Kitobni o'qish: «Русский амаркорд. Я вспоминаю», sahifa 3

Джозуэ Кардуччи
Сан Мартино

 
Белый туман крадётся
Вверх по холмам зелёным;
Под ветерком солёным
Шумное море бурлит;
 
 
А по всему предместью
От молодой калины
Запах разносится винный,
Души людей веселит.
 
 
Спешат муравьи куда-то
В травах, по бурелому;
Вышел охотник из дому,
В тёмное небо глядит, —
 
 
Там в облаках лиловых
Птиц караван угрюмый,
Точно скитальца думы,
В тёмную ночь летит.
 
 
Перевод Е.Солоновича
 

Джозуэ Кардуччи
Снегопад

 
Медленно снежные хлопья падают с хмурого неба,
улицы словно мёртвы – гомон живущих умолк.
 
 
Криков торговцев не слышно, замер и стук экипажей,
песен весёлых любви тоже нигде не слыхать.
 
 
С башни высокой плывут над городом сиплые звуки
бьющих часов – стонет мир, людям неведомый днём.
 
 
В окна стучатся крылами птицы. То – добрые духи
здесь, на примолкшей земле, ищут меня и зовут.
 
 
Скоро уже, дорогие (тише, упрямое сердце!),
в вечную тишь я сойду в тьме гробовой отдохнуть.
 
 
Перевод И.Поступальского
 

М.В. Итак, вы начали с того, что переводили одного классика XIX века – Kардуччи; но при этом, насколько я знаю, не переводили другого бесспорного итальянского классика XIX века – Леопарди. Потому что его уже переводила Ахматова. Вы не обсуждали, кстати, эту их работу с Анатолием Найманом, который вместе с ней работал над Леопарди? Про их с Ахматовой совместную переводческую деятельность вам что-нибудь Анатолий Генрихович рассказывал, может быть?

Е.С. Нет, с Найманом я никогда не обсуждал это. Не знаю, как-то меня это не интересовало… Я лишь читал об этом в его воспоминаниях (они, к слову, очень раздражали Бродского).

Ещё я знаю, что какие-то переводы за подписью Ахматовой делал Николай Иванович Харджиев, который позднее эмигрировал в Голландию. И он написал потом, что эти переводы на самом деле принадлежат ему. Но – с других языков, не с итальянского.⁸

М.В. А Ахматова вообще владела итальянским до такой степени, чтобы переводить самостоятельно? По-французски, как мы все знаем, она более-менее говорила. И с общением в Париже у неё проблем не было.

В пять лет, слушая, как учительница занималась со старшими детьми, я тоже научилась говорить по-французски.

Анна Ахматова. “Автобиография”

Е.С. Нет, итальянским она не владела совершенно. Знаю я это потому, что я общался с ней и с итальянцами, и переводил, когда в Питере был конгресс Европейского сообщества писателей.

Джанкарло Вигорелли⁹, генеральный секретарь этого самого сообщества, ездил тогда к ней на дачу в Комарово – чтобы узнать, приедет ли она в Италию получать премию “Этна-Таормина”.¹⁰ И мы поехали туда вместе – Вигорелли, Николай Борисович Томашевский, который был с ней знаком, ну и я тоже.

М.В. Я знаю, что вы были на последнем публичном выступлении Ахматовой – в Большом театре, 19 октября 1965 года, на торжественном собрании, посвящённом 700-летию со дня рождения Данте. А было ощущение какой-то лебединой песни, исходила ли от неё какая-то аура?

Е.С. Аура, безусловно, была. И я её хорошо почувствовал. Я ведь тогда тоже был на сцене: Анна Андреевна выступала, а я переводил её выступление для президента общества “Данте Алигьери”.

Я счастлива, что в сегодняшний торжественный день могу засвидетельствовать, что вся моя сознательная жизнь прошла в сиянии этого великого имени, что оно было начертано вместе с именем другого гения человечества – Шекспира – на знамени, под которым начиналась моя дорога. И вопрос, который я осмелилась задать Музе, тоже содержит это великое имя – Данте.

…И вот вошла. Откинув покрывало,

Внимательно взглянула на меня.

Ей говорю: “Ты ль Данту диктовала

Страницы Ада?” Отвечает: “Я”.

(начало выступления Ахматовой)

Е.С. Кстати, к тому юбилею Данте в 1965-м я перевёл несколько его стихотворений и напечатал их в журналах. Мне итальянцы даже премию за них дали – я ездил и получал её в Палаццо Веккьо.

А когда я вернулся, то Николай Михайлович Любимов сказал мне: “Женя, надо ковать железо. Вот вы премию получили за Данте. Надо садиться за «Божественную комедию»”. Я сказал: “Николай Михайлович, но я считаю перевод Лозинского – образцовым. Что я могу нового внести туда?” И “Божественная комедия” Лозинского так и осталась для меня шедевром.

М.В. Безусловно, перевод Лозинского “Божественной комедии” – это шедевр и образец для всех.

И, может быть, всплеск интереса в СССР к итальянской поэзии в начале шестидесятых как раз и был связан с тем, что тогда совсем недавно – по академическим меркам¹¹, конечно, – вышел тот перевод Лозинского отдельным изданием. И оказалось, что “Божественную комедию”, мистическую поэму XIV века, можно читать – как поэзию!

Учителя

Е.С. Надо непременно ещё сказать, что те переводы Данте были мной сделаны во многом благодаря моему учителю – Илье Николаевичу Голенищеву-Кутузову¹² (который, кстати, как часто про него это предполагают, и впрямь потомок Михаила Илларионовича – пусть не прямой, но из того же рода).

Незадолго до этого, в середине пятидесятых, Голенищев-Кутузов вернулся в СССР из многолетней эмиграции. Уезжал он в Болгарию ещё в начале двадцатых, потом много лет жил в Югославии, даже принял там местное подданство; 5 лет прожил в Париже, учился в Сорбонне, поездил по Италии и защитил докторскую по итальянскому Возрождению, – в общем, дантологию он знал, разумеется, сильно лучше, чем все мы, сидевшие здесь, в СССР.

И вот к тому юбилею в 1965-м он задумал подготовить полное собрание сочинений Данте – в первую очередь переводы Лозинского, естественно, но и не только. И как раз тогда он и предложил мне переводить с ним стихи Данте.

 
Так благородна, так она чиста,
Когда при встрече дарит знак привета,
Что взору не подняться для ответа
И сковывает губы немота.
 
 
Восторги возбуждая неспроста,
Счастливой безмятежностью одета,
Идёт она – и кажется, что это
Чудесный сон, небесная мечта.
 
 
Увидишь – и, как будто через дверцу,
Проходит сладость через очи к сердцу,
Испытанными чувствами верша.
 
 
И дух любви – иль это только мнится? —
Из уст её томительно струится
И говорит душе: “Вздохни, душа”.
 
 
Перевод Е.Солоновича
 

Е.С. Что любопытно, Тито в Югославии его даже посадил, когда он захотел вернуться. Не знаю, почему, но Тито это не понравилось, и вот не захотел он его отпускать… А Голенищев-Кутузов до этого партизанил же там во время Второй мировой, ну и какие-то военные были у них дела, видимо… И, хотя никаких военных тайн у него вроде бы не было, он просидел в тюрьме четыре года, – и при этом ещё писал какую-то книжку о поэзии, прямо там, в тюрьме.

А когда он всё-таки в СССР приехал, у нас его в ИМЛИ пригласили сразу. И он читал лекции в университете.

Я очень многому у него научился, потому что он был требовательным – и как поэт, и как переводчик, и как редактор. Хотя редактором скорее даже была его жена; пусть она итальянского и не знала, но зато отлично знала русский.

И вот я переводил стихи, потом ездил к нему на редактуру. Обычно поздно вечером почему-то он меня приглашал… “Ночной человек”.

Эмигрант с 1920 года, один из самых образованных людей Европы, друг и ученик Вячеслава Иванова, узник тюрьмы у маршала Тито, вернулся в Россию в 1955 году, где начал новую жизнь. В частности, составил и в значительной мере перевёл на русский язык уникальную книгу “Поэты Далмации” – перевод с сербскохорватского, итальянского и латинского; издание это, кажется, до сих пор не имеет аналогий ни на одном языке. “Стихи о Каменной Даме” Данте в его переводе опубликовал Твардовский в “Новом мире”. Знал больше половины европейских языков – и если не со всех переводил, то лишь потому, что времени не хватило.

Евгений Витковский, вводка к подборке Голенищева-Кутузова на сайте “Век перевода”¹³

Е.С. Так вот и получилось, что моя личная антология¹⁴, вышедшая много лет спустя, открывается именно стихами Данте.

И в предисловии к этой антологии я поминаю добрым словом своих учителей: Илью Николаевича Голенищева-Кутузова, а ещё – Сергея Васильевича Шервинского¹⁵. Именно их двоих я считаю своими главными учителями в литературе и в переводе.

Сергей Васильевич был известен прежде всего как переводчик, но он много раз был и моим редактором, чем я отдельно горжусь.

Однажды, кстати, будучи редактором одной из составленных мною книжечек итальянской поэзии, в какой-то момент он сказал: “А я тоже хочу перевести сюда что-нибудь” – и перевёл для этой книги пару стихотворений.

Джорджо Капрони
На открытке

 
 Я узнал в забегаловке, что значит Аид,
 зимой, когда я от голода стыну;
 я узнал свою Прозерпину —
 в обноски одета,
 богиня мыла во мгле рассвета
 замусоленное ртами стекло.
 Узнал, как у входа прислоняет вело
 иссуетившаяся душа,
 затеряться спеша
 между столиков чёрных
 в смраде и скуке;
 узнал зазябшие руки,
 краснее сырого мяса, в мокрых опилках
 перешаривающие полутьму;
 узнал, как расплывшаяся в дыму
 девчонка форсит затяжкой
 и над своей неналитой чашкой
 льнёт к отчаянью моему.
 
 
Перевод С.Шервинского¹⁶
 

М.В. Я помню, как в одном из переводов Шервинского меня кольнуло совершенно невозможное слово “велó”, в смысле – велосипед.

Е.С. Вéло?

М.В. Да нет же, по рифме там выходило – именно “велó”. Я поэтому и запомнил с первого раза, как прочитал. Я ещё подумал тогда: “Ну, он же человек с дореволюционной биографией… Может быть, тогда так говорили?” Как у Блока: “Пролетает, брызнув в ночь огнями, / Чёрный, тихий, как сова, мотор…”. А вот это как-то ещё чувствовалось – эта его дореволюционная биография?

Е.С. Его дореволюционная биография – в том, что ему подавал пальто Брюсов. Меня учил подавать пальто Шервинский, а его самого – Брюсов…

Сын выдающегося врача, основателя русской эндокринологии, как следствие этого факта – переводчик-античник. Первые переводы Шервинского из Катулла датированы 1911 годом – “полный” Катулл в его переводе вышел ровно через три четверти века, в 1986 году, в малой серии “Литературных памятников”. Издательская цензура заменила в этой книге четыре строки отточиями; текст, вписанный переводчиком поверх точек в мой экземпляр, действительно малопристоен, но уж таков Катулл – и таковы законы цензуры. <…> У Шервинского учились шесть или семь поколений поэтов-переводчиков. <…> “Как жаль, что мне сейчас не шестьдесят лет! Не семьдесят! Я мог бы всё начать сначала!” – восклицал Шервинский на десятом десятке своего “странствия земного”. Весь он – в этой реплике.

Евгений Витковский, вводка к подборке Шервинского на сайте “Век перевода”¹⁷

Е.С. Сергей Васильевич Шервинский, кстати, изначально меня и познакомил с Голенищевым-Кутузовым, предложив мне перевести несколько стихотворений далматинских поэтов для соответствующего сборника, – а Илья Николаевич был составителем этой книги.¹⁸

Поскольку область Далмация – на территории современных Хорватии и Черногории – была долгое время частью владений могущественной Венецианской республики, разумеется, там были поэты, писавшие на итальянском.