Коротая вечера, они сидели обычно в правительственном бункере и иногда позволяли себе выпить шнапсу. Или вернее так: Ева наливала себе в бокал и отпивая маленькими глотками ставила его на столик рядом с диваном, закусывала шоколадной конфеткой и слушала вальсы. Слушая же, прикрывала рукой глаза, откидывалась на диване и грезила о лучшей жизни. В это время Блонди украдкой засовывала язык в Евин бокал и вылакивала то, что там оставалось. Потом тоже прикрывала глаза, трясла головой, которая от шнапса начинала кружиться и тихо поскуливала, так же мечтая о лучшей жизни, крепком кобеле и щенятах. Ева же, думая, что Блонди хочет конфет, теребила Блонди за ушами, отчего у той голова начинала кружиться еще сильнее и приговаривала:

– А тебе, подружка, нельзя сладкого. У тебя от сладкого ушки будут чесаться.

– Никакая я тебе не подружка, – думала Блонди в ответ. Ты подстилка фашистская, а я невольный узник обстоятельств. Да и как женщине мне достается еще меньше, чем тебе. А вернее вообще не достается. К тебе хоть Гитлер иногда захаживает, а у меня из всех радостей только ужин со шнапсом. Да и тот воровать приходится.

Потрепав Блонди, Ева тянулась к бокалу, смотрела на него с легким удивлением, но выводов никаких не делала, а просто наполняла его новой порцией спиртного. Так повторялось вновь и вновь, отчего к концу вечера обе были немного под шафе. Блонди клала свою голову на колени к Еве, две пары глаз закрывались и две головы грезили "о своем, о женском". Иногда Ева так и засыпала на диване, а Блонди плелась на свою подстилку. Впрочем, справедливости ради, стоит сказать, что бывали дни когда фаворитки Германии злоупотребляли халявным шнапсом, который оплачивался из государственной казны (а значит практически напрямую из кармана немецкого народа) и тогда горничная, фрау Меттхен, убирая бутылку и конфеты могла видеть Еву на собачьей подстилке, а Блонди на диване.

– Вот сучка, – ворчала фрау Метхен, имея ввиду Еву, – хоть бы мне немного оставила. Всю бутылку вылакала.