Kitobni o'qish: «Целомудрие миролюбия. Книга первая. Творец», sahifa 4
Вдали когда-то произрастало старое древо, под дубом тем Авраам трех Ангелов повстречал, спор Платоники и Плутоса там некогда был затеян, там слезы Арианы напоили могильную почву, возле сего древа поэт деву дожидался и сколь известно стихотворным письменам, с верностью и любовью музу милую сердцем повстречал. То было и, то будет.
Колыхались ветви древа векового, они словно грозные тучи нагоняли. Посему юноша и дева, находившиеся возле дуба сего, завидев приближенье непогоды, недолго предавались созерцанью красот небесных и красот душевных.
Глава вторая. Тайновидец
Раскатистые расхлестанные по небу громовые вздохи послышались вдали. Быстро приходящие на смену покойному зареву грозовые тучи заволокли небесный купол грубыми тяжелыми облаками. Подобно стаду встревоженных диких зверей, подобно расколотым валунам горной породы, они заполоняли синевато-лиловые пастбища, пожирая на пути своего вторжения цветы звезд и краски лун. Высокие луга небесного океана, поглощая и выпивая закат, клубились массивно, стойко продолжая надвигаться на некогда мирное угасание дня. Словно человек исходящий из земного мира сего, видит воочию наступление духов тьмы, но отходящему праведнику в горний мир странно чувствовать их мрачное приближение, ибо надежда на скорое явление сил света не покидает его, ибо с ним Ангел Хранитель. Таким светлым образом, юноша не убоялся надвигающейся непогоды, ведь рядом с ним живет и здравствует светлоокая дева, которая, впрочем, уже начинала замерзать, ведь проказник ветер прохладой проникал в складки её платья, монотонно колыхая их, отчего она покрывалась мурашками. И очередное легкое содрогание музы ознаменовало их скорое расставание, оное неминуемое отдаление двух тел друг от друга, но не любящих душ, соединенных теплыми чувствами добросердечной дружбы. Так скоро огорчение занимает место проходящего счастья, ненадолго опечаливая сердечную память, ведь грусть это спутница всякого ожидания.
По разрумяненному личику девушки текли крохотные капельки, но, то были не соленые слезы, то закрапал мелкий дождик, предупреждая неразумных людей о том, что в скором времени он возрастет, заимев полную мощь излияния. Потому-то только грозил одинокими каплями, тем самым поторапливая одиноких путников. Тем временем воздух постепенно приобретал влажную свежесть схожую с благоуханием увядающей осени, словно сам Творец объяснял разумным людям две основные характеристики всякого творения, Божьего и человеческого произволения – о созерцании и исполнении. Исполнение подразумевает внешнюю красоту, технику создания, а созерцание это душевное качество, поиск смысла, красота духа. Обозначается созерцание делением надвое. К примеру, встречаются люди внешне привлекательные, но весьма скверные душами, они могут прельстить плоть творца, его зрение, но не творческую душу его, также бывают люди, внешне покалеченные и не обладающие соблазнительной наружностью, но они светлы душами и тою красотою они превыше многих. Исключением в созерцании может быть только умиление. И оное прямодушное соитие невинностей всех чувств овладело творцом, наградив того исключительной чувственной прямотой. Словно написав безвольную картину, сотворенную с конечной целью запечатления и показа всевозможных красот, он остановил красками мгновение, дабы затем воображение зрителя конструктивно дополнило сокрытое от глаз пространство, ведь рамой полотно никогда не ограничивается.
“Неужели и ей суждено плотью бренной угаснуть, подобно всем другим миллиардам людей, неужели мне предстоит лицезреть её старение и телесную смерть? Ужели таково наказание моё, за согрешения мои, ужели нельзя не предотвратить оное разрушение? Предназначение человека – созидать Божий мир, почему же мы поступаем иначе, мы разрушаем мир, и мир в ответ разрушает нас” – размышлял юноша, взирая на образ своей вечности, ведь душа воистину бессмертна. – “Сколь красива она, муза моя, сколь добродушна, сколь невинна и нежна, отчего я не смею гласом молвить добросердечно. Потому я осужден на безмолвие голоса, но душа воспевает её чувствами, воспаленными настолько, насколько возможно, отчего она содрогается от каждого удара сердца, моего любящего её сердца. Она как будто желает отдалиться от меня, но не в силах сотворить и один шаг. Она жаждет духовной любви, вкушая ту амброзию сполна. Она скрытно познает меня, не подозревая о том, что прочла всего лишь несколько страниц моей бесконечной жизни”.
Влажное личико музы золотилось белым светом. Очень быстро меркло зримое окружение. Выхватив самое главное своим чутким созерцанием, творец трепетно желал различить всю звездно-планетарную вселенную в простых для каждого обывателя чертах лица застенчивой девушки, не желая замечать непоправимые изменения в её теле, необратимые пред временем и невосприимчивые к мольбам и увещеваниям. Повелевая своею созерцательностью, казалось он, словно в микроскопе различал старение мельчайших клеток её тела, видел то, как плоть девы постепенно угасает, в то время как душа её, совершенствуясь духовно, наоборот возрастает и молодится. С таким своеобразием тело и душа идут разными тропами по жизни. Безусловно тело есть храм души, но как всякое строение, оно постепенно разрушается, для того люди создали множество орудий для уничтожения. Но Дух Божий живущий в храме им не одолеть, не покорить, не убить. При оном знании всё же жалостно воспринимается старение тела человеческого, но более горестно созерцать греховность души.
“Может быть, мне следует оставить музу, дабы не видеть её исход, не быть свидетелем телесной смерти её, которая, впрочем, и меня не минует. Мне ли провожать в горний мир возлюбленную, возвращая Творцу столь прекрасное создание Его всесильной творческой мысли? Однажды, рано или поздно я оставлю всё мирское, отрину всё земное, дабы предаться своему вышнему предназначению” – продолжил размышлять юноша.
Будто читая мысли его души, дева серьезнела, несколько прищуривала глазки, те непокорные планиды не затмевались солнцем. Смиряла наваждение помыслов юноши, и, улыбаясь, смахивала ресницами его угрюмое настроение. Но он не осклаблялся в ответ, не поступался уверенностью своих умственных изысканий, напротив, охотно продолжал доискиваться до вышней цели их совместного существования. Когда он страдает, она сострадает ему, когда он любит, она однажды возлюбит его. Но так ли это? Любящее сердце юноши подсказывало, что не быть им вместе, не быть им семьей спасающей души в честном супружестве, не стать им единой плотью. Однако при всём этом угрюмом предзнаменовании, некая таинственная связь подстрекала их жизни слиться в едином дружественном русле, словно ткачиха судьба позабыла о союзе сих двух жизней. Пускай, они связаны всего лишь скоропалительными и капризными мгновениями, пускай, они различно и междоусобно живут. Они были Господом благословлены встретиться на перепутье веков. Подобные созвездьям звезд, они кажутся столь близкими и родными, на самом же деле расстояние между ними невообразимо превосходит любые земные меры измерения. Столь метафорично можно охарактеризовать их отношения, ибо они не были помолвлены, они не были греховными любовниками сожителями, они всегда были больше чем друзья, но и не родственниками, не врагами, и не соратниками. Они были сотворены Творцом для любви, ради мира созидания, и сие естественное чувствование и служение Богу наделяло их человечностью, и этого было вполне достаточно, чтобы им быть вместе.
Предвидя тайны мироздания, творец погружался душой в засекреченные необъяснимые просторы бытия, привольно наделяя девушку должной земной и небесной красотой, полное очарование которой было сокрыто от него, ведь девичья невинность выдается в мельчайших жестах, взглядах, помыслах, посему оные аспекты её поведения скромны, стыдливы и чисты. Каждая её манипуляция с воздухом, либо с волосами, фокусируют всё внимание юноши на девушке, обозначая её привлекательным объектом многогранности вышних красот. Посему всякое повествование, следуя за созерцанием, несколько уступает по силе восторга и не столь содрогается трепетом, сколь требует должное описание его предмета обожания, отчего многое видимое приснопамятное озарение, нуждается в осмыслении пространном. Так ничто в мире не может быть простым, либо односложным, ибо всё душевное мудрено насыщается любовной божественностью. Посему мельчайшая крупица мироздания приняла в себя светлейшую славнейшую мощь Творца. И не сосчитать, сколько сих былинок в человеке, мириады их, которые чудесны, различны по свойствам, видимо, потому душа столь легка и прозрачна, в то же время крепка и неразрывна. И юноша, казалось, наблюдал за проблесками души девы, словно завороженный льстился лучами её славы, пренебрегая своим собственным величием.
В храме Божьем горят свечи символизирующие расточение мрака, молитвенное горение пред Богом, которые светят в ночи подобно звездам. Также подобны космосу очи человеческие наделенные белизной, цветом, и тьмой. В совокупности очи человеческие глубинны. И именно ту белизну знаний и красот познавал юноша, любуясь глазами девушки, которые, отражая лунный далекий матовый свет, казались сказочными светильниками. Но сколь обманчивы те блики вечности, они способны отвлечь от истинного блаженства. Будучи сердечным романтиком, юноша мог бы отдаться той малой земной любви, пожертвовав себя во славу девы, ведь любовь есть жертвенность, но тогда ему станет недоступна бескорыстная любовь к Богу, увлеченный творением, он предаст забвению Творца. Так могло бы быть, однако серьезно поразмыслив, он избрал вышний горний путь. Он не прилепится сердцем к миру, ведь путь любви к женщине непредсказуем, она в любой момент легко может отвергнуть его, в любое мгновение способна отвернуться от него, и тогда юноша погибнет, ведь она способна смертельно ранить словом. Женщина часто склоняется к измене, когда на горизонте жизни маячит более мужественный претендент на её благосклонность. Женщина может обласкать и тут же грубо отринуть от себя, в ней слишком много непостоянства. Но Бог неизменен в святости и в любви к человеку. Через несколько десятков лет муза постареет, утратит девичью красоту и грацию, звонкую ласковость голоса, нежность рук, она одряхлеет, затем и вовсе угаснет, а душа её устремится в Царствие Небесное. Что же останется творцу: скорбеть, убиваться, стенать, или идти следом за нею? Но Спаситель воскрес, Он вечен, Он достоин любви сердца человеческого, которое принадлежит Ему как Создателю. А муза, она лишь мгновение на земле, лучик света, ниспосланный грешному творцу, как надежда на прощение грехов. Ибо он греховен не делом, но грешен вольностью мысли и страстью взора. Однако в те минуты канувшего в Лету прошлого помышления юноши были верными истине, рассудительными, богобоязненными.
Посему, недолго думая, он вскоре распрощался с оным пленительным видением. А дева в свой черед, прощалась с ним и легко, непринужденно, после, словно на крыльях направилась в сторону своей одинокой лачуги на холме. В ту минуту он не чувствовал себя жестоким к ней, ибо в девушке нет той великой любви к нему, обязывающей его быть безмерно учтивым, она ощущала только душевную дружескую привязанность к нему. Юноша же поступал мудро, потому не посягал на её руку и сердце, он не стал молить ее о милости, о снисхождении, он был не достоин столь жалкой участи быть слугой сердца своего. Мучеником бесславия – вот кем он был. Ведь предназначение его таинственно пространно зашифровано в судьбе. И никто, даже самый пророческий провидец не смог бы поведать ему о грядущем, ибо будущее уже начинало сбываться, начинали обретать очертания прямые линии, местами меняясь на волнообразную структуру координат пути. Оные определенные иногда непознаваемые события изобличает и претворяет само время.
Любовь это не чувство, и не качество, любовь это качественное чувство. Оригинальность сего определения, несомненно, неоспорима, однако необходимо должным рассуждением разъяснить, что такое чувство и что есть качество. Чувства творятся душой, сие есть процесс зажжения эфира, духовное возвеличивание, либо духовное оскудение, когда чувства угасают. Безусловно, на произволения души реагирует плоть, в особенности учащенным сердцебиением, дрожью, слезами и иными. Качества также творятся душой, это особое отношение, смиренное и доброе, незлобивое и безвинное, ведь любовь это совокупность положительных качеств направленных в сторону человека. И соединив чувство и качество, получим качественное чувство, которое возможно именовать любовью. Однажды, увидев оную, не спутать её ни с чем иным.
Подобным образом сентиментальный юноша мечтал распознать в деве собственное чувство, оное праведное качество, но казалось, что их чувства настолько различны, насколько отличны друг от друга все творенья Божьи. В то время как любовь к Богу должна превышать все иные чувствования души, и юноша охотно принимал данную истину, влагая её в сердце своё, решивши никому не позволять расхищать сие сокровенное сокровище души. Никакие, даже самые прекрасные девы не смогут растащить его сердце юное на куски, на обломки, его целомудрие полностью предано Богу, его девственность одному Ему принадлежит. Столь мудро заключал мысль свою творец, прощаясь с исчезающим в сумерках видением. “Я ведаю, какова она, ибо по плодам узнается древо” – думал юноша и несколько печалился.
Юноша не проявил слабость, отринувши теплоту девичью, столь обманчивую и обольстительную в пору юности. Тогда он исполнил заповедь Господа, не воззрился на неё с вожделением греховным. Никогда он не позволит ей себя искушать, потому он не падет, не заплутает в лабиринтах суетности мира сего. Ибо он был сотворен Творцом для более высокой цели, призвание его не от мира сего, и зовется сие – созерцанием. Оное умозрительное душевное возвышение лишено корыстолюбия, либо тщеславия.
Невинность дышит и укрепляется девством честным. И юноша во все лета свои хранил чистоту телесную и чистоту душевную, так он заповедовал себе, обетом запрещая все непотребства и нечистоты способные извратить и поколебать благость миросозерцания. Он не будет осквернен женщиной и над женщиной он никогда не надругается. Посему муза сохранит девство своё, и сие благотворное стяжание спасет душу её от многих страстей. Столь благородно ответствовал юноша, с любовью размышляя о деве, со всей заботой оберегая её от грехопадения.
Внешний трагизм мироздания размылся прозрачной матовой туманностью, отчего помышления души стали главенствовать в нём, увлекая помыслы в самые замысловатые пространства. Не замечая поступающий вечерний холод, не ощущая влажность падающего с неба дождя, не слыша дальние раскаты грома, он, завороженный, всматривался в еле уловимый зрением белый удаляющийся силуэт девичьей фигурки на фоне иссиня-черных переливов исполосованных яркими зарницами. В сей застывшей картине разлуки, наглядно демонстрировалась вся меланхоличная философия романтики, в которой дева словно фантазия манит за собой, то ли тлеет угольком воспоминания, то ли взрывом воображения зовет, и в то же время кажется столь недостижимой, неприкосновенной. Если бы он вздумал погнаться вслед за нею, то вскоре в скорбях и мечтах он погиб отвергнутый ею, если б остался здесь созерцать сей туманный силуэт, то сохранил бы сердце своё, грезя слезно о звезде небесной. Может быть, тогда, ему следовало бы затворить все свои органы чувств, дабы сердце его укрылось верою от невзгод, дабы впредь помышлять ему только о Боге, о прекрасном и вечном Боге, а не о тлене земном. В том выражается вся суть любви к деве, сие есть – созерцание божественной искры, когда видишь не то, какова она есть, но то, какою она могла бы стать, если бы избрала жизнь праведную и тем осветилась. Святой Дух Божий дарующий всем жизнь, сама романтика призывает непрестанно находить в любимом человеке красоту невинности и девства, и только сие благочиние следует воспевать в песнопениях любовных. Таким созерцательным образом и поступал творец, словно предвидя все горести и лишения земного пути своего, он избрал для себя призвание быть странником, который недвижно телом стоит на месте, но душою вездесущ. Впредь и всегда он будет послушен воле Божьей, целомудрен во все лета жизни своей, при великих дарованиях и славе, будет в нищете молить о скудости земных богатств, и будет миролюбиво терпеть любое насилие направленное супротив его тела и его души. Обещал сие, заключая тем истину своей жизни в сосуд сердца своего, он обещался исполнить то, что должно ему воплотить. Однако доподлинно не осознавал юноша во всей полноте мудрости веков, сколь удивительная и чудотворная судьба ему уготована Господом.
Монашеский страннический образ жизни он однажды избрал для себя, посему только покой и тишина блаженны для него, то безмолвие и миролюбие, созерцательная утешительная любовь, безграничная мечтательность и самозабвенное служение Богу, вот бесценные ценности его жизни. И он, настоящий безвременный герой, ибо герой тот, кто никогда не причинит насилие и боль человеку, и любому другому живому существу, он подставит вторую щеку обидчику своему, всего себя отдаст на поругание, но не согрешит. А злодеями являются те, кто причиняет боль и мстит, грехом отвечают на грех, кто властвует, судит и лишает свободы, таковые ложно прозваны героями, на самом деле они простые убийцы и насильники. Сей юноша был миролюбив, потому всегда ощущал себя крайне одиноким среди людей, лишь Спаситель благословлял его единственно верный жизненный путь. На своём веку ему предстояло вразумить многих заблудших людей, весь мир просветить истиной. Он вознамерился успеть изменить весь мир до второго пришествия Иисуса Христа, дабы в добродетели встретить Спасителя. На столь высокую ступень собственного духовного совершенствования пожелал вступить юноша, ведь мудрость только в юности возрастает, затем укрепляется с течением лет. Он ведал, что только миролюбивый девственник, обретший бесстрастие, осветится премудростью Духа Божия.
Глава третья. Вековое древо
Всякое древо узнается по плодам. Но многие из них лишь листвой наделены, листья их, подобно страницам книг берегут и хранят в прожилках своих прожитые дни, годы, столетия. Подобно вечному стражу, взирающему на людские судьбы, одно древо произросло прежде сотворения первого человека. Покуда не был создан человек, всё было, но полноценно не жило, только после того, как Адам нарек именами всё видимое им и невидимое, именно тогда-то всё сущее приобрело служение, ибо без человека всё теряет смысл и цель. Посему всякое древо произрастает ради человека и живет, покуда ему есть о чём писать. Летопись времен на кроне древа извилисто образована, листвой впитывает оно человеческие мысли и изречения, те, что дурны и злы, засохшей листвой осенью опадают, превращаясь в пыль и прах, а помыслы добрые распускаются соцветиями и почками, превращаясь в новые свежие зеленые листья. Когда древо ветшает, оно медленно начинает засыхать, сие означает оскудение любви и веры в людях, однажды сей образ символом кончины века станется. Но покуда в зелени древо прибывает, мир жив святыми душами питающими древо слезами покаяния и молитвами о милости Господней.
К сему вековому исполину поспешал испуганный юноша, дабы укрыться за обширной кроной древа от непогоды. Ветер воротил его назад, а дождь обрушивался сильнейшим ливнем. Затем несколько задержавшись на месте, он несколько секунд рассматривал черную опаленную гречиху, видя в том некое предзнаменование, и двигался далее. В то время молния разрасталась с каждым всполохом, прорываясь сквозь грозовые тучи, она устремлялась, тянулась жалящим острием своим к бегущему объекту посреди открытой местности. Ноги коего скользили по влажной траве, спотыкаясь и местами падая в неглубокие впадины в земле, он словно прорывался сквозь баррикады. Словно ему препятствовали все стихии: вода, воздух, земля и огонь гроз. Но ведь ради него одного всё сие создано Творцом, значит, сие должно быть подвластно ему, однако мир сопротивлялся ему, будто осмелившись на дерзость и неподчинение, тяготился его гордостью, вспоминая о высоком предназначении, о величии человеческом, в сравнении со всем миром. Юноша даже изредка останавливался на мгновение, поднявши главу вверх, расправлял руки в стороны, дабы ощутить на себе сильнейший удар разбушевавшихся природных явлений происходящих по воле провидения. Казалось, что дождевые капли покрывали каждый сантиметр его кожи и одежды, казалось, будто ветер шевелил каждый его волос, каждый лоскут ткани приводил в движение. А молния ударяла совсем близко, отчего всполохи света полностью освещали его одинокую фигуру. Но творец в тот момент думал не о себе, он жалостливо вспоминал о музе, которая также терпела ненастье, ему хотелось укрыть её, защитить, проводить до укрытия дома.
Очередная кривая лучезарная молния ударяла в землю возле него, забрызгивая его водою и грязью, отчего мысли юноши о скором возвращении домой моментально испарялись, ибо грозы начинали хаотично бить отовсюду, ослепляя, прогоняя к дереву, заграждая и отсекая иной путь отступления. Он ощущал на себе лишь толику той губительной мощи того электрического разряда и сие зрелище ужасало. После каждого удара, звучал оглушительный хлопок грома, иногда, словно разрывающий небеса. То с левой стороны, то с правой, ударялись волнообразные сгустки молний, сцепляясь в единую грозовую сеть, убийственную и устрашающую видом своим. Юноша, ступая с осторожностью, уклонялся от молний как мог, зная, что она в одно и то же место дважды не бьет, посему он передвигался хаотично. Завидев уже совсем близко вековой дуб, он будто осмелел, отчего побежал напрямик, минуя все видимые и невидимые препятствия. В том вековом странном дереве он усматривал своё спасенье, в Божьей милости творенья. Вот он – живой ответ на его молитвы о вразумленье души. Однако в его телесных жилах по-прежнему стыла кровь от холода и страха, но цель его жизни именно тогда стала зримой, отчего он уверенно ринулся навстречу своей судьбе.
Приблизившись к вековому древу и различив во тьме ночи извилистую крону и блики света на влажной листве, юноша воодушевленно обрадовался сему видению. Однако вдруг произошло нечто вовсе неожиданное. В дуб ударила огромнейшая и ярчайшая молния из всех когда-либо видимых им, разделившую ствол дерева пополам, пробив брешь у самых его корней. Однако чудесным образом древо устояло, постепенно распадаясь надвое. После вторая молния ударила позади юноши, швырнув, отбросив его вперед словно марионетку. В то время он ощущал, как электрические искры коснулись его конечностей, обожгли его спину, но сие он смутно запомнил, утратив всякое сознание, в тот момент, когда его тело приземлялось прямиком в свежий разрез в кроне древа. Все другие молнии, словно то был некий замысел, умышленно ударяли по двум боковым сторонам, чтобы соединить ствол и кору древа в обратное изначальное положение. Так юноша вскоре навек оказался заключенным в вековом древе. Древесина сдавливала его шею и плечи. Очнувшись, он не мог шевелиться, не мог говорить, отчетливо ощущая странное единение с древом. Все жизненные соки древа перетекали в юношу, излечивая его и наделяя бессмертием, будто молния передала ему все чудесные свойства и возможности древа. И на том время будто остановилось. Он более не ощущал то беспечное течение изменений в самом себе. Он, кажется, остался человеком, в то же время кардинально изменился, он обрел божественные дарования, о коих ранее не мог и помыслить. Боли не было, не было и страданий, только безграничный покой, неисчерпаемое непреходящее миролюбие. Он, кажется, разучился говорить, двигаться, но не утратил мышление души, все чувства, переживания. Но обрел божественную созерцательность, ощущая себя ребенком ныне родившимся. Вот новый мир, новые ощущения, новая история одной новой жизни.
Подобно грозному гласу в последний раз гремел гром. И всё стихало. Ветра с ревом и визгом уносились вдаль, в иные доколе мирные просторы. А дождь вовсе мельчал, будто слезно капая, оплакивал свой скорый уход, ведь облака не стояли на месте, они стремительно перемещались.
Вначале творец во тьме прибывал кромешной, словно бездна над ним развернулась. Подобно духу он ощущал себя парящим во тьме, тело своё он вовсе перестал чувствовать. Затем явился восстающий светоч, это круг солнца выплывал из-за горизонта. “Я не ослеп, мне виден свет” – с радостью думал юноша, он видел мир, но движенье глаз не ощущал, словно он иным зрением созерцал сей светило. Медленно рассветало. От светила начинали расходиться по небу световые брызги, лучи, отблески. Различались первые цвета. Черный космос начинал разбавляться темно-синими оттенками, кое-где проступали лазурные тона, к ним примешивались морские зеленые краски. В то время как солнце поднималось всё выше, приобретая оранжевый контур, расползающийся во все стороны света, красное зарево обагрило небо, которое смягчали желтые цвета различные по насыщенности и яркости. И не было в том ни одного похожего оттенка, все они словно жили своею уникальной жизнью, имели своё личное эстетическое предназначение. Это первое что увидел юноша после произошедшего ночного события. Рассвет, не только растворил, перекрыл тьму, в которой дотоле ему было находиться спокойно и даже мирно, но столь одиноко, столь бесчувственно, отчего он обрадовался созерцанию света. И вправду видя сие словно впервые, раньше, он будто не замечал красоту света, ныне, словно впервые он познавал цвета, не помнил их названия, но это было и не важно, главное, что они обогащали его воображение. Теперь он мог раскрасить оными красками что угодно, мог свои мысли и чувства раскрасить в любые цвета. Затем явилось понимание различия красок по их яркости и глубине. Цвета вызывали в нём различные чувства, которые словно угасли в его душе, видимо от удара молнии творец утратил не только телесную чувственность, но также и душевную чувствительность. Он словно стал первооткрывателем самого себя. Ему предстояло заново познать сотворенный Творцом мир, полный чудес и величия Божьего.
Однако в теперешней своей жизни, юноша ощущал себя беспомощным, бесполезным, подобно человеку больному, неспособному передвигаться и трудиться. Такому человеку остается лишь терпеть и молить Господа, ожидая исцеления либо кончины. Но творец не унывал, ибо ему явилось сотворение мира, и он прославил Творца своими благодарственными и поклонными чувствами. Не думая о том, каков он сейчас, какова его судьба, каково его предназначение, он лишь познавал то, что ему открывалось и тем жил, в том находил смысл жизни.
В то время светило разрасталось, становясь ярче, освещая просторы небес, кои некогда были полностью сокрыты. Вот появилась белизна, та дымчатая полоса, которая в скором времени превратится в облака. Всё сие поражало воображение творца. Солнце поднималось всё выше, отчего рассветные краски бледнели, а синеватые фоновые оттенки медленно проступали, даруя созерцанию зрителя еще массу новых цветов и полутонов: розовый, светло-желтый, изумрудно-голубой, все вариации синего раскрасили небо, явив небесную красоту. Затем белила с серыми слоями начинали заполнять небо, несколько смягчая солнечное свечение. Белила уплотнялись, меняя форму, то разрастаясь, то сужаясь, их очертания то размывались, то обретали четкость контура, белила походили на видимый сконцентрированный воздух, отчего юноше хотелось неотрывно смотреть на них. Облака расщеплялись, вновь сходились и по воле неведомой силы раздвигались подобно вратам. Юноша мог созерцать лишь один участок неба, посему облака то уходили из его радиуса обзора, то вновь прилетали видоизмененные, подросшие в размерах.
Затем утреннее солнце осветило то место, где произрастало древо, в котором ныне находился творец, в оном заточении, ведь он столь возгордился, сравнивая себя с Творцом, желая познать, каково это, создать мир, предназначенный для человека. Посему отныне он скован древесиной, дабы познать мироздание, которое он столь редко замечал, сколь редко задумывался о духовной стороне всего сущего, видя лишь часть мира, не познавая всю полноту красоты духа, не созерцал Божьи творения, оные прекрасные создания, призванные к любви к Богу. Отныне же ему довелось созерцать само сотворение мира, исполнилось то, о чём он ранее только мечтал. Но, к сожалению, то была не любовь ко всему сущему, то были потуги гордости и надменности, даже высокомерия, когда он заносчиво воображал себя Творцом, хотя на самом деле всегда был простым человеком, хотя и с необычной судьбой.
