Kitobni o'qish: ««Блуждающий Огонь», или «Крыло-и-Крыло»»

Shrift:

Предисловие

Вопрос о том, какая часть следующей легенды истинна и какая – вымысел, оставлен нарочно сомнительным, чтобы историки, которые не имеют лучшего занятия, могли употребить свое время на начертание этой линии разделения.

Мы также ничего не имеем более сказать о Рауле Иваре, Джите Караччиоли и маленьком «Блуждающем Огне» как то, что находится в самом произведении.

Свет слишком мало слышит о том множестве подробностей, которые образуют целое в эпизодах на море, и знает их еще менее. Историки пользуются несколькими главными обстоятельствами, относящимися то к сражениям, то к договорам, то к кораблекрушениям, а все остальное остается пробелом для большей массы человечества. Справедливо говорят, что жизнь каждого человека, если она рассказана просто и ясно, содержит целую кучу уроков столько же полезных, сколько и занимательных; и равно справедливо то, что каждый день, проведенный на палубе судна, дал бы что-нибудь интересное для рассказа, если бы сухие заметки судового журнала могли быть записаны в литературном стиле искусным наблюдателем. Судно, одинокое среди безлюдного океана, служит предметом размышления и источником как поэтических, так и добрых нравственных чувств, и так как нам редко надоедает писать об этом предмете, мы желаем, чтобы, из некоторого рода симпатии, те, которые делают нам честь, составляя особый род нашей литературной клиентуры, никогда не устали нас читать.

Это произведение – седьмой морской роман, который мы имели возможность предложить публике. Когда мы закончили первый, наши друзья уверяли нас, что мы испытаем неудачу из-за слабого сюжета и его неприятных подробностей. Но их предсказание не только не оправдалось относительно наших скромных усилий, но и вкус публики к подобным произведениям сохранился достаточно надолго, так что получил от того же ствола значительное число отпрысков во все стороны. Мы надеемся, что в данном случае в нашем новом дитяти можно будет найти достаточно сильное сходство с прежними, чтобы они могли войти в их группу и занять там место, как член той же семьи.

Глава I

Отражая красоты неба, море всей глубиной своего пространства рисует его на своих водах во всех оттенках, от пышного заката солнца до восхода ночных светил, представляя все его волшебное разнообразие. Но вот все изменяется; более бледные тени покрывают горы его плаща; день, оканчиваясь, умирает, как дельфин, которому приступы смерти дают все новую и новую окраску. Самая последняя – самая очаровательная; но, наконец, она исчезла, и все черно.
Байрон. Чайльд Гарольд

Прелесть Тирренского моря прославлена еще со времен Гомера. Все путешественники признают вообще область Средиземного моря с его извилистыми, живописными берегами, с Альпами и Апеннинами, первой страной по климату, богатству, плодородию почвы и красоте местоположения. Совершенно особый мир представляет этот чудный уголок земли с обширной водной гладью, усеянной красочно оснащенными судами, с высокими башнями на утесистых горах, по склонам которых расположились монастыри. Эта картина не только приковывает к себе очарованного путешественника, но навсегда сохраняется живой, как одно из чудных воспоминаний прошлого.

Именно в этот поэтический уголок земного шара, нередко оскверняемый самыми мрачными человеческими страстями, мы приглашаем читателя. Никто не станет отрицать, что эта богато наделенная природой часть земного шара еще совсем недавно была свидетельницей и местом ужасной жестокости и несправедливости, вызванных различием племен, населяющих ее, различием их общественного положения, их обычаев и религии. Природа и человеческие страсти соединились здесь, чтобы сделать этот уголок похожим на человеческое лицо, часто под улыбкой и почти божественным спокойствием скрывающее самые бурные страсти, уничтожающие все наше счастье. В течение целых веков турки и мавры делали опасным для европейцев плавание среди цветущих берегов Средиземного моря, а следом за уничтожением власти этих варваров оно сделалось ареной борьбы между самими победителями.

Всем памятны события с 1790 по 1815 год, ныне ставшие достоянием истории. Не будь очевидцев тех страшных событий, можно было не поверить тому, что все это происходило, настолько успокоились теперь все стороны, участвовавшие в этой борьбе¹. Тогда каждый месяц приносил известия о победе или поражении, о низложении правительств или завоевании какой-либо области. Все было в волнении. Робкие люди с удивлением оглядываются на эту эпоху, молодежь с недоверием, неугомонные и беспокойные умы с завистью.

Годы 1798 и 1799 наиболее памятны из того времени, и на них мы просим читателя перенести воображение, так как к этим крупным событиям и тревожным годам относятся факты, о которых мы намереваемся поведать.

Под вечер прекрасного августовского дня легкое судно, словно сооруженное руками волшебниц, входило в канал Пиомбино, подгоняемое благоприятным ветерком. Оснастка судов Средиземного моря вошла в поговорку по своей изысканной, живописной красоте. Эти суда разных типов и носят различные названия. Настоящее судно представляло трехмачтовый люгер с огромным надутым парусом, черным корпусом, оживленным одной небольшой красной каймой под русленями, и с таким высоким планширом, что из-за него виднелись только шляпы самых высоких матросов. Новоприбывшее судно казалось подозрительным, и простой рыболов не решился бы подойти к нему на расстояние выстрела, пока не определятся яснее его намерения. Морские разбойники нередко появлялись вдоль берегов, а такое появление было далеко не безопасно даже для дружественных наций.

Люгер был в полтораста тонн водоизмещения, но черный цвет, в который он был окрашен, значительно скрадывал его размеры, к тому же он глубоко сидел в воде. Парус на нем был двойной, то есть состоял как бы из двух крыльев, которыми он взмахивал, как птица, очень удивляя толпившихся на берегу моряков, внимательно следивших за всеми его движениями и поверявших друг другу свои сомнения на довольно ломаном итальянском языке. Все это происходило на каменистом мысе, возвышающемся над городом Порто-Феррайо на острове Эльбе. Небольшая гавань этого города совершенно не видна с моря, как будто она нарочно желала укрыться, чтобы избегнуть таких неожиданных посещений, как настоящий подозрительный корабль. Однако, несмотря на свои небольшие размеры, гавань была достаточно укреплена на случай защиты от неприятеля. Набережная была тесно застроена домами.

В настоящее время, привлеченные слухами о появившемся иностранном судне, все жители бросились на мыс, и на улицах было пусто. Приближение люгера к этому сравнительно мало посещаемому порту произвело на его простых моряков такое впечатление, какое вызывает появление ястреба на птичьем дворе. Пошли различные догадки о характере и цели посещения этого чуждого судна.

Томазо Тонти был старейшим моряком острова Эльбы, и его мнение, как человека опытного и благоразумного, пользовалось общим доверием, если дело касалось моря. Кто бы ни прибыл в город – купец ли, трактирщик, рудокоп, – его первой заботой было разыскать Мазо, или Тонти, так как он известен был одинаково под обоими этими именами, и к нему обратиться со всеми своими сомнениями. И тогда толпа человек в двести окружала оракула, а мужчины, женщины и дети слушали его, как слушают проповедника в моменты наибольшего религиозного вдохновения. Никто не перебивал его вопросами, никто не становился перед ним, чтобы не загораживать ему вида на море. Одни старики, его сверстники, не стеснялись высказывать свои предположения, и Тонти не мешал им говорить, но сам высказывался очень мало и осторожно, чем и обязан был приобретенной им репутации, так как всегда заставлял предполагать, что знает больше того, что высказывает. В данном случае из осторожности или потому, что действительно нелегко было остановиться на каком-нибудь определенном предположении, но он упорно молчал, и его пасмурное лицо не предвещало ничего хорошего.

Что касается женщин, то весть о появлении иностранного судна не могла не привлечь порядочного количества их на скалу. Большинство из них протеснилось, насколько можно было, ближе к старому лоцману, чтобы первыми узнать и распространить новость. Но, по-видимому, среди самых молодых девушек была своя толковательница, по крайней мере, человек двадцать самых хорошеньких из них окружило Джиту; может быть, в данном случае ими отчасти руководило также чувство скромности и некоторой сдержанности, менее присущими особам зрелого возраста и низшего круга. Впрочем, что касается высоты общественного положения, то надо сказать, что все население города делилось на два класса: купцов и работников, исключение составляли только несколько чиновников, адвокат, доктор и небольшое число священников. Губернатором острова был один высокопоставленный тосканец, но его посещения были очень редки, а его заместитель, местный уроженец, был слишком «свой человек», чтобы напускать на себя важность.

Итак, подругами Джиты были купеческие дочери, немного умевшие читать, посещавшие иногда Ливорно и водившие знакомство с ключницей заместителя губернатора, а потому считавшие себя выше любопытной, вульгарной толпы. Сама Джита обязана была своим личным качествам тому влиянию, которое приобрела над своими сверстницами, так как никому не было известно ни ее общественное положение, ни происхождение, ни даже фамилия; и всего только шесть недель тому назад ее привез на остров и поместил к содержателю гостиницы Христофору Дови человек, выдававший себя за ее дядю. Своим влиянием она обязана была своему здравому смыслу, решительному характеру, скромному и приличному поведению, своей грации и неотразимо привлекательному личику. Никто и не подумал ни разу осведомиться об ее имени, да и она сама, по-видимому, считала совершенно ненужным упоминать о нем; для нее достаточно было имени Джиты, под которым и все ее знали, хотя и было еще две-три другие Джиты на острове.

Все знали, что Джита путешествовала, так как она на виду у всех приехала на фелуке из Неаполитанской области, как говорили. Если это была правда, то она являлась, по всей вероятности, единственной девушкой на всем острове, видевшей вулкан Везувий и те чудеса Италии, с которыми разве один Рим может поспорить. Поэтому естественно было предположить, что одна Джита могла угадать иностранное судно. Но окружившая Джиту молодежь, несмотря на все свое уважение к ней, далеко не отличалась сдержанностью верных почитателей Тонти; им всем слишком приятно было слушать свои собственные молодые голоса, и они звонко и наперебой высказывали самые невероятные предположения. Одна девушка даже усомнилась в реальности судна, предлагая принять его за простую игру воображения. На это другая заметила, что теперь не время для чудес, так как прошли и пост, и праздник Пасхи. Это объяснение вызвало общий смех. Затем решено было, что это действительно настоящее судно, хотя и не похожее на известные им.

Между тем Джита задумалась не менее самого Тонти, хотя и совершенно по другой причине. Ее глаза почти не отрывались от люгера, прикованные точно волшебными чарами. Если бы кому-нибудь было время наблюдать за выразительным, подвижным лицом девушки, то он был бы поражен быстрой сменой отражавшихся на нем впечатлений. Оно то выражало тревогу, почти печаль, то озарялось лучом радости и счастья; румянец то исчезал с ее щек, то горячо разливался, и ярко блестели глубокие, темные, большие, синие глаза. Но обо всех этих превращениях даже не подозревала столпившаяся около нее шумная и болтливая молодежь.

Тем временем на скалу взобрался градоначальник, Вито Вити, и отдувался, как кит, вынырнувший на поверхность моря, чтобы подышать воздухом.

– Что ты скажешь об этом судне, Мазо? – спросил чиновник, считая себя по своему положению вправе обращаться с вопросами к любому из граждан.

– Я полагаю, что это люгер, синьор, – лаконично и совершенно верно ответил старый моряк.

Синьор Вити был несколько шокирован лаконичностью ответа.

– И вы согласны под присягой подтвердить ваше уверение? – снова обратился он к Тонти.

Тонти, честный до щепетильности, помимо всякой присяги, еще внимательнее всмотрелся в приближавшееся иностранное судно и снова повторил свое первое предположение.

– А могли ли бы вы мне сказать, почтенный Тонти, какой стране принадлежит этот люгер? Вы, конечно, понимаете, насколько важен этот вопрос в наше беспокойное время.

– Вы совершенно правы, синьор подеста, так как если это судно алжирское, маврское или французское, то его появление на Эльбе не доставит большого удовольствия. Но я у вас должен попросить позволения немного подождать с ответом, так как мне надо ближе рассмотреть это судно.

Против разумности такого решения возражать было нечего, и подеста умолк. Но тут, обернувшись, он увидел Джиту, с которой познакомился и о которой составил очень хорошее мнение во время ее визита к его племяннице. Желая воспользоваться случаем приятно поболтать с нею, он обратился к ней с приветливой улыбкой:

– Вот задача нашему бедному лоцману; он уверяет, что это люгер, но затрудняется определить его принадлежность.

– Это действительно люгер, синьор, – сказала Джита, облегчая себя глубоким вдохом, как будто ей помогло то, что она заговорила.

– Как! Вы такой знаток в распознавании судов на расстоянии мили?

– Я думаю, что это расстояние не более полумили; а что до определения принадлежности, то мы ее можем узнать только тогда, когда они поднимут свой флаг…

– Святой Антоний! Ты совершенно права, милое дитя, и они должны его выкинуть. Ни одно судно не имеет права приближаться к порту Его Величества, не выкинув своего флага. Друзья мои, – обратился он к окружающим, – заряжены ли, по обыкновению, наши пушки?

Получив утвердительный ответ, подеста поспешил к дому губернатора, и пять минут спустя показались солдаты, направляя пушку в сторону люгера. Молодые девушки заранее затыкали себе уши и волновались, но Джита, слабейшая из них внешне, сильно побледневшая, со сжатыми руками, внимательно следила за всеми приготовлениями. Наконец она не в силах была более молчать.

– Вы, конечно, не направите выстрела в люгер, синьор подеста! – тревожно воскликнула она. – Я не встречала на юге такого способа заставлять поднять флаг.

– О, вы не знаете храбрости наших солдат, синьорина, – самодовольно отвечал тот. – Мы можем заставить трепетать Францию!

Раздался выстрел. Девушки с визгом бросились кто в сторону, кто на землю. Джита, бледная, не отрывая глаз, следила за полетом ядра, не долетевшего до люгера и затонувшего в воде.

– Да будет благословенна Святая Мария! – прошептала она, и на губах ее появилась довольная и несколько ироничная улыбка.

– Славный удар, настоящий удар, прекрасная Джита! – воскликнул подеста, отнимая руки от ушей. – Еще два-три таких, и этот иностранец научится уважать тосканцев. Ну, что ты скажешь, честный Мазо? Объявит нам теперь этот люгер свою принадлежность или предпочтет еще испытать наши силы?

– Будь они благоразумны, они поднимут флаг, но я что-то не вижу никаких к тому приготовлений.

Действительно, люгер, по-видимому, не торопился удовлетворить любопытство жителей. Двое-трое матросов поднялись на мачты, но, очевидно, совершенно игнорируя полученное с берега приветствие. Затем люгер несколько уклонился, как бы желая обойти мыс, и береговая артиллерия смолкла; но вот он вдруг быстрым движением направился прямо в канал – и его встретили новым залпом, причем, как бы подтверждая восторженные похвалы подесты местному гарнизону, ядро упало на этот раз позади судна.

– Очевидно, теперь уже понято ваше желание, синьор подеста, – живо обернулась к нему Джита, – и они не замедлят его исполнить. Ведь не будут больше стрелять, не правда ли?

– К сожалению, солдаты одного с вами мнения, синьора, они уже складывают свое оружие. Очень жаль, так как теперь они, наверное, попали бы в сам люгер, до сих пор вы видели одни приготовления.

– Этого было вполне достаточно, – улыбнулась Джита. Она снова получила теперь способность улыбаться, когда убедилась, что стрелять больше не будут. – Но посмотрите, синьор, люгер готов удовлетворить ваше желание.

Прекрасное зрение не обмануло Джиту, а минуты через две и для всех стало очевидным, что сейчас поднимут флаг. Общее нетерпение увеличилось, все напряженно следили за всем происходившим на иностранном судне, и вот, наконец, флаг поднят, белый флаг с красным крестом.

– Английское судно! – воскликнул Мазо. – Я так и предполагал, но не был вполне уверен.

– Истинное счастье иметь около себя такого моряка, как вы, почтенный Мазо, в это тревожное время. Но удивительно! Что побудило это маленькое судно пуститься в такое далекое путешествие?! Оно как будто желает обойти наш порт.

– По-видимому, – с легким вздохом отозвалась Джита. – Но это, несомненно, английский люгер, мне знаком английский флаг, мне дядя объяснял.

– Ваш дядя ведь на континенте в настоящее время? – вкрадчиво спросил ее подеста, подозрительно всматриваясь в выражение ее лица.

– Я так думаю, синьор, – отвечала Джита, – но я мало знаю о его делах, кроме разве того, что как раз в настоящее время могу ожидать его сюда. Ах, взгляните, люгер заворачивает к нам.

Теперь все устремились с мыса, чтобы встретить на набережной нежданного посетителя. Мазо и подеста открывали шествие с горы, а молоденькие девушки с Джитой с любопытством спешили за ними. Скоро все разместились вдоль набережной и на ближайших судах, а иностранное судно, благоприятствуемое попутным легким ветром, грациозно и плавно входило в широкую и глубокую бухту.

Глава II

С запасом нескольких французских фраз, много учившись, но ничего не испытав, молодой человек, повинуясь приказаниям своего отца, уезжает на чужбину.
Купер

Почти стемнело, когда прибывшее судно бросило якорь в Порто-Феррайо, и, удовлетворив свое праздное любопытство, толпа начала понемногу расходиться. Синьор Вити ушел последним, считая необходимым свое присутствие при посещении города иностранным судном в это тревожное время. Но, несмотря на всю суетливую деловитость Вито Вити, от его внимания совершенно ускользнуло то обстоятельство, что люгер стал на якорь таким образом, что очутился вне выстрелов со стороны местных укреплений, сохраняя при этом для себя лично полную возможность самообороны в случае враждебного нападения. Но подеста вообще немного знал и думал о направлении пушечных ядер, лишь бы они не трогали его самого.

Из всей недоверчивой, боязливой и любопытной толпы только Томазо и Джита оставались на набережной после того, как люгер бросил якорь. Они не сводили с него глаз. На обязательный служебный допрос: «Кто и откуда?» со стороны карантинных чиновников с судна дан был вполне ясный и благоприятный ответ: из Англии, через Лиссабон и Гибралтар. Упоминание этих мест подействовало успокоительно – оттуда не ждали никакой заразы, места были здоровые. Но когда дело дошло до названия судна, то произошел общий переполох.

– Wing and Wing! – отвечали с люгера.

Услышав эти чудные звуки, карантинный персонал был вынужден обратиться к помощи переводчика, который, в свою очередь, оказался далеко не на высоте своего призвания и нисколько не посодействовал уяснению непонятного слова. После нескольких перекличек на люгере подняли новый флаг с изображением на нем двух распростертых крыльев, между которыми ютился маленький люгер; в общем это изображение несколько напоминало летящего херувима и до некоторой степени дало наглядное объяснение названию «Wing and Wing», то есть «крыло и крыло», что послужило к общему успокоению и удовольствию.

Как мы уже сказали, Томазо и Джита позже всех оставались на набережной. Лоцман, как называли Тонти за его основательное знание всего побережья, причем ему даже нередко приходилось руководить плавающими у острова судами, перебрался на палубу одной из фелук, откуда ему очень удобно было наблюдать за иностранным люгером, а Джита осталась на набережной, избегая таким образом непосредственного столкновения с грубыми матросами и в то же время не теряя из виду люгера.

Прошло, однако, по крайней мере, полчаса, пока наконец с люгера спустили шлюпку, и уже совсем стемнело, когда она подплыла к лестнице у пристани и к ней спустились двое таможенных чиновников. Прибывший моряк показал им свои бумаги, которые, по-видимому, оказались в исправности, а потому ему позволили подняться на берег. Джита подошла к гостям. Она была так плотно окутана широкой тальмой, что ее почти не было возможности узнать, но сама она внимательно всматривалась в черты лица и во всю фигуру незнакомца. Она казалась удовлетворенной результатом своего осмотра и немедленно исчезла. Между тем Тонти поднялся на набережную со своей фелуки как раз в это время и сказал незнакомцу:

– Синьор, его сиятельство подеста приказал мне передать вам его приглашение пожаловать к нему; он живет тут поблизости и будет очень огорчен, если вы не окажете ему этой чести.

– Его сиятельство не такое лицо, которое удобно бы было огорчать, – отвечал незнакомец на весьма хорошем итальянском языке, – и я немедленно отправлюсь к нему.

Тут он обратился к привезшим его матросам и приказал им возвратиться на люгер и ждать условного сигнала, чтобы приехать за ним.

Провожая его к Вито Вити, Томазо не упустил случая задать ему несколько вопросов, желая выяснить продолжавшие смущать его подробности.

– Скажите, синьор капитан, давно ли англичане обзавелись люгерами? Кажется, ваша нация предпочитала до сих пор другие формы судов?

Незнакомец громко расхохотался.

– Видно, вам недалеко случалось ездить, а в Ла-Манше, должно быть, и совсем не были, если не знаете, что на острове Гернсей люгера предпочитают всем другим судам.

Мазо признался, что не имел никакого понятия об этом острове, и попросил сообщить ему о нем некоторые сведения.

– Гернсей – остров с больше чем наполовину французским населением, хотя уже веками находился во власти англичан; имена и обычаи там по преимуществу французские.

Томазо промолчал. Если ответ незнакомца не был злостным вымыслом, то рассеивались все его подозрения по поводу слишком французского характера оснастки корабля; но он, конечно, не имел никаких данных, чтобы доверять искренности капитана.

Подеста был у себя и уже поджидал этого посещения, а Тонти, прежде чем удалиться, передал ему наедине все, что успел узнать, а также и все свои подозрения.

Выслушав Мазо, подеста поспешил присоединиться к незнакомцу; но в комнате было так темно, что они едва могли различать лица друг друга.

– Синьор капитан, – обратился подеста к приезжему, – надеюсь, вы позволите мне проводить вас к вице-губернатору, который ожидает вас и желает приветствовать.

Он говорил так вежливо и предложение его было так естественно, что капитану нельзя было не дать своего согласия. Они отправились, и капитан с легкостью молодого человека взбирался на гору, где находился дом вице-губернатора.

Андреа Баррофальди, вице-губернатор, был человеком довольно начитанным, отчасти даже литератором, десять лет уже занимавшим настоящую свою должность и знающим основательно свое дело благодаря своему развитию, но в практической жизни он был таким же простаком, как и его друг подеста.

Придя в помещение Баррофальди, подеста оставил на время капитана одного в первой комнате, желая предварительно поговорить с вице-губернатором без свидетелей. Через несколько минут он вернулся за ним, и капитан впервые предстал перед ним в освещенной комнате.

Перед ним стоял человек лет двадцати шести, высокого роста, стройный и крепкого сложения; на нем изящно сидела его форма морского офицера, и более опытный глаз сразу заметил бы в нем совершенное отсутствие простоты, характеризующей моряков-англичан. Черты его лица не имели ничего общего с внешностью этих островитян, они были строго классические, в особенности рот и подбородок; щеки были бледны, цвет кожи в общем смуглый. Его глаза были черные, как агат, лицо обрамлено также черными бакенбардами. В общем лицо его было поразительно красиво, точно слепок с древней медали, а при улыбке, оживлявшей его, становилось неотразимо привлекательно, как лицо красивой женщины. Тем не менее в нем не было ничего женственного: голос мужской, при всей своей мягкости, взгляд твердый, члены гибкие, сильные и пропорционально сложенные – все обличало в нем мужество и твердость.

Вице-губернатор и подеста поражены были таким богатым соединением внешних достоинств и, после обычных приветствий, не могли отвести от него глаз. Когда затем все сели по приглашению Баррофальди, то подеста заговорил:

– Мне сообщили о прибытии английского судна в наш порт, синьор капитан.

– Совершенно верно, синьор, я служу под этим флагом.

– Вы англичанин? Как прикажете записать вас в нашу книгу? – И вице-губернатор через очки окинул его несколько подозрительным взглядом.

– Джек Смит, – отвечал моряк, делая две ошибки в произношении, ускользнувшие от Баррофальди.

– А название вашего люгера, синьор, – продолжал вице-губернатор, не отрывая пера от бумаги в ожидании ответа.

– «Крыло-и-Крыло», – отвечал моряк, снова делая ошибки в произношении.

Вице-губернатор записал название, но затем попросил его объяснения у капитана.

– Видите ли, на нашем судне двойной парус – по одному с каждой стороны, и они надуваются наподобие крыльев птицы – отсюда и название.

– Но давно ли англичане стали строить люгера? До сих пор это были излюбленные французские суда.

– А, я понимаю, вы подозреваете во мне француза, или испанца, или я не знаю кого, но я могу вас успокоить: я англичанин и состою на службе английского короля.

– Ваш люгер принадлежит к королевскому флоту или плавает по поручению морского разбойника?

– Разве я похожу на морского разбойника? – обидчиво спросил капитан. – Вы оскорбляете меня вашим предположением.

– Простите, синьор, нам поневоле приходится быть очень осторожными на нашем уединенном острове в это смутное время. По поводу некоторых подробностей в оснастке вашего судна у нас явились некоторые сомнения, и мне прежде всего необходимо уяснить себе вашу национальность.

– О, сделайте одолжение. Я совершенно разделяю и ценю вашу осторожность и готов вам помочь – но как? Не угодно ли вам поехать со мной на мой люгер и лично осмотреть его? Мои бумаги все при мне, и я даю их в ваше полное распоряжение.

– Не беспокойтесь, капитан, мы все это устроим гораздо проще. Я книжный червяк и льщу себя уверенностью, что хотя и не бывал в Англии, но знаю ее довольно хорошо по книгам. Одного хорошего разговора с вами о ее администрации, правах и обычаях будет для меня совершенно достаточно, чтобы рассеять все сомнения.

– Я к вашим услугам, синьор. Я люблю свою родину и горжусь ею.

– Это делает вам честь. Ну, скажите же мне, какого рода правление в Англии? Монархическое, аристократическое или демократическое?

– Однако, синьор, такой вопрос смутил бы любого философа! В Англии король, но есть также очень могущественные лорды, да и демократия таки дает себя знать время от времени.

– Это вполне допустимое определение, сосед Вито Вити, – обратился вице-губернатор к подесте, желая перед ним похвастаться и своими знаниями, и своим тонким обращением с иностранцами, – английская конституция, действительно, машина очень сложная. Ваш ответ мне нравится, капитан, он показывает вашу привычку вдумываться во все вопросы жизни, и я ценю разумного человека. Ну а что вы мне скажете относительно религии вашей родины?

– О, на этот вопрос еще труднее ответить, так как в Англии столько же вероисповеданий, сколько населения. Признаюсь, этот религиозный вопрос меня всегда сильно тревожит.

– Надо, однако, признаться, что этот вопрос очень редко тревожит моряков. Ну, хорошо, не будем на этом останавливаться, скажите только, ведь вы и ваши сограждане лютеране?

– Допустите какое вам угодно предположение, – возразил капитан, иронически улыбаясь, – во всяком случае, наши предки были превосходными католиками. Но моряки и церковь – лучшие друзья, так как они совершенно не зависят один от другого.

– Почти то же и у нас, мой дорогой Вито Вити, хотя наши моряки жгут множество свечей и бесконечно повторяют молитвы.

– Простите, вице-губернатор, – горячо заметил капитан, – но я нахожу это большой ошибкой со стороны ваших моряков. Их дело шло бы несравненно успешнее, если бы они меньше молились и внимательнее относились к своим обязанностям.

– Это возмутительно! – воскликнул подеста с таким жаром, какой он не часто обнаруживал.

– Синьор капитан прав, почтенный Вито Вити, – остановил его вице-губернатор с таким внушительным видом, что как бы защищал им все свои либеральные идеи просвещенного человека. – Было бы полезнее для дела, если бы наши моряки сначала работали, а потом молились, а не наоборот, как это они делают теперь. Ну а теперь относительно вашего языка, капитан, который я мало знаю и которым вы, конечно, владеете в совершенстве.

– Без сомнения, – отвечал капитан, сразу переходя с итальянского языка, на котором говорил до сих пор, на английский с такой уверенностью, что уничтожал все подозрения, – мудрено не владеть родным языком.

Говорил он свободно и легко, но с несколько иностранным акцентом, неуловимым для непосвященного слуха Баррофальди, который понял только одно, что ему бы ни за что не сказать такой фразы, а потому он опять перешел на итальянский язык.

– Ваш родной язык, без сомнения, благороден, синьор, – да и может ли он быть другим, когда на нем писали Шекспир и Мильтон? Но что в нем затрудняет иностранца, так это множество одинаково произносимых различных слов, разнящихся по правописанию.

– Мне уже не раз приходилось выслушивать подобные жалобы, – отвечал капитан, довольный прекращением допроса и ничего не имевший против того, чтобы потолковать о неудобствах языка, до которого ему, в сущности, не было никакого дела.

Но тут подеста, которому надоело слушать, не принимая участия в разговоре, заметил, что лучше было бы не уклоняться от прямой цели допроса и покончить с выяснением некоторых подозрительных деталей устройства люгера. Вице-губернатор и сам был не прочь с честью закончить испытание, а потому согласился с замечанием подесты.

– Сосед Вито Вити прав, – сказал он, – будем держаться одного вашего люгера. Есть у нас здесь некто Томазо Тонти, очень знающий моряк; он утверждает, что люгера встречаются преимущественно у французов, а что английские суда иного устройства.

1.Настоящий роман написан в 1862 году. Ред.