Kitobni o'qish: «Вместе обрести сейчас», sahifa 3

– Спасибо тебе, – тихо заговорила она.

– Ну что ты, за что, – улыбалась я.

– Ты хорошая. Я бы хотела, чтобы у меня была такая сестра как ты, – она сказала это таким голосом, едва не плача, будто боясь, что меня может оттолкнуть ее признание. Рассмеявшись, я обняла ее. Я тогда впервые увидела ее такой серьезной.

Мы, обнявшись, стояли на мосту, как вдруг она оттолкнула меня и заливистым хохотом прокричала:

– Жи-и-знь, я любл-ю-ю теб-я-я!

Прогулявшись еще немного, я поймала машину, и мы разъехались по домам. Так закончился тот день, наполненный приятными впечатлениями.

Воскресный день мы провели вместе с тетей Эммой. Я была довольна откровению Ольги.

В понедельник Ольга не пришла на первую пару. Я не придала этому значения, так как она, бывало, позволяла себе приходить, когда ей было угодно. Куратор, зайдя в шумную аудиторию, первым делом посмотрел на меня, а после произнес то, отчего меня прошиб холодный пот:

– Ольги больше нет с нами.

Все загудели, переговариваясь между собой. Староста, вертясь на месте, как волчок, произнес:

– Меньше народу, больше кислороду.

– Она умерла. У нее то ли онкология была то ли.., я так и не понял, – продолжал говорить куратор.

Девчонки сидели с деланым сочувствием, а парни с тупыми лицами. Неуемный Влад продолжал кривляться, ожидая моей реакции. Не придумав ничего лучшего, я сказала: – «Заткнись урод». Но он не расслышал моей вежливой просьбы. Машинально собрав свои вещи в сумку, встав из-за парты, не отдавая себе отчета, я со всей силы рукой приложила его голову к парте, после чего вышла вон из аудитории. Что происходило после моего ухода дальше, о том мне не известно.

Эта новость в тот же миг превратила в развалины мой новый мир созданный Ольгой за два коротких месяца. Куратор догонял меня, когда я уже набирала ее номер:

– Не ходи туда. Им сейчас не до тебя, – сказал он сочувственно. Лучше домой иди, я тебя отпускаю. Ничего не сказав, опустив руки я, волочась, пошла к гардеробу.

Мое затуманенное сознание как заевшую пластинку прокручивало одну единственную мысль: «Пусть это окажется шуткой». Ну да, – успокаивала я себя, Ольга как обычно растыкает надо мной. И трубку специально не снимает, чтобы я как следует поволновалась. Пусть это окажется шуткой. Не помню, каким образом добралась до дома. Позже тетя Эмма расскажет, как ужаснулась, увидев белую стену на пороге открыв мне дверь. Тетя не находила себе места, глядя на мое раздавленное состояние. Она бы рада была помочь, но не знала чем. Из угла в угол я ходила по комнате, слушая гудки тщетных попыток дозвониться до Ольги. Ни мобильный, ни домашний не отвечал.

– Адрес своей Ольги знаешь? – вздохнув, спросила тетя.

Остановившись посреди комнаты, в ответ я лишь отрицательно покрутила головой. Настойчиво звоня до позднего вечера, не желая смиряться со случившимся, на другом конце провода раздался долгожданный голос: «Второго в двенадцать Тухачевского восемнадцать».

– Ну, что там, – подсев ко мне в кресло спросила тетя. Она не получила ответа.

Глава 7

Последний осенний лист упал на подмерзшую покрытую тонким льдом землю. Так прощалась с нами осень. А я прощалась с единственным другом. В сопровождении тети, я пришла только к выносу. Не стану скрывать, мне было страшно. Обрести близкого человека и тотчас потерять. Человека, которому ты был не безразличен. Мне было больно. Конец света, который сулили нам Майя, случился для меня годом ранее. У подъезда собирались люди, принося с собой цветы и венки. Струсив, я стояла на углу дома, не выпуская из своей руки руку тети Эммы. Это может показаться неправильным и странным, но у меня не было слез. Совсем. Я слышала от дяди немало историй о чудовищно разрушительной стерве из трех букв¹¹, повидала много смертей, но это были всего лишь чужие истории и чужие смерти никаким боком меня не касающиеся. Внезапная смерть Ольги стала настоящей поворотной точкой в моей дальнейшей судьбе. А пока, слыша плач прощавшихся с Ольгой людей я не испытывала ничего кроме страха и боли смотря в след увозящей ее машине. Ольги больше нет.

– Пойдем потихоньку девочка, – сказала тетя, обнимая меня. И мы развернулись в сторону дома.

– Привет Саш, – оглушило меня.

– Ты зачем сюда пришел? – устало сказала я.

– Пришел тебя поддержать. Здравствуйте, я Чингиз, мы с Сашей учимся вместе, – подойдя к нам, сказал он, обращаясь к тете Эмме. Он наблюдал за нами, от подъезда соседнего дома. Давайте я вас подвезу.

– Себя подвези, – ответила я резко.

– Зачем ты так, я же от чистого сердца предложил, – говорил он виновато.

– Ну, просто превращение Савла в Павла¹² какое-то, или забыл уже, какую дичь вы в группе про нас с Ольгой болтали? – сказала я.

– Саш, это все Влад придурошный, мы сами никогда так не думали.

– В самом деле? Охотно верю. Где тогда все остальные?

Он опустил голову.

– Саш, ты простишь меня? – кричал он мне в след.

– Сдался ты мне, еще обижаться на тебя, – обернувшись, сказала я. Было видно, как у него будто камень с души свалился.

– Кстати, Влад хочет заяву на тебя накатать, типа за причинение вреда здоровью и все такое, но ты знай, что мы все на твоей стороне. Круто ты его на место поставила, – кричал Чингиз.

– Флаг в руки, – пробубнила я себе под нос, накинув на голову капюшон. Мы молча пошли с тетей Эммой домой.

Бесшумно войдя в свою комнату, я впервые осмысленно посмотрела на вид из окна, сквозь запачканное от прошедших дождей стекло. Зона. Серые бетонные стены, по периметру отороченные колючей проволокой. Серое небо безжалостно обрушалось на город. Кто-нибудь ведет счет по количеству упоминания в тексте слова «серый»? Я потеряла счет дням. Недели шли за неделями. Забив на учебу, целыми днями неподвижно просиживая на подоконнике у окна, я в размагничено-обесточенном состоянии смотрела на зону. Я потеряла себя. Тетя, уходя рано утром на работу и возвращаясь поздним вечером, видела одну и ту же картину. Она ничего не могла поделать со мной. Мой телефон молчал, и я перестала его заряжать. Тетя отмазывала меня перед мамой, как только могла. Я задавала вопросы в пустоту, не укладывающиеся в моей квадратной голове: «Как это могло произойти?», «Как это могло произойти с ней?», «За что это произошло с ней?», «Почему это произошло именно с ней?», «Как такое возможно вообще?», «Почему эта дрянь каждый день забирает молодых людей?», «Почему ее не спасли?», «Почему она не рассказывала мне о своей беде?», «Почему я не догадалась сама?», Почему? Почему? Почему? Слыша в ответ лишь холодное молчание стен.

– Mein Madchen, komm an den Tisch zum Essen. Ich habe hab dein Lieblingsessen vorbereitet Apfelstrudel mit Zimt.¹³, – уговаривала меня тетя.

– Danke Tante, ich war nicht hungrig¹⁴, – не отводя взгляда от окна, слабым голосом отвечала я.

Снег предпринимал робкие попытки основательно лечь на землю. Сосед выгуливал себя и своего бешеного Стаффорда на привычное место на забор тюрьмы, с надписью: «столовая» каждый раз показывая неприличные жесты руками в сторону сизо. По его ритуалу можно было сверять время. В продолжительном смотрении на зону до меня все больше доходило понимание сказанных Ольгой тогда на прогулке слов: «Человек крепостной в своей крепости». Похоже, она, наконец, нашла выход из нее. Зеркало платяного шкафа стоящего у стены напротив окна во весь рост отражало его страшный вид. Странно, что месяц, не покидая пределов комнаты, я заметила это только сейчас. Антисвобода. Я слезла с подоконника. Взяв в одну руку ножницы со стола, в другую свою косу, поближе подойдя к зеркалу, я ровными движениями состригала себе волосы под самый корень. После сделанного я по-настоящему заплакала с того дня. Что-то новое, неизвестное в образе ярких вспышек пробуждалось внутри меня. Моя жизнь никогда уже не сможет стать прежней. Я не смогу стать прежней. Мне хотелось знать все до мельчайших подробностей об этой болезни; откуда берется эта болезнь, как от нее избавиться, и кто дал ей такое идиотское название – рак?

Возвратившаяся домой с работы тетя застала меня на перепутье.

– Саша! Ты что с собой сотворила? – воскликнула она, впервые назвав меня по имени. Меня мать твоя с потрохами…,– сказала она, уронив на пол сумки с продуктами.

– Со мной все в порядке, – безжизненным голосом отвечала я.

– Какой же в порядке? Это ты называешь в порядке? По путе не ешь, худая как плеть стала; на улицу не выходишь, сидишь в своей комнате как заключенная. Подружка умерла, я все понимаю. Но надо же, как то дальше жить, надо взять себя в руки, – выговаривала она накипевшее прямо с порога. Мой поступок стал последней каплей в чаше ее терпения.

– Меня хоть пожалей. Это хорошо еще мать ничего не знает, – продолжала она.

– Я же говорю, со мной все в порядке, – упрямствовала я.

– Ты определись, по кому ты скорбишь. По подруге или по своим разрушенным иллюзиям. А то получается не депрессия, а эгоизм чистой воды, – не в силах остановиться, говорила тетя.

– Я потеряла друга, – говорила я, смотря в пол.

– В институте уже, небось, и забыли, как ты выглядишь. Придешь, и не узнают тебя, – говорила она, снимая с себя пальто.

– Ну и пусть не узнают. Я туда больше не вернусь, – сказала я, поднимая с пола сумки.

– Что значит, не вернешься? – с недоумением спрашивала тетя, вешая свое пальто на плечик. – Объясни, пожалуйста.

Тетя Эмма относилась ко мне как к родной дочери. Я со спокойной душой могла довериться ей, зная, что в ответ не прозвучит укора. Она считала своим долгом привить мне и таким образом сохранить в моем поколении традиции и язык предков, временами разговаривая со мной на родном языке.

– Тетя, скажи, почему это случилось? – спрашивала я, смягчившись, положив свою голову к ней на плечо. Она же такая светлая вся.

– Не знаю девочка, не знаю, – говорила тетя, гладя меня рукой по голове.

– Я думаю забрать свои документы из университета, – сказала я.

– И что потом будешь делать? – спокойно выслушав, говорила тетя.

– Буду готовиться к вступительным экзаменам в медицинский, – отвечала я.

– КУДА? – громко переспросила тетя, отодвинув меня от себя.

– Не смотрите на меня так. Я все хорошо обдумала. Я хочу быть врачом.

– Пойми девочка, подруге твоей уже ничем не поможешь. А тебе нужно подумать о себе, продолжать учиться, получить диплом, человеком стать.

– Я и продолжу учиться, но только в медицинском. Ольгу уже не спасти, это понятно, вы только представьте, зато скольким людям я смогу помочь став врачом, – мечтательно говорила я.

– Да, девочка, круто же тебя эта Ольга изменила. А как теперь быть с твоими принципами? – удивляясь моим переменам, говорила тетя.

– Выходит мама оказалась права, когда говорила, что я не могу ничего решить сама, – сказала я грустно.

– А кто сейчас за тебя решение принимал? А? – подбадривающе сказала тетя? Ты сама приняла это решение, – поцеловав меня в макушку и крепко обняв, сказала тетя. Мы просидели на пуфике в коридоре так около получаса.

Я ощутила невероятное облегчение после нашей с ней беседы. Этот разговор словно стал логическим завершением моей месячной самоизоляции. Все становилось на свои места. Я полностью доверилась этому неизвестному. Ольга как-то сказала, что высшее понимание к человеку способно прийти только через глобальное внутреннее опустошение. Если тебе посчастливилось испытать его на себе, всё, дело сделано, ты на правильном пути. Она сыграла в моем сознании роль стрелочника, переключившего мой состав на нужный путь.

– Ты вот что, девочка, утро вечера мудренее, давай, неси продукты на кухню, ставь чайник, будем ужинать; а завтра на свежую голову еще хорошенечко все обдумаем, – утирая слезу, сказала она.

– Хорошо тетя, сейчас.

– Чуть не забыла, на стоянке напротив первого подъезда стоит машина, который день уже.

– Какая еще машина? – спросила я, вернувшись с кухни с сумками.

– Молодого человека, который подходил к нам на похоронах.

– Вы уверенны?

– Не думаю, чтобы я обозналась. Сходи, проверь.

Чуть меньше месяца, а если быть точной двадцать пять дней, я не выходила из дома. Спускаясь по лестнице с третьего этажа, в мышцах чувствовалась легкая слабость. – Египетская тьма, опять лампочку скрутили, – ворчала я. Наощупь открыв подъездную дверь, мое лицо сходу обдало морозной свежестью. На плохо освещаемой стоянке стояла девятка ядовитого цвета. Да, это была машина Чингиза. Незаметно подобравшись к машине, я постучала в стекло водительской двери. Он поспешно открыл окно.

– Салем, – сказала я громко. Поговорим?

– П-привет, – заикаясь, ответил он.

Я села в машину. Молчали с минуту.

– Как дела? – спросил он.

– Получше, – сказала я, сняв капюшон.

– Отпад, – произнес он, широко раскрыв глаза.

– Как узнал, где я живу? – спросила я.

– Тебе идет так Саша. Помнишь, когда я предлагал подвезти тебя, ты отказалась, я поехал за вами, вот так и узнал.

– Да тебе надо было в сыщики идти, с твоими талантами людей выслеживать, – пошутила я, смутив его.

– Почему в универ не приходишь?

– Пусто там, – сказала я, посмотрев в пол.

– У тебя телефон выключен.

– Да, я в курсе, – сказала я. У меня не получалось переключиться на серьезный лад. В моей памяти оставались живы все те издёвки, что были адресованы бедной Ольге.

– И в сети не появляешься, – продолжал он.

– Короче, говори, зачем у подъезда моего околачиваешься. По просьбе куратора?

– Не, он вообще про тебя не вспоминает, и не заходит к нам почти. Я сам приехал, подумал, что мы, казахи, должны держаться вместе, – обозначив рукой себя и меня, гордо сказал он.

– Слышь, какой ты казах, ты ни слова по-казахски не знаешь, казах тоже мне выискался, – засмеявшись, сказала я. Он поменялся в лице.

– Ну, знаю немного, – стушевался он.

– Сенің машинаңын тусі қандай?¹⁵ – издеваясь над ним, спросила я. Он молчал, потупив голову.

– Вот видишь!

– Да это капец! – воскликнул он, ударив рукой по рулю. Мало того, что родственники, которые в Казахстане живут, за русского принимают, так теперь еще и ваши казахом не считают!

– Кто это – наши? – удивленно, спросила я.

– Русские.

– Вообще-то я немка.

– Да ладно?

– Прохладно. В понедельник приду, – сказала я, выходя из машины. Зима наступила неимоверно снежная.

Часть 2

Я войду в этот мир, я зажгу здесь огонь

Глава 1

Мы подружились с Чингизом. Он помогал мне с учебой, больше конечно с математикой, потому что с другими предметами у меня было все на мази, а я в свою очередь рассказывала ему о жизни в Казахстане, попутно практикуя с ним казахский язык. Он безуспешно пытался выговорить самое длинное казахское слово из тридцати трех букв¹⁶, бесконечно спрашивая меня: «Саша, а теперь я казах?». Нет, отвечала я в шутку, пока не выговоришь – не казах. Он чуть ли не слезно умолял меня не забирать документы и не бросать его одного, на что я отвечала ему: «Двум казахам слишком тесно в одной маленькой группе». Чингиз и вся его многочисленная семья – этнические казахи, по праву считающие своей родиной город Омск. Однако с этим фактом не мог примериться один наш старый знакомый, как-то раз приклеив наклейку на капот машины Чингиза с надписью: «Россия для русских». Немалые усилия были приложены, отдирая ее. Влад обходил меня стороной. Все его запугивания расправиться со мной оказались пустым звуком. Да и группу нашу тоже можно похвалить. Внезапная смерть Ольги заставила большинство одногруппников задуматься над своим поведением.

Я скучала по Ольге. Мне не хватало ее смеха, ее советов на все случаи жизни. Пустоту, которую она оставила своим уходом, невозможно было заполнить ничем.

В конце марта зарядили дожди. Никому не доложив, вооружившись зонтом и решительным настроем, я отправилась на разведку. Кто мог подумать, что ветер перемен забросит меня в этот город. Кто мог сказать год назад, что в один из дней я добровольно переступлю порог медицинского университета? Жизнь полна противоречий. Мысли о призвании спасать жизни неотступно роились в моей голове, пробуждая желание к действию.

Побывав в приемной комиссии, с целью получить информацию о поступлении, мне без долгих объяснений дали понять, что мои шансы на поступление равны нулю. Болтаясь в просторных коридорах здания университета, я обернулась, услышав протяжное эхо с тяжелым скрипом открывшейся двери. Один из членов приемной комиссии выглянула из двери как суслик из норки. Убедившись в том, что я ее заметила, она на цыпочках подбежала ко мне:

– Послушайте, как вас?

– Александра, – ответила я.

– Послушайте Александра, я могу помочь вам с поступлением в колледж при нашем университете, – полушепотом начала она. Сразу же, без вступительных экзаменов, даю стопроцентную гарантию, – разводя руками, сказала она.

– Как это, без экзаменов? – спросила я, заподозрив неладное.

– Ну, есть способ. Понимаете, о чем я говорю?

– Какой еще способ? – догадавшись, что она имела в виду, я нарочно спрашивала ее.

– Что же вы такая непонятливая, – теряя терпение, говорила она.

– Всего доброго, – бросила я, попрощалась и пошла к выходу.

Я не собиралась сдаваться. С расстроенным видом спускаясь по главной лестнице, обдумывая дальнейшие действия, меня окликнул женский голос: Саша!

– Ну что еще? – повернувшись, сказала я, подумав, что это тетка из приемной комиссии пытается меня догнать.

– Саша, Шнайдер… хорошо, что я тебя встретила. Не ожидала тебя увидеть здесь. Меня зовут Алла Николаевна Портнова¹⁷. Ты меня наверно не знаешь, а вот я тебя узнала сразу. Твое фото стоит на книжной полке в ее комнате.

После этих слов у меня мороз пробежал по коже. Мы еще не успели познакомиться с ней. Это была мама Ольги. Так вот где она преподает… В медицинском университете!

– Почему не заходишь к нам? – спросила она, посмотрев прямо мне в глаза. В этом ее «к нам» прозвучало глубокое одиночество.

– Я не…,

Перебив меня, она продолжала:

– Через месяц Ольге будет годовщина, полгода как… Приходи, посидим, помянем, – не торопясь сказала она.

– Хорошо, я при....

– Приходи обязательно, я буду тебя очень ждать, опять не дав мне договорить, сказала она, держа меня за локоть.

Глава 2

В назначенный день я стояла у подъезда Ольгиного дома, не осмеливаясь набрать на домофоне номер ее квартиры. Стоя у двери подъезда, я корила себя за то, что не сделала этого раньше. Мне было жутко неловко и стыдно за свой эгоизм. Я подхватила открывшуюся выходящей из подъезда старушкой дверь. Сегодня ровно полгода как Ольги не стало, но поднимаясь по лестнице, я кожей ощущала ее присутствие. Я зашла на ее территорию. Поднявшись на седьмой этаж, я наткнулась на приоткрытую дверь квартиры, из которой доносился едкий запах горелых блинов. Алла Николаевна ждала моего прихода. Чтобы не показаться невоспитанной, не успев дотянуться рукой до звонка, как из глубины квартиры донеслось гулкое:

– Санечка, заходи.

Как она догадалась, что это я?

– Добрый день, можно? – зайдя в квартиру, спросила я.

– Разувайся и проходи на кухню. Ай, тьфу ты, – видимо обжегшись о горячую сковороду, сказала Алла Николаевна. Скинув кеды и рюкзак, глазея по сторонам, я в прямом смысле слова впала в ступор. Я вошла в свою квартиру, да-да, в свою квартиру в Усть-Каменогорске. Типовой проект планировки Ольгиной квартиры один в один совпадал с планировкой моей квартиры. Ирония Судьбы. Двери во всех трех комнатах были заперты, кроме одной кухонной, откуда на паркет в коридоре ложилась тонкая полоска дневного света. Я на секунду предположила, что комната Ольги могла располагаться там же, где и моя комната, как тут с кухни позвала Алла Николаевна:

– Где ты там потерялась?

– Здравствуйте, – сказала я, показавшись в проеме кухонной двери.

– Здравствуй Санечка. Могу я так называть тебя? – спросила она под звуки шипения сырого блина, разливающегося по раскаленной сковороде.

– Ну, если хотите. Меня так дядя называет, – сказала я.

Высокая, приятная, на редкость стройная для своего возраста женщина в очках прямоугольной оправы в фартуке с крупными цветками ромашек надетом поверх брючного костюма оттенка аспарагуса. Она вернулась домой с занятий немногим раньше меня. Строгая на вид, со мной она держалась мягко, невольно заставляя меня чувствовать смущение. Алла Николаевна неумело обращалась с блинами, она взялась за это дело только потому, что так было положено.

– Давайте я попробую, – предложила я помощь.

– Ты гость, что ты. Хотя, если умеешь, то давай, – сказала она, по-быстрому сняв фартук. Ополоснув руки, я преступила к печению блинов.

– Хм, ловко у тебя получается. Говорят, они там все чувствуют, – подойдя к окну, щемяще сказала она. Особенно, когда их блинами поминают.

Заметив, как она с тоской смотрит в окно, я спросила:

– Кто-то должен еще подойти?

– Никто не должен. Я пригласила только близких.

Подо мной от стыда загорелся пол. – Все готово, – сказала я.

– Умничка, давай, садись к столу, будем обедать.

Мы сели за стол.

– Царствие небесное Олечке, – на выдохе сказала она.

– Простите меня, – с горечью в голосе сказала я, возюкая ложкой в тарелке с лапшой.

– За что простить, не поняла тебя.

– Простите, что не навестила вас за все это время, – говорила я, пряча глаза. Наверно подумаете, что была такая подруга и забыла. Но, я очень была рада встретить вас в медицинском.

– Да, я тоже. Только на фотографии у тебя коса длинная, а сейчас ее нет. Что произошло?

– Это в память об Ольге, – сказала я, поставив локоть на стол, подперев кулаком щеку.

– А говоришь, забыла, – сказала Алла Николаевна, улыбнувшись так, как умела улыбаться только Ольга.

Меня отпустило. Я осознавала всю неправильность своего поступка. Алла Николаевна нисколько не сердилась на меня за это, а даже подбодрила.

– Простите меня за наглость, – сказала я после недолгой паузы, я ведь так ничего и не знаю.

– Знаешь что, Санечка, – понимая мою растерянность, сказала она. Пойдем-ка с тобой в ее комнату. Встав из-за стола, я пошла за Аллой Николаевной затаив дыхание. О, Боже, она открыла дверь той комнаты, о которой я думала. Войдя в комнату, меня словно окатили ледяной водой. Окно в комнате Ольги выходило на набережную реки Иртыш, вид из окна был аналогичен виду из окна моей комнаты; набережная, те же деревья, тот же мост слева от дома, соединяющий правый берег реки с левым, даже номер дома и тот совпадает.

– Да ты вся бледная, тебе нехорошо? – сказала Алла Николаевна, спешно усадив меня на софу, побежав на кухню за водой.

На полке книжного шкафа в толстой деревянной коричневой рамке стояла моя фотография, сделанная во время прогулки по крепости. Я сама дала ей это фото. Я всегда печатаю фотографии, считая, что цифровую память нельзя потрогать руками. На столе у светильника лежали те самые добытые в бою билеты с автографом.

– Скорее всего, тебе просто стало душно. Я не впускаю в эту комнату свежего воздуха, чтобы сохранить здесь все так, как было при ней, – сказала она, вернувшись с кухни со стаканом воды, – выпей.

Вот уж, – подумала я, и врачи, оказывается, могут быть сентиментальными.

– Как это несчастье произошло с ней? Почему она не поделилась со мной своей проблемой? Ведь мы же подруги, – задавала я вопросы, особо мучавшие меня, поставив стакан на пол.

– Почему тебе не рассказала? – задумчиво сказала Алла Николаевна, сев рядом со мной, – думаю потому, что не хотела потерять единственную подругу.

– То есть потерять? – спрашивала я, запутавшись окончательно. Эта история начинала приобретать для меня мистические очертания. Мы сидели на софе, я крепко зажала коленями кисти рук, наклонив голову внимательно слушая ее, боясь пошевелиться.

– Оля общительная всегда была, отзывчивая, уж, в чем в чем, а в друзьях дефицита у нее не было, – начала Алла Николаевна, – чуть что, все за помощью бегут к ней: Оля помогай, Оля выручай; а она – душа нараспашку, никогда никому не откажет. Всегда веселая, активная, жизнерадостная. И на здоровье не жаловалась никогда. Мы её вдвоем с бабушкой воспитывали; мама моя была властная женщина, врач гематолог, доктор медицинских наук, я сама по стопам матери пошла, вольно думать никто не давал, время другое было, поэтому врача из меня хорошего и не вышло. Я со своей стороны никакого давления на дочь не оказывала, позволяя ей думать своей головой. Я не хотела, чтобы она повторяла мою судьбу. Однако бабушка молча делала свое дело, со временем добившись своего. Буду, говорит мама врачом онкологом и всё тут. Обложилась учебниками, литературой специальной. Я край как не желала этого, но не показывала ей своего неодобрения. Раз решила, будь, твоя жизнь. Бабушка ушла на тот свет со спокойной душой, преемница выросла, нечета мне, непутевой. Спустя год после смерти бабушки в ноябре две тысячи девятого затемпературила наша Олечка ни с того ни с сего. Я на простуду поначалу списывала, симптоматика схожая, время года как раз подходящее, сразу не различишь. Да не тут то было. Помню, среда была, я задержалась на работе, подрабатывала репетиторством, пришла домой, а Оля, не изобразив никаких эмоций, выдала мне: «Мама, у меня лейкоз».¹⁸ Спрашиваю ее: «Кто тебе сказал такую глупость?», а она мне невозмутимо: «Анализ крови показал». Представляешь, она втайне от меня сдала кровь на анализ, чтобы не паниковать раньше времени. Как узнали, тут же сориентировались, начали предпринимать все необходимые действия. Олю положили в больницу. Однажды зайдя к ней в палату, я остолбенела, увидев, как она состригала с головы свои волосы, а она посмотрела на меня и спокойно сказала: «Чего тянуть». Можно было позавидовать её стойкости и терпеливости. «Мама, не волнуйся, мы справимся», – утешала она меня. Понимаешь, я должна была говорить ей эти слова, а не она мне. Во многом она оказалась, куда мудрей и подкованней меня.

Немного помолчав, Алла Николаевна продолжала: Одноклассники благополучно забыли о ней, в заботах о своем ближайшем будущем, заживо похоронив ее. Выпускной класс, экзамены, навестили один единственный раз. Зачем навещать человека, который одной ногой стоит в могиле? Она не реагировала на внешний мир, целиком и полностью сосредоточившись на себе. Лечащий врач говорила, что во многом ее уравновешенность помогла отступить болезни. За полтора года, она стала другим человеком. Не в физическом плане, хотя это тоже конечно, а в духовном. Знаешь, бывает, посмотрит на тебя, и ты понимаешь, что у этой девочки взгляд зрелого, взрослого человека. После трех курсов химиотерапии, давшей неожиданно хорошие результаты, наступила стабильная ремиссия. Никто не мог в это поверить. Больше не было необходимости находиться в больнице и нас отпустили домой, прописав постоянно принимать таблетки. Дома Оля быстро пошла на поправку. Болезнь напрочь отбила у нее всю охоту соприкасаться не только с онкологией, но и вообще с медициной. Она как говорится, решила начать жизнь с чистого листа. Самостоятельно поступила в ваш университет, но адаптация ей давалась нелегко. Хорошо помню тот день, когда она первый раз пришла из университета с хорошим настроением. Я поинтересовалась у нее, и она рассказала, что теперь у нее есть подруга. Приглашай в гости свою новую подругу, говорила я ей, и тут она мне рассказала про девушку Сашу, которая бегством спаслась от своей матери из-за разногласий на почве медицины, и что при любом упоминании об этом, она рискует впасть в коматозное состояние, – мельком улыбнувшись, сказала Алла Николаевна. Когда Олю бросили ее друзья, в поддержке которых нуждается каждый человек, тем более, когда с ним случается беда, она разочаровалась в людях. А теперь за долгое время у нее появилась подруга. Она не рассказала тебе о себе всю правду, просто боясь, что ты также можешь отвернуться от нее, – закончила Алла Николаевна, положив свою руку ко мне на колено.

– Нет, я ни за что на свете не отвернулась бы от нее, как она могла такое обо мне подумать? – быстро сказала я.

– Она пожалела тебя, чтобы лишний раз не напоминать тебе и самой поскорей забыть.

– Какой кошмар, – сказала я, закрыв руками лицо, и Вы наверно подумали, что поэтому я и не пришла раньше?

– Я так не думала. Я видела, что ты приходила попрощаться с Олечкой, – сказала она, похлопав меня по колену.

Встав с места, я подошла к окну. Как же мне хотелось, чтобы это все оказалось ночным кошмаром, как же мне хотелось услышать раздражающий звонок будильника, но нет, это была реальность, реальность, кажущаяся сюром.

– Как к здоровому, ни на что не жалующемуся человеку могла пристать эта зараза?

– Появление лейкоза точно нельзя объяснить, – вздыхала она.

– Если болезнь отступила, тогда почему это случилось? Как это тогда объяснить? – с возмущением спросила я.

– Лечащий врач изначально не давала утешительных прогнозов на успех химиотерапии. После заметных улучшений, нашим врачам оставалось только руками разводить и дивиться на произошедшее чудо. Даже я как врач не могу дать объяснения этому.

– Как Ольга умерла? – спрашивала я, продолжая смотреть в окно.