологическое препятствие прононсу! В силу особенностей строения Кабриолевского носогубного треугольника при попытке говорить с «заложенным» носом вибрации передавались на верхнюю губу. А на ней росли его знаменитые усы, и они нещадно щекотали ноздри. Как только Вольдемар Альбертович пытался говорить с прононсом, так сразу и заходился в хохоте. Весёлого в этом было мало, да и уроки пришлось прекратить, – дама посчитала, что это он над ней смеётся, и занятия продолжать отказалась категорически…

Антракт

Антракт – это весьма важная часть спектакля, хотя в нём и не танцуют. Но на сцене за занавесом своя жизнь кипит, а зрители же, акт отсидев и отмолчав, очень хотят воду изо ртов вылить. Балетоманам же надо срочно обсудить увиденное с близкими по страсти, – и это критично, а то может разорвать ненароком от переполняющих эмоций!

Кабриолев, будь его воля, антракты по времени вдвое увеличил бы, ибо очень ценил эту краткую возможность общения «по горячему следу» – ведь именно в антракте можно услышать от человека максимально искреннюю оценку. А по окончании же спектакля, в балетоманской среде сформируются разные точки зрения, отражающие позицию определённой фракции, которого будут придерживаться все остальные её члены. Даже если она не отражает их собственную…

Так что именно эти минут двадцать антракта дают возможность открыто обменяться мнениям, тем более на это время негласно объявлялось «водяное перемирие» и шло межфракционное общение (правда, правило это было не без исключений). А во враждебных группировках имелось немало интересных личностей, точка зрения которых Вольдемара Альбертовича весьма интересовала. И которых как раз в антракте лучше всего и «ловить»!

И тут надо упомянуть один важный нюанс – Кабриолев при жизни курил, причём трубку. И вот незадача, приблизительно половина людей, мнение которых он хотел бы услышать, не баловались папиросками. И каждый раз, выходя на антракт, Кабриолев раздирался в смятении, не понимая, как ему лучше сделать: сначала кое с кем поговорить, а потом бежать перекурить? Или сначала перекурить, а потом кое с кем поговорить?

Ни разу!!! он не смог принять личного волевого решения! Каждый раз было чьё-либо: «Пойдём в буфет, обсудим» или «Пойдем в курилку, обсудим». Вольдемар Альбертович считает себя фаталистом в этом вопросе…

Отвратительный антракт

Но все эти фатальные душевные волнения Кабриолева ровным счётом ничто в сравнении с тем, когда ему в антракте никуда дальше полуметра от своего места отойти никак нельзя было. Самое отвратительное – это когда надо «держать кресло». И хотя оно само не убежит, но если ты в зал проник с проходкой без места и удачно опустился на свободное в партере по центру в третьем ряду, то ягодицы свои в антракте от места этого золотого отрывать не стоит. Немало коллег по балетоманскому цеху ястребами с ярусов глядят и тебя на нём восседающего видят. И прекрасно они понимают, что у тебя нет ровно никаких прав на это заветное кресло, кроме как твоя попа в нём. И если ты хоть на пописать отлучишься, то пойдёшь сам досматривать на верхотуру. Займут его коллеги, зная, что теперь согнать их оттуда сможет только тот, кто на него билет предъявит, – закон джунглей…

А такое нередко происходило в начале балетоманской карьеры Кабриолева, когда его прямо трясло от увиденного и ни выскочить, ни обсудить, ни обкурить он не мог – терял место. Да и позже, если давали что-то максимально интересное, аншлаговое, такое происходило порой. И хотя на рядовой спектакль Вольдемар Альбертович вряд ли бы проходкой без места довольствовался, но, случалось, что и когда уже он находился на пике карьеры, сам директор театра перед ним смущённо руки разводил.

И тогда, если удавалось вдруг свободное хорошее занять, то приходилось его «держать», сидеть как дурак, головой крутить. В зале полтора интересных человека осталось, и те не в полуметре. А тусовка балетоманская там без тебя уже все кости перемыла – ужасно обидно! Да не перекурить…

На эту тему Кабриолев обычно философствует: не бывает чёрного и белого, во всём есть плюсы и минусы – шикарное место, получается, обязывает страдать без общения и от никотинового голодания…

Зверь загадочный

«Клака нынче не та!» – много раз Кабриолев слышал эту фразу, начиная свою карьеру. Не меньше раз он и сам это говорил, находясь в её зените. Не останавливается он и сейчас… Это брюзжание можно было бы и не замечать, но лично мне давно хотелось понять, что же это за зверь такой загадочный – «клака». Именно поэтому я при каждом удобном случае пытал Вольдемара Альбертовича на эту тему с особым цинизмом. Кто как не он может дать развёрнутый и точный ответ!

Долго призрак знатного балетомана мялся, но раскрутил я его под настроение. И понятно стало, почему мялся, – далеко не всегда членство в клаке красит… Конечно, Кабриолев и не застал в театре нравов позапрошлого века, когда специально обученные люди, банально – за деньги – могли и вознести, и ошикать. Именно они и есть «клака» в своём первородном виде. Само собой разумеется, что в СССР таких и быть не могло! Но когда Вольдемар Альбертович в балетоманское движение влился, то понял быстро, что всё очень непросто в этом королевстве. От любви до ненависти тут один шаг, а дабы кого-то «завалить», могли на спектакль и будильник принести, и включить вовремя, разорвав тишину зала перед первым чьим-то выходом…

Ведь судьба артиста решается зачастую именно первым выходом. Он может и произвести впечатление, и провалиться. Это, конечно, зависит в первую очередь от самого артиста. Но и зал скажет своё веское слово. Когда первый выход в новой роли и нервы дебютанта на пределе, зал может закашлять, стукнуть креслами, хихикнуть, уронить увесистую связку ключей и долго её подбирать. А может прокатиться лёгким гулом одобрения, разразиться небольшими аплодисментами поддержки. И первый выход либо на подъёме, либо в бездну. Никогда не будет возможности второй раз произвести первое впечатление, – Кабриолев делает на этом факте особый упор!

И вот «клака» может сделать это первое выступление как последним, так и ступенькой блестящей карьеры. А способов подгадить масса – от закулисных сплетен и использования «связей», до откровенного срыва выступления. Кабриолев не скрывает, что у него самого рыльце в пушку на этом поприще, но кроет тем, что «клака» нужна в первую очередь артистам! Зал, состоящий исключительно из зрителей, пришедших по билетам, по мнению Вольдемара Альбертовича, завалит любой спектакль. Ибо будут сидеть и не понимать, где надо хлопать, а хлопать будут там, где как раз и не надо. Именно истинные подвижники балета заводят зал, и их может быть совсем немного. Но находятся они в тех местах, где один хлопающий за десятерых звучит. Зал подхватывает, электризуется, артисты это чувствуют, и спектакль идёт как по маслу. А выходить в молчащий зал не очень-то и комфортно. Да и отдохнуть надо артистам, дыхание восстановить, что и делается во время «правильных» оваций и бравирования.

А когда есть хорошие отношения артистов и горстки истинных балетоманов, которые и составляют «клаку», то довольны все. И в театре от этого становится только лучше, что важно и для зрителей, пришедших по билетам. А люди, и те, что в балете, и те, что около него, в первую очередь – люди. Со всем вытекающим отсюда клубком противоречий…