Охотники до чужих денежек

– Ну что? Что такого я увижу нового для себя?

– А ты меня прежде видела? – казалось, удивился он.

– Слушай, Данила… – Девушка замолчала ненадолго, усиленно соображая, под каким бы предлогом попросить гостя покинуть ее квартиру. – Не мог бы ты…

– Сейчас уйду. – Он снова пригубил вино, не переставая при этом пристально вглядываться в ее лицо. – Красивая ты, Эльмира. И имя у тебя красивое. Оно тебе очень подходит.

– Да? И какое же из них больше? Меня и Эмкой кличут, и Элкой. Папа Мирой звал. – Голос ее предательски дрогнул.

– Нет, мне больше нравится Эльмира. Оно такое… недоступное, холодное… Как ты…

Так, только этого ей сейчас и не хватало! Романтический настрой бывшего воина «горячей точки» ее совершенно не волновал. Ни к чему ей осложнения подобного рода. Да еще при такой-то его мамочке…

– Тебе пора, – твердо произнесла Эльмира и, соскочив с высокого стула, пошла в прихожую.

Данила, подавив вздох, двинулся следом. Она чувствовала спиной его тяжелый взгляд, слышала с трудом сдерживаемое дыхание, но все эти эмоциональные проявления его волнения были ей, мягко говоря, безразличны. А грубо выражаясь – до фонаря.

Данила был героем не ее романа. И никогда бы не смог им стать. Даже принимая во внимание ее жуткое одиночество. Даже в том случае, если бы она очень сильно нуждалась в надежном и сильном плече. Нет, нет и еще раз нет. Кто угодно, только не он.

Но Данила, кажется, думал по-иному.

Как только они вышли в прихожую, незваный гость повел себя не совсем учтиво. Перво-наперво он привалился спиной к входной двери, лишая девушку возможности открыть ее. Затем, поймав ее за обе руки, с силой притянул к себе, чем едва не довел до обморока. И вдруг совершенно неожиданно глухо пробормотал ей куда-то в воротник куртки, которую она так и не успела снять:

– Замуж за меня пойдешь?

– Что?!

Эльмира отшатнулась и посмотрела на соседа. Нет, сомневаться в его вменяемости не приходилось. К тому же парень был вполне серьезен. Губы подрагивают. Глаза темнее грозовой ночи, того и гляди прольются ливнем. Но ей это было совсем не нужно. Ни признаний, ни объяснений, ни трагедий, черти бы его побрали!

– Отпусти! – голосом, не терпящим возражений, потребовала она.

Он уронил руки вдоль тела, выпуская упирающуюся девушку, и вновь умоляюще попросил:

– Выходи, чего ты… Жить будем дружно.

– Детей заведем, да? – насмешливо передразнила она его. – А потом ты снова пить начнешь и по ступенькам ползать? Слушай, иди отсюда, пока я маму твою не позвала. Она тебе быстро мозги на место вправит. Да и мне заодно, чтобы я кого ни попадя в дом не пускала.

– Я не буду пить, Эммочка, миленькая!

Боже правый! Данила был едва ли не первым мужчиной, объясняющимся ей в любви. И она могла вполне определенно заявить, что подобное объяснение ничего, кроме неловкости за самого Ромео, в ней не вызывает.

– Я люблю тебя! – почти простонал Данила, опустив голову и обреченно качнув ею из стороны в сторону. – Ты представить себе не можешь, как я тебя люблю! Там, когда я полз по трупам, выбираясь из окружения, я только вот этой самой минутой и жил. А еще бога молил, чтобы ты замуж не успела выскочить. Когда вернулся и увидел тебя, чуть с ума не сошел…

– Ага, и с радости величайшей пил почти полгода, – не удержалась от язвительного замечания Эльмира.

– Да нет, не с радости. – Сосед поднял голову и хмыкнул, вспоминая что-то свое, затаенное. – С горя… Увидел тебя, и снова все началось. Тот день помнишь, когда ты поднималась по лестнице, а я там… Ну…

– Валялся, как свинья, – подсказала она ему.

– Пусть так… Я увидел тебя, а ты так посмотрела на меня.

– Как?

– Как на пустое место. Я всегда был для тебя пустым местом, Эмма, всегда. Это задевало меня сильно, вот с того и пил.

– А сейчас не задевает? – Иронии в ее вопросе было более чем предостаточно. Было заметно, что Данила это почувствовал. Но она, словно желая уязвить его посильнее, повторила: – А сейчас? Что для меня могло измениться, по-твоему?

Он невесело ухмыльнулся, помолчал немного, затем вскинул подбородок и вдруг с весьма ощутимой злостью выпалил:

– Не заставляй меня думать о тебе плохо, Эльмира. Не надо! Я не хочу думать о тебе так же, как моя мать.

Вот этого ему говорить, конечно же, не следовало. В ней еще слишком отчетливо жили воспоминания о мерзком поведении его ярко выкрашенной мамаши и о собственном унижении, испытанном под взглядами любопытных соседей, а он…

– Ах, вот оно что! А ну вали отсюда… жених! И чтобы я тебя больше рядом с собой никогда не видела! И рядом с дверью моей! – Откуда сила-то такая в ней взялась, чтобы буквально отшвырнуть его от двери, потом, удерживая завоеванную позицию, открыть эту самую дверь и вытолкать его взашей. – Ходят тут всякие, а потом вещи пропадают…

– Дура ты, – обреченно выдохнул Данила, продолжая топтаться на лестничной площадке. – На всю голову дура. Не нужно мне твоего ничего, у меня все есть.

И тут она сказала такую откровенную гадость, что потом промучилась под впечатлением своих слов весь остаток дня:

– Видела, видела, как картинами интересовался. Все осмотрел, все ощупал, ко всему приценился. Невеста с приданым, так, что ли?

Комментировать его состояние после ее пакостного выпада вряд ли нужно. Он словно окаменел. Взгляд мгновенно сделался непроницаемым, а пальцы машинально сжались в кулаки. Эльмира всерьез заволновалась, что он сейчас пустит в ход эти самые кулаки и основательно пройдется по ее спине.

Но Данила вновь удивил ее.

Минуты три помолчав – никак не меньше, – он широко разулыбался и, взяв под несуществующий козырек, скрылся за порогом родительской квартиры.

Эльмира со всей силы шарахнула своей дверью о притолоку, самой себе боясь признаться в том, что ее раздирала такая сильная досада. То ли любовный всплеск соседа ее так озадачил, то ли собственное, явно недостойное поведение.

Ну, наговорил он ей ворох путаных словосочетаний, смыслом которых являлось его давнее восторженное чувство по отношению к ней. Ну и что с того?! Гадости-то уж наверняка не следовало говорить молодому человеку. Не виноват он. Ни в чем не виноват. Ни перед ней, ни перед самим собой. Ни перед кем не виноват в том, что его угораздило вот так вот безнадежно влюбиться. А в том, что чувство Данилы было, есть и останется безответным, девушка не сомневалась. И даже не столько потому, что он не был рыцарем ее сердца, а скорее от того, что образ этого самого рыцаря, кажется, принялся назойливо маячить на горизонте.

Глава 4

– Чегой-то у шалашовки-то этой делал? – Мать выглянула из комнаты с вязаньем в руках и подозрительно воззрилась на дорогущее чадо, хлопнувшее дверью.

– Да, мать, – Данила озадаченно завертел головой, старательно пряча от нее глаза, – есть что-нибудь такое, чего ты не знаешь?

– Есть, конечно. – Та отшвырнула спицы в кресло и вплыла в кухню, где сын с обреченностью голодающего громыхал крышками кастрюль. – Сядь уже! Есть, что ли, хочешь?

– Хочу, конечно… – Данила опустился на мягкую скамью – его недавнее приобретение, взял с тарелки ломоть черного хлеба, посыпал его солью и принялся жадно откусывать. – Представить себе, мать, не можешь… Я, после того как две недели из окружения выбирался и голодал, все никак наесться не могу. А вот хлеб с солью… Слаще нет ничего для меня.

– Ладно уже! Не перебивай аппетит, на вот борщечка похлебай. Да я еще картошечку запекла с грибочками в духовке, как ты любишь… – Мать, приговаривая с напускной строгостью, выставила перед сыном тарелки. Смахнула несуществующие крошки с табуретки и уселась напротив него, подперев массивный подбородок мясистым кулаком. – Там-то так не накормят.

– Где? – не сразу понял Данила, удивленно подняв на мать глаза от тарелки.

– Напротив, – хмыкнула Вера Васильевна, расценив непонимание сына как очередную уловку уйти от серьезного разговора. – Там небось все с ножом да вилочкой. Одними бутербродиками да оливками и питаются. Ни разу не видела, чтобы шалашовка эта с продуктами домой шла. Матушка-то покойная хлопотливая была, царствие ей небесное…

– Да уж нахлопотала! – отчего-то злобно выпалил Данила и, словно испугавшись собственной откровенности, вновь склонился к тарелке. – Вкусно готовишь, мать. Еще бы норов свой попридержала, цены бы тебе не было.

Польщенная похвалой сына, Вера Васильевна пропустила мимо ушей его укоризненные слова и, не меняя интонации, вновь продолжила:

– Только одни компьютеры на уме да машины. Видал, на какой машине дорогой подъехала! А откуда, спрашивается, у такой молодой девки деньги? Работать вряд где работает, целыми днями дома. А покупка за покупкой. То шуба, то сапоги. Летом вон, говорят, на курортах побывала.

– Кто говорит? – раздраженно сморщился Данила, отодвигая пустую тарелку из-под первого.

– Бабы говорят! А уж они, если говорят, значит, так оно и есть.

– А… тогда понятно! – Данила опустил вилку в жаркое из грибов и картошки и принялся со злостью вылавливать маленький опенок. – Если бабы говорят, то так оно и есть! А чего же еще про нее бабы говорят?! Чего такого, что я не знаю?!

– Ой, все так прямо ты про нее и знаешь! – махнула на него мать полотенцем.

– Что надо – знаю…

– А вот бабы говорят, что чудная она, Эмка твоя.

– Ты не там ударение, мать, ставишь в этом слове. Ударение должно быть на первом слоге – чудная она, мать, чудная. И лучше ее для меня нет никого. Что бы там твои бабы ни говорили.

– Слышь, Даня, – Вера Васильевна опасливо покосилась на дверной проем, словно кто-то их мог сейчас услышать. – Говорят, покойнички-то ей миллионы оставили. На них, мол, девка и живет.

– Ну вот, а говоришь – проститутка, – подхватил Данила почти весело. – Хороша же девка, мать, поверь. Избалованная, может, чрезмерно – этого не отнять. Это опять же оттого, что красивая очень…

Мать помолчала, пристально наблюдая за тем, с каким мечтательным выражением лица сын уплетает картошку, и вдруг, всхлипнув, приложила к лицу полотенце.

– Ты чего, мать? – опешил Данила от неожиданных перепадов в ее настроении.

– Ничего!!! Погубит тебя эта шалашовка! Погубит! Не нужна она тебе. Не по себе сук рубишь, Даня. Не по себе.

– Ну а кто, по-твоему, по мне? – Данила в сердцах отшвырнул от себя вилку. – Кто?!

– Чем Галинка плоха? – Мать, мгновенно осушив слезу, недовольно поджала тонкие губы. – Девчонка с пятого класса за тобой хвостом увивается.

– Пусть эта Галинка идет ко всем чертям собачьим! – рявкнул вдруг ни с того ни с сего сын, вскакивая с места. – И хватит мне тут ерундой заниматься! Сватать она мне еще будет!

Он почти бегом кинулся из кухни в комнату, и вскоре до матери донесся отчаянный рев магнитофона. Этого она выдержать уж никак не могла. Мало того что голос на нее повысить посмел. Так к тому же еще и музыку свою собачью завел. В конце концов, это ее жилплощадь. И она, а не кто-нибудь распоряжается здесь каждым метром. С плохо сдерживаемой яростью Вера Васильевна покидала в мойку посуду. Стерла со стола и, повесив полотенце на плечо, фурией ворвалась следом за сыном в единственную комнату.

– Выключи! – глыбой повисла она над Данилой, возлежащим на диване с сурово сведенными бровями. – Немедленно выключи!

Сын подчинился. Музыка смолкла, но насладиться благословенной тишиной мать ему не позволила. Переваливаясь с боку на бок, она принялась метаться по комнате, шлепая через слово себя по толстым бедрам полотенцем и припечатывая конец очередной гневной тирады смачным словом «проститутка».

– Я и так ночей не сплю из-за работы твоей! Мало мне нервов!.. Так теперь еще и эта шлюха на шею мою навязалась!!! Во двор выйти стыдно, бабы по углам шушукаются.

– О чем, мать? О чем они шушукаются? – с тяжелым вздохом вклинился в ее монолог сын.

– О тебе, Даня, о тебе! Наркотиками, говорят, торгуешь, да оружием. Я же не могу им правду сказать, не могу сказать, что ты…

– Замолчи, мать! – Данила предостерегающе поднял указательный палец. – Молчи громче!

– Я дома! – все же успела огрызнуться та напоследок.

– Даже у стен есть уши, мать. Даже у стен… А бабы твои пусть говорят что хотят. Пусть языки почешут.

– Ну ладно, Данечка, ладно, сыночек мой. – Mать уселась у сына в ногах, вновь пустив в ход слезоточивую артиллерию. – Пусть про работу твою что хотят говорят, но ты уж отстань от Эмки, прошу тебя. Не нужна она тебе, Даня! Не нужна…

– Нет, мать… – Данила вдруг выдернул у себя из-под головы подушку и, накрыв ею лицо, глухо пробубнил из-под нее: – Это не она мне не нужна, а я ей! Понимаешь?! Я ей не нужен.

– Как это?! – Вера Васильевна не сказала бы, что подобный расклад ее уязвил в самое сердце, но что-то похожее на ревностное чувство шевельнулось где-то в глубине души. – Как это – не нужен, сынок? Ты объясни толком-то.

– Послала она меня с любовью моей пламенной туда, куда Макар телят не гонял, – выдал Данила с глухой тоской после того, как мать стянула у него с головы подушку. – Права ты оказалась: не ее я поля ягода, не ее. Кто я, а кто она! Я – быдло сермяжное, а она – леди. Посмеялась она надо мной и только-то. Я ей говорю: жил, мол, только мыслью об этой самой минуте. А она мне на дверь указала. Так что живи спокойно: не видать мне Эльмирки, как своих ушей. Живи спокойно…

– А ты-то… Ты-то как будешь жить, сына? – охнула вдруг мать, ухватившись за сердце. – Что же это делается-то, святый боже?! Где же это видано-то, чтобы дитя мое да так маялось?!

Поскольку все ее причитания остались без комментариев, она сочла за благо убраться на кухню, где уже в одиночестве продолжила ужасаться той беде, что накрыла с головой ее дитятко.

Ладно бы он ради баловства за Эмкой подрядился ухаживать, тут уж она, как мать, просто была обязана пресечь все на корню. Мало ли что… А ну как забеременеет по молодости, по глупости. Притащит под ее порог в подоле, а ты воспитывай. Такие-то шалашовки длинноногие разве способны дите выкормить…

А оно вон как дело-то обернулось…

То-то Данилка сам не свой все последнее время. Она-то было подумала, что опять что на службе: налоговая или конкуренты. А тут, видишь, дела сердечные. Полюбил он, и полюбил, видать, крепко, раз решился матери боль свою излить. А такое последний раз в первом классе было. Когда первого сентября пришел домой весь в слезах. Ребятня начала дразнить, что портфель потрепанный, а он один на пятерых драться кинулся. Ну, как водится, и накостыляли ему. Им-то горя своего не показал, а вот ей – матери, всю боль свою выплакал. С той поры сколько лет прошло, сколько горя сынок увидал хотя бы вон в армии этой, а ни разу ни стона, ни жалобы. А теперь, видно, прищучило его крепко, раз матери беду свою излить решился…

Ой, чует сердце – придется ей вмешиваться, ой, чует! Не обойтись тут без нее. А уж она-то сумеет наставить эту шалашовку длинногачую на путь истинный. Рога-то ей пообломает! Чего удумала: Даньке ее от ворот поворот! От кого рыло воротит! Принца все ждет. Ха-ха… Дождись его, принца-то. Коли и случались они в жизни у женщин, принцы эти самые, то уж наверняка у принцесс крови, а не у таких безродных выскочек-жидовок. Уж кое-что она да знает про папку с мамкой ее. Чай, с одного года в доме-то проживают. Много тайн там бывало, за дверью их, поначалу резной, а в последние годы уже железной. И вопрос еще, ох какой большой вопрос – на какие средства существовали-то так безбедно? Неспроста к небесам их машину подняли, ох неспроста…

Вера Васильевна отряхнула муку с рук. Сунула в горячую духовку кулебяку с капустой и заглянула в комнату. Данила спал. Или старательно делал вид, что спит. Ну и пусть себе отдыхает. А она пока делом займется. Пирогам еще минут сорок в печи сидеть, а она пока к соседке этажом выше поднимется да поговорит о житье-бытье. Глядишь, и сумеет нащупать тропинку, что к сердцу крали этой «высокородной» лежит…

Глава 5

Зойка пришла к ней, как обычно, без предупреждения. Открыла своим ключом дверь. Аккуратно развесила на вешалке куртку и шапку с шарфом. Носок к носку поставила сапожки. Тряхнула влажными волосами и, удовлетворенно оглядев себя в зеркале прихожей, двинула прямиком в кухню.

– Элка, иди сюда! – громогласно позвала она ее уже оттуда. – Разговор есть.

Эльмира раздраженно отшвырнула от себя пульт телевизора. Свесила ноги с дивана, на котором пролежала с тех самых пор, как захлопнула за Данилой дверь. И голосом, лишенным каких бы то ни было признаков гостеприимства, пробурчала:

– Чего приперлась?

Зойка услышала, но не обиделась. Пустив полным напором воду в раковину и загромыхав там чем-то, она принялась напевать себе под нос, отчаянно при этом фальшивя. Потом, не дождавшись появления упрямой подруги, прервала на мгновение песнопения и прокричала:

– Иди, иди сюда, соня. Я сейчас пельмешек отварю. Покушаем и поговорим…

Говорить Эльмире совершенно не хотелось. Мало того что после визита соседа в душе остался горький осадок, так назавтра намечалось мероприятие, которое приятным вряд ли бы кто назвал…

Девушка, как могла, сопротивлялась желанию друзей покойных родителей устроить в ресторане поминальную годовщину их гибели. Но они были неумолимы.

– Мы помним их и любим до сих пор, – сурово оборвал все ее возражения Симаков Геннадий Иванович. – И мне непонятно твое нежелание присутствовать там. К тому же все расходы мы берем на себя, если тебя так волнует материальная сторона вопроса.

Ее не интересовали затраты. И совершенно не было понятно, для чего и для кого все это устраивается. Ну соберутся человек двадцать. Выпьют. Начнут вспоминать, может, кто-то даже всплакнет. Еще раз выпьют. Воспоминания пойдут повеселее. А когда выпьют по третьей, а затем и по четвертой, то сама причина застолья покажется столь незначительной, столь несущественной, что о ней просто-напросто позабудут, плавно переходя к проблемам дня сегодняшнего.

Этого Эльмира не хотела, а если откровенно, то и страшилась. Ей так вообще хотелось бы провести этот день в одиночестве, предаться воспоминаниям наедине с той щемящей тоской, что охватывала ее всякий раз при посещении кладбища.

Она мечтала уехать туда пораньше с охапкой любимых маминых цветов. Посидеть там на скамеечке. Мысленно поговорить с ними обо всем. Может, даже попросить совета. Ей очень хотелось верить, что они не совсем покинули ее, очень… И когда ей случалось бывать там одной, девушке казалось, что она слышит голоса родителей в шелесте листвы, в шуме ветра, в шорохе дождя…

Но одной ей удавалось выбраться туда нечасто. Все считали своим долгом сопроводить ее. Все были движимы какой-то понятной только им благородной идеей, с ее желаниями они совершенно не считались.

А теперь еще это нелепое мероприятие. Наверняка и Зойка заявилась с намерением провести дипломатические маневры на предмет ее эмоционального настроя…

Подруга вовсю хлопотала, накрывая на стол. В кастрюле булькала вода. На столе уже громоздился нарезанный тонкими ломтиками хлеб. В салатнице пестрел только что сварганенный салат из огурцов, помидоров и зелени. А в центре стола – невиданное дело – высилась бутылка шампанского.

– Проснулась? – обрадовалась непонятно чему Зойка, взяв упаковку пельменей за уголки и высыпая ее содержимое в кастрюлю. – Проходи, не стесняйся.

– Да ты знаешь, я не очень-то… – фыркнула Эльмира, тяжело опускаясь на стул у обеденного стола. – К тому же я не спала, а смотрела телевизор.

– Да? А что там?

– Да так… – неопределенно протянула девушка, поражаясь тому, что даже не помнит, что смотрела, хотя таращилась на экран добрых три часа. – Ерунда одна. А ты, кстати, чего это такая развеселая? Случилось что?

Зойка проигнорировала подозрительный прищур глаз подруги, деловито помешивая пельмени в кастрюле и пробуя воду на предмет солености.

– Зойка, – повелительно окликнула ее Эльмира, почти окончательно утвердившись в своих подозрениях. – А ну посмотри на меня!

Подруга помешкала с минуту. Выключила газ. Разложила пельмени по тарелкам и лишь затем с совершеннейше счастливым видом повернулась к Эльмире.

– Кушать подано! – провозгласила она, старательно пряча глаза за стеклами очков.

– Та-ак! Опять… Кто на этот раз? Программист из холдинговой компании или астронавт с невероятнейшей миссией на Марс? А, поняла! – не переставая кривляться, продолжила Эльмира. – Он – поэт… Или писатель…

– Или писатель, – разулыбалась совсем уж по-глупому Зойка, с грохотом поставив тарелки на стол.

– Что?! Правда?! Писатель?! – От неожиданности Эльмира даже привстала со своего места. – Ты совсем рехнулась или как?!

– Или как! – Подруга совершенно по-идиотски хихикнула, прикрыв рот ладошкой.

Подумать только – ни тени смущения или угрызения совести. Можно было подумать, что это не она не далее как вчера рыдала на ее плече и проклинала свою несчастную женскую долю.

– Ты – дура! Теперь я понимаю, зачем на столе вино. Но знаешь, за этот тост я выпью до дна. – Тонкие крылья носа Эльмиры затрепетали от еле сдерживаемого чувства ярости. Казалось, еще немного, и она обрушится на подругу с кулаками. – Пьем за таких прекрасных дур, как ты! За Зойку-дуру!..

Эльмира с невиданной прежде силой откупорила бутылку, произведя оглушительный хлопок и не пролив ни капли, чем снискала одобрительный возглас подруги. Разлила игристое вино по фужерам и, искря взглядом, выпила шампанское, повторив еще раз для убедительности:

– За тебя, идиотка!

Зойка, удивив ее непомерно своей неслыханной ранее покладистостью, молча выпила вино, лишь сдавленно пробормотав при этом:

– Будь хотя бы последовательна, дорогая. То за дуру, то за идиотку…

Эльмира оставила ее реплику без ответа, с аппетитом набрасываясь на пельмени. Салат тоже пришелся кстати. Она совершенно забыла, что, кроме утреннего кофе, у нее в желудке не было ничего. Потом, правда, ее затопила волна злости на обнаглевшего донельзя шефа, рискнувшего притиснуть ее к двери своего кабинета и запустить ей руку под юбку. Но после того как она подбросила колено, впившись им тому в пах, желчи этой несколько поубавилось.

– Ты уволена, – просипел ее шеф, обхватив обеими руками свое причинное место. – Сучка!

– Сам козел, – кротко улыбнулась Эльмира в ответ, хватаясь за ручку двери. – Я и сама, кстати, давно хотела уйти. Сил больше нет барахтаться в этой зловонной луже…

– Эй… Где ты? – Зойка водила растопыренной пятерней перед ее глазами, другой рукой пододвигая к ней бутерброды с колбасой (когда только успела настрогать?). – Чего гоняешь?

– Ничего, – тяжело вздохнула Эльмира, хватаясь за колбасу. – Обо мне потом. Давай-ка о твоем писателе поговорим.

– Давай… – Зойка радостно заерзала на стуле, окончательно утвердив Эльмиру во мнении, что у нее определенно что-то случилось с головой.

– Ты понимаешь, что это самая ненадежная, самая нищая и самая капризная подгруппа из всего семейства самцов?

– Ага, понимаю… Хотя насчет нищеты – это вопрос спорный…

– Если все предыдущие персонажи уходили от тебя кто с чем, включая макароны и банку сгущенки, то этот проглотит тебя, идиотка! Ты это понимаешь?! Он уничтожит тебя! Проглотит, перемелет своими писательскими жерновами ненасытными, высосет из тебя весь мозг и выплюнет, опустошив на всю оставшуюся жизнь… Люди творчества, это же…

Эльмира на мгновение замолчала, стараясь перевести дыхание и справиться с негодованием, и Зойка тут же воспользовалась предоставившейся ей паузой.

– Остынь, подруга, – вновь глупо хихикнула она, старательно пережевывая третий по счету бутерброд. – Он – банщик.

– Что?!

– Точнее – массажист. Ну и, попутно…

– Хлещет по задницам… По жирным обрюзгшим задницам местных нуворишей! – перебила ее Эльмира, отчаянно замахав на подругу руками. – Ты еще глупее, чем я думала!

Зойка тут же вскочила со своего места и принялась метаться по кухне-столовой, приводя огромнейшее количество доводов в пользу этой нужной, хотя и не такой почетной профессии.

И чего только не довелось услышать в эти несколько минут бедной подруге! И не понимает-то она в мужчинах ничего. И ровным счетом ничего не смыслит в ремеслах, которые в современном мире котируются ничуть не ниже многих других. И вообще она совсем ничего не знает об отношениях полов, и не ей давать советы…

– Все? – коротко поинтересовалась Эльмира, когда Зойка выдохлась и, с шумом выпустив из себя воздух, опустилась на свое место.

– Все!

– Ладненько… Где ты хоть с ним познакомилась-то, чудо гороховое? Что ты о нем знаешь? Кто его родители, его окружение ближайшее? Кто его друзья? Небось опять иногородний, без жилья и без прописки. Наверняка прильнул к твоему надежному плечу, всплакнул, пожаловался на жену-стерву, которая выставила его с одним чемоданом трусов и носков рваных. Ты и прониклась. Тем более что наверняка массаж был непростым и закончился не через пятнадцать положенных минут, а намного позже…

Зойка угрюмо молчала, скатывая из хлеба шарик и оставляя им на полированной поверхности стола зигзагообразные матовые полосы.

– Все понятно. Разнос пошел по прежней схеме, – обреченно подвела черту под своими словами Эльмира и покачала укоризненно головой. – Все это было уже, Зой. Все это уже было. Пора бы начать разбираться в людях.

– Все не так, – пробурчала подруга, затирая ладонью полосы на столе. – Он местный и с пропиской. Жильем обеспечен, зовет жить вместе с ним…

– Ого, это что-то новенькое! – удивленно присвистнула Эльмира.

– Да, да! Не надо делать таких круглых глаз! И женат он, между прочим, не был. И носки у него не рваные. И ты все это говоришь мне потому, что сама одинока. Никого к себе не подпускаешь…

– Без комментариев, – фыркнула высокомерно Эльмира, старательно держа в секрете свою маленькую тайну, которая появилась у нее всего каких-то пару дней назад.

– Вот, вот… Только и слышу!.. Ладно, проехали… Давай лучше завтрашний день обсудим с тобой.

Подруги на время оставили неприятную тему, углубившись в изучение планов на завтра. Оказалось, что Зойке также претит завтрашнее застолье, за версту отдающее неискренностью.

– Дамы будут щеголять дорогими нарядами и драгоценностями, а мужчины наденут фраки, – фыркнула она презрительно в ответ на стенания подруги. – Но не пойти ты не можешь, тем более что мероприятие намечается на полдень, а вечер у тебя будет свободным.

Если и насторожила Эльмиру загадочность во взгляде подруги, то лишь совсем на короткое мгновение. Она тут же забыла о ее призрачных намеках, посвятив битых полчаса выбору туалета. Когда и с этим было покончено, Зойка засобиралась домой.

Подруги быстро убрали со стола. Вместе загрузили посуду в посудомоечную машину и пообещали друг другу сократить до минимума время присутствия в кругу скорбящих друзей.

– А то будешь всем вымученно улыбаться и на мои знаки не реагировать, – приструнила на всякий случай ее Зойка, надевая шапочку в прихожей.

– Ага, или ты, как всегда, прицепишься к какому-нибудь разведенцу, и утащить тебя оттуда можно будет лишь под страхом смертной казни, – не осталась в долгу Эльмира.

Они расцеловались на прощание. Зойка взялась за дверной замок. Пару раз крутанула его головку и вдруг, словно о чем-то вспомнив, наморщила лоб.

– А чего это мне сказали сегодня на фирме твоей, что ты взяла расчет? Соврали, что ли? Приглашать к телефону не хотели…

– Да нет, не соврали. Рассчиталась я, – подтвердила Эльмира слова дежурной. – И не жалею, ты знаешь. Обрыдло мне там все.

– А жить на что будешь?! – Зойка даже очки с переносицы вниз опустила. – Сумасшедшая, что ли?!

– Ты за меня не переживай. Не последний кусок хлеба доедаю, – не стала пускаться в объяснения Эльмира. – Ты лучше свой постарайся уберечь…

– А, ладно, – беспечно махнула Зойка рукой и вновь, словно вспомнив что-то, спросила: – А что за коробка стояла у тебя в гостиной? Яркая такая, красочная… Купила что – или как?

– Да нет… – Эльмира равнодушно пожала плечами. – Соседка попросила подержать. Ключи, что ли, потеряла…

Зойка согласно кивнула. Тут же поддернула очки, вновь пряча глаза за стеклами, и, еще раз чмокнув подругу в щеку, захлопнула за собой дверь.

Эльмира еще долго стояла в прихожей, пытаясь унять какую-то тонкую вибрирующую нить неприязненного чувства, разбуженного Зойкиным любопытством.

Зачем, спрашивается, было врать?! Коробку она после ухода Данилы почти сразу убрала в дальний угол. И не в гостиной даже, а в кабинете, куда Зойка сегодня даже ногой не ступила. Если засекла ее сегодня в магазине в момент покупки, то зачем было врать?! Любопытство?! Так Зойка отродясь им не страдала. Что же тогда?

А может… зависть? А что? Почему нет? Неспроста же интересоваться принялась ее благополучием, узнав, что подруга теперь имеет статус безработной. Да, был, был в Зойке какой-то непонятный пристальный интерес к ее благосостоянию. Эльмира и раньше отмечала какие-то вибрирующие нотки в голосе подруги, когда та интересовалась стоимостью той или иной вещи, но объясняла себе это желанием Зои, чтобы Эльмира была не хуже других их друзей и подруг. Теперь же…

Девушка бросила на себя взгляд в зеркало. Отражение самое обычное, привычное, можно даже сказать, отражение. Только вновь в ней незримо сдвинулось что-то, приобретая непонятную направленность. Если раньше это было патологическое любопытство, то теперь на смену ему явилась обостренная подозрительность…

Возможно, обратись она к специалисту и изложи ему всю глубину своих тайных переживаний, ее мучениям пришел бы конец. На самый худший случай, обнаружилось бы в анамнезе какое-нибудь банальное заболевание, вызванное сильнейшим нервным потрясеним. А в лучшем варианте с ней бы просто вели долгие задушевные беседы, чтобы помочь ей выбраться из той ямы, в которой она пребывала вот уже без малого год.

Но Эльмире сама мысль об этом казалась кощунственной.

Она не сумасшедшая и способна это доказать, самостоятельно разобравшись во всем и во всех. Пусть они плетут интриги за ее спиной. Пусть прикидываются заботливыми подругами, влюбленными Ромео и искренне сопереживающими ее горю друзьями. Она сумеет распознать искренность их чувств. Сумеет, пусть не сомневаются… А чтобы сделать это, ей необходимо возвести между собою и ими определенный барьер. Во всяком случае, начинать нужно именно с этого. Какой дурак придумал, что старый друг лучше новых двух?! Три «ха-ха»! Она порвет с ними со всеми, взяв курс на совершенно новые отношения, лишенные фальши и корысти. Она откроет новую страницу в своей жизни. Где условия будет ставить и принимать она одна, а никто другой. И тогда, возможно, все сомнения и то неверие, что всколыхнули неосторожные слова старой верной подруги, не будут так болезненно терзать ее душу.

Пусть для этого требуется время – его у нее теперь предостаточно. Она будет наблюдать, сопоставлять и делать выводы. И тогда посмотрим: кто друг, кто враг, а кто мужчина ее сердца…