Иисус – крушение большого мифа

Одна из этих историй, описывающая те чудеса и знамения Свыше, коими сопровождалось зачатие и рождение Иоанна, и могла быть использована Евангелистом Лукой (писавшему свою книгу, по его собственному свидетельству, «по тщательному исследованию всего сначала»), в качестве предисловия к его основному повествованию.

Ведь это основное повествование начиналось у него (точно так же, как и у остальных евангелистов Нового Завета) с истории крещения Иисуса, преподанного именно Иоанном Крестителем, так что Лука вполне мог дополнить свое повествование историей, взятой от иоаннитов, поскольку она давала его читателям представление о том, что Иисус принял крещение не от кого попало, а от самим Богом отмеченного пророка! Правда, рангом бывшего, разумеется, гораздо ниже Иисуса…

Чтобы это подчеркнуть, Лука, рассказав (с помощью истории, взятой у иоаннитов) о чудесных обстоятельствах зачатия и рождения Иоанна, в конце просто отправляет Иоанна в пустыню, «до дня явления Израилю». А поскольку следующее появление Иоанна в повествовании Луки связано уже с крещением Иисуса, создается стойкое впечатление, что именно – и практически только лишь! – для крещения Иисуса и был порожден Богом великий пророк Иоанн. Таким образом, поместив в свое Евангелие этот, совершенно иоаннитский по своему содержанию, рассказ, утверждающий богоизбранность и величие Иоанна, Лука мастерски использует его для утверждения авторитета Иисуса.

Тогда же, когда впоследствии к его Евангелию стали дописывать истории Рождества, то часть этих историй, а именно – благовещение ангела Гавриила Марии и ее визит к Елизавете, матери Иоанна, была вставлена прямо в рассказ об Иоанне, а основной материал был добавлен к Евангелию в виде отдельной главы.

То, что материал про визит Марии к Елизавете является именно вставкой, хорошо видно из двух обстоятельств. Первое, это то, что удаление данного рассказа (стихи с 26 по 56) из повествования об Иоанне, никак не нарушает само это повествование ни в его ходе, ни в его смысле: прервавшись на 24-25 стихах, рассказывающих о том, что престарелая Елизавета пять месяцев старалась скрывать свою нежданную беременность, оно спокойно возобновляется на стихе 57, в котором говорится, что ей пришло время рожать, и она родила сына. В описании дальнейших событий, связанных с рождением Иоанна, нет никаких упоминаний о Марии, как и не было их вплоть до стиха 26, что безусловно придает рассказу о встрече и общении Марии и Елизаветы характер очевидной текстовой вставки.

Второе обстоятельство, говорящее о том, что история с Марией и Елизаветой является позднейшей вставкой в ранний рассказ о рождении Иоанна, заключается в том, что согласно этой истории, Мария, прибыв к Елизавете, когда та была на шестом месяце беременности и пробыв у нее в гостях, как у своей родственницы, около трех месяцев, вдруг перед самыми родами взяла, да и убыла к себе домой.

Понятно, что автору этой вставки нужно было удалить Марию из повествования, поскольку далее в рассказе о рождении Иоанна Крестителя она не упоминается, что он и сделал простым, как говорится, росчерком пера. Но поскольку дописывались истории рождества уже в IV веке, после Никейского собора, созванного в 325 году Римским императором Константином, то писались эти истории людьми греко-римской культуры, имевшими, в отличие от писателей-евангелистов I-II веков, весьма смутные (если вообще какие-либо!) представления о традициях иудеев тех времен.

А ведь в соответствии с этими традициями, родственников принято было созывать(!) на предстоящие роды младенца, а не отсылать их домой прямо перед ними, и потому отъезд Марии домой непосредственно перед родами своей родственницы, был бы грандиозным скандалом, а отнюдь не тем рутинным эпизодом, каким он описан!

Если бы Марию отослали хозяева, то они не только нанесли бы ей и всему ее роду величайшее оскорбление, но и нарушили бы общий закон гостеприимства, что на востоке является чем-то просто немыслимым. Если же допустить, что Марию, прогостившую в доме Елизаветы три месяца, никто домой не отсылал, а это она сама так решила – взять и уехать домой непосредственно перед родами, то в этом случае уже она нанесла бы тяжелейшее оскорбление хозяевам!

В случае же, если у Марии вдруг произошло нечто настолько важное и экстраординарное, что обеими сторонами – и гостьей, и хозяевами, – было бы воспринято, как достаточно серьезное основание, извиняющее неожиданный отъезд, то об этом непременно было бы сказано в описании всей истории родственного визита Марии. Но нет в этой истории ни о чем таком ни единого слова, отъезд Марии подается, как совершенно ординарное, рутинное событие, из чего следует, что писал этот рассказ отнюдь не тот же самый человек, который написал остальной – без историй Рождества, – текст Евангелия от Луки, а кто-то далекий от того, о чем он писал.

Таким образом, мы со всей очевидностью приходим к выводу, что тексты, найденные на фрагментах папируса II-III веков, относятся к истории, рассказывающей исключительно о зачатии и рождении Иоанна Крестителя, а фрагмент о визите Марии, приспосабливающий эту историю про Иоанна к теме Рождества, является позднейшей вставкой, как и все вообще тексты о Рождестве.

Что же касается самого появления этой истории про Иоанна в составе фрагментов папируса рукописи Р4, то она, скорее всего, могла быть, как уже говорилось, использована Евангелистом Лукой в качестве предисловия к основному повествованию его Евангелия, поскольку начиналось это повествование с истории крещения, которое преподал Иисусу именно Иоанн. Хотя, в принципе, нельзя исключать и того, что эту историю, изначально в Евангелии от Луки все же отсутствовавшую, некий владелец данной конкретной рукописи мог просто хранить вместе рукописью Евангелия, а уже ученые, эту рукопись восстанавливавшие, соединили все в единый текст, действуя, как говорится, «на автомате».

Но так или иначе, а в любом случае, рассматривавшиеся нами фрагменты рукописи Р-4 Евангелия от Луки, не являются частью описания Рождества Иисуса Христа, что позволяет сказать, что на сегодняшний день не имеется ни одной рукописи Евангелий, как от Матфея, так и от Луки, написанной ранее IV века, в которой имелись бы истории Рождества.

Глава 4. Император Константин Великий, как творец христианской церкви.

Но почему же истории Рождества все же появились в текстах двух Евангелий, и почему это произошло именно в IV веке? Дело в том, правивший в то время Римский император Константин Великий, проникшись симпатией к христианству, решил не только прекратить всякие гонения против него, но и более того – сделать эту религию равной по своему статусу с прочими официально признаваемыми в Империи религиями…

Общераспространенным является мнение, что Константин тогда придал христианству статус государственной религии, что означало отказ от всех прочих религий – отказу от «язычества», – и установление по его указу абсолютного доминирования христианства. Однако, это вовсе не так.

Ни от какого «язычества» Константин отказываться не собирался, а его действия по отношению к христианству означали лишь то, что он оказывает честь новой религии, ставя ее в один ряд с другими религиями, удостоившимися официального признания в Римской Империи. И хотя Константин лично сам взялся за процесс реформирования христианства, решив придать этой молодой и еще неустоявшейся к тому времени религии подобающий новому почетному статусу вид, все же он при этом никаких других религий не отменил, не запретил и не ликвидировал.

Несмотря на то, что первые церковные соборы, включая и первый Вселенский собор в Лаодикии, были созваны лично самим Константином, и проходили под его прямым и непосредственным личным руководством, это отнюдь не означало, что Константин был обращен в христианство.

Он, как и полагалось Римскому Императору, продолжал оставаться Верховным жрецом Империи (Понтификус Максимус), исправно продолжая исполнять все обязанности этой должности. Он лично возглавлял особенно торжественные богослужения в храмах различных божеств римского пантеона, совершая положенные этим божествам жертвоприношения. В честь Константина продолжали возводиться храмы, где уже ему самому воздавались божественные почести, как и полагалось по культу Римских императоров. По сути, Константин просто включил Иисуса Христа в число своих почитаемых божественных покровителей, и поэтому стал покровительствовать последователям христианской религии.

Однако, углубившись в связи с этим в ситуацию, сложившуюся к тому времени в христианской церкви, Константин убедился, что христианство нуждается в комплексе преобразований для того, чтобы предстать перед подданными Империи, как настоящая, «солидная» религия, а не как странный магический культ.

Надо сказать, что к тому времени, за три столетия своего непростого существования, христианство сложилось отнюдь не в некий идейно-организационный монолит, а скорее в эклектичный конгломерат различных групп и направлений, объединяемых зачастую едва ли не одним лишь названием. Эти группы и направления, разнясь подчас до полной противоположности в пониманиях и враждуя друг с другом, не имели, естественно, никакого общего управления, никакого свода единого учения, никакого свода обще-авторитетных Писаний. Христианство того периода напоминало даже не широко ветвистое дерево, а скорее хаотично растущий от общего корня куст. И вот из этого «куста», Константин взялся «выстригать» новую религию, годную для того, чтобы встроить ее в общий пантеон Империи…

Начал он в 313 году с разбора конфликта между последователями карфагенского Епископа Доната (донатистами), осуждавшим и отвергавшим тех христиан, кто сотрудничал с римскими властями во время предыдущих гонений. Естественно, по итогу разбора этого конфликта осуждавшие сами были осуждены и вновь подвергнуты гонениям…

А 12 лет спустя, в июне 325 года, Константин своим указом собирает в городе Никея (ныне город Изник в Турции) более трехсот христианских епископов и представителей различных христианских течений и церквей на собор, получивший в дальнейшем название Первого Вселенского.

Там они в течение двух месяцев, под его же непосредственным руководством и председательством, вели дискуссии и обсуждения с целью выработки единого, эталонного понимания веры и учения, которому отныне должны будут следовать все без исключения христианские церкви, находящиеся в пределах римской империи.

И одним из основных элементов этого учения должно было стать – и стало, – провозглашение Иисуса Христа Сыном Бога, единосущным Богу Отцу, то есть, фактически, Богом, с чем добрая половина (если не большинство) христиан тогда совершенно не были согласны.

Несогласные, получившие название «ариане», поскольку они были последователями священника из великой и славной Александрии по имени Арий, считали, что Иисус Христос был сотворен Богом, и потому является лишь подобным (подобо-сущностным) Богу. Победители же считали, что Иисус Христос был рожден Богом Отцом, и потому является едино-сущностным с Богом.

Едва ли римский император Константин точно и детально вникал тогда в богословско-философские тонкости спора с арианами, подтверждением чему является тот факт, что спустя лишь три года после этого Собора все санкции против ариан были им отменены. А через 10 лет после Никейского, в 335 году был собран уже другой собор – Тирский, на котором осужден был уже Афанасий Великий, лидер противников ариан.

После этого ариане еще почти полвека, вплоть до 381 года, были на подъеме, и лишь когда к власти пришел император Феодосий Первый, лично сам бывший противником арианства, на собранном им в Константинополе соборе, ариане были окончательно осуждены. Хотя на окраинах Империи они продержались еще почти четыре столетия, вплоть до 8 века.

Все эти факты показательно вскрывают, во-первых, те истинные процессы и причины, которые привели к возникновению Католической, а затем и Православной церквей, а во-вторых – указывают нам на то конкретное время, когда возникла настоятельная потребность в появлении и фиксации в качестве «истинных», историй про Рождество.

Становится очевидно, что известная нам ныне христианская церковь является результатом деятельности, весьма далекой от понятия «духовный», зато очень близкой к понятиям «власть» и «политика». Римские императоры 4 века, от Константина до Феодосия – вот кто был подлинными инициаторами и руководителями процесса создания христианской церкви, а значит и ее подлинными творцами!

Церковь создавалась отнюдь не как «представительство Царствия Божия на земле», а как политико-идеологический элемент царства вполне земного.

И именно в таком своем виде, исполняя именно такую свою главную функцию, церковь и существует по сей самый день везде, где существует. Так что всем, кто сегодня удивляется и даже возмущается «сращиванию государства и церкви», «использованию государством церкви в политических целях», «вмешательству государства в дела церкви» и т.п., надо просто обратиться к фактам истории.

А обратившись и узнав о подлинных истоках, рычагах и пружинах, перестать удивляться, и, уж тем более – возмущаться теми процессами во взаимоотношениях церкви и государства, которые абсолютно естественно протекают в соответствии с теми направлениями, которые были им заданы изначально…

Глава 5. Иисус, как «античное божество»…

Относительно же рассматриваемого нами вопроса о достоверности сказаний о Рождестве и их происхождении, становится ясно, что с того момента, как император Константин обратил свое благосклонное внимание на христианство, решив обеспечить ему широкое распространение в своей Империи, образ главного действующего лица этой религии потребовал существенной корректировки.

Ведь, как известно, римляне испокон веку привыкли поклоняться полу-богам и героям, к чьему зачатию и появлению на свет боги тоже имели некоторую причастность. Посему, понятное дело, Иисус Христос, чтобы быть принятым в качестве объекта почитания и поклонения, тоже должен был предстать перед народом Рима в каком-то подобном виде. Образ же простого, безродного бродячего проповедника из какой-то далекой полудикой провинции никто бы не оценил и не принял, даже под давлением имперской власти.

Да и самому Константину такой образ Иисуса наверняка был и малопонятен, и малоприятен. Уж если даже он, Константин, будучи императором, обладает божественными титулами, утверждающими его наследственное происхождение от богов, то уж тем более центральное лицо любой религии, по определению являющееся объектом поклонения, не может быть просто «неизвестно кем»! Это обязательно должен быть бог, а его «земная форма» должна иметь непосредственно божественное происхождение и объяснение.

И вот, в 325 году, Никейский церковный собор, в результате двухмесячных препирательств и согласований, составляет итоговый документ, впоследствии названный Никейским Символом веры. В нем Иисус назван, как и требовалось, Сыном Бога, «рожденным, не сотворенным», «Богом истинным от Бога истинного», «единосущным Отцу». Причем, как утверждается некоторыми источниками, последняя формулировка – «единосущный Отцу» – была составлена и вставлена в текст лично самим Константином.

Таким образом, Иисус был официально утвержден в качестве Сын Бога и Бога. И вот тут-то, понятное дело, не могла не возникнуть необходимость в сказаниях о его рождении, которое, разумеется, должно было быть совсем необычным, и к которому Бог должен был иметь самую прямую причастность.

Спрос, как известно, неизбежно рождает предложение, а уж тем более – спрос со стороны императорской власти. Естественно, бросились исполнять, и в итоге бурной, но, по-видимому, довольно хаотичной активности и появились те две различные, противоречащие одна другой, истории Рождества, которые были приписаны к Евангелиям от Матфея и от Луки.

Почему не была составлена и присоединена ко всем(!) четырем Евангелиям какая-нибудь одна унифицированная история о рождении Иисуса от Бога? Разумеется, это было бы наиболее логично и верно. Но факт остается фактом – логично и верно поступить не смогли, а это говорит о том, что процесс протекал торопливо, более эмоционально, нежели рационально, при явном отсутствии единого координирующего центра.

Почему не было такого центра? Видимо потому, что Константину самому брать все на себя не желалось, да и не было возможно – он все же был Император, и кроме возни с христианством, у него имелось множество других забот, включая строительство нового центра Империи – Константинополя, и ведение различных войн. А неорганизованные христиане так и не смогли толком организоваться, и в итоге мы сегодня имеем то, что имеем.

Так или иначе, но можно с большой степенью обоснованности утверждать, что появление официально признаваемых евангельских текстов с включенными в них историями Рождества началось не ранее 325 года, а именно – после Никейского собора.

По-видимому, к 331 году Рождество уже украшало собой официальные тексты Евангелий от Матфея и Луки, поскольку, как написано Евсевием Кесарийским в его труде «Жизнеописание Константина», император, примерно в 331 году, сделал заказ на пятьдесят экземпляров пергаментных рукописей Священного Писания, необходимых для церквей возводимого им тогда Константинополя.

Еще несколько десятилетий ушло на распространение новых текстов Евангелий с включенными в них историями Рождества по церквям и церковным общинам, и через два поколения христиан никто (по крайней мере, из тех, кто принадлежал к официальным церквям) уже не сомневался, что именно в таком виде эти тексты изначально и существовали.

И вот, Лаодикийский собор, проходивший в 363 или 364 году, утверждает официальный Канон христианских Священных Писаний, в котором Евангелия от Матфея и Луки, разумеется, начинаются с описаний Рождества, чем ставится окончательная точка в процесс утверждения этих историй в качестве «истинных».

А еще через пару десятилетий, на Константинопольском соборе 381 года, при составлении нового Символа веры, уже не смогли обойтись без включения в него упоминания и о матери Иисуса, Марии, как о важнейшем действующем лице Священной истории!

Почему не было такого упоминания уже в Никейском символе веры? В этом разбираться не стали, а просто «устранили недоработку», и в «усовершенствованный» Константинопольский символ веры были добавлены слова, что Сын Божий родился не только от Бога Отца, но и «от Марии девы». Таким образом, можно точно сказать, что к 381 году процесс утверждения и закрепления Рождественских сказаний в текстах Евангелий и головах верующих был полностью завершен.

Но, вместе с тем, из того факта, что включили Марию в текст Символа веры только в конце 4 века, а еще в 325 году этого никому и в голову не пришло, ясно следует, что до 325 года в евангельских текстах историй Рождества, с центральной и сакральной ролью в них Марии, еще точно не было!

Если бы истории Рождества и впрямь имелись в Евангелиях изначально, и были бы столь же широко известны и признаны уже в 325 году, как и в 381-м, то очевидно, что ничто не могло бы помешать появлению имени Марии уже в Никейском символе веры! Наверняка император Константин, руководивший Никейским собором, не упустил бы возможность еще тогда сформировать в христианском вероучении столь привычную всему греко-римскому миру триаду: Божественный сын, рожденный от Верховного/Единого Бога-Отца и избранной, праведной земной Женщины-Матери.

Таким образом, рассмотрение ситуации с рождественскими историями в историческом контексте, приходит нас к очевидному выводу: этих историй не было в аутентичных, исходных евангельских текстах, и появились они в Евангелиях не ранее второй трети 4 века, после Никейского собора 325 года.

Глава 6. Рождество и Отцы Церкви.

Однако, в данной теме, в контексте истории христианства, нам необходимо рассмотреть еще один аспект. Он касается трудов древних христианских богословов, так называемых Отцов церкви. Ведь если в трудах тех, кто жил и творил в эпоху до 4 века, упоминания и рассуждения о Рождестве имеются, то это, безусловно, будет весомым доводом в пользу изначального существования текстов Рождества в составе Евангелий. Так что, обратимся к трудам Святых отцов…

Увы, первое, что мы обнаружим, обратившись к оным трудам, это… полную невозможность сделать прямой и однозначный вывод о наличии или отсутствии в их оригинальных(!) рукописях упоминаний о Рождестве, ввиду полнейшего отсутствия самих этих оригинальных рукописей!

Причем, говоря об «оригинальных» рукописях, я имею ввиду даже вовсе не обязательно манускрипты, написанные рукой непосредственно самого автора, а хотя бы такие рукописи, которые датируются временем до все того же 4 века. Но, увы: все труды древних христианских богословов имеются, в основном, лишь в виде средневековых и даже более поздних изданий – ни о каком времени до 4 века тут и говорить не приходится.

А это безусловно означает, что их тексты могли быть как угодно правлены и переправлены, дополнены и/или усечены, а то и попросту придуманы и приписаны тем или иным древним авторам… Кроме того, ситуация усугубляется тем, что многие труды многих древних авторов в принципе существуют лишь, выражаясь современным языком, «виртуально», то есть только в цитатах других авторов. Так что, судите сами, о какой достоверности материала здесь вообще может идти речь!

В результате такой вопиющей ситуации, анализ того, что называется «трудами древних христианских авторов», в вопросе об интересующих нас упоминаниях о Рождестве, Марии и прочих, связанных с Рождеством, персонажей, приводит нас лишь к полному хаосу и неразберихе.

Например, имеется, скажем, книга под названием «Против ересей», авторство которой приписывается святому 2-3 веков Иринею Лионскому. В этой книге очень много говорится и о Марии, и о «непорочном зачатии» и о Рождестве, но… Но весьма странно то, что в книге, написанной (как утверждается) в то время, когда у христиан еще не было ни обще-объединяющей церковной организации, ни какого-либо общего «эталонного», «ортодоксального» учения, идут постоянные обвинения в отступничестве от этого не существовавшего тогда «ортодоксального учения» не существовавшей тогда «ортодоксальной церкви».

Кроме того, не существовало тогда и никакого единого и общего для всех христиан канона Священных Писаний, и никакой сборник христианских книг еще не был назван Новым Заветом, что означает, что по отношению к трудам христианских авторов (в отличие от ветхозаветных) попросту не мог еще употребляться термин «Писание».

В рассматриваемой же нами книге, само название которой – «Против ересей», – выглядит как-то неуместно по отношению ко 2 веку н.э., когда еще отсутствовал тот эталон, по которому можно было бы отделять «ересь» от «не ереси», цитаты новозаветных авторов уже вовсю даются не иначе, как слова Писания. Так что, по всему своему содержанию, эта книга гораздо более похожа на произведение гораздо более позднего, нежели 2-3 век, времени, когда уже и «единственно-правильная церковь» официально существовала, и, соответственно, «единственно-верное учение» уже имелось, и был сформирован, и признан Священным Писанием, Новый Завет.

К тому же, как объяснить параллельное существование этой книги в один и тот же период времени, скажем, с книгой, под названием «Строматы», автором которой указывают Св. Климента Александрийского? В этом обширном труде, при наличии обильнейшего цитирования из всех четырех Евангелий, и других новозаветных и ветхозаветных книг, почему-то не нашлось места даже для одной-единственной цитаты из историй Рождества, для хотя бы единственного упоминания о Марии! А ведь они не единожды могли быть очень даже к месту в этой книге.

Возьмем для примера IV Книгу из состава «Стромат». Там 8, 19 и 20 главы прямо посвящены рассуждениям о том, какой должна быть праведная жизнь женщин-христианок. Особенно это касается 20 главы, которая называется: «Хорошая жена».

Так вот, чтобы вы думали? Приводя в этих главах 7 новозаветных цитат, причем одну – конкретно из евангелия от Матфея, приводя даже обширные цитаты из произведений древнегреческого драматурга Еврипида, всеуважаемый Св. Климент при этом ни разу(!) не упоминает о Деве Марии, той женщине, пример которой для любой христианки должен быть попросту первостепенным! Это ли не странно?

Но нет, это, на самом деле – это вовсе не «странно». Это, на самом деле – совершенно невозможно! Невозможно для христианского автора, читавшего истории Рождества в Евангелиях от Матфея и от Луки. Отсутствие же в трудах Св. Климента (отлично знакомого с содержанием всех четырех Евангелий, о чем говорят сотни цитат из них в его трудах) цитирования тех глав Евангелий от Матфея и Луки, которые сегодня считаются в них первой и второй, возможно объяснить только одним: этих глав он в никогда в своей жизни в глаза не видел!

Так какой же вывод можно сделать относительно достоверности историй Рождества и самого их существования в евангельских текстах до 325 года, на основании анализа трудов христианских авторов, живших до 4 века н.э.?

Отвечая на этот вопрос, учтем, прежде всего, тот факт, что все труды «древних» авторов – это копии рукописей, сделанных с неизвестно каких по счету копий рукописей. При этом, среди этих копий имеются как те, где Рождество, так или иначе, упоминается, так и те, где о нем нет ни малейших упоминаний, хотя по контексту основного содержания такие упоминания были бы весьма уместны.

Какие же из них можно признать более достоверными: с упоминаниями, или же без них? Ответ, на мой взгляд, очевиден. При переписке ранних трудов в более поздние эпохи, переписчики, безусловно, могли вставлять в тексты то, что считалось правильным и назидательным в их время, в частности – те или иные упоминания о Рождестве. А вот вычеркивать такого рода упоминания, зачем-то удалять их из переписываемых текстов, они бы, совершенно очевидно, не стали!

Поэтому, такие труды, как, в частности, рассматривавшиеся здесь «Строматы» Св. Климента Александрийского, с их полным отсутствием каких-либо упоминаний Рождества, можно однозначно признавать достоверными. А это означает, что в тех Евангелиях, которые читал и изучал Св. Климент во 2-3 веках нашей эры, никаких историй Рождества не было!

Из сказанного следует общий вывод, что анализ трудов христианских авторов периода до 4 века н.э., в сопоставлении с историческим контекстом церковной жизни этого периода, так же подтверждает, что в церкви того периода истории Рождества были неизвестны.

Тем же, кто может выразить сомнение в том, что христиане могли так «неуважительно» и манипулятивно относиться к своему древнейшему богословскому наследию, что взять, да и просто дописать «что следует» к трудам древних авторов, я порекомендую взглянуть на текст Евангелия от Марка, на его последнюю, 16 главу. Сегодня хорошо известно, что последние 12 стихов этой главы (с 9 по 20) отсутствовали в оригинальном тексте, и были дописаны в более позднее время. Когда именно – на сей счет ни точных данных, ни единого мнения нет.

Однако известно точно, что в древнейших, из имеющихся на сегодня, рукописях Евангелия от Марка (Синайский и Ватиканский кодексы 4 века), этих стихов еще нет, а вот в большинстве рукописей 5 века – они уже есть. Так что и здесь мы опять, во-первых, возвращаемся к этому рубежью в истории христианства – все к тому же 4 веку, а во-вторых, видим, что в те времена христиане, если считали нужным, спокойно корректировали Евангельские тексты. И уж если приписки осуществлялись к текстам, включенным в уже составленный и утвержденный к тому времени Канон новозаветных Священных Писаний, то возможность корректировок «простых» авторов, никак и никого удивлять не должна!