Хлопушка с прицелом

14

Вечером Герман поведал обо всем Галине.

– Какая кошмарная смерть, – содрогнулась Галина, представив себе, как, к счастью, незнакомого ей Тефина раздирают тигры.

– Нормальная, – не согласился Герман. – Тем более что он это заслужил… То есть не то чтобы заслужил, а просто… Ну, вот он ведь познал успех, славу. Чего бы ему и не умереть аккурат в этот момент, не правда ли? Я думаю, никому неохота умирать всеми забытым, позаброшенным, перебирающим в старческих мозгах былые достижения, которые ныне никого уже не интересуют… Так что я, можно сказать, оказал Тефину пребольшую услугу. Он погиб на пике, будучи счастливым человеком!

– Хочешь сказать, ты даже выступил его благодетелем? – недоверчиво спросила Галина.

– Именно, моя радость, именно! – воскликнул Герман. – Меня только одно смущает… – Он внезапно вспомнил о чем-то и нахмурился.

– И что же? – поинтересовалась Галина.

– Понимаешь, я же там оставил отпечатки – на этой самой клетке. Ну, когда открывал ее, а потом закрывал.

– Но они же не станут проверять их? – с надеждой спросила Галина.

– Вроде как не должны, – задумчиво сказал Герман. – Вот только я еще защелку там сломал… Непреднамеренный такой вот казус… А милицию это может натолкнуть на мысль, что кто-то, мол, нарочно это сделал, чтоб тигры напали на Тефина…

– И если они так решат, то снимут отпечатки, сличат их с твоими и… – Галина в ужасе закрыла лицо руками.

– Да нет, Галочка, не дотумкают они, – бодрым тоном возразил Герман. – Вот только следующих, конечно, придется умерщвлять в абсолютной тайне. И задолго до прихода милиции уносить ноги с места преступления.

– А ты намерен продолжать? – поглядела на него Галина.

– Естественно, – подтвердил Герман. – Иначе и начинать не было смысла. Смерть этих двоих ничего еще не решает. Вот когда их наберется десяток-другой, тогда мир наконец услышит о Германе Графове!

– Только бы как о режиссере, а не как об убийце, – негромко заметила Галина.

– Если пронесет с отпечатками, то моя тайная жизнь убийцы не будет известна никому, кроме тебя, мой ангел! – провозгласил Герман и чмокнул Галину в зардевшуюся щеку.

– А этот твой армянский Генрих? – сменила тему артистка. – Его ты тоже потом… ну, кому-нибудь там скормишь?

– Нет, ну что ты, – покачал головой Герман. – Он же как-никак друг. А дружков не скармливают.

– Но он ведь тоже, небось, успешный, – не унималась Галина.

– Куда там, – отмахнулся Герман. – Нет, Галочка, шалишь… Оганисян и успех – две вещи несовместные, как сказал поэт. Да и что он там снял-то? «Девичья весна», «Приключения Кроша»… Словом, сплошная чепуха на постном масле.

– Ну, а может, эта новая картина станет успешной? – Галина как будто дразнила Германа. – Как она там у него называется?

– «Три плюс два», – сказал Герман. – Поверь мне, это тоже никого не заинтересует. Он и сам это понимает, а потому за все подряд цепляется. Прогремел «Полосатый рейс», он сразу ринулся тигров в свою картину вставлять… Нет, Галя, так шедевры не снимаются.

– А как снимаются? – серьезно спросила Галина.

– Как угодно, но только не так, как это делает Оганисян, – со смехом отвечал Герман. – Что у него там? Ну, две Наташки, которые всем уже надоели… Тем более толстые. Не то что ты, ангел мой! – Герман с восхищением окинул взглядом стройную фигуру Галины. – Кто у него еще? Какой-то Андрюша Миронов… Сын Мироновой и Менакера, представляешь! Помнишь этот допотопный дуэт?

– Помню, – кивнула Галина. – Они вроде и сейчас выступают.

– Ну да, в качестве музейных реликвий. Да нет, это еще и при Сталине было редкостной безвкусицей… А уж сейчас…

– Вообще-то при Сталине безвкусицы было поменьше, – заметила Галина.

– Да! – тотчас подхватил Герман. – Никаких таких «Полосатых рейсов» тогда не снимали! И Солженицына не печатали!

– Одни мы с тобой и остались – носители хорошего вкуса, – вздохнула Галина.

15

Вскоре Герман и Галина посмотрели в кино картину режиссера Хучрая «Чистое небо», которая недавно получила Большой приз на Московском кинофестивале.

Фильм произвел на любовников тягостное впечатление.

Половину дороги от кинотеатра до дома они молчали. Наконец Герман вздохнул:

– Да уж…

– Да… – тут же подхватила Галина. – Вот именно. Все настроение испортилось.

– Кто бы мог подумать, – мрачно сказал Герман, – что у нас начнут такое снимать. Да я бы еще пару лет назад в такое не поверил!

– Что там пара лет, – горько усмехнулась Галина. – Я бы и пару дней назад не поверила.

– Нет, ну в какое гадкое время мы живем! – все больше распалялся Герман. – На Сталина они, видишь ли, бочку катят… При нем не пищали, а как только стало можно, тут же и началось: «Культ личности! Культ личности!» Абсолютно бессмысленное словосочетание…

– Как замечательно сказал Михаил Александрович: «Был культ, но была и личность», – заметила Галина.

– Какой Михаил Александрович? – осекся Герман.

– Шолохов.

– Что, он лично тебе так сказал? – улыбнулся Герман.

– Ой, перестань, – дружелюбно толкнула его Галина. – Я знаю, он тебе не нравится…

– Нет, отчего же, – не согласился Герман. – «Поднятая целина» – ничего так.

– «Тихий Дон» еще лучше, – убежденно сказала Галина.

– Верю тебе на слово, – улыбнулся Герман. – У меня все равно терпения никогда не хватит его домучить.

– Я только к тому, что у нас с тобой еще есть единомышленники. Так что не надо отчаиваться.

– Ты, как всегда, права, – благодарно посмотрел на возлюбленную Герман. – Я вообще думаю, что единомышленников – то есть попросту нормальных людей – во все времена минимальное количество. Просто в дурные времена на виду не они, а всяческие конформисты и приспособленцы…

– Да, вот как сейчас, – закивала Галина. – Оболгали Сталина на двадцать втором съезде – и все конъюнктурщики давай лепить дешевую мазню на потребу времени…

Герман снова внимательно посмотрел на нее:

– Ты еще следишь за всеми этими съездами…

– Конечно, мой милый, и тебе советую.

– Зачем? – фыркнул Герман. – Я в конъюнктурщики пока еще не мечу!

– Да, – сказала Галина, – но ты тогда хотя бы понимал причины появления фильмов вроде этого «Чистого неба». И не так бы расстраивался от этого.

– А, – махнул рукой Герман. – Тут знай не знай, все равно – одно расстройство.

– Если б я была в курсе, о чем эта картина, я бы тебя на нее не затащила, – виновато произнесла Галина.

– Перестань, милая, – приобнял ее Герман. – Я тебе, если хочешь знать, напротив, благодарен за сегодняшний вечер. И знаешь почему?

– Догадываюсь…

– Вот именно, солнце ты мое! Следующей жертвой объявляю Хучрая! – провозгласил Герман.

– Жертвой культа личности, – хихикнула Галина.

– Ты просто читаешь мои мысли! – с восторгом заорал Герман. – Кто на культ личности замахнется, тот от культа личности и погибнет! Я лично так считаю.

– И правильно считаешь, – заранее одобрила Галина, хотя еще не совсем понимала, к чему клонит ее любовник.

16

Этот разговор они продолжили уже дома.

– А вот как ты думаешь, – спросил у Галины Герман, – Хучрай всерьез снял эту свою гадость? Ну то есть он действительно верит в то, что снимает, или нарочно, так сказать, конъюнктурствует?

– Второе, – убежденно сказала Галина.

– А вот и ошибаешься, – улыбнулся Герман. – Я этого Хучрая немного знаю. Он не из тех, кто кривит душой…

– Ну, ты его еще хвалить начни… – поморщилась Галина.

– Хвалить я не собираюсь, – покачал головой Герман, – но и зря наговаривать на человека не стану. Штука в том, что Хучрай всерьез считает, что именно так все и было при Сталине, как он про это снял. Я в этом убежден.

– Да что он тогда – безглазый, что ли? – возмутилась Галина. – Где он видел, чтобы такое происходило? Чтобы человека, во время войны попавшего в плен, потом на родине притесняли и жизни ему не давали?! Герман, ты сам посчитай, сколько у нас знакомых, побывавших в плену! И они ведь ни на что подобное не жаловались…

– Знаю, – согласился Герман. – Мне-то можешь не говорить об этом, а вот попробуй Хучраю!.. А, он тебя и слушать не станет, – тут же отмахнулся Графов.

– Но как это объяснить в таком случае? – искренне недоумевала Галина. – Если не конъюнктура, то что здесь тогда? Обыкновенная глупость разве что?..

– Не без этого, – вздохнул Герман. – А главное, понимаешь, есть такие люди, которые вечно чем-нибудь недовольны. Вот выиграли мы величайшую войну в истории, а они все равно брюзжат: культ личности, культ личности… Вот и мерещатся им на почве этого недовольства всякие байки про притеснения и злоупотребления…

– Как это – мерещатся? – опять не поняла Галина. – Как можно увидеть то, чего нет? Спьяну только или, может, мираж какой-нибудь… Но миражи вроде бы только в пустыне…

Герман усмехнулся:

– «У страха глаза велики» – слышала такое? Если человек хочет напугаться, он чего угодно испугается. Сам придумает что-то страшное и через секунду сам же в это и поверит. Психология гомо сапиенса – она, знаешь, избыточно заковыристая вещица…

– Хочешь сказать, – все еще недоверчиво уточнила Галина, – Хучрай сел писать сценарий, напридумывал там всяких страстей, а потом сам в них и поверил?!

– Именно, моя радость, – подтвердил Герман. – И я как раз подумал, что если уж он такой боязливый, то на этом мы и сыграем.

– Ты собрался напугать его до смерти? – усмехнулась Галина.

– Угу, – кивнул Герман.

– Ну, что-то это как-то… – засомневалась Галина. – Разве такое возможно?

– Еще как! – воскликнул Герман и даже вскочил на ноги. – Более того, я считаю, что абсолютно каждого человека можно напугать до смерти!

– Так-таки и каждого? – все еще не верила Галина.

– Конечно! – взмахнул руками Герман. – И каждый может легко себе представить собственную смерть такого рода… Вот, например, ты, Галочка, чего боишься?

– Сразу так и не скажу, – задумалась та. – Мышей, например.

– Нет, мышей – это мелко, – поморщился Герман. – Я тебе сам сейчас назову. Привидений, например, боишься?

– Привидений не существует, – хмыкнула Галина.

– Разумеется, но если бы ты вдруг увидела призрак, что бы тогда подумала?

– Не знаю, – пожала актриса плечами. – Что это неправда все. Что меня хотят напугать.

– Как бы не так, – замотал головой Герман. – В этот момент тебе будет не до анализа ситуации. Ты просто увидишь призрак и мгновенно на него отреагируешь. То бишь завизжишь, хлопнешься в обморок, не знаю еще что… Но уж поверь, ни при каком раскладе не станешь в такую минуту логически рассуждать: мол, привидений не существует и тому подобное…

– Допустим, – сказала Галина. – Но напугать человека до смерти привидением, думаю, все же нереально.

– Это смотря как напугать, – парировал Герман. – Если издалека показать, на горизонте, то, конечно, смертельного испуга это не вызовет. Но если, например, такое привидение выскочит на человека из-за угла да еще и зловеще завоет при этом…

– Ой, ужас какой, – поежилась Галина. – Но тогда и подложное привидение ни к чему. Просто выскакивай, и дело в шляпе.

– Суть не в привидении, – уточнил Герман, – а в том, кто чего боится… Универсальные способы до ужаса напугать кого угодно, пожалуй, все-таки есть. Можно, скажем, незаметно проникнуть к человеку в квартиру. Он думает, что находится дома один, а ты ночью внезапно выпрыгиваешь из шкафа, скажем, и как-нибудь так кошмарно рявкаешь…

– Жуть, – согласилась Галина. – Так действительно кого угодно можно убить… Так ты что, хочешь незаметно оказаться у Хучрая в квартире? Как тебе это удастся?

– Да нет же, – терпеливо сказал Герман. – Я вот о чем толкую: его надо напугать тем, чего он сам боится. А боится он, судя по его нелепой картине, ГУЛАГа.

– И как ты его в ГУЛАГ упрячешь? – пожала плечами Галина.

– Не упрячу, а только сделаю вид, что его собираются упрятать! И, разумеется, делать вид я буду не сам, поскольку меня-то он знает…

– А кто же тогда будет делать… этот вид? – захлопала ресницами Галина.

– Студенты, – пояснил Герман. – Вгиковцы. План такой: от имени Хучрая я пообещаю им роль в его новом фильме. Но только скажу: вы должны убедить глубокоуважаемого нашего мэтра в своих способностях. Изобразите-ка, мол, перед ним суровых энкавэдэшников, и, если он посчитает ваше исполнение правдоподобным, роли вам обеспечены.

– Гениально, – одобрила Галина. – А для полного правдоподобия дело, видимо, должно происходить на Лубянке?

– Да нет, Галочка, кто меня туда пустит…

– Где же тогда?

Герман сделал страшное лицо и призрачным голосом изрек:

– В черном воронке.

– Это что такое? – не поняла Галина.

– Автомобиль, – сказал Герман. – «ГАЗ М-1». Именно на этой машинке сотрудники НКВД приезжали в свое время арестовывать…

– Так, значит, аресты все-таки были?

– Само собой, – кивнул Герман. – В любые времена есть те, кого следует задержать, препроводить на пресловутую Лубянку, учинить допрос…

– Но только если они виноваты? – уточнила Галина.

– Естественно.

– Но ведь Хучрай едва ли в чем-то виноват. Тогда ему и бояться вроде как нечего.

– Галя, ну как ты не поймешь! – воскликнул Герман. – Конечно, он не виноват, но он же в заблуждении своем считает, что арестовывали в том числе и безвинных. На этом-то я и сыграю. То есть, по сути, он убьет сам себя. Ведь если за нормальным человеком, скажем за мной, приедет черный воронок, я же сразу пойму, что это розыгрыш. А если и не розыгрыш, то какое-то недоразумение, которое очень быстро выяснится. Потому что я знаю – ни в чем не повинному советскому человеку бояться чекистов незачем!

Галина покачала головой:

– И все-таки ты полагаешься на случай. Испугаться-то он испугается, но чтобы помереть…

– Да, он не помер бы, если б я решил разыграть его еще при Сталине. Но сейчас, когда Хучрай полностью уверен, что черные воронки ни за кем не приезжают, его напугает именно это! Полная неожиданность! Он решит, что старые времена вернулись и теперь невиновных снова забирают.

– Очень изощренно, – восхитилась Галина.

– А то! – весело отозвался Герман. – Короче, уже завтра, считай, Хучрай наш окочурится. И я бьюсь об заклад, что черный воронок до этого момента и километра не успеет проехать…

17

Следующим утром Герман пришел во ВГИК и принялся подыскивать подходящих молодых людей.

Вскоре он приметил двоих, по-видимому, приятелей, и подошел к ним.

– На актеров учимся, товарищи? – весело гаркнул им Герман.

– Учимся, – спокойно подтвердил один из парней.

– Как фамилии? – поинтересовался Герман.

– А вам, собственно, зачем? – недоуменно спросил второй парень, но Герман резко прервал его:

– Эх, молодые люди, молодые люди… Какие ж вы, с позволения сказать, актеры? Актер всегда должен быть начеку. Поскольку его в любое время дня и ночи могут пригласить исполнить какую-нибудь роль – в кино, скажем…

– Вы с киностудии? – спросил первый.

– О да, – отвечал Герман.

– С какой? – уточнил второй парень.

– С главной!

– «Мосфильм»? – дружно выкрикнули студенты, Герман с улыбкой кивнул им.

– Так как же ваши фамилии, которые, возможно, скоро станут всесоюзно известными?

– Нусинов, – ответил первый студент.

– Ростов, – сказал второй.

– Ну надо же! – дружелюбно рассмеялся Герман. – Прямо Нусинген и Растиньяк какие-то!

– А вы… товарищ? – поинтересовался Нусинген.

– Моя фамилия вам ничего не скажет, – скромно отозвался Герман. – Однако я работаю ассистентом того, кого вы наверняка знаете.

Студенты переглянулись.

– Это наш известный режиссер? – несмело спросил Растиньяк.

– Я бы даже сказал: общеизвестный! – поправил Герман. – Хучрай. Слыхали о таком?

– Слыхали, слыхали, – закивали приятели. – И что, он хочет позвать нас в свой фильм? – все еще недоверчиво уточнил Нусинген.

– Ну, не конкретно вас, – протянул Герман, – а просто двух молодых людей. Это задание поручено мне, – добавил он с гордостью. – И сейчас я понимаю, что, кажется, близок к тому, чтобы с блеском его выполнить.

– То есть вы нас уже берете? – не веря своим ушам, воскликнул Растиньяк.

– Да практически взял уже, – небрежно сказал Герман. – Считайте, что рольки у вас в кармане. Осталась только одна небольшая формальность…

– А именно? – насторожился Нусинген.

– Вы должны произвести впечатление на глубокоуважаемого нашего товарища Хучрая, – пояснил Герман. – Но я не сомневаюсь, что у вас это получится. Вы на каком курсе?

– На втором, – ответил Растиньяк.

– Ну вот и чудесно, – хлопнул его по плечу Герман. – Стало быть, азы уже знаете. И вам раз плюнуть будет сыграть требуемое.

– Вы приглашаете нас на кинопробы? – сообразил наконец Нусинген.

– Можно и так сказать, – кивнул Герман. – Но только это не вполне обычные кинематографические пробы. Хучрай – он вам, знаете, не какой-нибудь там рядовой режиссеришка. Нет, он мастер, причем с очень большой буквы! И всякие эти банальные кинопробы он начисто отрицает. Вместо этого товарищ Хучрай каждому, вы слышите, каждому, включая самых признанных вроде Стриженова и Урбанского, устраивает этакую проверку. Заставляет по-настоящему вжиться в роль, как поучал еще старик Станиславский… Вы его небось уже проходили? – подмигнул Герман студентам.

– Проходили, – дружно отвечали те.

– Ну, значит, справитесь! – без тени сомнения провозгласил Герман.

18

Через пять минут Герман уже тянул приятелей-второкурсников за собой на улицу. Они позабыли обо всем, включая занятия, и шли за Германом разинув рты.

А тот говорил без умолку:

– Эх, ребята, прямо завидую вам… В кино сниметесь! Да еще у Хучрая! Заметьте, не у какой-нибудь там, я прямо не знаю, Дуньки Раздолбаевой, а у самого что ни на есть выдающегося товарища Хучрая!

– А о чем картина-то? – робко поинтересовался Растиньяк.

– И в чем будет заключаться наша проверка? – уточнил Нусинген.

– Всему свое время, товарищи! – погрозил им пальцем Герман. Однако тут же начал вводить их в курс дела: – Картина, видите ли, будет посвящена не столь уж давним временам, которые вы, однако, едва ли застали в сколько-нибудь сознательном возрасте…

Приятели переглянулись.

– Война! – сообразил Растиньяк.

– Великая Отечественная война, – строго поправил его Герман. – Но нет, товарищ Ростов, вы, образно выражаясь, ткнули сейчас пальцем в небо! – И Графов громко засмеялся.

– Предвоенное, что ли, время? – предположил Нусинген.

– Именно, друг мой, – похлопал его по плечу Герман.

– Вообще-то мы тогда и не родились еще, – пробормотал Растиньяк.

– А выглядите старше, – хмыкнул Герман. – Впрочем, оно и к лучшему. Для тех ролей, которые вам предстоит исполнить… Скажите, други, вы слышали что-нибудь про тридцать седьмой год?

Повисла пауза, наконец Нусинген произнес:

– Ну как же, слышали… Еще на двадцатом съезде про него много говорили… И вот сейчас снова… на двадцать втором опять упоминали…

– Ну надо же, какие молодцы! – восхитился Герман. – Даже в курсе всего, что происходит в недрах партии… Поистине вы оба-два – достойные представители нашей замечательной молодежи! Пламенные комсомольцы, просто пламенные!

– Да мы всего лишь это проходим, – скромно сказал Растиньяк, Нусинген незаметно ткнул его в бок.

– Одно дело – проходить, а другое – усваивать пройденное, – заметил Герман. – Вот сейчас и проверим, насколько вы это усвоили… Так чего ж там в тридцать седьмом-то было, согласно текущей повестке?

– Арестовывали, – сделав серьезное лицо, сказал Нусинген.

– И сажали, – поддакнул Растиньяк.

– Так, – сказал Герман. – А кого?

– Собственно… всех подряд, – отвечал Нусинген.

– Вот как, – удивился Герман. – А вы как думаете, товарищ Растиньяк… то есть, пардон, Ростов?

– Так же, – кивнул тот. – Беззаконие было.

– И вы в этом уверены? – хмыкнул Герман.

– Приходится верить, – молвил Нусинген. – Нельзя же не верить партии.

– Да, вы, конечно, правы, – вздохнул Герман. – И для нашего опять же дела даже и небесполезно, что вы так считаете…

– Значит, товарищ Хучрай хочет снимать про репрессии? – взял быка за рога Растиньяк.

– Вы зрите в корень, мсье! – воскликнул Герман.

– Позвольте, – вдруг встрял Нусинген. – А «Чистое небо» – это же его картина, Хучрая?

– Естественно, – сказал Герман.

– Так там уже все это есть, – развел Нусинген руками. – И про репрессии, и про несправедливость того времени…

На этот раз Растиньяк, изловчившись, толкнул приятеля в бок незаметно для Германа.

Графов лишь снисходительно улыбнулся:

– Ну, не нам же с вами указывать товарищу Хучраю, что ему снимать, верно?

– Верно, верно, – согласились студенты. – А когда будет наша проверка? – спросил Нусинген.

– Сегодня и будет, – отвечал Герман. – Под покровом ночной темноты.

– Интересненько, – пробормотал Растиньяк.

– Еще как! – подхватил Герман. – Значит, встречаемся вечером на «Мосфильме». Подходите, ну скажем, к девятнадцати часам ноль-ноль минутам. Лады?

Приятели дружно закивали, и Герман отпустил их с миром.

В семь часов вечера Герман уже препровождал студентов в костюмерную «Мосфильма».

– Вот, – показал он на два форменных костюма. – Как раз по вам сшито. У меня глаз-алмаз.

Студенты мрачно смотрели на два одинаковых комплекта энкавэдэшной униформы довоенного образца.

– Мы, собственно, так и не узнали у вас утром, – изрек наконец Нусинген, – что за роли нам… м-м, светят. Неужели вот эти? – Он брезгливо показал на униформу.

– Конечно, товарищ Нусинов, – подтвердил Герман. – А что вас смущает?

Тот пожал плечами:

– Да как-то вот неохота даже надевать такую форму, а не то что играть в ней…

– Это почему же? – изумился Герман.

– Сами знаете, – вяло сказал Растиньяк. – Как раз когда об этом столько говорят, порицают таких людей, мы их, значит, будем исполнять…

– Так именно сейчас и самое время! – сказал Герман. – Это как никогда актуально. Или вы предлагаете советским кинематографистам закрывать глаза на подобные явления нашего недавнего прошлого?

– Нет, ну почему же, – смутился Растиньяк. – Но только лично я…

– А, понимаю, – перебил Герман. – Лично вы хотите играть только мармеладных и карамельных героев. Сладких принцев и нежных младенцев.

Нусинген негромко хрюкнул.

– Ну, а вы, Нусинов? – покосился на него Герман. – Тоже, значит, придерживаетесь такого чистоплюйства? Для актерской профессии, сразу замечу вам, чистоплюйство вреднее, нежели что-либо еще…

– Да нет, отчего же, – пробормотал Нусинген и посмотрел на приятеля. – Пожалуй, мы согласны… – толкнул он локтем Растиньяка.

– Конечно, – подтвердил тот, вздыхая.

– Ну и отлично, – обрадовался Герман. – И не надо таких кислых мин. Вам же чрезвычайно повезло. Кстати, отрицательных персонажей публика запоминает гораздо лучше.

– Правда? – немного оживился Растиньяк.

– Ну конечно! – крикнул Герман. – Так что, вы в деле?

– В деле, – сказал Нусинген.

Герман пожал обоим приятелям руки:

– Тогда поехали.

– Куда? – спросил Растиньяк.

– К Хучраю, разумеется. Только переоденьтесь сначала.

– То есть мы сразу должны будем сейчас войти перед ним в образ? – уточнил Нусинген.

– Нет, товарищи, – покачал Герман головой, – в образ вы должны войти сразу, как переоблачитесь в данную форму.

– А товарищ Хучрай скоро подойдет? – поинтересовался Растиньяк, расстегивая свою рубашку.

– К нему мы сами поедем, – усмехнулся Герман.