Kitobni o'qish: «Конфуций и Вэнь», sahifa 5
Объяснение основных терминов Лунь юя
В нашем переводе суждений иероглифы записаны в виде русской транскрипции Палладия (напр. жэнь – «человек»). В отличие от омонимов основные духовные термины пишутся с прописной буквы (напр. Жэнь).
Жэнь
Жэнь. Это – единственный иероглиф духовного лексикона Чжоу, который не изменил своего древнего значения. Его смысл уже не понимали не только современники Конфуция, но даже – за поколения до него. Возможность использования Конфуцием этого иероглифа в истинном значении объясняется тем, что этот достаточно редкий, но в то же самое время очень наглядный по своему рисунку иероглиф, оказался совершенно не задействованным в более позднем китайском языке, – в период от Раннего Чжоу до Конфуция. Возможно, это было связано с тем, что Жэнь присутствует в очень почитаемом древнем тексте – «Книге стихов», Ши цзин, и его не совсем понятное значение не отважились тревожить. Конфуций значение этого иероглифа разгадал и активно использовал в своем Учении.
Иероглиф Жэнь состоит из двух простейших древних рисунков: знака «человек» (жэнь; в своем современном ключевом исполнении этот знак напоминает арабскую цифру «1», а в древнем написании – это условное изображение человека в профиль изогнутой линией с отходящими вниз «руками», наподобие «циркуля»), и справа от этого «человека» – древнего знака «верх» (шан), который во время предшествующей династии Инь и при Раннем Чжоу (начальный период Западного Чжоу) означал «[духов] верха» или благих духов умерших предков.
Этот простой знак шан при обращении к миру ушедших понимался – причем, с самых древних времен – как «верхи́» или «дух(и) верха». В этом контексте слово «дух(и)» часто опускалось, что являлось обычным сокращением подлежащего в древнекитайском тексте. Например, в книге Шу цзин – «Книге истории» (она же Шан шу, «Чтимая книга»), в разделе «Юйские писания», глава 1, про императоря Яо читаем: «[Так] вширь покрыл [мира] четыре предела, дошел до [духов] вверху и внизу» (Чтимая книга: Древнекитайские тексты и перевод «Шан шу» («Шу цзин») и «Малого предисловия» («Шу сюй»), ИДВ РАН, М.:2014, стр. 18). Читатель уже заметил, что слово «духи» здесь опущено. В этом китайском тексте последовательно стоят иероглифы шан и ся, т. е. правильно эту фразу читать: «… дошел до [духов] верха и низа».
Как мы уже упоминали, иероглиф Жэнь и его правильное понимание взяты Конфуцием из самой древней книги Китая – Ши цзин, которая первоначально была единственным «духовным пособием» или своего рода «Учебником» для молодых аристократов Раннего Чжоу (достаточно близкий аналог – Псалмы Давида в иудаизме).
Древнейший знак шан, который входит в иероглиф Жэнь, представлял собой две горизонтальные линии, расположенные друг над другом, и напоминал современный знак равенства «=». В то далекое время в Китае существовал очень похожий на шан иероглиф – числительное «2» («два», эр), – который записывался в виде двух горизонтальных линий равной длины, расположенных друг над другом. В отличие от иероглифа «два» (эр) – а именно в таком смысле всегда понимался и понимается в настоящее время правый знак иероглифа Жэнь – в знаке шан верхняя горизонтальная черта изображалась немного короче, чем нижняя, и располагалась она симметрично относительно этой нижней. При этом нижняя черта (в самом древнем варианте написания) часто имела вид не прямой линии, а изогнутой дуги, обращенной своей выпуклостью вниз. Однако уже ко времени создания надписей на бронзовых ритуальных сосудах обе эти линии – верхняя и нижняя – рисовались прямыми.
Как мы уже упомянули, в протвоположность знаку шан древний иероглиф «два» (числительное) представлял собой (и представляет сегодня) две черты одинаковой длины, расположенные друг над другом. Рисунки этих двух различных иероглифов – шан и эр – зрительно отображали ту действительность, которую видел перед своими глазами древний китаец.
Иероглиф Жэнь в китайской традиции, сложившейся после Конфуция, очень часто продолжал изображаться таким образом, что верхняя черта его правого знака рисовалась короче нижней, и объяснялось это некой каллиграфической практикой. Если бы это был действительно знак «два» (как утверждает традиция), в таком случае мы бы видели здесь две черты одинаковой длины, т. к. практичный китайский ум не допустил бы подобного «смешения» этих двух важнейших знаков древности (шан и эр), которые могли одновременно присутствовать в гадательной надписи на панцире черепахи или в инскрипции на бронзе.
Для практичного ума древнего китайца такой знак – где верхняя черта короче нижней – обозначал бы, в крайнем случае, какое-то «полтора», но не «два» (если условно исключить из рассмотрения древний знак шан). Древний иероглиф шан мнемонически отображал условный предмет (обозначенный в виде короткой линии), который расположен «сверху» на земле. Длинная линия этого иероглифа изображала поверхность земли (или горизонт). В представлении древнего китайца это и означало «верх», «наверху», «сверху», «верхи» – в любых возможных сочетаниях.
Иероглиф Жэнь – это базовый иероглиф всей духовной практики Раннего Чжоу и Учения Конфуция. И по этой причине мы вынуждены уделить особое внимание критике его традиционного понимания, а иначе нас могут обвинить в поверхностном подходе все те профессиональные синологи, которые склонны придерживаться традиционных представлений о компонентах этого простого иероглифа (в их представлении это знаки «человек» и «два»).
Главное значение иероглифа Жэнь во всех словарях – это «человеколюбие» или «гуманность». При объяснении этого значения логика всех комментаторов (как древних, так и нынешних) такова: если в этом иероглифе мы видим справа от «человека» цифру «два», – это означает, что «два человека любят друг друга», т. е. они «гуманно» относятся друг к другу (или, возможно, только один из них «любит», т. е. обладает этим Жэнь – тот, который представлен радикалом «человек»). Существующая проблема понимания этого иероглифа заключается в том, что сам Конфуций не дает ответа своим ученикам на вопрос, что́ же он означает. Хотя на протяжении всего текста Лунь юй эта тема отыскания подлинного смысла Жэнь является одной из самых актуальных.
Но если следовать логике подобных рассуждений – той, что в правой части мы действительно видим знак «два», – в таком случае изображаемый иероглифом «человек» с одинаковой вероятностью может как любить, так и ненавидеть другого: графическое указание на «любовь» в этом иероглифе отсутствует. И в таком случае иероглиф Жэнь с равным правом может означать «человеконенавистничество», а не «человеколюбие». По ходу чтения книги сам читатель придет к закономерному выводу, что правильное значение иероглифа Жэнь – ни то, ни другое. В традиционном переводе одного из суждений мы читаем следующее: «Гуманный человек (Жэнь) может любить людей и ненавидеть людей». Абсурд? Но ученый мир этого абсурда не замечает.
Еще один пример, который свидетельствует об ошибочности общепринятого понимания иероглифа Жэнь. В китайском языке существует иероглиф са (№ 9 в Большом Китайско-Русском Словаре под ред. Ошанина; далее мы будем обозначать это как «БКРС № 9»), который отличается от Жэнь только тем, что вместо двух параллельных черточек (или линий) справа от ключа «человек», – в этом иероглифе нарисовано уже три подобные черточки (и тоже друг над другом, обозначая тем самым цифру «три» – сань). Но переводится этот иероглиф уже совсем по-иному: как «три штуки», «тройка», «втроем».
И это странно, т. к. эти два иероглифа – Жэнь и са – по принципу построения своих рисунков идентичны (если полагать, что в Жэнь мы видим цифру «два»). Более того, на протяжении всей истории развития китайской цивилизации ум китайца отличался гораздо большей практичностью («не абстрактностью»), чем ум европейца, а следовательно, в схожем рисунке иероглифов всегда присутствовала общая логика смысла. И в приведенном нами случае удивительно, почему Жэнь – это не «две штуки», «двойка», «вдвоем» (по аналогии с са); или, обратно, почему са – это не «усиленное человеколюбие» (т. к. в этом случае уже не два, а три человека «любят друг друга»)?
Одновременное присутствие в словарях этих двух сходных по рисунку, но совершенно разных по смыслу иероглифов логически взаимоисключает существование одного из них, если понимать графическую структуру Жэнь традиционно. И если попробовать мысленно воссоздать – пусть только теоретически – историческую картину появления этих иероглифов в лексиконе, то простой логический анализ приводит любого исследователя к следующему очевидному заключению. Невозможно было возникновение в письменности иероглифа Жэнь (понимая его в традиционном смысле) после того, как иероглиф са уже существовал. И наоборот, невозможно было появление иероглифа са после наличия в словаре Жэнь (в его традиционном понимании). И тем более, – невозможно было одновременное появление в лексиконе этих двух иероглифов. А следовательно, в правой части иероглифа Жэнь не может стоять знак «два».
Замечательный советский и российский китаевед Артемий Михайлович Карапетьянц в статье, посвященной исследованию терминов Лунь юя, заявляет об иероглифе Жэнь, понимаемом как «человеколюбие», следующее (этот иероглиф встречается в Лунь юе 108 раз): «Мы бы не применили этот термин нигде, где его применяет Конфуций». Однако сомневаться в том, что этот термин неправильно применяет (а значит, и понимает) сам Конфуций, а не мы, было бы для нас достаточно самоуверенным. Следовательно, – ошибаемся в таком его понимании именно мы. И нам следует искать его правильное значение, правильный смысл.
После эпохи Конфуция рисунок иероглифа «два» (эр) не изменился и в неприкосновенности дошел до наших дней, в то время как первоначальный древний рисунок знака «верх» (шан) исчез еще до рождения Конфуция: иероглиф шан в виде двух горизонтальных линий разной длины не существует уже более двух с половиной тысячелетий. На Годяньских планках Дао Дэ цзина (южное письмо царства Чу, приблизительно V–III вв. до н. э.) мы видим промежуточный и уже усложненный вариант изменившихся рисунков знаков «верх» и «низ». А еще позднее – появился тот знакомый нам знак «верх» (в виде «перпендикуляра»), который закрепился уже навсегда и который не имеет никакой графической связи со своим древним предшественником (хотя имеет определенное логическое обоснование). Этот рисунок «перпендикуляра» фигурирует уже в словаре Шо вэнь. Но это – после Конфуция. А как было при его жизни? В любом случае Конфуций просто заимствовал иероглиф Жэнь из книги Ши цзин в его истинном древнем начертании. Если бы в этом иероглифе присутствовал не древний, а современный для времени Конфуция знак шан, – в таком случае у учеников и у всех последующих исследователей Лунь юя вряд ли бы возникли затруднения с определением его смысла.
Сегодня нам известно, что во время династии Хань (III в. до н. э. – III в. н. э.) – а именно тогда и возникает подлинный интерес к Конфуцию на государственном уровне – начертание знака эр («два») и древнего знака династии Чжоу шан («верх») почти не различалось. Знание древнего шан (и того факта, что такой иероглиф когда-то действительно существовал, и знание его смысла) к этому времени было уже утрачено. Отсюда правый знак, входящий в иероглиф Жэнь, стал ошибочно восприниматься как числительное «два» (эр). Но при этом по традиции он продолжал записываться так, как его когда-то изображали в Ши цзине: верхняя черта рисовалась немного короче нижней (т. е. в древнем написании шан).
Можно объективно констатировать факт, что величайшее уважение к памяти Учителя достигло в Китае такой гипертрофированной формы, что китайцы буквально «изменили своему геному». Числительное «два» (в их понимании) они стали записывать в иероглифе Жэнь в виде «графического полтора», сознательно игнорируя тем самым главный принцип создания иероглифов – обязательного соответствия (пусть и символического) рисунка иероглифа той внешней картине, которую он изображает. Для исключительно практичного китайского ума это было равносильно совершению японцем харакири. И, возможно, уже отсюда берут свое начало также и все те фантастические трактовки иероглифов Лунь юя и те комментарии к суждениям, в которых «послушные уши» Конфуция принимаются за «чистую монету».
Итак, подлинное Жэнь Конфуция и Ши цзина, если характеризовать этот иероглиф коротко, – это «духо-предстояние», т. к. рисунок изображает человека (ключ жэнь), поставленного рядом с «верха́ми» мира умерших. Жэнь – это характеристика исключительно внутреннего состояния человека: обращение ума и сердца человека к миру «высших духов» или к какому-то отдельному представителю этого мира.
Жэнь в тексте Лунь юй – это, во-первых, человек, находящийся в состоянии такого внутреннего обращения к миру духов или начавший практиковать этот прием. Человек может практиковать его в любой обстановке – когда работает, когда отдыхает, принимает пищу, идет по улице, справляет естественную нужду или специально занимается этой практикой. Второе значение этого иероглифа – это состояние удержания в своих мыслях постоянного устремления к миру духов. Третье значение – название особого технического приема, как, например, техника творения «Иисусовой молитвы» в средневековом христианстве, которой посвящены многие главы греческого сборника «Добротолюбие». Техника Жэнь (как и творение Иисусовой молитвы) заключается в постоянном насильственном принуждении себя к искусственному состоянию своего ума (на первоначальном этапе практики), – постоянному обращению мыслей к миру духов (или представителю этого мира).
Конфуций, как и во времена Чжоу, использовал этот прием в качестве практического средства, способствующего получению человеком Дэ – той самой «благодати» (см. книгу В. М. Крюкова «Текст и ритуал»), которую древние аристократы Китая учились получать задолго до Конфуция – уже в Раннем Чжоу и даже в предшествующей династии Инь. Фактически Жэнь у Конфуция (но и в Раннем Чжоу) играет ту же самую роль, что и «Иисусова молитва» в монашеском христианстве.
Когда в обществе оскудевает первоначальный импульс какой-то яркой проповеди или утрачивается свежесть и новизна примера какой-то яркой личности (например, Христа в христианстве, или Вэнь-вана в древнем Китае), тогда поздними их почитателями создается некий искусственный «костыль» (выражение епископа дореволюционной России Феофана Затворника), с помощью которого человек может «заставить себя» достичь тех же самых духовных результатов, что и те древние, которыми этот человек восхищается, которых он боготворит, и которым подражает.
Такой «искусственный костыль» в христианстве – это многократное (в идеале – не прекращающееся даже во сне) мысленное повторение Иисусовой молитвы – «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго» – использовали, например, наши русские старцы Серафим Саровский и Силуан Афонский. Причем, Серафим Саровский в своих «Наставлениях мирянам» рекомендовал этот прием всем тем, кто искренне стремится приблизиться к Богу. То есть, образно говоря, Серафим предлагал использовать то же самое Жэнь Конфуция или древнего Чжоу, но где в качестве «духа верха», к которому мысленно обращается человек, выступает сам Христос.
А пример русского старца Силуана Афонского свидетельствует о том, что такое внутреннее состояние человека действительно может длиться беспрерывно. Незадолго до смерти старца – когда он находился в монастырской больнице на Афоне, – его сосед по больничной палате завел с ним разговор об Иисусовой молитве и признался, что когда он исполняет монастырское послушание на общественных работах, он не может удержать в себе эту молитву, и она у него теряется. На это Силуан сказал: «У нас так не бывает», и вышел из палаты. Чему сосед изрядно удивился, и даже подумал о той «прелести», в которую впал старец Силуан. При этом следует упомянуть, что и Силуан тоже имел в течение ряда лет хозяйственное монастырское послушание. Тот читатель, который читал простые и наивные (с точки зрения мирского человека) «Творения» Силуана Афонского – но нет ничего в мире ближе к евангельским строкам! – понимает, что такой человек лгать не мог. И тем более, перед своей кончиной.
Но и все религиозные праздники (не только христианские) изначально были призваны только для того, чтобы периодически напоминать или «восстанавливать в памяти» приверженцев этих религий те события и образ тех основателей религий, которые оставались в далеком прошлом. Например, в раннем христианстве праздновался только один праздник – день Воскресения Христа, Пасха, а поздне́е (через столетия) – это уже целых двенадцать праздников, причем, только главных («двунадесятых»). То есть таких «напоминаний» в Церкви стало гораздо больше, т. к. дух первоначального христианства в обществе стал угасать.
В Евангелии от Луки Христос – когда учреждает обряд Причастия – говорит своим апостолам на Тайной Вечери: «Это делайте в Мое воспоминание» (Лк. 22:19). И «Иисусова молитва», и Жэнь Конфуция – это и есть такое воспоминание, но только как бы искусственно усиленное в своем многократном обращении к тому же самому «духу». Такой прием призван пробудить воспоминание о давнем времени и о давно минувших обстоятельствах жизни учредителя того или иного Учения, а значит, – пробудить в этом «практикующем» человеке сокрытый духовный источник, который, в конечном итоге, приведет человека к тому же самому результату или духовному опыту, который получил в свое время основатель этой религии, – опыту, положившему начало всей его проповеди.
Главное в таком «воспоминании» – это как бы реально перенести себя во время жизни почитаемого Учителя, в его эпоху, с тем, чтобы «оживить Учителя» в своем внутреннем мире. И читателю понятно, что Христос совсем не случайно уделяет этому вопросу такое большое внимание. Он сам устанавливает в качестве «воспоминания о Себе» обряд Евхаристии, а Конфуций – в качестве «воспоминания» о давно ушедших прославленных «Духах верха» (о Вэнь-ване или Чжоу-гуне) – восстанавливает практику Жэнь. И цель такого «воспоминания» – вовсе не в том, чтобы еще раз напомнить практикующему человеку о «Себе, любимом» (напр., о Христе), а чтобы в этом практикующем человеке пробудить тот же самый духовный опыт, который реализовался в Учителе и который выводит человеческое существо на совершенно иной уровень бытия.
Ну а более поздняя средневековая «Иисусова молитва» – это уже как бы продублированное «воспоминание» об Иисусе Христе, которое, в отличие от Евхаристии, доступно любому человеку, в любое время и в любом «количестве» (также, как и Жэнь). Дело в том, что учрежденное самим Христом «воспоминание» (в виде общей чаши вина и единого разделяемого на всех каравая хлеба) со временем стало восприниматься Церковью как некая Божественная «мистерия» (русское слово «Таинство» в обратном переводе на новогреческий – это и есть мисти́рион, напр., известные «Элевсинские мистерии» в Древней Греции). То есть естественное человеческое воспоминание, которое учредил сам Христос, оказалось переведенным в разряд церковного богослужения и стало проводиться только в Храме, только рукоположенным священником и только в строго определенное время. В противоположность тому, что в раннем христианстве это был обычный совместный прием пищи, проводимый в любом доме, без жесткой привязки ко времени, и без участия представителей церковной иерархии, которых в то время еще не существовало.
Безусловно, Евхаристия «мистерией» (т. е. подлинным духовным опытом) не является, и это подтвердит на собственном примере каждый здравый причастник. Она мистерией не является уже по одной той причине, что этот церковный обряд носит открытый публичный характер, а это – профанация любой подлинной мистерии, как сокровенного таинства.
Человечество, например, до сих пор не знает, что́, в действительности, происходило в подлинных мистериях. Не знает, что́ совершалось в Телестереоне Элевсинского Храма, когда греческих ми́стов посвящали в мистерии; или что́ происходило при проведении мистерий Осириса (мистерий Воскресения Бога) в Древнем Египте. И это при том, что общее число мистов, прошедших через эти древние мистерии за тысячелетия существования мистерий, исчислялось, наверное, миллионами (древний городок Элевсин с его Храмом и регулярными мистериями существовал в Греции с XII в. до н. э. и вплоть до IV в. н. э.). Через Элевсинские мистерии прошли, например, философ Платон, его учитель Сократ, трагик Софокл, сочинитель комедий Аристофан, а также все прославленные деятели древней Эллады, включая Александра Македонского. Никто не разгласил эту тайну. Это и есть критерий подлинной мистерии. Или мы самоуверенно полагаем, что древние были примитивнее нас, сегодняшних? О, са́нкта симпли́цитас!
Евхаристия – это не мистерия, это просто «воспоминание», которое, как и всякое другое подлинное «воспоминание», может содействовать получению духовного опыта. И в этом отношении христианская Евхаристия – это, фактически, аналог Жэнь Конфуция, практикуемого во время совершения религиозного жертвоприношения в Храме предков.
В заключение рассмотрения Жэнь целесообразно проследить историческую судьбу этого иероглифа. Его появление следует датировать первым периодом существования династии Чжоу. В тексте Ши цзин («Книга песен») он используется в качестве устойчивого в смысловом отношении знака. В это время в Китае еще не существовало государственных институтов, отвечающих за унификацию значений и изображений иероглифов, поэтому смысловое содержание Жэнь было известно только узкому кругу аристократов, занимающихся практикой «постижения Дэ». После исчезновения этой социальной группы Раннего Чжоу, каждый интеллектуал Китая стал воспринимать значение иероглифа Жэнь на основании собственного прочтения и понимания стихов Ши цзин.
Актуальность конкретизации значения Жэнь возникла в Китае только после пояления Лунь юя, в котором этот иероглиф занимает одно из важнейших мест. Фактически, без знания смысла этого знака Лунь юй непонятен. Начиная с периода прославления Конфуция, проблема понимания Жэнь приобрела общекитайское значение. Следует констатировать, что эта задача оказалась неразрешимой для изменившегося духовно Китая.
Для объяснения возникших в Китае затруднений целесообразно обратиться к азам функционирования иероглифической письменности. В случае алфавитной письменности существует однозначный набор букв для любого произносимого слова, потому что каждому звуку языка соответствует конкретная буква алфавита. И никакого недопонимания при переходе от сказанного слова к слову записанному, если письмо алфавитное, возникнуть не может. Для иероглифической письменности это не так, – здесь все гораздо сложнее. В иероглифике порознь существуют два равноценных информационных источника: рисунок, обозначающий предмет, и произносимое слово, которое соотносится с этим предметом.
Рисунок иероглифа Жэнь уже во время Конфуция воспринимался как нечто не совсем понятное, но при этом единое в своем смысловом значении – «человек» и «2». Так зрительно транслировалось в ум китайца или мысленно «расшифровывалось» это изображение. В то время как само слово-иероглиф читалось в виде жэнь. В процессе живой речи собеседник из контекста распознавал, о каком именно жэнь шла речь: просто о «человеке», о рассматриваемом нами «человеке-двойке» или о каком-то другом жэнь. Ученики Конфуция и все собеседники этот иероглиф Жэнь воспринимали как непонятное «жэнь-эр» («человек+2»). И только сам Конфуций знал подлинное значение этого иероглифа. Всем остальным оставалось только гадать, склоняясь к значению «человеколюбие», которое действительно является одной из главных характеристик того человека, который успешно осваивает технику Жэнь.
Учитывая то, что Конфуций в своих беседах так и не раскрывает секрет этого иероглифа, вопрос о его истинном значении в тексте Лунь юй «повисает в воздухе» на тысячелетия. Любой профессиональный исследователь текста отдает себе отчет в том, что понимание иероглифа Жэнь в Лунь юе в смысле «человеколюбие» является неприемлемой натяжкой. По этой причине отечественный знаток древнекитайского языка В. С. Колоколов уже в наше время пытался подобрать для Жэнь какое-то другое значение: он переводил его как «нелицеприятность» или «беспристрастность». А патриарх отечественной китаистики В. М. Алексеев – как «истинно-человеческое». Л. И. Головачева предлагала сообществу для обсуждения новый перевод – «совесть», но в этом случае вопросов появлялось гораздо больше, чем при «человеколюбии».
В истории Китая «точку» на этой проблеме поставил философ Мэн-цзы, который является вторым по почитанию «конфуцианцем» Китая. В текстах Мэн-цзы смысловое содержание Жэнь – это уже «стопроцентное человеколюбие», как одна из главных характеристик «совершенномудрого» человека. Отсюда Мэн-цзы решает вставший перед ним вопрос, являющийся закономерным следствием такого понимания Жэнь: каким образом – за счет каких действий или поведения – можно «приобрести» это Жэнь в качестве неотъемлемой черты своего характера или «внутреннего я»? Этот же вопрос решали и неоконфуцианцы, которые понимали Жэнь так же, как и Мэн-цзы.
Принципиальная ошибка этих философов заключалась в том, что Жэнь – это не некое качество характера, которое необходимо в себе воспитывать с помощью особых «приемов», а это и есть тот «прием» или та практика, благодаря которой реализуется цель, заявленная в Учении Конфуция. Причем, здесь сразу же следует сделать важную оговорку: в действительности Жэнь вовсе не является каким-то особым искусственным приемом, наподобие асан индийских йогов или их техники концентрации внимания. Жэнь в качестве особого приема воспринимаем мы, сегодняшние. В противоположность нам, для древнего китайского аристократа Чжоу состояние Жэнь – это его естественное состояние, преследующее цель поддерживания постоянного контакта с миром благих ушедших душ. Для древнего китайца это – то же самое, что сегодняшний «смартфон» в руке школьника начальных классов, находящегося на постоянной связи со своей мамой. Об этом свидетельствует весь китайский опыт династии Чжоу. Жэнь древнего человека можно сравнить с нашим хорошим настроением, за которое, как и за Жэнь, следует бороться, настраивая и преодолевая себя.
Разве сегодня какой-нибудь сын или дочь не испытывает желание поскорее увидеть своего любимого отца, который уехал в длительную командировку? И он (она) мысленно, причем непроизвольно, делает все для того, чтобы эта встреча приблизилась. В этом отношении древние были такими же, как и мы. Но с одним отличием. Они знали, что умершие остаются жить, пусть и в других «мирах». И тоскуя о них, они стремились с ними вновь встретиться или «соприкоснуться», – не физически, а как-то по-иному, что нельзя объяснить «на языке». Их можно понять. И у них это получалось, а иначе в Китае никогда бы не появились Вэнь-ван и Конфуций. И «по этой же схеме» истинный христианин встречается с живым Христом. А это и есть Царство Небесное.
