Норвежцы и американцы, с которыми Норгаард общалась в ходе исследования, даже знать не хотели о проблеме глобального потепления, что было связано не только с ощущением бессилия, но и с чувством вины. Проблема, которую выявила Норгаард, необычайно интересна, потому что виноватым ощущает себя привилегированное население175. Например, по ее словам, среди рядовых граждан развитых стран бытует убеждение, что из‐за чрезмерного потребления, которое влечет за собой большой объем выбросов, мы «все и так попадем в экологический ад»176. Чувство вины в сочетании с невозможностью повлиять на ситуацию ведет к резкому когнитивному диссонансу. Поэтому в описанной выше социальной обстановке люди начинают массово дистанцироваться от проблемы.
Красноречивый пример тому – население Норвегии, чьи экономика и благосостояние напрямую зависят от переработки нефти. В Соединенных Штатах, в свою очередь, чувство вины связано с осознанием уникальных преимуществ американского общества в сфере потребления, равно как и его особой, ведущей роли в мировой политике. Однако по сравнению с норвежцами американцы менее склонны участвовать в общественной деятельности. К тому же уровень образования в Америке существенно ниже. Более того, в американском обществе доверие к мнению специалистов бывает серьезно подорвано (например, оспаривается учение об эволюции), что редко случается в других развитых странах. Наконец, американцы крепко держатся за уверенность в исключительной ценности «американского стиля жизни»177.
Хотя в мире в целом в отношении проблемы климатических изменений доминирует уже упоминавшийся импликативный дениализм, в США на удивление уверенно чувствует себя и дениализм буквальный – даже несмотря на то, что именно в этой стране живут и работают наиболее заметные климатологи. Информация о возможной дестабилизации климата в Штатах остается лишь «фоновым шумом». По словам Норгаард, в 2000–2010 годах, даже после урагана «Катрина» в 2005 году, интерес к проблеме дестабилизации климата в стране нисколько не вырос178.
В таком дениализме по отношению к климатическим изменениям виноваты и стратегии коммуникации, посредством которых люди поддерживают пассивное поведение друг друга и которые тоже описаны в книге Норгаард179. За пределами приватной сферы действуют свои нормы общения и поведения – наивность, например, порицается. Вот почему утопические рассуждения звучат неуместно. В климатических алармистах видят истериков, транслирующих негативные эмоции, тогда как на Западе в публичных дискуссиях эмоциональное поведение не принято, поскольку свидетельствует о слабости участника. Беспомощность – крайне неприятное чувство; никто не хочет ощущать себя интеллектуально парализованным. Эти правила на не вполне сознательном уровне благоприятствуют отрицанию и укрепляют дениализм180.
Отрицание и чувство вины, равно как и бессилия, в развитых странах сопутствуют и другим серьезным глобальным проблемам: голоду, нарушению прав человека и экономическому неравенству. Это неизбежное состояние привилегированных сообществ и групп181. Дениализм соотносится с привилегированным положением тех, кому царящее в мире неравенство особенно выгодно. Поэтому можно говорить о своего рода «климатической привилегированности».
Цивилизация комфорта и высоких потребительских требований должна выработать инструментарий, позволяющий ответить на вопрос: как получается, что, хотя мир строится на эксплуатации и страдании, мы живем в таких безопасных и благополучных обществах? Наиболее типичной реакцией тех, кто находится в привилегированном положении, в таких обстоятельствах является: «Какое отношение лично я имею ко всему этому?». Без отрицания рядовые граждане утратили бы психологический комфорт.
Более того, благосостояние развитых стран напрямую связано со все более трудным положением и бедностью населения в других частях мира. Так что, по мнению Норгаард, климатическая катастрофа не проблема будущего, а свидетельство прискорбного состояния современной мировой политики, основанной на неравном распределении ресурсов. Как известно, глобализация торговли усилила экономическое неравенство, тем самым способствуя и экологической деградации. Выигрывают от этого те же, кому выгодна глобализация: наиболее мобильные и застрахованные от опасности группы. В таких условиях нам, жителям развитых стран, и впрямь надо изрядно потрудиться, чтобы сохранить уверенность, что мы здесь ни при чем182. Но нам это удается! Подход Норгаард к обсуждаемой теме наводит на мысль, что от наших коллективных эмоций зависят и границы нашего воображения. Именно из‐за сопряженных с ней эмоций апатия парализует социально-политическое воображение общества.
Я уже много раз касалась проблемы бессилия, непосредственно связанной с климатическим тупиком. Наоми Орескес и Эрик М. Конуэй – специалисты по истории науки и авторы одной из первых работ о «плодах» скептического отношения к глобальному потеплению183. В седьмой главе мы познакомимся с их исследованиями кампаний, направленных на распространение ложной информации об изменении климата и спонсированных в США представителями энергетической отрасли. Однако в 2014 году Орескес и Конуэй издали еще и небольшое научно-фантастическое произведение, в котором изобразили упадок западной цивилизации, вызванной дестабилизацией климата184. Это стилизованное повествование – пример риторики бессилия в отношении описанного выше климатического тупика. Авторы в жанре научной фантастики объясняют, какие возможные перспективы будущего перед нами сегодня открываются.
В интервью, опубликованном в качестве приложения к повести, Орескес говорит, что решила обратиться к научной фантастике, потому что, как историк науки, не могла найти удовлетворительного ответа на мучающие ее вопросы о причинах тотального провала проектов по охране окружающей среды, который мы наблюдаем сегодня185. Художественное осмысление будущего позволило авторам рассуждать на интересующую их тему отвлеченно.
Важно подчеркнуть, что написанное в повести Орескес и Конуэя в мельчайших деталях соответствует данным о современном состоянии климата и климатической политики. Видения будущих катастроф, нарисованные авторами, правдоподобны, так как основаны на новейших эмпирических исследованиях. Поэтому имеет смысл остановиться на этой работе подробнее186.
«Упадок западной цивилизации. Картина будущего» (The Collapse of Western Civilization: A View from the Future) – рассказ историка будущего, который пытается уяснить причины царившей в XXI веке апатии, из‐за чего стратегии в области климатической политики, направленные на снижение загрязнения, не увенчались успехом187. Рассказчик задается вопросом: как дошло до краха, если люди понимали, что происходит? Ведь они располагали средствами, необходимыми, чтобы защитить себя. Почему же им не удалось применить свои знания на практике? Мы пытаемся найти ответы на те же вопросы.
Рассказчик перечисляет тягостные события XXI столетия, начавшегося с публичных нападок на сторонников тезиса, что существует проблема глобального потепления, вызванного человеческой деятельностью. Их окрестили опасными «алармистами». В 2025 году триста ученых в Соединенных Штатах даже подверглись судебному преследованию за то, что сеют панику в массах, угрожая общественному порядку. В конце концов эту преступную деятельность обуздали, введя своего рода климатологическую цензуру – «Закон об отрицании повышения уровня моря» (The Sea Level Rise Denial Bill)188. Этот закон запрещал опрометчивые высказывания на тему мнимого риска, сопряженного с дестабилизацией климата.
Кроме того, начало XXI века ознаменовалось резким ростом добычи газа, которую узаконили, назвав природный газ «ступенькой к возобновляемым источникам энергии». Применяются все более радикальные технологии добычи ископаемого топлива, например извлечение его из битуминозных песков.
В 2012 году, после того как Россия заключила соглашение с американской энергетической компанией ExxonMobil, начался поиск нефтегазовых месторождений на территории тающих арктических льдов. Если как раз 2012 год СМИ нарекли «годом без зимы», то 2023 год вошел в историю как «год непрерывного лета». Следующие десятилетия XXI века – период, когда отдельные государства начали постепенно выходить из заключенных ранее климатических соглашений, направленных на снижение выбросов.
К 2042 году средняя температура на Земле повысилась на 3,9 °C, а количество CO2 в атмосфере увеличилось вдвое (по сравнению с 2001 годом). Засухи и периоды аномальной жары во многих странах мира привели к введению карточной системы, а в области биополитики – к тактике ограничения рождаемости. В 2041 году погодные условия оказались столь неблагоприятными, что в Северном полушарии не удалось собрать никакого урожая, что привело к повсеместной панике и страшному голоду. Эти события сопровождались эпидемиями и массовыми беспорядками. Во многих государствах Африки и других континентов произошли перевороты. В Соединенных Штатах ввели военное положение.
Швейцария и Индия, лишившись воды, источником которой были почти полностью растаявшие ледники, в начале 50‐х годов XXI века созвали международный климатический саммит. В результате в 2052 году стартовал Международный проект по распылению аэрозоля с целью геоинженерии, названный «проектом Крутцена». Благодаря насыщению стратосферы серным аэрозолем за первые три года действия проекта средняя температура на Земле значительно снизилась. К сожалению, на четвертый год после внедрения тактики геоинженерии в Индии полностью прекратился муссон. Индия призвала мир прекратить распыление серы в стратосфере. В 2063 году приостановка «проекта Крутцена» привела к последствиям, которые, впрочем, предвидели его создатели: резкому повышению средней температуры на 5 °C. Человечество наблюдало разрушение известных ему политических и экономических структур.
Полностью Арктика растаяла в 2060 году. Тогда дал о себе знать так называемый «эффект Сагана», то есть высвобождение метана из вечной мерзлоты в Сибири. В результате температура на Земле выросла еще на 6 °C. Затем начал ломаться ледяной щит Антарктиды. Таяние льда на этом континенте обернулось резким повышением уровня воды в Мировом океане – на восемь метров. Началась эпоха массовой миграции, охватившая 2073–2093 годы. Целым 20 процентам населения Земли пришлось сменить место жительства, покинув затопленные прибрежные города и села. 70 процентов населяющих планету видов живых существ вымерло.
Как же получилось, что цивилизация пришла в упадок, коль скоро люди не только прекрасно знали, что происходит, но и располагали техническими возможностями остановить деятельность, из‐за которой род человеческий оказался на грани катастрофы? Одной из причин, как полагает рассказчик, могла стать «свойственная человеку оптимистическая уверенность, что он ко всему приспособится»189. Чрезмерный оптимизм такого рода побуждает возлагать надежду на спасительные технологические решения будущего. Его воплощением был проект геоинженерии.
Живущий в будущем рассказчик обращает внимание и на роль другого подхода, характерного для мышления людей в начале XXI века. Речь идет о позитивизме, точнее, бэконизме (по имени Фрэнсиса Бэкона, одного из родоначальников эмпирического метода в науке). Именно он мог стать причиной коллективного отрицания глобального потепления. Позитивизм требует придерживаться принципа методологической осторожности и научного профессионализма. Закономерности, на которые в начале XXI века указывали климатологи, не выглядели как однозначные причинно-следственные связи. Ни один специалист, понимавший, что происходит, не хотел выходить за рамки своей профессиональной компетенции. Такая установка могла в значительной мере ухудшить положение дел. Мир продолжал пребывать в тупике. Проблему усугубляла и фрагментарность науки. Ученые опасались формулировать целостные, апокалиптические концепции, потому что их с большой долей вероятности назвали бы непрофессиональными.
Однако, скорее всего, причиной Великого упадка и массовой миграции послужила логика функционирования западной цивилизации, которую определял рыночный фундаментализм. Он способствовал появлению мощного «комплекса сжигания угля»190. Этот комплекс включал в себя щедро финансируемые из государственного бюджета энергетические компании, автомобильные предприятия, связанные с ними финансовые рынки и политиков – наряду с мейнстримными СМИ и аналитическими центрами, которые поддерживали эту систему. Поскольку решающая роль в политике и экономике принадлежала комплексу сжигания угля, западная цивилизация пришла в упадок, хотя люди знали, что происходит с климатом, и обладали техническими возможностями сократить выбросы парниковых газов.
Повесть «Упадок западной цивилизации» свидетельствует о том, что ученые, которые сознают масштаб проблемы, связанной с крахом климатической политики, крайне обеспокоены. Многие специалисты в области наук о Земле, в частности Крутцен и Хансен, а также Майк Халм и Уилл Стеффен, о которых речь пойдет в следующих главах, понимая всю серьезность климатической угрозы, предприняли решительные шаги, чтобы их экспертное мнение приобрело политический вес и подтолкнуло общество к изменениям. Мы наблюдаем массовое и целенаправленное перепрофилирование ученых в активистов, которых следовало бы назвать своего рода экологическими гуманистами191. Многие из них ломают голову, размышляя, какие метафоры и образы им использовать, чтобы как можно скорее добиться мер, направленных на стабилизацию климата192. В этой книге я рассматриваю много подобных попыток и умозрительных предложений. На мой взгляд, эти изощренные риторические усилия и сложные теоретические рассуждения на тему возможностей словаря сами по себе показывают, насколько бессильными ощущают себя представители интеллигенции против климатического тупика. Перед нами свидетельство климатической апатии, в которой до сих пор пребывает XXI век.
Мы должны думать вместе с «Геей» 193.
По всей видимости, человеком, впервые использовавшим термины «антропоцен» и «антропоген», был русский геолог Алексей Петрович Павлов. Он жил в 1854–1929 годах и писал об антропоцене как о геологической эпохе, которая началась около 160 тысяч лет назад и в которую человек постепенно превращается в геологический фактор, меняющий облик планеты. Кроме того, известно, что Юджин Ф. Стормер еще в 1980‐е годы употребил это понятие в одной из своих статей194. Эндрю Ревкин, американский журналист, пропагандирующий результаты исследований в области экологии, с 1992 года в очень схожем контексте писал об антроцене195.
Исследователи, анализирующие эволюцию дискурса об антропоцене, отмечают, что упомянутая во введении концепция Крутцена и Стормера, которую они в 2000 году сформулировали в Global Change Newsletter, привлекла внимание геологов лишь около 2007 года. Тогда проводились исследования, касающиеся вероятных критериев конца эпохи голоцена, которые были тесно связаны с понятиями критических порогов и планетарных границ.
Начало дискуссии об антропоцене ознаменовалось двумя спорами – о названии этой предполагаемой геологической эпохи и о времени ее начала. На сегодняшний день представители разных дисциплин предложили немалое количество альтернативных названий новой геологической эпохи, в которую мы живем. В следующих разделах книги я остановлюсь на них подробнее, размышляя, насколько большинство этих терминов оправданны. Здесь же я только перечисляю их в алфавитном порядке. Предлагались следующие варианты: англоцен (Жан-Батист Фрессо), капиталоцен (Андреас Мальм, Джейсон У. Мур, Донна Дж. Харауэй), ктулуцен (Донна Дж. Харауэй), мантропоцен (Кейт Рэйуорт из международной гуманитарной организации Oxfam International), мизантропоцен (активист, журналист и писатель Радж Пател), обсцен – эпоха мусора, олигантропоцен (Эрик Свингедув), плантациоцен (снова Харауэй), пластикоцен, техноцен (Альф Хорнборг) – и еще два названия, относящиеся к новой эре, а не эпохе: антропозой – эра человека (Чарльз Х. Лэнгмюр, Уоллес С. Брокер) и, наконец, эремозой – эра пустынь (Эдвард О. Уилсон)196. Я уверена, что этот список остается открытым.
Главным предметом второго из упомянутых споров стали критерии, позволяющие говорить о начале новой геологической эпохи, определяемой влиянием человека197. Есть ли у нас основание считать человека ключевым фактором, главным двигателем масштабного преобразования условий жизни на планете? Располагаем ли мы точными критериями? Когда именно человеческое вмешательство стало играть решающую роль? Можно ли утверждать, что начало антропоцена совпадает с началом индустриальной эпохи, сопряженной со сжиганием ископаемого топлива? Или его следует отнести к эпохе массового вымирания крупных млекопитающих? Или же антропоцен начался с зарождением сельского хозяйства и рисоводства, а вместе с ними – и экономики, построенной на выбросах больших количеств метана и диоксида углерода? Наконец, действительно ли антропоцен начинается одновременно с процессами «великого ускорения» цивилизации, вызванными индустриализацией и интенсивным развитием международной торговли после Второй мировой войны?198
Можно с уверенностью утверждать, что главным критерием послужит фиксация такого влияния, которое вело бы к дестабилизации экосистем в мировом масштабе. Отдельные случаи экоцидов199, совершенных конкретными цивилизациями или социальными группами, еще не дают основания говорить об антропоцене. Роль лакмусовых бумажек, указывающих на наступление новой эпохи, могут выполнять – и часто выполняют – изменение климата, закисление Мирового океана и утрата биоразнообразия.
Кроме того, есть и еще один спорный вопрос: следует ли считать антропоцен эпохой, пришедшей на смену голоцену, или же правильнее поместить ее сразу после плейстоцена, вообще убрав из учебников геологии эпоху голоцена? Что интересно, появление научных доказательств, подтверждающих, что вид homo sapiens де-факто возник еще в эпоху плейстоцена, заставляет усомниться, что имеет смысл и дальше выделять голоцен как особую геологическую эпоху. Голоцен рассматривали в качестве самостоятельной эпохи, в частности, именно на том основании, что его связывали с присутствием и воздействием вида homo sapiens200.
Наконец, что такое антропоцен – геологическая эпоха, период или эра? Понятия эры, периода, эпохи – принятые в геологии термины для обозначения хронологических единиц. Мы живем в четвертичный период (часть кайнозойской эры, которая была временем развития млекопитающих и началась 66–65 миллионов лет назад). Четвертичный период делится на эпохи плейстоцена (начавшегося приблизительно 2,58 миллиона лет назад и продолжавшегося до эпохи голоцена) и голоцена (который начался 11,7 тысячи лет назад, когда окончательно растаял ледниковый щит на территории Скандинавии). Из этого следует, что антропоцен оказался бы новой геологической эпохой, а не эрой201. Но, как я уже упоминала, некоторые исследователи настаивают на введении новой эры – антропозоя или эремозоя, то есть эры опустынивания. В качестве доводов они ссылаются на ошеломляющий масштаб изменений и массовое вымирание видов.
С точки зрения геологии влияние человека на условия жизни на планете должно отразиться прежде всего на геологических пластах, изучаемых стратиграфией: горных породах, почве, ледяном покрове, осадочных образованиях на дне морей и озер, срезах древесных стволов202. Геология может опираться только на эмпирические данные, полученные посредством применяемых в этой дисциплине методов. К тому же специалисты по стратиграфии не слишком охотно меняют устоявшуюся классификацию203.
Участники дискуссии пытаются найти однозначный геологический критерий, который окончательно разрешил бы спор. Нужно несомненное геофизическое доказательство глобальных изменений, которое бы нашло отражение в стратиграфических данных. К вызванным деятельностью человека изменениям планетарного масштаба, выраженные проявления которых можно наблюдать на уровне стратиграфии, относятся в первую очередь эрозия почв, рост количества метана и диоксида углерода в атмосфере, вымирание или миграция видов, переход сельского хозяйства к монокультурам и закисление Мирового океана, ведущее к уничтожению коралловых рифов и планктона.
С формальной точки зрения признание антропоцена как новой геологической эпохи – достаточно сложная процедура. Такая процедура потребовалась, чтобы утвердить в 1885 году на Международном геологическом конгрессе в Болонье термин «голоцен». Для такого решения надо, чтобы Рабочая группа по антропоцену (РГА) дала положительную рекомендацию Подкомиссии по стратиграфии четвертичного периода, затем – чтобы решение было принято квалифицированным большинством голосов в Международной комиссии по стратиграфии и, наконец, утверждено Международным союзом геологических наук204. Председателем Рабочей группы по антропоцену при Географическом обществе в Лондоне в настоящее время является геолог польского происхождения Ян Заласевич из Лестерского университета. В августе 2016 года в Кейптауне РГА выступила на Международном геологическом конгрессе с предложением признать новую геологическую эпоху205. Однако никаких окончательных решений пока не принято206.
В состав РГА входит около сорока человек, в первую очередь исследователи в области точных наук, геологии и стратиграфии207. По словам уже упоминавшегося Джона Р. Макнила, одного из членов РГА, ее участники общаются в основном через интернет. До встреч, на которых обычно присутствует лишь часть группы, доходит редко. Макнил занимается историей окружающей среды, поэтому в данной организации он представляет особую точку зрения, и его, например, в меньшей степени интересует поиск однозначного эмпирического критерия, свидетельствующего о начале эпохи антропоцена. Кроме того, как подчеркивает Макнил, подобное несомненное эмпирическое доказательство удалось обнаружить лишь в случаях примерно трех четвертых всех геологических эпох208.
Bu va yana 2 ta kitob 399 UZS