Наследницы амазонок

Неожиданное происшествие, или происшествие всегда неожиданно

Но я сильно отвлекся.

А тем временем события приняли нешуточный – да что там нешуточный! – совсем невеселый оборот.

Итак, жарким днем в начале августа вернулись от бабушки с дедушкой Надя, Маша и, конечно, Муздрик, обезьянка, любимая машина игрушка.

А вечером позвонила тетя Тамара и сообщила страшную новость. Она приехала сегодня из Хвойной, остановилась у знакомых, а там в Хвойной… такое… там…

И слезы…

–Что? Что случилось? – закричал я в трубку.

Там в Хвойной убили дядю Леню, жестоко убили, избили ногами. Он умер от кровоизлияния в мозг. А ее, тетю Тамару, тоже долго мучили, тоже били, обрили наголо, пытали…

– Пытали?!

Да-да, пытали… Требовали, чтобы она переписала дом на них…

– На кого – "на них"?

На этих подонков. (Все понятно!) И еще они перерыли весь дом: искали какие-то документы, какое-то свидетельство… И она, тетя Тамара туда больше ни ногой. Так что, Пашенька, дом теперь твой. Хочешь, продавай, хочешь, оставляй себе. А она и сама не поедет, и тебе не советует, то есть мне.

После долгого разговора с выяснениями всех подробностей, которые приходилось с трудом вытягивать из тетки, я положил трубку и мрачно произнес:

– Поздравляю, нам привалило наследство.

– Ура! – крикнула Маша писклявым голосом Муздрика, а он поднял лапы вверх. Проснулся Кузя и завилял хвостом, видно, подумав, что пора гулять. А Надя сказала:

– Это кстати. А то у нас, как всегда после наших отпусков, денег нет.

Из сбивчивого рассказа тети Тамары можно было понять, что события развивались следующим образом.

Упоминал ли я, что после смерти тети Людмилы тетя Тамара насовсем переехала в Хвойную? Как ни странно попросил ее об этом сам дядя Леня, до этого ее выживавший из дома. Впрочем, если разобраться, ничего странного в этом нет – надо же было дяде Лене жить за чей-то счет. Как и прежде с тетей Людмилой стали они существовать на тети Тамарину пенсию. Но если с тетей Людмилой из-за ее экономии в хозяйстве и, может, из-за ее характера денег худо-бедно хватало, то теперь все повернулось по-другому. Запустение на огороде, задержки в выдаче пенсии и, думаю еще, пьянство обоих вынудили их продать квартиру на улице Связи и полностью переселиться в дом. А это означало, что теперь они смогут жить только вместе. Квартиру они проели (считай: пропили) за год. Дальше пошла жизнь в долг. Но и это продолжалось недолго.

Как-то сидели они поздно вечером на кухне за бутылкой. Вдруг скрипнула доска в заборе, отделяющем двор от соседей. Дядя Леня вздрогнул, посмотрел в окно:

– Это нас, Тамарка, убивать идут, – сказал и бросился закрывать двери. Но не успел – в сени уже входили. Закрыл лишь последнюю дверь в избу на хлипкий крючочек, которым никогда и не пользовались. Это спасло их всего лишь на несколько секунд.

Дядя Леня, прихватив початую бутылку водки, вылез в кухонное оконце, что выходило на огороды. Тетя Тамара еще ничего не понимала и осталась на месте. Тут и ворвались соседи – трое братьев-уголовников, с которыми дядя Леня частенько выпивал. Один остался держать тетю Тамару, двое других сиганули в окно за дядей Леней. Вернулись они нескоро, разъяренные больше прежнего. Дяди Лени с ними не было. "Неужели удалось убежать", – еще подумала тетя Тамара и тут увидела вдруг, что сапоги у вернувшихся братьев в крови. Странным было то, что дядя Леня даже ни разу не крикнул, когда его били ногами. Но тетя Тамара молчать не собиралась и завопила в открытое окно. Ее сразу схватили, начали бить.

Дядя Леня задолжал этим головорезам столько денег, что они, недолго думая, включили счетчик, подождали, пока сумма возрастет до примерной стоимости дома и теперь требовали переписать дом на них. Если бы дом был записан на дядю Леню, может, было бы все проще. Но мудрая тетя Людмила оставила завещание, где дом и уже проданная квартира переходили к сестре. И тут молодчики встретили яростный отпор. Тетя Тамара уперлась. Она, конечно, не хотела умирать, но смерть брата вдруг открыла в ее душе какую-то новую, чистую страницу, и обладательница ее стала способна на подвиг. Тетя Тамара предпочла бы умереть, но не следовать воле убийц.

– Уголовники! Уголовники! – твердила она на каждый удар по старому ее телу и не сдавалась.

– Ах, мы уголовники?! – визжал младший и, пока старшие продолжали бить свою жертву, притащил дяди Ленин бритвенный станок и уговорил братьев побрить ее наголо, мол, побудь-ка в нашей шкуре. Младшему было восемнадцать, он всего лишь полгода как вернулся с "малолетки". Они брили ее на сухую тупым лезвием и ржали, когда она вскрикивала от боли. Но для нее это было минутным облегчением по сравнению с побоями.

Тетя Тамара упомянула только вскользь, что братья искали по всему дому еще какие-то документы. Она показала им, где лежит шкатулка со старыми фотографиями и документами, они перерыли ее всю, но, видно, не нашли то, что искали. "Где еще документы?" – пытали ее они, но она клялась, что отдала им все. Под утро они ушли ни с чем и почему-то ее не убили, хотя она уже давно приготовилась к смерти. Тетя Тамара, еле держась на ногах, выбралась во двор и пошла искать брата. Она отыскала его за сараем, на краю картофельного поля, которого не видно было из-за сорняков, он лежал на боку и прижимал к груди закоченевшей рукой горлышко от разбитой бутылки.

И было это месяц назад.

(– Месяц назад?! – удивился я, когда услышал – я уже собирался ехать на похороны.)

Весь месяц, пока шло следствие, тетя Тамара сначала лежала в больнице, а потом скрывалась на другом конце поселка у старой школьной подруги. Жила в баньке, выходила только тогда, когда изредка за ней приезжала милиция. И ни разу больше не побывала в своем доме – так она была напугана.

Под следствие взяли только одного из братьев убийц – старшего, который принял всю вину на себя, – остальных выпустили. Спустя месяц, когда ее свидетельские показания милиции стали больше не нужны, тетя Тамара уехала.

В общем, обычная бытовуха на почве пьянства. Но смущало упоминание о каких-то документах, которые искали убийцы. Я тут же вспомнил о последнем письме тети Людмилы. Нашел его, перечитал, но ясности не прибавилось. Тетя Тамара предпочитала больше не вспоминать о той кошмарной ночи, игнорируя мои вопросы. Мы встречались с ней несколько раз, переоформляя на меня документы на дом. С тех пор, как я ее видел полгода назад на похоронах тети Людмилы, она очень сильно изменилась. Новые волосы вырастали седые, на скуле глубокий шрам от уха к носу с поперечными ранками от швов. Похудела, осунулась, стала даже поменьше ростом, и ни капельки жизни в глазах. Когда дарение было оформлено, она тут же уехала к сыну в Петрозаводск.

Я получил наследство официально. Теперь нужно было решить, что с ним делать. Вечером был собран семейный совет. Маша, у которой и у самой-то не было еще права полновесного голоса, притащила Муздрика. Он любил голосовать, поднимая лапу вверх, естественно, думая, как Маша. Пришел побыть в обществе, повиливая хвостом, и Кузя. Не без споров решили дом продавать. Хватит нам и деревни у бабушки в Липецкой области. Ехать, конечно, надо было мне и срочно, пока я был в отпуске. Оставалось решить две вещи: как быть с Машей и с Кузей.

– Да я большая уже, – возмутилась Маша, – и одна побуду дома. А Кузю пусть папа с собой забирает. Он будет его охранять.

– Кто кого: Кузя – папу или папа – Кузю? – пошутила Надя. Она считала, что Кузя трус. Ну, боится наш мальчик всяких новогодних фейерверков и петард – и что? На самом деле просто не представилось еще Кузе серьезного случая защитить своих хозяев.

– Да, Кузю можно взять, – подхватил я. – Ехать недалеко, восемь часов – выдержит.

– Будешь ему целое купе приобретать?

– Нет. Туда можно не только на поезде добраться. Ходят электрички до Будогощи, а там местный рабочий поезд – в него с собаками, думаю, пустят. И кстати, так быстрее.

– А это не опасно? – спросила вдруг Надя.

– Что? – тут я насторожился, потому что почувствовал: сейчас мне придется соврать. Ни словом я не обмолвился о том, что случилось с тетей Тамарой. Сказал только, что дядю Леню убили в пьяной драке, а тетя Тамара окончательно решила переехать к сыну.

– Ну, как "что"? – замялась Надя, похоже, она что-то чувствовала.

– Да чего там может быть опасного, – перебил я жену.

– А давайте я с вами поеду, – попросила Маша. Слово "опасно" заставило ее сделать стойку, как у хорошей гончей, она тут же поняла: папа что-то недоговаривает, а мама не догадывается. Но было уже поздно.

– Может, правда, возьмешь ее? – спросила Надя.

– Нет! – категорично заявил я.

На том и порешили.

Как же нам без Шерлока Холмса

Через день мы с моим верным псом уже сидели в электричке на Будогощь, Кузя в моих ногах все никак не мог устроиться – волновался. До отхода оставалось пятнадцать минут. Вещей взято минимальное количество: в основном еда на первое время – все уместилось в одном рюкзаке.

И тут кто-то сзади положил мне руку на плечо. Я застыл, но реакция Кузи была неожиданна – он смотрел мне за спину, прижав уши, и вилял хвостом. Сзади стояла Маша.

– Привет, – сказала она непринужденно.

Я вскипел, потому что уже догадался, почему она здесь, но спросил, как можно более строго:

– Ты что тут делаешь?

Она пожала плечами:

– С вами поеду…

То-то позавчера она так подозрительно быстро отстала, когда я сказал свое отцовское "нет!".

Я закипал все сильнее, так что скоро, наверное, уже должен был засвистеть, будто наш чайник со свистком.

– Как ты вообще сюда прошла? – еще удивлялся я. – На платформу пускают только по билетам.

– А я купила билет до этой… как ее?.. Будогощи.

– Выследила?

– Нет. Села на метро и доехала до Московского вокзала. Кстати, была тут уже раньше вас.

Еще бы! Нам ведь с Кузей до вокзала пришлось ехать на перекладных: сначала на троллейбусе, потом на трамвае. С собакой в метро не пускают.

Маша попробовала взять инициативу в свои руки и скорчила рожицу:

– Возьми нас, папа…

– Кого это "нас"?

Маша улыбнулась и сунула руку в сумочку. Из нее тут же показалась озорная мордочка. Ну да, как же без него! Муздрик!

Стоит уделить этому персонажу немного места в моем повествовании. Ведь именно из-за него мы в последствии чуть не пошли по ложному следу, а мне пришлось совершить ни много ни мало – подвиг.

Как-то тратили мы с Машей деньги в известном игровом автомате с мягкими игрушками. Этакая трехпалая железная рука подводится кнопками к выбранной игрушке – хвать! – и ничего не зацепил. Маше понравилась какая-то модная в те времена игрушка, то ли телепузик, то ли пикачу – не помню, – и мы, чтобы ее вытащить, потратили уже больше денег, чем если бы просто пошли в магазин и купили такую же. И вдруг вместо этого телепузика автомат зацепил какую-то дохленькую обезьянку коричневого цвета. Странным было то, что взял он ее прямо за лапу, будто сама обезьянка уцепилась лапой за железяку. А может, так оно и было. Обезьянка поднималась вверх и улыбалась.

– У-у, – только и сказала Маша, нисколько не обрадовавшись. Таких игрушек у нее было уже много. Таких, да не таких.

Обезьянка была маленькая, с ладонь, естественно, мягкая – внутри       прощупывалось много каких-то шариков. Поражали в ней две вещи: улыбка, такая радостная, что не оторвать взгляд, и отсутствие обычного в таких случаях хвоста. Хвосты были обязательной принадлежностью всех обезьян-игрушек.

– Значит, она не обезьяна, – заключила Маша логично за пять лет до чтения Конан Дойла.

– Если хвост отвалился, это уже человек, – подхватил я.

Появилось затруднение с именем – мягких игрушек у Маши было так много, что прозвищ не хватало. А потому обезьянке досталось имя странное и только с непривычки, казалось, труднопроизносимое – Муздрик. Таким образом, она легко и непосредственно поменяла род с женского на мужской.

Новыми мягкими игрушками Маша играла обычно недели две, ну – месяц, потом их место занимали другие, а старые забывались. Мама, чтобы они, брошенные, зря не пылились, убирала их то и дело на антресоли до лучших времен. Это же грозило и Муздрику. Но, к его счастью, я в то время решил провести рекламный эксперимент, и, честно сказать, нравился мне Муздрик своей жизнерадостностью, да и надо было бороться как-то с Машиным безразличием. Достал Муздрика из мешка и сказал:

– Посмотри, Маша, его в мешок кладут, а он все равно улыбается. Думает, там его приключения ждут.

Муздрик в моих руках (и не без их помощи) закивал головой и захлопал лапами. Но с улыбкой-то его я ничего не мог сделать, а она, как нам показалось, вдруг возьми и стань шире. У Маши навернулись на глазах слезы. Мама нахмурилась. Она была права: время от времени игрушки надо было убирать, раз в них никто не играет, но как это – предавать друзей!

Маша схватила Муздрика и с той поры с ним не расставалась. Она нашила ему одежды из лоскутков. Он стал говорить тоненьким голоском, либо моим, либо Машиным, его ужимки с помощью наших рук смешили всю семью. Отсутствие хвоста внушало уважение. Мы с Машей потом видели точно таких же Муздриков в магазине, но хвосты у них всех были. Мы привыкли к его смешной рожице, но у других он почему-то не вызывал таких радостных эмоций. Вот бабушка, к примеру, не стесняясь ребенка, в той свободе, с которой в глубинке употребляется русский язык, звала нашего любимца, заменяя в его имени две первых буквы "Му" на "Пи".

Вот такая компания собралась: я, Маша, Кузя и еще, оказывается, Муздрик.

– Ты подумала о маме? Она ведь будет волноваться.

– Я ей позвонила на работу, сказала, что мне скучно, и она предложила мне сама ехать с тобой. Только сказала позвонить тебе, чтобы ты меня подождал, а я не стала – знала, ты не захочешь меня брать. В этой Хвойной ведь опасно, ты маме не сказал, но я-то почувствовала.

Я потянулся за своим мобильным телефоном, но тут зазвонил Машин.

– Да, мамочка, все в порядке, я с папой в электричке, но он почему-то не хочет меня брать. На, тебя, – протянула она мне трубку. Все понятно, договорились вчера за моей спиной.

– Возьми уж дочку, – сказала Надя, – чего ей тут делать в городе одной.

– Нет, – твердо сказал я. – Мало ли что в Хвойной может случиться, а Маша в последнее время любит совать нос не в свое дело.

– Ты же говорил, там не опасно…

Но я уже отключился. Отдал Маше ее телефон.

– Все. Марш домой! Как приехала, так и уедешь. Ключи-то хоть есть?

Это был вопрос-уловка. Сказала бы "нет", я дал бы ей свои, и почапала бы домой, как миленькая.

Но Маша придумала кое-что оригинальнее.

– Я боюсь…

– Боишься? – ухмыльнулся я.

– Когда я ждала тебя перед турникетами, со мной рядом бомж стоял и все пялился на меня. А теперь – вон он, – и Маша показала на платформу.

Я обернулся. На платформе действительно прохлаждался мужчина непрезентабельноо вида и не спускал с нас взгляд, пока Маша не показала ему язык.

Что же делать? Возвращаться с Кузей и опять на перекладных через полгорода? Потерять деньги? Билеты на электричку ведь не сдашь. Времени на обдумывание не было. Машинист уже начал бормотать что-то о правилах поведения и об остановках – сейчас отправляемся.

– Ладно, садись, – сказал я Маше. Хорошо хоть место рядом было. Вагон почти полон, а на наших двух скамейках – никого, вид у Кузи в наморднике больно грозен.

И только уже ближе к Будогощи, когда мы перекусили, и я окончательно остыл, Маша призналась, что дала пятьдесят рублей какому-то вокзальному бомжу, чтобы он постоял на платформе, пока электричка не тронется. Злиться у меня уже не было сил, тем более, как оказалось, мне без Маши было не обойтись – я это вскоре понял, когда она задала мне кучу вопросов и вытянула из меня все о смерти дяди Лени, о таинственных документах, о тете Людмиле. И выяснилось вдруг, что не все так просто с этим домом. А про бомжа я ей сказал лишь:

– Ему хватило бы и десятки.

Вот и давай детям деньги на карманные расходы.

Как же нам без Шерлока Холмса (продолжение)

Чтобы не скучать в дороге, я взял с собой книжку о затерянных кладах, но открыть ее в электричке мне так и не довелось. Оказалось, что Маша действительно знает гораздо больше, чем мама: здесь услышала, там пронюхала, быстренько составила себе общую картину и с тех пор не могла отказать себе в удовольствии расследовать это "странное дело". Я лично не видел ничего странного. Но не сразу до меня дошло, что дочка хочет поиграть в сыщика, а когда я понял это, уже всплыли некоторые подробности, при желании превращающиеся в зацепочки. Маша сыпала в меня вопросами, и пришлось рассказать ей все происшествие сначала. Затем она вполне резонно захотела узнать о жизни дяди Лени.

К стыду своему о своем дяде я знал мало. Общался с ним редко, а если и приходилось, то старался фильтровать его болтовню, ибо я не знал большего хвастуна и фантазера, чем он. И если отбросить все враки, то получалась вот какая история его жизни.

Он был самым одаренным из братьев и сестер. Судьба наделила его способностями к рисованию. Рисовать начал с детства и получалось это у него с легкостью и непосредственностью. Мешало одно – лень. Надо было развивать свой талант, учиться. Он и не думал об этом. Окончил десятилетку в Хвойной, пошел в армию. В армии его понесло на курсы прапорщиков, и дядя остался служить дальше. Зачем это ему было надо с его-то талантом, я не знал. Служил он в авиации, в аэродромном обеспечении, а потому и многие его фантазии были о том, как он летал на самолетах. Тетя Людмила как-то говорила, что на самом деле ни разу дяде Лене это сделать так и не удалось, даже пассажиром на пассажирском самолете. Служил он долго. Помню, когда я был маленьким, он приезжал к нам и дарил мне красивые значки с количеством парашютных прыжков. Снимал он их со своего ярко-синего кителя. А раз в воздух ему подняться не доводилось, значит, и значки были липовые.

Не меньшей страстью, чем врать и рисовать, для него были женщины. Знаю точно, что первый раз он женился только в тридцать лет. Он сам мне об этом говорил, добавляя, что до этого был девственником. И тут после первого брака дядю Леню понесло: трижды он был женат, и в каждой семье обзаводился ребенком. Видно перебродило что-то в человеке. (Рассказывая Маше, об этом я умолчал). Кроме того, дядя Леня имел кучу любовниц. Женщины его любили: то ли за хвастовство, то ли за талант. Впрочем, он был красив. Крупные, мужественные черты лица, нос, губы, веселая искра в глазах.

Не знаю точно, где он работал после армии. Но менял место работы он частенько, потому что еще одной его страстью стало пьянство. Всю жизнь его спасало рисование. Знаю, что он, переехав с сестрами в Хвойную, пытался устроиться учителем труда в школу, но не знаю – получилось ли. А в основном он подрабатывал, выстругивая разделочные доски, раскрашивая их и продавая. На бутылку, как правило, хватало. У нас, кстати, над газовой плитой висят три доски с конями, которыми по прямому назначению и пользоваться-то жалко. Это он их еще моим родителям подарил.

– Да, красивые, – подхватила Маша. – Сколько же надо пить, папа, чтобы сначала пропить квартиру, а потом залезть в долги стоимостью с целый дом?

– На самом деле ничего сложного. Думаю, жилье в Хвойной пока не очень дорогое.

– А ты часто бывал в Хвойной?

– Как же, конечно! Я там проводил все свои летние каникулы до последнего класса. Ездил так же, как и ты к своей бабушке.

– А какая она, Хвойная? Как у бабушки в Липецкой области?

– Нет, конечно. Во-первых, она намного больше. Это районный центр, крупная железнодорожная станция. Там много магазинов, помню, было два дома культуры – не знаю, есть ли сейчас, – две больницы, два парка, хлебозавод, пивзавод и много еще всякого. А во-вторых, совсем не похоже на село твоей бабушки. Географию изучаешь? У бабушки – Черноземье: хаты, кругом – поля, вокруг них – посадки. А здесь ты такого не увидишь. Дома все из бревен. А вокруг лес, и не простой, а чистый сосновый бор. Потому и называется станция Хвойной. А грибов…

– Подожди, папа, с грибами. Давай вернемся к дяде Лене. За что же бандиты его убили?

Вот ведь Шерлок Холмс! – подумал я.

– Им надо было, – продолжала Маша, – взять его за шкирку, привести к тете Тамаре и заставить, чтобы он сам уговаривал свою сестру перевести дом на них. Он же должник их, а, значит, помощник.

– Не забывай, что все они там были пьяные и Булыги тоже…

– Кто? – прыснула Маша.

– Булыги. Это фамилия братьев-уголовников.

Маша прыснула еще сильнее, привлекая внимание пассажиров. Вскочил Кузя, мирно спавший на полу.

– Нормальная фамилия – Булыга. Кажется, белорусская. Есть футболист такой. У меня на работе водопроводчик Булыга Анатолий Михайлович. Слово "булыжник" знаешь?

Маша опять залилась хохотом. Детский сад!

Наконец насмеявшись, Маша выдала:

– Булыги искали какие-то документы, а дом им был нужен, как Кузе пятая нога. И знаешь что, папа, сдается мне, они их нашли.

– Почему ты так думаешь?

– В противном случае разве они отпустили бы живой тетю Тамару… или, может быть… – Маша задумалась.

– Или может быть, они подумали, что нашли, – закончил я.

– Правильно, молодец!

Похвала от дочери!

– Так, папочка, теперь давай поразмыслим, что они искали.

– Документы, а какие – неизвестно. О каких-то документах упоминала еще тетя Людмила в своем последнем письме. Помнишь, она приезжала к нам?– Маша потянула и за эту ниточку. Пришлось рассказывать о тете Людмиле, благо времени было, хоть отбавляй. В конце рассказа я достал ее последнее письмо. Письмо очень заинтересовало Машу. Она читала и перечитывала два листика из школьной тетрадки, нюхала края, изучала конверт. В сущности, она еще ребенок, и все это для нее, конечно, игра в любимого книжного персонажа.

– Странное письмо, – меж тем заключила моя сыщица. – Ты обратил внимание, что на конверте нет штампа из места отправления.

– Да, но тут нет ничего странного. Такое частенько бывает – забыли поставить.

– Смотри, папа. Идет текст, продиктованный тетей Людмилой… так… размашистый почерк… заканчивается этот лист, а вместе с этим и тетя Людмила теряет сознание. И потом уже на другом листе эта "добрая душа", которой диктовали письмо, пишет свои слова от себя лично.

– И что тут странного? – не понял я.

– Повторяю: лист заканчивается одновременно с потерей сознания тетей Людмилой.

– Это совпадение.

– А как ты объяснишь, что второй листик, на котором слова уже не тети Людмилы, а незнакомого человека, не совпадает по цвету с первым. Он, судя по разной желтизне, вообще вырван из другой тетрадки. Вот представь: ты пишешь кому-нибудь письмо, вырываешь из тетради лист, он у тебя заканчивается. Ты что же, будешь вырывать лист из другой тетрадки?

– Погоди… Что ты хочешь этим сказать? – но догадка уже и сама озарила меня.

– Что до нас, возможно, дошла не вся информация. Человек, которому тетя Людмила диктовала письмо, оставил у себя второй лист, а нам подсунул другой. Следовательно, нам нужно найти этого человека.

– Как же ты его найдешь?

– Элементарно…

Тут уж прыснул я. Как это моя дочь не добавила к слову "элементарно" фамилию доктора Уотсона. Но Маша не дала мне посмеяться, осадив меня неожиданными выводами:

– Это женщина, молодая, примерно двадцати лет, в больницу попала ненадолго, а работает она на почте.

Наверное, я хлопал глазами от неожиданности, – Маша, посмотрев на меня, улыбнулась:

– Все просто, папа. Хотя бы что это женщина, тебе понятно?

– Почерк?

– Да. И обстановка. Письмо написано в больнице, более того – в женской палате, тетя Людмила ведь не вставала. Дядя Леня к ней ни разу не пришел – он исключается. Из мужчин остаются только родственники больных и врачи. Родственников отметаем. Врачи этого делать не будут, им и без того дел хватает. Поверь мне, я знаю, сама ведь с аппендицитом лежала. Но даже и из женщин никто к твоей тете не приходил, она об этом пишет в письме. Значит, остается только соседка по палате. То, что она молодая, можно сделать вывод по легкому налету духов, сохранившихся оттого, что ты держал письмо в конверте. Плюс психология пожилых женщин: если и просить кого-то, то не ровесницу, а того, кому не трудно будет это сделать.

"Психология пожилых женщин"! Двенадцатилетняя девочка! Я был потрясен. Впрочем, вспомнил: небось, залезла в книги мамы-психолога.

– Почему же ты сказала, что в больнице эта женщина лежала недолго? В письме же написано: "Сама лежала в больнице". Только не говори, что это тоже элементарно.

– Этот пункт самый уязвимый. Тут я вспомнила о другой психологии – лжеца. Если она обманула нас, утаив второй лист письма, почему бы ей, объясняя задержку письма, не приписать, что она сама лежала долго в больнице. А то, что эта женщина работает на почте, я вывожу из-за отсутствия штампа на конверте. Штамп со временем отправления чуть ли не на два месяца позже смерти тети мог вызвать подозрения, как бы долго эта женщина в больнице не лежала. А так часть вины за задержку можно свалить на плохую работу почты.

Тут в голове у меня забрезжила неожиданная догадка.

– Маша, ты говорила, что за это лето перечитывала только "Шерлока Холмса"?

– Да.

– И сколько же раз?

– Четыре…

Четыре! Четыре тома по четыре раза! Штудировала!

Маша быстренько попыталась перевести тему разговора:

– Но это к делу не относится. Значит, сначала мы…

Тут я уже не выдержал:

– Сначала мы должны продать дом! Потом походить по лесу, пособирать грибы…

– Опять грибы!

– … и благополучно живыми и здоровыми вернуться домой. Кому-то скоро в школу!

– Опять школа!

– 

И больше никаких расследований, поняла!