«Дикая история дикого барина (сборник)» kitobidan iqtiboslar, sahifa 2
Пошёл Пётр работать на стройку. На второй день подрался с рабочим, окунул его в известь. Пошёл на свадьбу какого-то слесаря и там отличился весёлостью и «русским обычаем целовать всех женщин в зале после каждого тоста». На свадьбе познакомился с неким токарем и выточил на чужом токарном станке три ножки для стола. Четвёртую не доточил, сославшись на огромную занятость и государственные заботы. Вечером того же дня токарь видел Петра, лезущего на гору с деревянным крестом, лопатой и мотком верёвки.
Ничто так не примиряет с графоманией, как физическая немощь создателя. Желательно, чтобы заикание, слепота, огнёвая потрясуха и тик были следствием героического прошлого литератора. Туда же и служба в Красной армии, туда же и изнасилование в пионерском лагере.
Очень хорошо, когда поэт безнадёжно болен. Отказывающие при каждом выдохе почки, кровоизлияния. Отменно зарекомендовал себя перенесённый на ногах гнойный менингит. Чтобы обречённостью несло, как сыростью из погреба. Тогда да! Тогда стихи могут даже понравиться. Ну, сколько он ещё, мол, протянет, пиит-то?! Сколько ещё проползёт, кашляя и поминутно сплёвывая кровушку, по росистой духмяной траве?!
Фонвизин
«Нас, детей, было у них восемнадцать человек; да, кроме меня с братцем, все, по власти Господней, примерли. Иных из бани мёртвых вытащили. Трое, похлебав молочка из медного котлика, скончались. Двое о Святой неделе с колокольни свалились; а остальные сами не стояли, батюшка!»
Этот узнаваемый отрывок из очень смешной русской комедии заставлял залы смеяться и «аплодировать спектаклю метанием на сцены кошельков».
Я бы обязательно написал продолжение «Вишнёвого сада». Действие происходит в 1926 году. Название – «Охота на Фирса». Лопахин – диверсант с керосином, студент Петя – сотрудник ОГПУ, Фирс – призрак.
Гаев – начальник облкультпросвета.
Меня в «Карлсоне» (понятно, что сейчас слушает несовершеннолетняя Елизавета Шемякина?) очень радует то обстоятельство, что фрекен Бок – тёзка личной поварихи Карла XII, которую мы захватили в плен под Полтавой, а она оказывала при этом яростное сопротивление и драгуну Помялову сломала два ребра, а драгуну Сырову выбила зуб.
Мне во всех фрекенбоках нравится их валькирность и преданность делу.
Моя любимая немецкая баллада, которую мне бабушка пересказывала, – про герцога Витекинда, который был язычником и резал христиан. Сам он был саксом, жил по старому закону. Вид имел устрашающий – богатырь, но немецкий такой богатырь, не такой, как русский, понимаете, наверное, разницу.
И вот в доме какого-то лесоруба, к которому Витекинд заехал по делам злодейским, видит он распятие на стене. Герцог за меч. Сейчас, мол, состоится обезглавливание христианина! Старик-лесоруб что-то закручинился от перспектив. Тут к отцу подскакивает его малолетний сынок. С ножиком в руке! Сам маленький, ножик маленький, голосок тоненький. Давай, кричит, папаша, резать язычников! Ты вон того бей топором, а я этого пырну, здорового, который тут не по делу развонялся про Господа нашего! Мол, либер папхен, их двое и нас двое! Прорвёмся!
Герцог Витекинд такое дело видит, смеётся-радуется. Какой малыш прелестный! Какой сынок замечательный! Не буду вас резать, христиане! Верной дорогой шествуете, германцы!
И уехал с криком: «Вотан! Вотан!»
На этом месте я всегда просил бабушку остановиться, потому как дальше папаша-лесоруб сына повесил за нехристианское поведение. Не до смерти, а для внушения. Мол, не надо уподобляться, сынок, врагам, то-сё. Надо, мол, добрее быть, по заповедям. Папаши в балладах постоянно играют какую-то гнусноватую роль, ничего путного от них не дождёшься.
То ли дело история Авраама и сына его Исаака.
Кромешная мозговая темень, называемая теми, до кого вересковый мёд дотянулся через годы, «кельтским туманом». Этих удивительных, счастливых людей полно на концертах ВИА «Мельница», на которые я ходил дважды, и дважды был оттуда унесен стыдом за происходящее.
А так, в милой повседневности, выбор у куклы невеликий. Или марионетка на нитках – и тут стоны про манипуляции, невнимание и адскую хитрость кукловода. Или тебя насаживают на властную руку как перчатку. По локоть. И ты с выпученными глазами даже не знаешь, что сказать, когда в тебе пальцами шевелят.
Есть, конечно, куклы, которыми палками управляют. Тоже, знаете, как-то…
И вот сидишь, значит, делаешь вид, что выбираешь между способами существования. Строй себе подбираешь по нраву.
Что там сам из себя наиграет Буратино ко второму театральному сезону? А к третьему? Из воспоминаний и опыта – чулан, сизый нос, крыса, Страна дураков, Дуремар и жулики. А это каждый зритель пережил самостоятельно раз по сто. Его этим багажом не удивишь. Зритель в Самаре был, какой шок от воспоминаний Буратино он испытает? Никакого. Из культурного багажа у Буратино – азбука, которую он точно держал в руках. И этим он опять-таки от зрителя ничем не отличается.
Театр Карабаса – это театр господства репертуара и диктатуры режиссёра. Это театр Гордона Крэга, театр «актёра-сверхмарионетки». И торжественный театр Но, и рыночный Кабуки, и Мейерхольд – всё из этого лукошка. Демиург-план, каждый жест глубоко символичен, публика подготовлена к работе над расшифровкой смыслов, все потеют, все стараются, все боятся. Касса, прибыль, скандалы. Фабрика такая.
