Kitobni o'qish: «Трагедия, чтобы скрыть правду», sahifa 2
А она посидит вся расфуфыренная с восьми до шести в банке, юбочку одёргивает, и домой. Скучно ей без меня видите ли. А квартиру снимать весело? Половину зарплаты отдавать? На двух работах впахивать, чтобы её оплатить, нормально? Весело? Нет, не так уж всё плохо в полиции.
Связи есть.
Привилегии есть.
Форма, табельное, больница и то своя.
И зарплата не такая уж и маленькая, учитывая служебку.
Бабы, блин. Чёрт с ней! Пусть катится, глядишь, кто смилостивится, подберёт.
Аккуратно одеваюсь и ставлю чайник. Апельсины, что я принёс, оказались слегка коричневыми и невкусными – мда, с такими продуктами нормально питаться и не начнёшь. Я удивительно рано встал, всего 7:10, хотя спал не так чтоб плохо. Предпоследняя-то моя ночёвка вообще треш.
Так, надо побриться, за мной скоро должны приехать. К начальству с щетиной никак нельзя.
Старательно собираю цедру апельсина в пакет – родители сушат, потом в чай крошат – я берусь за бритву. Побриться не представляется возможным. Левая щека опухла и напоминает телячью вырезку. При прикосновении к ней в голове молнией проносится воспоминание о летящем в голову предмете.
Ребристая подошва ботинка влетает в лицо. Слышится хруст кости. Натруженное колено сотрудника внутренних войск не выдерживает сегодняшней нагрузки.
Десятки космонавтов исследуют орбиту человеческого страха – разгоняют бунтарей, когда их мало, и отступают – когда много. Люди носятся взад-вперёд, не знаю, куда спрятаться от вооружённого сопротивления. Кому-то меж лопаток прилетает дубиной, он падает и бьётся головой о стоковый люк. Мой затылок вжимается в асфальт, лицо, как спрессованный полуфабрикат. Рядом валят на живот девушку и охаживают дубиной. Традиционная сексистская забава. Девушка дёргается, кричит, забирая ртом воздух, но всё это не имеет значения для безликого непроницаемого забрала. Она поворачивает голову в мою сторону, и я чувствую мятный запах её зубной пасты. Вижу отчаяние, боль и своё отражение в её глазах. Отражение кого-то другого.
Я встряхиваю головой. Передо мной предстаёт привычное лицо, измазанное пеной.
Память возвращается урывками – в промежутках на кухне в шестой раз закипает чайник. Для человека, который вот-вот должен приехать за мной. Попьёт чая, расскажет, что происходит. Ответит на вопросы.
Перечитывая свои ночные записи, я тщетно пытался выделить главные вопросы, когда в дверь постучали. На пороге оказался тридцатилетний мужчина в гражданском.
– Вагонов Юра, – жму ему руку.
– Ага, Женя – представляется он. – Ну, что, бедолага, готов? Поехали тогда, а то я чуть припозднился.
О чае пришлось забыть. Выключаю чайник из розетки, беру барсетку с оставшимися документами, записи, и шагаю вслед за Женей вниз по лестнице.
Городские краски, выкрученные в негатив. Серые здания, напоминающие отсыревшие картонные коробки из-под сока. Привычные шумные улицы наводняли люди с каменными лицами. Изнутри машины эти люди кажутся такими глупыми. Несчастными, что ли. Множество идущих из точки А в точку Б, откуда после идут в точку А. Как будто там что-то изменилось со времени их ухода. Разнообразие в дороге до привычного. Жизнь – это путешествие, и чем дольше живёшь, тем отчетливей понимаешь, что дороги уже все истоптаны. Это обескураживает. Плёнка щетины на лицах мужчин, и растрёпанность волос женщин тому подтверждение, ааай, сколько же всякой фигни лезет с утра в голову!
В центре почти не оказалось припаркованных машин. Как и продавцов бижутерии и рекламщиков на углах улиц. Я езжу этой дорогой на работу каждый день и знаю всё досконально. Но почему-то сегодня всё как-то иначе.
Вчера что-то точно происходило. Или я просто старею. Или расстроен. Но всё же мне кажется, что что-то отпечаталось на лицах людей. Они не просто идут на работу. Они как будто что-то знают. Если хорошо приглядеться, то можно увидеть у них в глазах только отчуждение и подавленную до поры до времени злобу.
– Жень? – зову я своего временного водителя.
– Да.
– Может, расскажешь, что вообще происходит? Почему в отдел ты меня везёшь?
Пора бы уже всё расставить по своим местам.
– Что, и, правда, не помнишь? Я думал, Кириенко прикололся. Ты чё не помнишь, как я тебя домой вчера вёз?
– Ты меня домой вёз? – удивился я.
– Да ты в драбадан синий был. Оборванный, как бомж. Кириенко орал полночи в отделе. Сказал, тебя домой отвезти.
– А что орал?
– Да хрен его знает. Я поспать нормально пытался, а тут заваруха какая-то. Допросы, народу туча. Поспал, как же.
Так. Пытаюсь выстроить всю имеющуюся информацию в единую цепочку. Получается пока не очень.
– Жень, ты сказал, ты меня довозил вчера. Куда?
– Куда, блин. До дома. Таврическая 70, вроде.
– Правильно, – соглашаюсь я, но чувствую, что здесь должен быть какой-то подвох. – Подожди, а до квартиры ты меня провожал?
– Ты ж сказал дойдёшь! Вроде немного оклемался пока ехал. Ты попросил у магазина тебя высадить, что, собсна, я и сделал. И в часть назад поехал.
– То есть ты меня не довозил до дома?
– Да там идти-то было. Метров семьсот от силы. А что, случилось что-то?
– Да, ничего.
От осознания своей и его тупости голова стала невыносимо тяжёлой. Всё встало на свои места. Видимо, мне стало плохо и я повалился в снег, а когда вылез.. Вылез.. Помню только магазин.
Всю оставшуюся дорогу я молчу. Говорить с человеком, который не смог элементарно человека до подъезда довести, не хочется. Он просто деревянный, тупой, как пробка! А если бы я замёрз до смерти?! Видимо, его это не волнует.
Закрыв глаза, я откинулся на заднее сиденье, и попытался детализировано вспомнить события последних часов. Однако, в памяти всплыли картины иной давности.
Она поворачивает голову в мою сторону, и я чувствую мятный запах её зубной пасты. Вижу отчаяние, боль и своё отражение в её глазах. Отражение кого-то другого. Моя голова, прижатая ботинком космонавта, не соответствует отражению. В отражении по лицу течёт кровь, череп вот-вот побежит сеткой трещин, зубная крошка вперемешку с асфальтной. Картинка в гугле по поиску «боль».
Очередной раз дубина влетает в грудь девушки и отпрыгивает, как теннисный мяч от ракетки. Я чувствую, как начинают дрожать мои скулы. Схватившись за давившую меня ногу, я оттесняю её в сторону и вытягиваюсь на коленях, заслоняя собой избиваемую девушку. Перегнувшись через неё, мои глаза впиваются в смятую банку колы около мусорки. Взгляд расплывается в предвкушении боли. С ударом дубины по спине падает первая слеза в идеально чистый асфальт центра города.
На момент вокруг возникает тишина. Ни снизу, ни сверху, нигде вокруг не понимали моих действий, мотив которых не открылся мне сразу. Пара рук принялась стаскивать меня с девушки.
– Стоп, стоп, стоп, стоп! – ору я, как сумасшедший, не помня себя. Сейчас я вижу это отчётливо. – Я сотрудник. Сотрудник внутренних сил. Старший сержант. Вагонов Юрий Семёнович. У меня удостоверение с собой есть.
Космонавты перестали ломать мне руки.
– Покажи удостоверение, – командует один, озираясь по сторонам. – Эту забирай.
Второй космонавт берёт за руку девчонку и тянет вверх за заломленную руку. Она верещит, но крик теряется в общем хоре.
– Это моя сестра, – нагло вру я, раскрывая красную корочку, – пожалуйста, дайте я её заберу. Она дура, попёрлась на митинг, я за ней сюда приехал и вот попал. Мужики, я ж как лучше хотел.
Мужики не выказали признаков сочувствия. За забралами не различить эмоций.
– Тут вот километр же, больница наша, я недавно тут с вашими общался. Нормальные ребята. Я ж понимаю, работа у вас такая, грязная. Я сам столько дерьма перевидал, уже не отмоюсь. Мужики, ну, не забирайте, меня ж уволят, если её оформят. Встаньте на моё место.
Второй перестаёт тащить девчонку и молча смотрит на первого. Здесь я вижу возможность.
– С одной структуры же, ребят! Отпустите нас. Кому опять эта статистика по нелояльным сотрудникам нужна? Отчёты, письма, воспитательные работы. Мужики, с меня причитается. Дайте контакты, я занесу.
– Фёдоров Серёга, – угрюмо говорит второй, более молодой по голосу, – седьмой участок. Первый бьёт ему кулаком под рёбра.
– Думай, что говоришь, баран! – замахивается он на сослуживца. – Занесут потом тебе.
Думает с секунду.
– Отпускай её, – распоряжается он, и поворачивается ко мне. – Через пять минут увижу – заберу. И уволят по статье уже. Давай отсюда.
Девушка смотрит на меня красными от слёз глазами.
– Пойдём, – говорю ей я, и веду её прочь от бунтующих людей.
Боковым зрением я вижу, как один из космонавтов бьёт дубиной по валяющейся профессиональной камере и богатырской походкой направляется к толпе.
Я успеваю довести девушку до ближайшего столба, пока она не дёргает меня за рукав.
– Всё, стой, – заявляет она, поправляя волосы. – Спасибо тебе большое, что вытащил. Дальше я сама.
Вот тут я снова оказываюсь в замешательстве. Вообще, мужчина, взявший за руку женщину, сразу же загадывает, на что ему претендовать.
– С тобой всё хорошо? Может, отойдём подальше, приведём себя в порядок?
Девушка отряхивает джинсы и куртку, пытаясь поправить волосы.
– Да зачем отходить, – глубоко вздыхает она, – если потом назад идти?
В голове что-то щёлкает.
– Назад? Ты с ума сошла? Тебя только что вязали? – от такой глупости у меня глаза чуть не лезут на лоб.
Девушка расстегивает куртку и медленно застегивает назад, пробуя молнию на целостность. Потом смотрит мне в глаза, разворачивается и, видимо, собирается идти назад в толпу. Я дёргаю её за руку. Она вырывается. Я дёргаю её сильнее, она описывает вокруг меня полукруг.
– Больно! – орёт на меня она, и мне приходит в голову страшная мысль, что руку ей только что могли повредить. – Чего тебе надо?
– Успокойся, дура! – хочу извиниться я, но буквы складываются иначе. – Куда ты собралась?
Она ухмыляется, и я делаю вывод, что с рукой у неё всё ок.
– Думаешь, помог одной девчонке и достаточно? Ты ж мент, полицейский, да? Да, я правильно поняла, ты такой же, как эти, на минутку благородство заиграло. Думаешь..
– Эй, – перебиваю её я. – Я следователь внутренних дел, если что. – Ты даже не представляешь, сколько всего я для народа делаю.
Хоть это и было обидно, но, должен признать, такого искреннего смеха я не слышал уже давно.
– Хорошего? – Она достаёт ингалятор из кармана и брызгает себе в рот, пытаясь отойти от приступа смеха. – Бомжей ты арестовывал и воришек магазинных. Людям жрать нечего, а такие, как ты, за булку хлеба спёртую сажаете.
Я хочу одёрнуть эту наглую девчонку, сказать, что кража от двух с половиной тысяч оформляется, но вставить слово в её монолог невозможно.
– Девяносто девять процентов политиков у нас можно за взятку посадить и превышение служебных, а вы о хлебушке беспокоитесь. Я хожу мимо магазина и постоянно вижу бабушку, которая в мусорке просрочку ищет. Или у метро бабушек с цветами. Вот этим вы занимаетесь, таким штрафы выписываете, а потом они ходят, побираются. Двадцать лет уже ничего не меняется.
– Я вот тебя слушаю, ты такая маленькая на самом деле. Ни в чём вообще не разбираешься. Далеко не всё так однозначно.
– Вы ничем не лучше этих цепных псов режима!
– Так, всё, давай успокоимся, пока не разозлился я, и пойдём, посидим где-нибудь, поговорим мирно.
– Никуда я с тобой не пойду, – фыркает она. Её молодое красивое лицо краснеет. – Ты мне омерзителен!
Лет на десять младше меня, а уже считает, что больше понимает. Всё неймётся молодежи.
– Ну и что будешь делать? – спрашиваю я, и вижу, как ей не нравится моя ухмылка. – Назад полезешь?
– Кто-то же должен бороться за всех нас.
Теперь уже я не мог сдержать приступа хохота.
– За этих ты собралась бороться? – я показываю пальцем на противоположный тротуар улицы, заполненный людьми, снимающими на телефоны шествие по главной улице города. Сотни людей обсуждают происходящее на их глазах недовольство. Оказавшись в центре событий, они возомнили себя журналистами, наверное, почувствовали, как прикоснулись к чему-то важному. Чему-то живому, не повседневному. Наверняка, кто-то осуждает, кто-то поддерживает, но все, все стоят в стороне. Они просто.. делятся друг с другом тем, что видят. Хвастаются своей причастностью к чему-то стоящему, и только. Человек – зритель, а не актёр.
