Наташка

Он протянул деньги, но она не успела их взять, и монета упала в снег. Господин в шубе махнул рукой и скрылся, а Наташка стала рыться в снегу. Денег никак нельзя было найти.

Она встала, тупо вздохнула, повернула в Знаменскую, повернула ещё в какой-то переулок, пустынный и тёмный.

Силы оставили её. Всё тело цепенело. Переулок тянулся бесконечным чёрным коридором, и вдруг она забыла, куда идти. Воздух по временам шумел, точно вихрь рвал и комкал его. Она уже не двигалась сама, а будто какая-то внешняя сила бесцельно толкала её. Тоска сжимала ей грудь; мысли путались.

«Может, я сплю?» – думала она.

Она всё шла, сама не зная куда, мучительно ожидая пробуждения, как это бывает в тревожном сне, когда кажется, что летишь под гору, окружённый каким-то странным полупрозрачным сумраком, в котором толпятся тени без очертаний.

Но жаркая нега разлилась по жилам. Ноги точно налились свинцом. Голова упала на грудь, веки отяжелели. Шум стих мало-помалу.

«Уж и в правду, не сон ли?» – подумала Наташка и увидела на крылечке дома, вдруг осветившегося солнцем, хорошенькую девочку, с полными розовыми ручками, подававшую ей кусок чёрного хлеба с крупною солью.

«Да это Колпино! – решила она. – Это та девочка, что мы с Пашей летось в лесу нашли и домой привели. Нас барыня сама за это чаем напоила. Хороший чай – с сухарями и сливками. У них каждый Божий день такой чай два раза пьют».

Она присела и стала есть хлеб. Соль захрустела у неё на зубах, и хлеб был удивительно вкусен.

«Господский хлеб, – подумала она с убеждением. – Корочку сама съем, а мякиш надо маменьке отнести».

Набежали розовые тучи. Хлынул тёплый дождик, и в лужах, разлившихся по мураве, отразились деревья. Девочка болтала и смеялась, бегала, подняв платьице, по воде и брызгала на Наташку; и брызги казались золотыми. Наташка простирала руки в защиту, но тёплые капли кропили её всё чаще и чаще и слились, наконец, в янтарный туман, в котором чуть мелькала светлой тенью смеющаяся девочка. Наташка хотела встать и не могла; хотела сказать, хотела крикнуть – и губы не слушались. Кругом всё тускнело…

То, действительно, был сон: блаженный, невозмутимый, вечный.

Март 1881 г.