Внучок

– Погодите еще… Копия не консистентная. Не полная, короче, – юноша поднял глаза. Серые, как будто вырезаны из черно-белой фотографии. – Возможны гормональные проблемы. С некоторой вероятностью клон будет… дурачок, в общем.

– Это мой внук!

– Технически – да. Уничтожить, переделать будет невозможно. Юридически клон самостоятелен. Память недостающую допишем, не вы первый. Но, если он, ну, вы поняли, назначим вас опекуном.

– Согласен, – прошептал Дубровский. И еще тише добавил:

– Мать у него, понимаете? Там. Внизу. Как я ей… Пусть никто не узнает!

Потом была череда утомительных разговоров. С психологом, нейробиологом. Подписи брали по-старинке, ручкой…

Шлемофон затрещал, голос Андрея вырвал Дубровского из воспоминаний.

– Не устал, деда? Почти пришли.

– Свозишь меня до города? На неделе.

– Посмотрим, деда. – Андрей ответил не сразу. Связь, видимо, барахлит.

Хорошо бы, связь.

***

Ванна вздрогнула. Загудела. Дубровский пуговица за пуговицей расстегнул рубашку. Скомкал и бросил на пол – ночью Захар приберет. Вынул ноги из тапочек – пол теплый. Плитки с мелкими пупырышками, чтобы не скользило. Хорошо. Минуту он постоял с закрытыми глазами, раскачиваясь на пальцах.

– Спать пора… – Дубровский попробовал пальцем жижу в ванне. Почти согрелась. – Уснул бычок…

Сел на край ванны, стараясь не глядеть вниз. Опустил одну ногу, потом другую – медленно, как в трясину. Лег.

Чуть прохладная жижа обняла его со всех сторон. Дубровский положил голову на подушечку. Улыбнулся.

– Лег в коробку, на бочок…

Морщины разгладятся. С кистей и щек пропадут снова наметившиеся коричневые пятна. Крышка над Дубровским беззвучно закрылась. Свет притух.

Глубокой ночью пришел Захар, андроид старой модели. Постоял над спящим, считал жизненные показатели. Норма. Забрал белье и оставил свежее.

***

– Чего ты спишь, клюет же! Ну, подсекай. Ведет направо, а ты её влево, собаку!

Высунув кончик языка, Андрей водит удочкой влево-вправо. Не вытерпел и дернул. Полосатый кончик поплавка скрылся под водой и тут же вылетел в воздух, подняв кучу брызг.

– Э-эх, ты! – Дубровский хлопнул себя по ноге. – Такая дура ушла!

Старик проверил браслет – еще сорок минут. В ведерке мирно плавает пять штук карасей. Вода в озере – местная, лунная. Из кратерного льда плавят. Только живая рыба дохнет в ней моментально. Всё, что тут плавает, ненастоящее. Золотые спинки блестят в глубине. Выловишь – трепещет и пахнет резко, а внутри электронные потроха.

– Давай по новой, – старик примирительно улыбнулся. – Еще не вечер.

– А ты, дед? Закинь тоже.

– Я лучше понаблюдаю.

– Закинь. Разговор есть.

Какой еще разговор. Опять сердце заколотилось. На работе, кажется, все в порядке. На Земле…

– Андрей, с матерью что-то?

Молчит, мнется. Смотрит на поплавок и не видит клёва.

– Да говори ты!

Дубровский так и не добрался до удочки. Застыл от предчувствия.

– Женюсь я, деда. Аня вечером прилетает, ей квоту дали. – Андрей покраснел. Выпалил на одном дыхании. – Специально взял отпуск. Чтобы, ну, с ней. И с тобой познакомиться. А жить… мы тебя не стесним, я договорился в общаге. Ладно?

Старик рассмеялся:

– Слава богу, все живые. Ты меня так не пугай больше, понял? И общежитие к черту брось. Ты что, бездомный?

Стало страшно, даже колени онемели. Дубровский сел на траву. Развинтил термос – Андрей говорит что-то. Не важно.

Внук получился нормальным взрослым парнем. Без отклонений, если не считать провалов в памяти. В половине девятого вечера второго апреля он отпер своим ключом дверь. Я, говорит, дома. Пожру и гулять пойдем. Собирайся, деда.

Дубровский ждал в своей комнате. Съежился под одеялом, укрывшись с головой. Тихо, тихо. Выйдешь к нему? Не могу, не могу, сил нет. Было страшно увидеть живое лицо Андрея.

А если не умер, а просто…замерз? И пришел теперь. Ну бывает же такое!

Не бывает. Нет. Дурак.

– Деда, спишь, что ли? – на кухне зашипела кофе-машина. Признала хозяина. – Я дома.

Дверь растворилась. Лампа в коридоре желтая, яркая – только силуэт Андрея виден через щелочку между подушкой и одеялом.

Ну что ты замер, старый хрыч. Давай. Ради него. Ради дочки.

– Андрюшка, ты? Заснул я что-то.

– Как себя чувствуешь? …Тогда вставай. Чаю сделать?

И тут у Дубровского отлегло. Это он, Андрей. Его голос. Его свитер крупной вязки – старику показалось, что он даже видит затяжку от вешалки. Слева, на воротнике.