На острове

 
Рукоплесканья, крики; рой венков,
Цветов и листьев сыпался там градом.
 
 
Певец стоит, исполненный еще
Мелодий сердца. Сила возбужденья
Кровь заставляет литься горячо,
И грудь кипит от нового волненья.
Неведомый огонь в его очах…
И вновь рука трепещет на струнах.
Стихает крик народа: слава, слава!
Застыли руки. Снова тишина.
И речь певца – стремительна, как лава,
На площади затихнувшей слышна:
 
 
«Судьба решилась, братья-минестрели!
Уже плывет в небесной синеве
Победный легион к заветной цели,
И Творчество с Любовью во главе
Дарят слова небесного привета
Лучам святого радостного света.
 
 
Но там в долинах стонущей земли
Еще вершат свой праздник злые тени,
Средь ужаса, тревоги и мучений…
И целый мир влачат они в пыли».
 
 
«Те демоны раскинули всех шире
Свой стяг на близком нам материке.
Там, в этом жалком изнуренном мире
Народ со смертью борется в тоске».
 
 
«Там взор, слепой от слез, не видит света,
Не видит дня и солнечных лучей,
Там свой удел клянет пророк рассвета,
Пока не погребет своих идей
И, пыткой мук ужасных побежденный,
Забудет небо, свой потушит взгляд,
Отринет все великия знамена
И будет ползать, как презренный гад!»
 
 
«Там гениев – насилья убивают,
Подрезывают крылья там орлам
И горных коз в ярмо там запрягают,
И для души уставы пишут там!»
 
 
Там всех детей берут тираны злые
И, чтоб скорее вышли подлецы,
Куют, как деньги, души молодые
Всё на одни и те же образцы!
Там в дикой злобе отравляют воды!
А эти звезды – светочи ночей —
За чудный блеск серебряных лучей
Сорвали бы охотно с небосвода!»
 
 
Нельзя там плакать, там нельзя любить!
Нельзя там мыслить, тешиться мечтами!..
Нет! Той земли не описать словами:
О ней стонать я должен, слезы лить,
Иль вырвать сердце, полное мученья,
И показать его страданья вам!»
 
 
Тут силы не хватило уж словам,
Мысль умерла на высях возбужденья.
«Гей! прочь отсюда! Гей, на материк!
На помощь братьям все без замедленья!»
Остатком воли испустил он крик
И оборвал дрожащих струн теченье.
 
 
Толпа застыла в мрачной тишине.
 
 
И слышно было, как кипели слезы
У всей толпы в душевной глубине,
И воскресали пламенные грезы,
Как сильно бились у людей сердца,
Кипела кровь огнем живых дыханий,
И образы вставали без конца.
Из маленьких частиц воспоминаний…
Нить, порванная прежде, вновь узлом
Завязывалась здесь с материком.
 
 
Но вот, сменяя те воспоминанья,
Из тайных недр души явился страх,
То страх был за покой существованья, —
И снова нить он разорвал в сердцах.
 
 
И мысли все боролись, колебали
Весы их воли с силою, как вдруг
Им тени осторожности предстали
И поселили в сердце их испуг,
Подняв опять спокойной жизни цену,
Разсчетом мелким совесть отравив.
 
 
Позорный страх родил в сердцах измену,
Погас в душе восторженный порыв,
На лица вышли сумрачные тучи,
И ропот выростал, как гром могучий,
И разразился, гневом все покрыв.
И вся толпа, подняв к трибуне руки,
 
 
«Молчи!» – кричала: – «ты зовешь, губя!
На остров ты накликать хочешь муки,
Но мы научим разуму тебя!
Отнимем лавры – подарим позором!»
Ревел народ вокруг согласным хором.
 
 
И на арену бросилась толпа
И с криками, разбойникам подобно,
Венцы с земли хватала спешно, злобно;
От бешенства безумна и слепа,
Она топтала их без сожаленья
В неистовом порыве возбужденья.
 
 
При этом виде все лицо певца
Покрыла бледность. К сердцу устремилась
Вся кровь его, и взглядом мертвеца
Смотрел он так, что страшно становилось.
 
 
Вдруг сквозь народ приблизились толпой
Его друзья. Их лир звенели струны
В безумном беге. Точно вихрь морской,
Они взбежали к высоте трибуны
И там с рыданьем обняли певца;
Сплетя на нем свои в восторге руки,
Они ему твердили без конца:
«Ты нашу скорбь воспел и нашей муки
Туман рассеял… Вечно да живет
Наш Даймон-вождь! Направь ты наш полет!»
 
 
И Даймон, возбужденный, со слезами
На головы их руки возлагал…
И в этот миг рассыпалась лучами
Луна с небес – и свет её бросал
На их дружину блики золотые,
И в них певцы стояли, как святые
В своем бессмертном ореоле мук.
 
 
А там, внизу, народа мрачный круг,
С трудом порыв смиряя злобы бурной,
Еще дарил гирляндами цветов
Трех первых состязавшихся певцов.
И вот герольд открыл немые урны,
Пересчитал во всех число венков
И объявил толпе, что по закону
Один певец получит здесь корону:
Кто распевал сегодня всех звучней
О прелестях любовницы своей.
 

Песнь II

 
На острове – король, но с этих дней
Веселья нет на нем, и все сильней
Тень Даймона и тень его дружины
Смущает мир вечерних грез долины.
А только день разгонит ночи сны —
Весть ужаса летит тревожной птицей:
От жителей уходят вереницей
Любимые и лучшие сыны.
 
 
Едва турнир сменился тишиной,
Один певец покинул кров родной,
Отца и мать и вечный мир долины
И почему не ведомы причины
(Он говорил, что тесно жить в стенах)
Ушел с одной своею лирой звучной
И спутником дружины неразлучной
Скитается в ущельях и горах.
 
 
Там тишина. Задумчивы леса.
Над пропастью синеют небеса.
Там Даймон рать свою ведет по скалам
На гору, что зовется Идеалом.
 
 
Ужасный путь но черной круче скал
Идет, казалось, в сумрачный провал;
В лазурь небес высоко поднимаясь,
Высь горная терялась в мрачной мгле,
И Бог, порою на нее спускаясь,
В громах о чем-то говорил земле.
 
 
И те слова, те знаменья святыни,
Без отклика в душе людей прошли
И, гром тая, всё ждали на лавине,
Что человек придет сюда к вершине,
Разбудит их, поднявшись от земли.
 
 
Туда вела опасная дорога…
В час отдыха с печалью на челе
Певец твердил друзьям, что на земле
Они, поэты, – не любимцы Бога,
Кому налил он золотом сердца
И душу из прозрачного кристалла
Ковал, чтобы светилась и блистала
Она красой бессмертного венца.
 
 
«Мы, – говорил он: – дети перелома;
И всяк из нас – наследник зол отца;
Стяжанья жажда близко нам знакома,
Живет в душе, пятнает нам сердца».
 
 
«Яд преступлений без сознанья пили
Из почвы острова мы с юных дней,
И в годы детства нам обычны были
Грехи отцов, паденья матерей».
 
 
«Теперь от искры совести не даром
Святой огонь в душе у нас ростет!
Раздуем же! Пусть вспыхнет – и пожаром
Всю слабость, все сомнения сожжеть.
Сердца черны от вековой заразы —
Пусть переплавит в светлые алмазы.»
 
 
«Идем! Пусть, горным воздухом дыша,
Излечится печальная душа,
Пусть учится, отринув сеть рассчетов,
Безумию стремительных полетов
И, свято исполняя свой завет,
В юдоль печали проливает свет,
Чтоб на земле лучи его святые
Зажгли людей, как факелы живые!»
 
 
«Смотрите вниз, туда, сквозь эту мглу:
Там блещут слезы горного потока;
Он борется с преградой и жестоко
Бьет грудь свою о твердую скалу.
Пусть смерть нас не страшит своим виденьем,
В тюрьме мы подарим ее презреньем!»
 
 
«Смотрите в высь на горного орла:
Он воздуха волну одолевает
Могучим взмахом своего крыла.
С приветом солнцу выше он взлетает,
И взор его и ясен и открыт.
Нам, как ему, бороться предстоит
Всей силою, во что бы то ни стало,
Ломать преграды на своем пути,
Поднять толпы к светилу идеала
И в сердце их для неба дверь найти!»
 
 
Умолк и в высь пошел. И всей дружиной
Они пошли за ним с огнем в очах,
Пошли, следя за горною вершиной,
Мелькавшею в румяных облаках.
 
 
А в городе сгущалась мгла печали,
И страхом все наполнились сердца,
Когда однажды ночью убежали
Из дома – дети знатного отца
И на стене поспешно начертали:
«Отец и мать, простите! Тяжела
Разлука нам, но долг дает веленье
Снять с острова проклятье преступленья,
С материка – кошмар ужасный зла…»
 
 
И вдруг иная весть ударом грома
Весь остров огласила в тишине;
Народ на площадь выбежал из дома,
Толкуя о явившемся судне.
 
 
Там, бледный, среди общего молчанья,
Островитянин, что с недавних пор,
Исполнив королевское желанье,
Ходил искать дружину в царстве гор,
Так говорил: «Смотрю я из долины
И вижу, – что-то движется из гор.
Я полагал, что то – кусок лавины,
Как вдруг невольно поразила взор
Толпа людей: то Даймон шел с дружиной!
Со страхом, растянувшись на земле,
Смотрел я, оставаясь на скале,
И видел: то, что я считал лавиной,
Сползавшей с гор, то было их судно.
Его толкали, силы напрягая,
Все люди. К морю близилось оно.
Я шел за ними, все узнать желая.
Из слов вождя я услыхал одно:
Что едут все в чужия земли света…
И к королю, известие храня,
Я прибежал. Он выслушал меня
И пригласил к столу вельмож совета.»
 
 
Умолк и пот он вытирал с лица,
Устав от бега и от повторенья
Своих вестей с начала до конца.
 
 
Толпу объяло мрачное смятенье.
На половине слова у людей
Порвался голос. Точно ужас казни,
Почувствовали все в мозгу костей
Дрожь холода и призраки боязни…
Предчувствие росло среди сердец,
Что рок из круга их предназначенья
Взял приговор, который, без сомненья,
Единым словом утвердить Творец.
 
 
И, как в бреду, виденье им предстало:
Казалось, от обиженной земли,
Так быстро, что дыханье застывало,
Месть Господа им ангелы несли.
И взор ловил в тоске невыразимой
Кровавый суд на пламенных мечах.
 
 
Всех поразил тот вид неотвратимый,
Все головы склонил безумный страх,
Как будто меч, подобный грозной буре,
Уже сверкал, мгновения губя.
Когда-ж толпа опять пришла в себя
И к радостной безоблачной лазури
Вновь подняла смущенный, грустный взор
Увидела, как будто бы далекий
По небесам промчался метеор
И скрыл в лазури отблеск одинокий.
 
 
И каждый думал, мрачен и угрюм,
Что значило безвестное явленье?
Потом поднялся говор, крик и шум,
Смущенная толпа пришла в движенье,
К дворцу стремились все, и перед ним
Раздался крик: «Мы короля хотим!!»
 
 
На зов толпы, шумящей, своевольной,
Король явился бледен и смущен.
Она ему кричала, что довольно
Советов этих; пусть немедля он
Идет на берег, чтобы силой власти
Иль просьбой беглецов остановить.
 
 
Напрасно он пытался их смирить;