Табачок и немножко соли

В мешок высыпается стакан соли. Затем ещё два коробка.

Перед Колькой возникает, словно из рукава волшебника Репы мешок. Только на сей раз значительно больше, чем в начале этой истории.

– Смотри… – он запускает руку в соль и, переворачивая её, демонстрирует, что в мешке действительно соль, – Без обмана!

Да, дядь,… верю я!

– Слышь, малец! – подходит к Кольке, кладёт руку ему на плечо, – Не знаю, что со мной… Понравился ты мне, как мужик мужику говорю!

Щёлкает в воздухе пальцами в сторону Репы.

– Пахан… Да ты что, одурел? Нож этот полжизни стоит…

– Тащи, кому сказал!

В стоящую перед буржуйкой чурку втыкается нож.

– …Не простой это нож! У фашиста в Испании его отобрал! Лично! Дарю! Это как расписка в нашей дружбе! Понял?

– Конечно, понял! Как не понять-то… Ну и как договаривались… Буду им говорить; «Как на могиле стою – на стрельбище ДОСААФ, мол, нашёл и всё тут!»

– На стрельбище, в кустах! Ну и ты… Никому, ни гу-гу… Ни-ни…Так-то!

Пахан с Репой смотрят вдвоём в щёль за удаляющимся мальчиком.

– А. моё мнение такое… – Репа нервно чешет пятерней нижнюю губу, – краснопёрые пронюхали о мешке табаку и решили нас отпустить… Козлы…

– Козлы… по «беспределу» пошли! Ну, ладно… Ладно… Тоже того же мнения, что патроны подбросили в комендатуре?

– А где же ещё?

– Воздастся им за грехи ихние…

Красноармейцы, улыбаясь, встречают Кольку.

– Ну что, поговорил с родственником?

– Дяденьки… Я вспомнил… У меня ещё одна бутылка припасена! Гулять, так гулять! Ещё немножечко не потерпите?

– В натуре?

Пахан с Репой с бешенством, смешанным с животным страхом в глазах, разглядывают стоящего перед ним Кольку.

– Какие ещё «вещдоки»?

– Хрен их, «энкэвэдэшиков», знает… Докопались, черти! Мол, табак менял? Менял! Табак, говорят, есть не что иное, как вещественные доказательства, и доказательства требуют немедленной их конфискации…

Пахан с Репой по очереди смотрят в щёлку во двор. Там, напротив дверей, стоит, чуть покачиваясь, тощий красноармеец с винтовкой наперевес. На лице его, кроме легкого опьянения, нетрудно прочитать и явную злость.

Зэки приседают от возмущения.

– Ё!… – главарь смотрит с ненавистью на Репу, – Ё… Так чего, суки эти?… Ещё и на табак глаз положили?

–Как хочешь, пахан… – отводит глаза зэк, – А табак по баракам собирать не пойду! Точняк, что порешат! Без вариантов…

Пахан с яростью глаза с потолка на Кольку, затем на Репу и подходит к группе зэков. За спиной Пахана его охрана демонстрирует ножи и «заточки».

В мешок сыплется табак…

Пахан ссыпает из собственного кисета остатки табака и прячет пустой кисет в карман.

–Держи, дружок… – с нескрываемым усилием гасит ярость во взгляде, с огромным усилием улыбается и отводит глаза – Всё, что есть! Боле нема… Заходи, если надумаешь…

– Да вы не переживайте… У нас дома… На повити… У бабушки Висти (показывает ладошками) Вот такой ещё пласт табака сохнет! Так что ещё видеться!

Чуть не подавившись слюной, рассыпается в страшном кашле Репа.

А перед глазами мальчика возникает, словно из облака, повить бабушки Висти.

… Вот Бабушка Вистя подходит к «повити». Поднимается по приставленной лесенке и, скрипя жёрдочками, ступеньками поднимается к той самой полочке, где толстым слоем лежат высушенные ещё с августа стебли табака…

Так, говоришь, до чёрта ещё табачку? – голос, словно из погреба принадлежит Пахану, но мальчик его не слышит.

Он видит бабушку, поднимающуюся на эту самую повить, и от изумления прикладывающую руки к груди. Всё видимое пространство перед ними оказывается заваленным сохнущим табаком.

– …Придёшь ещё? – из забытья его выводит голос Репы.

–А куда денусь-то… Приду, конечно… Без вас никуда! Вы мои главные покупатели!

У порога Колька неожиданно останавливается, и перед ним вдруг встаёт совершенно другая картина; лицо бабушки вдруг становится удивлённым. Она прикладывает ладошку к губам. И в этот же самый момент табак на «повити» медленно тает, превратившись в обнажённые доски…

– Чуть ли не половину скурили, гады… – подвешивая в руке мешок, бормочет он – А у бабы Висти табачка-то боле нет… Нет!

Колька недолго бредёт по тропинке. Дойдя до костра, смотрит на греющихся там красноармейцев. Вдруг на его губах снова мелькает. улыбка и тут же тает, словно стёртая прилипшей к губе снежинкой. Он лезет в кармашек рюкзака, достаёт фляжку и, открутив большую на цепочке крышку, льёт в неё, не торопясь, тягучую на морозе, прозрачную жидкость…

Ну, бог с ним, – ушастый красноармеец соглашается, – только ради всех святых… Ненадолго!

… Кранты! – Репа сбрасывает с плеч телогрейку и очерчивает перед собой круг сверкнувшей в. воздухе заточкой, – Порешу-уу суку.

Пахан, оттолкнув его от окна, прилипает к щели. Губы его бледнеют и сжимаются:

Не-е… Я его сам на ремни зашинкую! Что он опять задумал, гадёныш?

К окну по очереди прилипают один за другим остальные зэки.

А мальчик идёт к почти родному уже крыльцу и о чём-то мечтательно улыбается. Остановившись, начинает крутить головой, осматриваясь; нет ли кого? Убедившись, что кругом никого, подходит к дверям вплотную.

Затаив дыхание, по другую сторону дверей застыли двое – Пахан и Репа. В руках и того и другого по заточке. Во взглядах решимость и бешенство. Они переглядываются.

На крыльце ведь Колька? – шепчет Пахан.