Kitobni o'qish: «Одинокие люди», sahifa 5
Браун. Это твоя вечная ошибка, Ганс. Ты хочешь примирить непримиримое. По-моему есть только один исход – пойти к ней, рассказать положение вещей и попросить уехать.
Г лис. Ты кончил? Ты совсем кончил? Не теряй даром слов – пусть для тебя все будет ясно (со сверкающими глазами, ударяя на каждом слове). Никогда не будет того, чего вы все желаете!! Я не тот, каким еще был недавно! Я приобрел нечто, что теперь руководит мною, ни вы, ни ваше мнение более не имеет силы надо мною. Я нашел сам себя и останусь самим собою. Несмотря ни на кого, сам собою!! (быстро входит в кабинет).
Браун (пожимает плечами).
Действие четвертое
(Время: после обеда между 4-5 часами. У стола сидят Катя и г-жа Фокерат Катя шьет детскую рубашку, г-жа Фок. что-то вяжет. Катя сильно похудела. Несколько секунд проходит в молчании, Ганс выходит из кабинета. Пальто и шапка небрежно одеты, собирается выходить из дому).
Ганс. Анна ушла?
Г-жа Фок. (переводя дух). Только что.
Ганс (подходя к Кате и целуя ее в лоб). Ты во-время принимаешь лекарство?
Г-жа Фок. Ах, противные лекарства! ничего-то они не помогают. Я знаю, что могло бы ей лучше помочь.
Ганс. Мама, мама!
Г-жа Фок. Я молчу.
Катя. Да, да, я исправно принимаю лекарство. Но ведь я здорова. Ганс. Правда, сегодня ты выглядишь гораздо лучше.
Катя. Мне и в самом деле гораздо лучше.
Ганс. Береги-же себя. До свиданья. Мы скоро вернемся.
Катя. Вы далеко идете?
Ганс. Нет, только немного походим по лесу. До свиданья (уходит через веранду).
(Небольшая пауза. Слышен шум проходящего поезда. Со станции слышен звонок).
Г-жа Фок. Слышишь, на станции звонят.
Катя. Ветер сегодня с той стороны, мамаша (роняет работу на колени и задумывается).
Г-жа Фок. (мельком взглянув на нее). О чем ты задумалась, Катюша?
Катя (опять берет работу). Ах, так, о многом.
Г-жа Фок. О чем-же, например?
Катя. Например, есть ли на свете люди, которым не приходится раскаиваться?
Г-жа Фок. Вероятно нет, Катя.
Катя (показывая свою работу). Не распустить ли здесь складочку – вот тут кругом?
Г-жа Фок. (берет рубашку и осматривает ее). Я думаю и так будет довольно длинно.
Катя. Только бы не окоротить. Лучше пустить немного длиннее. Дети растут так быстро (Обе усердно работают. Небольшая пауза).
Катя (продолжая шить). Гансу приходится иногда много выносить из-за моего характера. Подчас мне было его очень жаль. Но что поделаешь со своей натурой – в этом-то и несчастье (горько смеется). Уж очень я была в нем уверена. Я не предчувствовала ничего (вздыхает). Знаешь, что мне вспомнилось, глядя на эту рубашенку – в институте у нас была горничная – она выткала себе рубашку на случай смерти и несколько лет хранила ее у себя в сундуке. Иногда она показывала нам ее. На меня это производило тяжелое впечатление.
Г-жа Фок. Вот выжившая из ума старуха!
(Небольшая пауза).
Катя (продолжая шить). Маленький Фидлер премилый мальчик. Вчера я его брала к себе и показывала ему картинки, и он спросил меня: не правда ли, тетя Катя, что бабочка муж, а стрекоза его жена?
Г-жа Фок. (добродушно смеется).
Катя. Какой глупенький! Потом дотронулся до моих век и спросил: здесь спят глаза?
Г-жа Фок. Дети бывают иногда очень забавны.
Катя. Как он мило перевирает слова, напр. вместо "игрушка" говорит, "гульгушка". Я всегда дразню его этим.
Г-жа Фок. Презабавно (смеется).
Катя (опуская работу на колени). А какие горести бывают у детей! Я помню хорошо, когда я была маленькой и мне случалось проходить по картофельному полю – я всегда молила Бога: ах, Боже мой, сделай так, чтобы я хоть раз в жизни встретила большую бабочку "мертвую голову". И я ни разу не нашла такой (встает усталая. Вздыхает). Позднее являются другие огорчения.
Г-жа Фок. Куда ты хочешь идти? Посиди еще немножко.
Катя. Хочу посмотреть, не проснулся ли Филипхен?
Г-жа Фок. Не беспокойся так, Катя. Есть кому позаботиться о нем.
Катя (стоит около стула, закрыв лицо руками). Оставь, мамаша. Мне необходимо кое о чем подумать.
Г-жа Фок. (мягко). Тебе ни о чем не следует думать. Поди сюда, расскажи, мне еще что-нибудь (садит ее на стул, Катя без сопротивления покоряется). Садись-же. Когда Ганс был ребенком, у него тоже являлись подобные причуды.
Катя (как остолбенелая, широко раскрытыми глазами смотрит на портрет, висящий над пианино). Ах, дорогой отец, в своей мантии. Ему и не снилось, что его дочь… (голос прерывается слезами).
Г-жа Фок. (заметив это). Что ты, Катюша.
Катя (говорит с трудом). Ах, оставь меня, прошу тебя.
(Некоторое время обе работают).
Катя (за работой). Ты радовалась, когда родился Ганс?
Г-жа Фок. От души, Катя. А разве ты не рада была рождению Филиппа?
Катя. Право не знаю (Опять встает). Лучше пойду немного прилягу.
Г-жа Фок, (тоже встает, гладит Катю по руке). Конечно, конечно, если ты себя чувствуешь не совсем хорошо.
Катя. Потрогай мою руку, мама!
Г-жа Фок. (делает это). Зачем? Холодная, как лед, моя душечка.
Катя. Возьми иголку (дает ей иголку).
Г-жа Фок. (колеблется взять). Что-же мне с нею делать?
Катя. Посмотри (делает быстро несколько уколов в ладонь).
Г-жа Фок. (хватает ее за руку). Что ты? Что ты делаешь?
Катя. Мне не больно вовсе. Никаких следов. Решительно ничего не чувствую.
Г-жа Фок. Что за фантазии! Идем, идем! Приляг немного. Отдохни (ведет Катю в спальню, слегка ее поддерживая).
(После небольшой паузы входит Браун. Снимает шляпу и пальто, вешает все на крюк).
Г-жа Фок. (высовывая голову из спальни). Ах, это вы, г-н Браун.
Браун. Здравствуйте, г-жа Фокерат.
Г-жа Фок. Сейчас приду (прячется. Через несколько секунд выходит, подбегает к Брауну и поспешно дает ему телеграмму). Ну, посоветуйте мне (пока он читает, с напряжением следит за выражением его лица).
Браун (прочитав). Вы говорили г-ну Фокерат, в чем дело?
Г-жа Фок. Ни слова. Нет, нет. Я написала только, что он должен приехать, потому что… потому что я не могу скоро уехать отсюда, и потому что Катя все еще чувствует себя не совсем хорошо. Больше я ничего не писала. Не писала даже, что Анна все еще здесь.
Браун (подумав немного, пожимает плечами). Да! к этому я ничего не могу прибавить.
Г-жа Фок. (боязливо). Вы думаете, что я не права? Может быть мне не следовало писать? Но Катя тает на моих глазах, как свечка, Пожалуй она еще сляжет, и я не знаю, что тогда и будет. И теперь, то и дело она ложится отдыхать, одетая, на постель. Вот и сейчас она лежит. Я не в состоянии этого выносить дольше. Страшно одной нести ответственность за все, г-н Браун (сморкается).
Браун (взглянув в телеграмму). Г-н Фокерат приезжает с 6-ти час. поездом. Который час теперь?
Г-жа Фок. Еще нет и половины пятого.
Браун (подумав с минуту). За последнюю неделю ничего не изменилось?
Г-жа Фок. (печально качает головой). Ничего.
Браун. Она ни разу не собиралась уезжать?
Г-жа Фок. Нет, ни разу. Ганс положительно околдован. Он всегда был несколько раздражителен, но его в конце концов все-таки можно было заставить сделать то, что нужно. А теперь он не слышит, не видит ничего. Для него существует только она одна. Забыл и мать и жену. Боже, как все это ужасно! Я по ночам ни на минуту глаз не смыкаю. Уж обдумываю и так и этак. Что-то еще будет?
(Пауза).
Браун. Право не знаю, хорошо ли, что г-н Фокерат приезжает. Ганс рассердится, очень рассердится… и тогда, пожалуй, ему вздумается перед Анной… иногда мне думается, что Ганс выпутается самостоятельно из этого затруднения.
Г-жа Фок. Раньше я тоже так думала. Потому-то я и позволила уговорить себя в тот раз, как он ее вернул. Потому-то я осталась здесь. Но дело становится все хуже и хуже. Нельзя осмелиться проронить об этом хоть словечко. И с Катей я не могу говорить. К кому-же мне обратиться?
Браун. Разве она сама не говорила с Гансом по этому поводу?
Г-жа Фок. Да, один раз – тогда они провели целую ночь без сна. Бог знает, о чем только они говорили. Катя очень терпелива и снисходительна, Она всегда защищает Ганса, когда я за что-нибудь нападаю на него. Ну, и эту, эту госпожу она совсем не понимает. И, как только может, защищает ее.
(Небольшая пауза).
Браун. Несколько раз мне приходило в голову переговорить с Анной.
Г-жа Фок. (быстро). О, да, из этого могло бы действительно что-нибудь выйти.
Браун. Несколько раз я собирался писать ей… Серьезно, если г-н Фокерат по своему примется за это дело, то, пожалуй, только еще ухудшит положение.
Г-жа Фок. Ну да, ну да. Но что-же мне оставалось делать в этом ужасном состоянии? Ах, если бы вы только… если бы вы на самом деле вздумали поговорить с ней (Слышны голоса Анны и Ганса). Ах, Боже! Я не могу их видеть теперь (Уходит через дверь в сени).
Браун (колеблется. Тоже уходит раньше, чем те появились).
(Анна входит одна).
Анна (снимает шляпу. Говорит с Гансом, который замешкался на веранде). Что-нибудь интересное, г-н доктор?
Ганс. Да, что-то случилось. В лодке полицейский (входит в комнату). Опять какое-нибудь несчастье.
Анна. Печальное предзнаменование.
Ганс. Здесь это часто бывает. Очень опасное озеро. – Что у вас, фрейлен?
Анна. Иммортельки, г-н доктор. Беру их на память.
Ганс. Т. е., если вы уедете. А это будет еще не скоро.
Анна. Вы думаете?
(Небольшая пауза, во время которой оба ходят поодиночке).
Анна. Как рано становится темно.
Ганс. И прохладно, как только что скроется солнце. Не зажечь ли лампу?
Анна. Как хотите. Лучше посидеть в сумерках (садится).
Ганс (садится вдали от Анны. После небольшой паузы). Сумерки В это время всплывают старые воспоминания.
Анна. Сказки. Не правда ли?
Ганс. Да, и они также. Ах, есть прелестные сказки!
Анна. О, да! И знаете, как кончаются лучшие из них? Я надела стеклянную туфельку, наступила на камень и крах – она разбилась!
Ганс (после недолгого молчания). Разве это тоже не грустный предразсудок.
Анна. Не думаю (Встает, идет медленно к роялю, садится на стул, дует на руки).
Ганс (тоже встает, делает несколько шагов и останавливается позади Анны). Только несколько тактов. Сделайте мне удовольствие. Только бы услышать несколько простых аккордов, и я буду удовлетворен.
Анна. Я не могу играть.
Ганс (с упреком). Анна, зачем вы так говорите? Вы просто не хотите, я это знаю.
Анна. Шесть лет я не дотрогивалась до клавишей, и только этой весной стала опять немного играть. Да и бренчу-то я плохо. Печальные, скучные песенки, которые слышала еще от своей матери.^
Ганс. Спойте что-нибудь. Какую-нибудь печальную, бесхитростную песенку.
Анна (смеется). Видите, вы уж дразните меня.
Ганс. Я вижу, вы не хотите доставить мне никакого удовольствия.
(Небольшая пауза).
Анна. Да, да, г-н доктор, я противное и капризное создание.
Ганс. Я не говорю этого, фрейлен Анна.
(Небольшая пауза).
Анна (открывает рояль, кладет руки на клавиши. Задумывается). Если бы я знала что-нибудь веселенькое…
Ганс (садится в дальний угол, наклоняет голову вперед, кладет ногу на ногу, локтями упирается в колени, ладони приставляет к ушам).
Анна (кладет руки на колени, говорить медленно и с расстановкой). Мы переживаем великое время. Мне чудится, будто все тяжелое, гнетущее уходит от нас. Вы так не думаете, г-н доктор?
Ганс (откашливаясь). Что вы хотите сказать?
Анна. С одной стороны нас одолевал томительный ужас, с другой – мрачный фанатизм. Это напряженное состояние, кажется, проходит. Теперь дохнуло на нас как бы свежей струей воздуха из 20-го столетия. Вы с этим не согласны, г-н доктор? Например, личность в роде Брауна действует на нас, как совы при дневном свете.
Ганс. Право, не знаю, фрейлен. Насчет Брауна, пожалуй, и верно. Я как-то не могу проникнуться жизнерадостностью. Я не знаю…
Анна. Я говорю, не принимая в рассчет нашу индивидуальную судьбу. Независимо от нашей мизерной участи.
(Пауза).
Анна (ударяет по клавишу и держит аккорд).
Ганс (после того, как звук замер). Ну?
Анна. Г-н доктор!
Ганс. Сыграйте, пожалуйста.
Анна. Мне хочется сказать вам кое-что, но только вы не должны сердиться; сидите смирно и скромно.
Ганс. Ну, что такое?
Анна. Я думаю, мое время прошло. Мне следует уехать.
Ганс (глубоко вздыхает, встает и медленно идет по комнате).
Анна. Г-н Ганс. Мы впадаем в ошибки слабых людей. Следует больше обращать внимания на общее. Мы должны учиться переносить легче свою собственную участь.
(Небольшая пауза).
Ганс. Вы серьезно думаете уехать?
Анна (мягко, но решительно). Да, г-н доктор.
Ганс. Теперь я буду в десять раз более одиноким, чем раньше. (Пауза). Ах, не будем теперь хоть говорить об этом, по крайней мере.
Анна. Прибавлю только: я дала знать, что буду дома в субботу или воскресенье.
Ганс. Вы дали знать… Но почему вы так торопитесь?
Анна. По многим причинам.
(Пауза).
Ганс (ходит быстрее). Неужели, в самом деле, необходимо пожертвовать всем, всем, что приобретено, пожертвовать проклятой условности? Неужели люди решительно не могут понять, что такое положение вещей, при котором обе стороны только выигрывают, обе стороны делаются лучше и благороднее, что такое положение не может быть преступным. Разве горе для родителей, что сын их стал лучше? Разве горе для жены, если муж её умственно вырос и окреп?
Анна (добродушно грозя ему). Г-н доктор, г-н доктор! вредная горячность!
Ганс (мягче). Да, но разве я не прав?
Анна. И да, и нет. Вы судите иначе, чем ваши родители. Ваши родители рассуждают иначе, чем вата жена. Но моему-же, вы правы.
Ганс. Но ведь это ужасно – ужасно для нас!
Анна. И для неё… и для других не менее.
(Пауза).
Ганс. Да, но вы всегда говорили, не следует принимать в соображение интересы других, не следует быть зависимым.
Анна. Ну, а если находишься в зависимости?
Ганс. Хорошо, я, к несчастью, человек зависимый. Ну, а вы… Зачем вы думаете о других?
Анна. Я тоже ее полюбила.
(Пауза).
Анна. Вы мне часто говорили, что предчувствуете новое, лучшее, высшее отношение мужчины к женщине.
Ганс (горячо и с увлечением). Да, я предчувствую, это будет когда-нибудь впоследствии. На первом месте будет связь духовная, человеческая, а не животная. Не животное будет сходиться с животным, а человек с человеком. Дружба положится в основу любви. Нерасторжимые, чудные отношения! Но я предчувствую еще большее: нечто в высшей степени чистое, свободное и высокое (прерывая себя, обращается к Анне); но вы, кажется, улыбаетесь. Не так ли?
Анна. Г-н доктор… нет, на этот раз я не улыбаюсь. Но верно, – после подобных речей, которыми легко увлекаешься… во мне обыкновенно пробуждается насмешка. Но допустим, что в наших отношениях было действительно нечто новое, высокое.
Ганс (печально). Разве вы сомневаетесь в этом? Неужели необходимо указывать вам на различие? Например, испытываете ли вы к Кате нечто иное, кроме глубокой любви? Разве мое чувство к Кате ослабело? Наоборот, оно сделалось глубже и полнее.
Анна. Но кто, кроме меня, этому поверит? И разве это удержит Катю от гибели? Мне не хотелось бы говорить лично о нас. Возьмем так вообще – кто-нибудь предчувствует это новое совершенное отношение. Ведь это может быть только в чувстве. На первый случай чувство это, как молодое растение, следует оберегать и оберегать. Не правда ли, г-н доктор? И нельзя надеяться, что растение успеет вырости еще при нашей жизни. Пожалуй, мы и не увидим его взрослым, плоды его будут для других. Передать потомству новое семя – вот и все, на что мы только и можем рассчитывать. Я могла бы себе даже представить, что кто-нибудь вменит это себе в обязанность.
Ганс. И из этого вы выводите заключение, что мы должны расстаться?
Анна. Я не хотела говорить о нас. Но если вы хотите… да, мы должны расстаться. Я вовсе не желаю идти путем, который временами представлялся мне… У меня есть какое-то предчувствие. И с тех пор, откровенно говоря, прежняя цель кажется мне слишком незначительной, слишком обыкновенной! Как-будто с высоких гор с широким, широким горизонтом пришлось спуститься в долину, где все так близко и узко.
(Пауза).
Ганс. А если никто через это не погибнет?
Анна. Это невероятно.
Ганс. А если Катя найдет в себе силы? Если-б ей удалось подняться на высоту этих идей?
Анна. Если бы Катя согласилась жить около меня, то я не могла бы вынести этого. Во мне… в нас есть нечто враждебное только что высказанным заключениям, и впоследствии эта враждебная сила победит нас… Не зажечь ли нам лампу?
Г-жа Фок. (входит из сеней со свечей в руке; говорит в сени). Здесь еще темно. Сейчас зажгу лампу. Подождите немного, г-н Браун. Я все устрою так…
Ганс (кашляет).
Г-жа Фок. (испугавшись). Кто здесь?
Ганс. Мы, мамаша.
Г-жа Фок. Ты, Ганс?
Ганс. Мы, фрейлен Анна и я. Кто там ждет?
Г-жа Фок. (очень недовольная). Что это, Ганс. Следовало бы зажечь огонь. Ведь это не совсем… Так в темноте…
Г-жа Фок. (зажигает лампу. Анна и Ганс не двигаются).
Г-жа Фок. Ганс!
Ганс. Что, мама?
Г-жа Фок. Поди сюда. Мне надо с тобой поговорить.
Ганс. Разве нельзя здесь?
Г-жа Фок. Если у тебя нет для меня времени, скажи это просто.
Ганс. Ах, мама! Конечно, я иду. Извините, фрейлен Анна! (уходит в кабинет вместе с матерью).
Анна (начинает тихо брать простые аккорды, затем поет в полголоса). Замученный в тюрьме, ты умер молодым, в борьбе за свой народ ты голову сложил.
(Останавливается. Входит Браун).
Анна (поворачивается на стуле). Здравствуйте, г-н Браун!
Браун. Я не хотел бы помешать вам. Добрый вечер, фрейлен.
Анна. Вас так редко видать.
Браун. Почему вы это говорите?
Анна. О вас несколько раз осведомлялись.
Браун. Кто именно? Наверное не Ганс.
Анна. Господин Иоганн? Нет. Фрау Кэт.
Браун. Вот видите! Откровенно говорю, я… да теперь все это дело второстепенное.
(Молчание).
Анна. Мы сегодня, кажется, в подходящем настроении, чтобы рассказывать друг другу веселые вещи. Не знаете ли вы чего-нибудь такого? Иногда нужно заставить себя смеяться. Какой-нибудь анекдот или…
Браун. Нет, право-же нет!
Анна. Мне кажется, вы не понимаете значение смеха.
(Молчание).
Браун. Я в сущности пришел, фрейлен, чтобы серьезно поговорить с вами.
Анна. Вы? со мной?
Браун. Да, фрейлен Анна.
Анна (поднимается). Говорите. Я слушаю (Подходит к столу, развязывает букет иммортелей и начинает сызнова их связывать).
Браун. Я был тогда в затруднительном положении. Я хочу сказать тогда, когда мы познакомились в Париже. Это были в сущности пустяки. Совершенно безразлично, пишет ли человек картины из практических соображений или нет. Искусство – роскошь, а в наше время работать для роскоши постыдно при всяких условиях. В то время ваше общество во всяком случае помогло мне вырваться. И – это я хотел главным образом сказать, – я начал тогда уважать и ценить вас.
Анна (занятая цветами, говорит небрежно). То, что вы говорите, не отличается большой деликатностью – но продолжайте, я слушаю.
Браун. Если мои слова задевают вас, фрейлен, то я очень жалею… Это путает мои представления.
Анна. Очень жалею, господин Браун.
Браун. Мне это очень тяжело и неприятно. Следовало бы предоставить все на произвол судьбы. Если бы только все это не влекло за собой таких тяжелых последствий. Но нельзя ведь…
Анна (напевает: "Пряди пряжу, доченька!"). Иммортели… я слушаю, господин Браун.
Браун. При взгляде на вас, фрейлен, я не могу отделаться от чувства… Вы как-будто совершенно не сознаете… вы не понимаете серьезного положения дела.
Анна (напевает: "Sah ein Knab ein Röslein stehn").
Браун. Нужно-же, наконец, иметь совесть. Я не виноват, фрейлен, приходится апеллировать к вашей совести.
Анна (после короткой паузы, отрывисто и небрежно). Знаете, что папа Лев X говорил о совести?
Браун. Нет, не знаю, и теперь очень далек мыслями от этого.
Анна. "Совесть – злое животное", говорил он, "которое восстановляет человека против самого себя". Но, пожалуйста, продолжайте. Я слушаю.
Браун. Ведь вы должны ясно видеть – дело идет о жизни и смерти целой семьи. Мне кажется, что один взгляд на молодую фрау Фокерат, один единственный взгляд должен разрушить все сомнения. Мне казалось…
Анна (серьезно). Ах, вот что, так вы об этом. Ну, дальше, дальше.
Браун. Да и – да и ваши отношений к Иоганну.
Анна (строго). Господин Браун! То, что вы говорили до сих пор, я считала своим долгом выслушать, потому-что вы друг моего друга. То, что вы говорите теперь, говорится на ветер.
Браун. (Молчит несколько времени в замешательстве. Потом встает, берет шляпу и пальто и уходит с жестом, говорящим, что он сделал все, что мог).
Анна (Бросает букет, как только Браун выходит, и несколько раз возбужденно ходит из конца в конец комнаты. Потом несколько успокаивается и выпивает воды).
(Г-жа Фок. показывается в дверях).
Г-жа Фок. (оглядывается тревожно по всем сторонам и убедившись, что Анна одна, торопливо подходит к ней). Я в таком страхе за моего Ганса. Он ужасно вспыльчив, вы ведь это знаете. А у меня на душе есть кое-что. Я не могу больше таить этого. Фрейлен!.. Фрейлен!.. Фрейлен Анна! (она глядит на Анну с трогательной мольбой во взгляде).
Анна. Я знаю, чего вы хотите.
Г-жа Фок. Господин Браун, значит, говорил с вами?
Анна (хочет ответить "да", но у неё не хватает голоса; с ней делается припадок плача и рыданий).
Г-жа Фок. (возится около неё). Фрейлен Анна! милая! Не нужно терять головы. Господи Иисусе, что если Иоганн войдет! Я ведь не знаю, что делаю. Фрейлен, фрейлен!
Анна. Это только так. Теперь уже прошло. Нечего больше беспокоиться, фрау Фокерат!
Г-жа Фок. Я вас тоже жалею. У меня ведь человеческая душа. У вас было много горького в жизни. Я это близко принимаю к сердцу. Но Иоганн мне все-таки ближе. Я этого не могу изменить. И вы к тому-же еще так молоды, фрейлен. В ваши годы все легко переживается.
Анна. Мне бесконечно тяжело, что дело зашло так далеко.
Г-жа Фок. Я никогда этого не делала. Я не могу вспомнить, чтобы я кому-нибудь отказывала в гостеприимстве. Но я другого выхода не знаю – это единственный, который может спасти нас всех. Я не хочу осуждать вас в эту минуту. Я говорю с вами, как женщина с женщиной – буду говорить, как мать (слезливым голосом). Я прихожу к вам, как мать Ганса. (Она берет Анну за руку). Отдайте мне моего Ганса! Верните исстрадавшейся матери её сына! (Она опустилась на стул и со слезами припадает к руке Анны).
Анна. Милая, дорогая г-жа Фокерат! Это – меня глубоко потрясает… Но – что я могу вернуть? Разве я брала что-нибудь?
Г-жл Фок. Не будемте лучше говорить об этом. Я не хочу вникать в это, фрейлен. Я не хочу разбирать, кто был искусителем. Я знаю только одно: мой сын во всю жизнь не имел дурных привязанностей. Я была так уверена в нем – что и теперь не понимаю… (Она плачет). Это грешно, фрейлен Анна.
Анна. Что бы вы ни сказали, г-жа Фокерат, я не стану оправдываться перед вами.
Г-жа Фок. Я бы не хотела огорчить вас, не хотела бы ни за что в мире возбудить в вас горькое чувство. Я ведь в ваших руках. Я могу только просить и молить вас помочь моему великому горю. Отпустите Ганса – пока еще не все потеряно – прежде чем Катя умрет от горя. Сжальтесь!
Анна. Г-жа Фокерат! Вы меня так унижаете… У меня чувство, как будто меня прибили и… Но нет – я только скажу вам то, что необходимо. Мой отъезд дело решеное. И если дело идет только об этом…
Г-жа Фок. Что вы почувствуете в ответ на то, что я еще должна сказать вам, фрейлен? У меня еле поворачивается язык. Дело в том, что в виду некоторых обстоятельств… нужно чтобы это было сейчас… вы должны по возможности сейчас…
Анна (берет свою накидку и шляпу).
Г-жа Фок. Я должна была так поступить, фрейлен.
(Короткое молчание).
Анна. (С вещами через руку медленно направляется к выходу. Останавливается перед г-жею Фокерат). Вы могли думать, что я еще стану медлить.
Г-жа Фок. Благослови вас Господь, фрейлен.
Анна. Прощайте, г-жа Фокерат.
Г-жа Фок. Вы передадите Гансу наш разговор?
Анна. Не беспокойтесь, г-жа Фокерат.
Г-жа Фок. Благослови вас Господь, фрейлен Анна. (Анна уходить в дверь. Г-жа Фокерат вздыхает с облегчением и уходит в спальню. С веранды виден зажженный фонарь. Старый Фокерат входит в шинели и плюшевой шапке, за ним носильщик с узлами).
Г-н Фок. (в сияющем настроении). Наконец! Никого нет? Положите вещи сюда. Подождите (ищет в портмонэ). Вот вам за труд.
Носильщик. Покорно благодарю.
Г-н Фок. Подождите, голубчик (ищет чего-то в карманах пальто). "Пальмовые ветки…" Вот (передает носильщику несколько брошюр). Это писал благочестивый человек об истинно пережитом им. Да послужит это вам в назидание (пожимает руку изумленному носильщику; тот не знает, что сказать и уходит).
Г-н Фок. (Снимает шинель и шапку, оглядывается вокруг, весело потирает руки и прикладывает ухо к двери из спальни. Когда за ней слышится шорох, он отбегает и прячется за печь).
Катя (выходит из спальни, видит пакеты, шинель и шапку). Боже, да это… это… это ведь папины вещи.
Г-н Фок. (Выбегает вихрем из-за печки, одновременно смеясь и плача и говорит все время захлебываясь. Обнимает и целует дочь несколько раз). Дочь моя! Катя дорогая! (Целует ее). Как вы все поживаете? Все здоровы и веселы (целует). Нет, вы не можете себе представить… (отпускает Катю), вы не представляете себе, с какой радостью я ждал этого дня (радостно смеется). Что поделывает принц, ха-ха-ха? Как поживает его светлость, ха-ха-ха? Слава Богу, что, наконец, уже я здесь (отдувается). Знаешь (снимает очки и протирает их), – долго оставаться одному невозможно. Ха-ха! Скучно человеку быть одному, всегда нужно, чтобы было двое, ха-ха-ха! Да, да, таковы-то дела! А кроме того, сколько возни было с подвозкой удобрения. Удобрение, ха-ха-ха – это сокровище для сельского хозяина. Пастор Пфейфер был у меня недавно и возмущался, что у нас выгребная яма так близка от дома. "Милый пастор, сказал я ему, это наш рудник", ха-ха-ха! Ну, где моя верная старушка – и мой Ганс? (Вглядывается в Катю). От лампы это, что ли? Но ты мне кажешься не такой, как прежде, Катя!
Катя (с трудом сдерживая волнения). Ах – папочка! Я чувствую себя совсем… (бросается ему на шею). Я так рада, что ты приехал.
Г-н Фок. Я, может быть, тебя… я тебя испугал, Катя?
(Г-жа Фокерат показывается у боковой двери).
Г-н Фок. (Опять приходя в детский восторг). Ку-ку – ха-ха-ха! Вот и она (бросается жене в объятия; оба плачут и хохочут одновременно).
Катя (стоит растроганная).
Г-н Ф" ок. (хлопает жену по плечу после объятий). Ну – вот, моя верная старушка. Это было самой длинной нашей разлукой. Теперь недостает только Ганса.
