Красная строка

Юлия Великанова

Родилась в Москве в 1977 году. Окончила ВГИК (экономический факультет), Высшие Литературные Курсы при Литинституте им. Горького (семинар поэзии) и Курсы литературного мастерства (проза). Поэт, редактор, публицист. Шеф-редактор Литературного проекта www.Pechorin.net. Член Московской городской организации Союза писателей России (с 2010 года). Автор сборника стихотворений «Луне растущей нелегко…» (2016). Соавтор сборника стихов «Сердце к сердцу. Букет трилистников» (с А. Спиридоновой и В. Цылёвым) (2018). Организатор литературно-музыкальных вечеров. Участница поэтической группы «Тихие лирики начала НЕтихого века» и поэтического дуэта «ВерБа». Участница Литературного объединения «Точки» при Совете по прозе СП России. Воспитывает трёх дочерей.

Живой огонь

Подтоп внизу справа приоткрыл, заслонку печную вытянул. Посыпалась кирпичная крошка. Чихнул. Смешно стало.

Сел на низкую деревянную скамейку. Колени привычно скрипнули.

Газетку вытащил наугад из стопки, сложенной рядышком. Быстро смять и – в топку. А то сейчас зачитается какой-нибудь забавной ерундой из старых новостей.

Запах и сырость старого заброшенного дома дополнились тёплым духом горящей газеты. Через некоторое время загудело в трубе. Значит, уже можно класть дрова в главный печной зев. Побежит, разгорится пламя по берёзовым дровишкам. Дрова ещё от прежнего хозяина остались, в поленницу вдоль задней стены дома сложенные. Занялось быстро. Хорошо.

* * *

– Я тебе денег пришлю! Ты только приезжай! – Он так разволновался, что, кажется, почти кричал. – Камин затопим, у огня посидим… Приезжай, слышишь?!

Он, молча, не отрываясь, смотрит на огонь, что танцует за стеклом, языки показывает… Огонь.

Тут, у камина с живым дровяным огнём, в трёх тысячах километров от Москвы, он вдруг вспомнил девочку, ровесницу сына. Теперь уже взрослую женщину. Соседку по даче. Когда-то у них не сложилось с его сыном. Но чувства остались. Такие – общие семейные. А ведь он уже почти забыл о ней, как и обо всем прошлом, летнем, дачном, чего почти и не было. Надо было забыть, отбросить. Признать не нужным себе. В России стало неспокойно, тревожно. Больше он туда не ездок. Когда-то это было, но обойтись можно запросто. Подумаешь!..

– А помнишь? Ты помнишь? – продолжал он мысленный диалог с ней.

Она должна была помнить.

* * *

Задумался, а, может, и газетой старой всё-таки зачитался. И вдруг огоньки в стареньком окне замелькали. Один, два, три. Фонарики. Девчонки носы к стеклу прижимают. Три её дочки. И она с ними, смеётся.

Открыл им дверь. Вошли. Дом наполнился говором, шумом, вознёй и смехом, как бывает только от нескольких маленьких людей сразу.

Поставили на плиту печи чайник, он быстро закипел. Накрыли журнальный столик, чем было. Посуду и сладости натаскали из большого дома, тёмного и неуютного.

Играли в печном полумраке на слегка расстроенном пианино. Девчонки несколько раз принимались петь, но каждый раз сбивались на смех.

А часов в десять вечера вдруг дали свет. Загорелась старая пыльноватая люстра под потолком. Жалко…

* * *

Сел в тот вечер у огня. Зима. В его новом городе по русским меркам не холодная, но в каменном доме промозгло. Кондиционером толком не просушишь. А живой огонь – другое дело.

Вдруг вспомнил, как однажды летом выключили в их подмосковном дачном посёлке свет. А хозяйка дома, его бывшая жена – женщина новой формации – всё «завела» на электричество. И водоснабжение, и газовое отопление. Вообще, дачу она не любила и воспринимала, скорее, как выгодное вложение денег. Никогда здесь надолго не оставалась. Он жил летом на участке один. Подолгу.

Лет пять назад, когда были деньги, они прикупили у соседей домик. Избушку полуразвалившуюся. Но в ней была настоящая печка. Туда-то он и пошёл от августовской вечерней сырости и тьмы спасаться. Разжёг печку не спеша, по порядку…

* * *

Ещё недавно, кажется, сидели они с девочкой-соседкой долгими летними вечерами на качалке в саду. Говорили обо всём подряд. О детях вот. О дачном быте.

Она была замужем. Детей рожала. Всё девок. И у него только внучки. Дочки сына. И хорошо.

От лета к лету девчонки росли. Потихоньку подрастали и взрослые.

* * *

Сын в Израиле женился на женщине, с которой у него, свёкра, нет даже общего языка – поговорить. Большая красивая женщина, но трудно представить себе кого-то более чужого, чем она.

И вот в тот вечер он смотрел-смотрел на эту «свою» девочку. И всё путалось в печном мареве и в фонарном свете: то ли она ему желанная невестка, то ли любимая. А у него и сын есть, и дочь. И он многим своей дочери обязан. Она так хорошо заботилась о нём в новой жизни, в новом доме на новом месте, что даже не пришлось во второй раз жениться. Женщины – были. Жены – больше нет. Чувство дома, уют, покой сохраняет родная дочка. Но эта девочка – другое совсем. И объяснить-то непросто.

* * *

За грибами с ней ходили. Поутру, раненько. Сапоги резиновые, в руки – палка, в каждый карман – по пустому целлофановому пакету из супермаркета на случай неожиданного «улова». Иногда и ничего не наберут. А и ладно. Есть маршрут, до стула полуразвалившегося, в чащу выброшенного, дойти. Кто-то ведь принёс сюда этот стул, чтобы выбросить. Дошли, и – молодцы! Можно обратно.

А был год, когда и на участке у него белые грибы проклюнулись и подрастали день за днём.

В тот год и земля была щедра, и мир был щедр и изобилен. Это с ней что-то такое случилось, с девочкой. Она любила и дарила. Отдавала. Он понимал, что не он, старик, тому виной. Он почти знал, в чём дело. Но обмануть его было нетрудно. Она приходила, садилась рядом, молчала, улыбалась, и лицо её светилось живым женским огнём. Они вместе пили чай, ели гречневую кашу, и всё было хорошо. Просто хорошо.

В то лето на даче гостила не только его дочь, но и сын…

* * *

Ему 74 года. Он журналист и драматург, теперь ещё и блогер. Счастливый отец и дед. Высокие отношения с бывшей женой – заслуга обоих. Ладят, помогают друг другу, поддерживают. Хоть и в разных странах теперь. Вот ведь как!

* * *

Все чувства соседка всегда прятала куда-то, улыбалась смущённо, взглядывала вдруг сквозь очки, как будто откуда-то изнутри вырывалась наружу какая-то глубинная человеческая суть. Очень спокойно вела себя, говорила негромко и немного. Только один раз вспыхнула, по-настоящему расстроилась. Принесла ему свои стихи. Или прислала? "Поищем грибов, смысла жизни поищем…" Он даже рассмеялся. Грибов – да, сколько угодно. А вот со вторым – что за ерунда?

Дочке своей рассказал. Посмеялись вместе. При ней посмеялись. И он твёрдо сказал, что никогда ни про какие поиски смысла жизни не говорил и говорить не мог. Путает она.

Почему-то возник в разговоре старик Фрейд со скабрезным анекдотом про его собственную дочь и приснившийся ей банан. Высмеяли, вдвоём – одну. Она сдалась. Что ж, спутала, значит, спутала. Он действительно не помнил. Было за ним такое, много всякого говорил для красного словца. Литератор всё-таки.

А вот чтобы смысл жизни искать? Да ну нет. Вот ещё!

«Смысл жизни – в самой жизни». И – достаточно.

А ведь мог… Да, мог и такое ляпнуть. Так она на него действовала, бывало. Но не сознался. За дочку спрятался.

А сейчас вспомнил и вздрогнул. Холодно как! Озноб, провал куда-то, в непонятное. Туда, где помнишь, что кого-то обидел. И теперь уже ничего не поделать…

* * *

Вот же он, смысл, девочка: эта избушка с шуршащими по тёмным углам мышками, эта старенькая печка и это жалкое пианино, и дачный чай из разных кружек – все со щербинками, за что и сосланы на дачу. И угощение – вкусное необыкновенно, что бы там ни попалось; и огоньки фонарей; и эти новые люди. Они будут жить, когда нас с тобой уже не будет. Представляешь? Вот и всё. А ты – «смысл».

Они ушли, в свете фонарей и в мягком гур-гуре доброй болтовни. Старшая – с наушником в одном ухе. Меломанка. Танцует. Красивая очень. Фигуристая девушка. Средняя – волнистая, пушистая, на язык только острая и резкая. Не лирик. А маленькая – лопушок-одуванчик, ушастенькая, глазки умные, добрые…

Открыл печной зев. Меленькие угольки ещё вспыхивают красными язычками. Но голубых сполохов уже нет. Значит, пора закрывать трубу. Тёплую улицу греть ни к чему.

* * *

Он понял, что именно всё время хотел ей сказать. Иногда был уже совсем готов, но – что-то мешало, перебивали. Говорил глупо. Мол, была бы ты моей невесткой. Нет, не была бы. Ерунда бы вышла. У этой девочки с его сыном далеко не всё хорошо вместе получалось.

Позвать. Дорогу оплатить. Может, приедет? «В чём смысл жизни?»

Как будто помирать собрался.

– Ну, напиши ей письмо, не знаю! Позвони по Скайпу. Какая-то блажь! «Глаза в глаза», «наедине». Всё-таки – найти подходящий момент и сказать, – не с ней он говорил, с собой…

«Я бы хотел, чтобы ты была моей дочкой».

* * *

Встал со скамеечки, колени не сразу, но распрямились. Шажок, другой. Потянулся кверху и с силой вдвинул заслонку в щёлку кирпичной красной трубы. Вечер окончен.

Он никогда ей не позвонит.

Аглая Жданова

Московский копирайтер и технический писатель Валентина Шамарина. Закончила химико-технологический факультет Текстильной академии, работала бухгалтером, офис-менеджером. Много лет считала себя читателем, а не писателем, хотя со школьных лет сочиняла небольшие рассказы. Сейчас пишу о жизни в большом городе, пытаюсь запечатлеть и осмыслить происходящее вокруг. Представленный для сборника рассказ вошёл в лонг-лист литературного марафона «Комедийный сюжет»

LitBand

Доверие

У нас с сыном доверительные отношения. Я – лояльная мать, он – в меру воспитанный малыш почти восемнадцати лет. Хоть и сорок четвёртого размера берцы носит, а для меня по-прежнему маленький.

И вот я на родительском собрании. Преподаватель русского языка и литературы Анна Яковлевна артистично рассказывает, как у них проходят уроки, не называя хулиганов по именам-фамилиям. Шоу интересное, но ясно – моего песочат. Не знаю, правда, зачем такое представление при всех устраивать, подошла бы тихонько сказала: «На уроках ленится, дома ничего не делает». А она зачем-то это всё на людях! «Есть у нас один, – рассказывает, – домашку ни разу не сдал! Я им, как первоклашкам, вслух читаю, так без толку, на вопрос об услышанном ответить не может. И болтает на уроках». Я прямо обмерла: «Точно мой!» Давным-давно его с книжкой не видела, а про письменные задания на дом по литературе не знала вовсе. А уж когда речь зашла о телефоне, который учительнице пришлось отнять, чтоб не мешал другим, я сразу поняла, на кого намёк. Даже ладошка, сжимающая смартфон, вспотела.

Вы б тоже нервничали, зная, как однажды сын «спалился». Ждала его дома после шестого урока, а когда и после седьмого не объявился, сообщение отправила. Мгновенно ответил: «На литературе я». Ясно же, не в рюкзаке телефон, в руках. Тогда сразу гневную тираду и накатала: «Не отвлекайся во время урока, тем более у Анны Яковлевны!» Хотела и сейчас, не откладывая, внушение сделать, в мессенджере написать, конечно (не звонить – всё же никто не умер), объяснить, как надо на уроках себя вести, когда учитель говорит. Но классная наша, Марина Викторовна (она тоже, понятное дело, тут, головой согласно кивает), так на меня зыркнула, пришлось мне свой смартфон под парту спрятать. А не глядя, печатать не умею ещё, только учусь, побоялась, всю степень возмущения не передать.

Короче, когда к концу собрания другие родители стали впрямую задавать Анне Яковлевне единственный интересующий их вопрос «как там мой ребёнок», уже жалела, что пришла. Спросить о своём, чтоб все остальные слышали, что он – раздолбай, не решилась, выше моих сил. Я-то всё про него знаю, а другим – незачем. Пыталась сообщением повоспитывать, но всё скучно получалось, без огня. «Ну, – думаю, – сейчас домой приду, получишь у меня!»

Выходя, Анна Яковлевна остановилась у парты, за которой я сидела (я ж, конечно, на первой):

– Потренируйтесь с ним сочинения писать, – сказала, – так-то он, видно, начитанный, мысли излагает хорошо, но пишет сжато, суховато.

Немного отлегло – может, не все истории о сыночке, только про телефон?

Прихожу домой. Сидит, в компьютер играет. Я тоже, чтоб с порога не заорать, соцсети проверила, френдам везде рассказала – сын-то читает много, и не только «Вконтакте». Заодно зашла на сайт и на экзамены его записала.

Позвала к себе, стала расспрашивать:

– Болтал на уроке, всем мешал, а сам не готов, – о ком Анна Яковлевна рассказывала?

– Про Никиту.

– А телефон у кого она отнимала?

– У Вани. Достал её тогда, приколы из сети вслух читал.

– А тебя она за что ругает? – с подвохом спросила, думала, подловлю сейчас, тут и расскажет…

– Меня, – говорит спокойно, – просит более развёрнуто сочинения писать, чтобы объёмнее выглядело, на ЕГЭ количество знаков засчитывается.

Выдохнула. Отпустила играть. Возвращается.

– В чате пишут, вы там нас на экзамены записываете?

Обсудили, значит, с друзьями, кому что мамаши с собрания принесли.

– Да, я записала уже.

– И на английский дополнительный?

– Ты ж хотел? Или зря?

– А ты на обе части записала? На устный и письменный? Написала, я в 11-ом «Н» учусь? Букву «н» не забыла поставить?

И тут я поняла, доверие у нас в семье обоюдное. Оба мы друг о друге одинаково «хорошего» мнения. Не забываем проверять. Сын не унимается:

– Дай, пожалуйста, уведомление посмотреть.

Вежливый, но настойчивый. Пустила за свой комп. А он стал тщательно, шёпотом проговаривая каждую буковку, проверять всё, включая нашу с ним общую фамилию, которую мы оба носим с рождения, и в ней я никак ошибиться не могла. Убедился, что всё правильно, поблагодарил, ушёл. Но осадочек остался. И, думаю, у обоих.

Евгений Мокрушин

Родился в 1976 году в п. Кильмезь, Кировской области. Закончил школу и поступил на инженерно-строительный факультет Кировского политеха, где проучился один курс и перешел в педагогический университет, который окончил в 1999 году. Во время учебы работал журналистом в одной из районных газет Кировской области. После окончания университета жил и работал в Кирове, Ижевске, Иваново, Ярославле, Перми. Сейчас проживает в Подмосковье, в городе Жуковский. В 2019 году окончил дистанционные курсы литературного мастерства А. В. Воронцова.

Аккаунт

(неромантическая история)

«Блин, он же тут был, в заднем кармане…»

Ирка еще раз ощупала себя, как обыскивающий преступника полицейский, только и полицейским, и преступником была она сама.

«Нет!»

И в карманах нет, и в сумочке нет, осмотрелась вокруг: может где на плитке аптечного пола?

Нет.

– Девушка, с вас пятьдесят две тысячи четыреста два рубля, – из окошечка аптечной витрины выглянула суровая пожилая тетка-провизор. Ее взгляд говорил: «Ну что же ты, родная, копаешься. Я же говорила, что дорого, я же спрашивала: точно будете покупать? Хорошо, что чек еще не пробила»

Ирка судорожно и боязливо осмотрелась вокруг.

– Очередь вообще-е-е-та! – раздалось откуда-то сзади шипение.

Парень, стоящий вслед за Иркой беззвучно шевелил губами, видимо, изрыгал проклятья. Он был высокий, в модной кожаной куртке и узких джинсах, в руке – длинный зонт «Томми Хильфигер». Его голова по кругу была пострижена «под машинку», а на макушке рос длинный клок волос, закрученный и перетянутый резинкой. Из-за этой прически голова парня походила на надутую камеру от волейбольного мяча с перекрученной пипеткой. На его лице светились два прыща, один – на виске, другой чуть ниже на щеке. Видимо, он с утра их выдавливал, потому что каждый из них припух и был окружен ярким красным ореолом. Парень презрительно и брезгливо взглянул на Ирку и еще раз пошевелил губами.

«Блин, колхоз!» – явственно читалось в шевелении его губ.

– Извините! – смущенно и тихо прошептала Ирка в окно провизора и пошла к выходу.

– Рецепт! Рецепт не забудь! – послышалось ей вслед. Ирка вернулась к окошечку, у которого уже стоял парень, и взяла из рук провизора бумажку. Пальцы, передавшие ей рецепт, были с крепкими, длинными, накрашенными ярко красным лаком ногтями, как будто они только что рвали дымящуюся кровью добычу, на безымянном пальце – толстое старинное обручальное кольцо. Лицо же тетки-провизора, ее белесые выцветшие глаза на миг озарились жалостью и состраданием.

– Презерате-е-евы. Дюра-аэкс клэссикаэл! – прочирикал модный парень противным высоким птичьим дискантом, растягивая глассные и имитируя английский акцент, и швырнул в аптечное окошечко пятитысячную.

Ирка еще раз огляделась вокруг: «а вдруг!..нет, не видно…», и вышла из аптеки в ноябрь.

Воздух был наполнен водяной взвесью, сыпавшейся из решета, которое было спрятано за серым клочковатым небом, висевшим над городом и покрывавшим собой все пространство от горизонта до горизонта. Небо было таким же грязным, как город, и кажется в каплях, которыми оно сеяло на землю отсвечивал радугой бензин, разъедающий кожу, и был растворен холодный и острый песок, вонзающийся в руки и лицо миллионом микроскопических игл. Поздняя осень, что же вы хотите?

Ирка стояла возле входа в аптеку и смотрела, как хилые ручейки шевелят на асфальте поздние опавшие листики ивы и пару окурков. Достала сигарету, прикурила. Табачный дым и морось понемногу вывели ее из состояния отупения.

«Так, так! Был в заднем кармане джинсов. На фига я его туда сунула? Нужно было в сумку. Что же делать-то сейчас? Так. Или в вагоне выронила, или уже где-то здесь. Если в вагоне, то хана! Поезд уже ушел, а если и не ушел, то проводники хрен признаются, как же!.. А если выронила уже когда вышла, то надо поискать, может на перроне лежит, народу немного выходило!»

Самая главная и большая аптека города К.-ва была недалеко от вокзала, куда утром прибыла Ирка на верхней боковушке плацкартного вагона. От аптеки нужно было спуститься с галерейки по бетонной лестнице, пройти пару сотен шагов по вышербленному асфальтовому тротуару, повернуть направо и перейти через через площадь по пешеходному переходу вдоль мокнувших такси и еще раз повернуть направо. Ирка внимательно смотрела под ноги, и ей казалось, что она видит свои следы, оставленные час назад. «Словно луч от паравоза взгляд ее скользил». Она внимательно осматривала каждую щербинку на тротуаре и грязный свалявшийся газон с останками репейника: может кто незаметно для себя пнул туда ногой, пробегая в спешке по тротуару?

«Дрь-рь-рь-дрь!» – затрепыхался в кармане желтой болоньевой курточки мобильник.

Ирка достала черный потертый аппаратик. Так, куда же тут нажимать? А, вот, на зеленую трубочку.

– Ирка! – раздался как из-под земли голос матери. Да, в том, прежнем телефоне голос громче звучал, явственнее. – Ирка, ну что ты? Доехала ли? Путем все?

– Да мам, все нормально! Доехала.

– Как погода-то там? Не мерзнешь?

– Нет, – поежилась Ирка.

– А здесь снежок уже посыпал… Ладно, на поезд смотри не опоздай! – внезапно оборвала мать и повесила трубку.

– Не опоздаю, мамочка! – проговорила Ирка в ответ коротким гудкам.

* * *

Вчерашний день начался с того, что Ирка открыла старую коробку из-под конфет и перебрала купюры. Сорок восемь тысяч. Танька сегодня принесет треху за сшитое пальто, будет пятьдесят одна. Нужно еще четыре, а лучше пять.

– Ма-ам! – позвала Ирка.

– Что, доча? – отозвалась мать.

– Давай рецепт, поеду сегодня вечером.

– Ой, да что ты! Да вроде легче уже стало. Не режет и не давит уже. Такие деньжищи, знамо ли дело? Может на себя лучше потратишь, а я уж как-нибудь оклемаюсь. Бог не выдаст…

– Давай, говорю…

Мать пошла в свою комнату за рецептом.

«Не выдаст… – зло подумала Ирка. – Доктор что сказал? Не будет лечения, он ничего не гарантирует, все может случиться. Серьезно все».

– На вот, – протянула ей мать синеватый бланк, – Да, может, ну его! Не езди, так пройдет.

– Мамочка, родная! Не волнуйся, все хорошо будет. Надо лечиться. – Ирка обняла мать, прижала ее к себе. – Все хорошо будет… Все хорошо будет…

Она пошла к себе и взяла со стола смартфон, самую дорогую и любимую свою вещь. Только месяц назад Ирка полностью выплатила за него кредит. Год платила. «Теперь ты мой навек!»

Ирка нажала на кнопку включения и экран приятно засветился. Ткнула в иконку «Инстаграм». О, два новых лайка на вчерашнее сэлфи! Ирка любила Инстаграм. Какие красивые, богатые, улыбающиеся люди обитали там. Они ели в ресторанах, плавали на яхтах, красиво и дорого одевались, бывали в клубах, на курортах с пальмами, ездили на блестящих, красивых машинах, шоколадно загорали в купальниках, едва прикрывающих красивые молодые тела, их лица были в телевизоре, фотографии в журналах, песни на радио. Близкие и любимые люди! Нет, мама, конечно ближе и любимее, но следом – они.

Ирка покрутила ленту, лайкнула десяток фоток, а одному красивому смуглому певцу оставила «сердечко» в комментариях, вдруг заметит?

Что-то Танька не спешила с деньгами.

Ирка набрала подругу.

– Алло! Тань, привет!

– Привет, – устало отозвалась Танька и застонала в трубку. – Ирка, мне плохо, башка трещит, так мы с Вадиком вчера тусанули…

В трубке послышалась возня и мужское бурчание.

– Да подожди ты, – пискнула Танька, – дай договорю. Да подожди, блин!

Ирка вежливо помолчала, но трубку не положила.

– Ир, а может завтра отдам, ну реально, сейчас встать не могу. Болею.

– Тань, сегодня нужно. Говорили же!

– Ну ладно, только сама зайди.

«Вот подруга! – проскрипела мыслью Ирка. – Она гуляет, а я бегай за своими бабками! Ладно, еще к Сереге нужно…»

«К Сереге нужно…» – очень грустно и больно подумала Ирка и посмотрела на смартфон. Слезинка выкатилась из ее правого глаза. Она смахнула ее, поднялась, накинула желтую болоньевую курточку, сунула в карман смартфон, взяла с полки коробку с инструкцией, выдернула «зарядку» из розетки и вышла на улицу.

Серега был единственный, кто из Иркиного класса «поднялся». Он командовал тремя салонами сотовой связи, которые назывались «Мобильная вселенная», жил в трешке, ездил на «Лэнд-Крузере-100». Серега был женат на Маринке, Иркиной однокласснице, у них был смешной двухлетний карапуз Юрка, которого Ирка видела в Серегином Инстаграме. С выпускного она с Серегой почти не виделась, один или два раза, да еще когда Ирка в его салоне оформляла кредит на смартфон.

На том самом выпускном Серега таскался за Иркой, нудил что-то про любовь, и про то, что вроде как полагается на выпускном балу изведать, так сказать… у него квартира пустая… Она пошла с ним на медленный танец, но он тут же начал хватать ее за все места и дышать на нее водкой и копченой колбасой. Ирка его отшила. А Маринка – нет. Маринкин отец был владельцем лесопилки, делал срубы для дачных домиков и бань, продавал, говорят, даже в Москву. Он, видимо, и помог Сереге с бизнесом.

Ирка зашла в торговый центр «Рондо» на центральной площади, прошла направо в галерею по направлению к вывеске, где малиновыми буквами на зеленом фоне было написано «Мобильная вселенная», нарисованы звезды и улыбающийся телефон с кнопками. В салоне сидел Серега, он экономил на зарплате продавцов и работал в одной из точек сам.

– Привет! – проговорила Ирка.

– Зда-рова! Какими судьбами? – гаденько осклабился Серега. Одного зуба у него не хватало. – Мобилу поменять? Бабла подняла на шмотках своих?

– Вот! – положила на прилавок свой смартфон Ирка. – Почем возьмешь?

Серега скосил взгляд на телефон. Глаза его замаслились, щеки с рыжеватой щетиной порозовели, рот открылся, и Серега стал дышать чуть тяжелее.

– Что, проблемы?

– Твое какое дело? Трубу почем возьмешь? – огрызнулась Ирка. Потом немного смягчилась. – Мать болеет. Тяжело. Деньги нужны.

Серега «включил» коммерса:

– Ну, это… – он назвал номер модели, – сейчас уже вышел… – и он назвал номер на три единицы больший, чем Иркин, – так что треха – красная цена в базарный день!

– Ты что, охренел?! Он новый пятнадцать стоил! Вон у тебя такой же за восемь с половиной! Не царапаный, коробка родная, зарядка! На гарантии еще! – Ирку захлестывало возмущение.

Серега плотоядно ощерил рот:

– Деньги если нужны, можно и по-другому заработать.

Он гнусно и слюняво подмигнул ей и сделал движение головой, как будто звал куда-то. Слышала Ирка, что Серега начал погуливать.

– Пошел ты! – прошипела она и отправилась к выходу.

– Да ладно, чо ты! – заорал он ей вслед. – Я говорю, иди ко мне в продавцы. Что ты там заработаешь на пошиве? Все сейчас одежду в магазинах покупают. А у меня стабильность. Я тебя на тренинг по продажам отправлю. Он недешево стоит, отдашь потом.

– Серега, давай позже обсудим, – Ирка вернулась к прилавку, отдышалась. – Мать болеет, может помереть. Купи мобильник, на таблетки не хватает.

– Четыре с половиной, больше не могу, выйду за порог рентабельности.

– Хорошо!

Пока Серега шелестел деньгами, Ирка зашла в Инстаграм. Смуглый красавец – певец на ее комментарий-«сердечко» – не лайкнул. Не заметил, наверное. Под его постом было уже 854 коммента, иркино «сердечко» утонуло в них, растворилось, превратилось в молекулу, пыль. Ирка вздохнула и нажала в настройках «очистить смартфон». Прощай, любовь моя!

– На! – протянул купюры Серега. – Вот еще бонус!

Он вытащил из-под прилавка «Нокию» с треснувшим стеклом:

– Дарю! А то как ты без мобилы. А над предложением подумай!

– Подумаю, – сказала Ирка, забирая деньги и телефон, и подумала: «Вот козлина!»

* * *

К Таньке нужно было ехать через весь город на троллейбусе. Минут десять-пятнадцать. Ирка села у окна, прижалась лбом к холодному стеклу и стала смотреть в окно. Ноябрь в Б. ах, насколько она себя помнила, всегда был унылым, тягучим и нудным, как зубная боль. Всегда было дождливо и серо. Вот и сегодня моросил грязный противненький дождик, вода текла по грязным тротуарам, а по ним рядом с грязными полинявшими тополями суетливо шли грязные люди. Ирке стало себя невыносимо жаль. Она вспомнила, как училась в технологическом колледже в К.-ве, была отличницей, рисовала, кроила, придумывала. На третьем курсе сшила коллекцию из пяти моделей платьев и двух брючных костюмов. Манекенщицами были ее однокурсницы, публикой преподаватели и студенты, а подиумом – сцена актового зала. Ей совершенно искренне аплодировали, а фотографии ее коллекции позже напечатали в областной газете. Как она была счастлива! Она скромно и застенчиво улыбалась похвалам, а внутри ее грохотало сердечко: «У меня получилось! Получилось!»

После окончания колледжа с красным дипломом ей советовали поступать в И. скую текстильную академию.

«Тебя без экзаменов возьмут! Отправь им фото своей коллекции. Модельером будешь, у тебя есть способности».

Но мать замахала руками:

– Что ты, Ирка, я тебя эти-то три года еле выучила, чуть ноги не протянула. Поработай дочка, скопишь – езжай, учись. А мне не смочь. Это ж куда? В И. во! В другую область.

Ирка решила поработать год, накопить. На самом деле, что у матери-то на шее сидеть.

Отца Ирка не знала. Не то что не знала, даже ощущений никаких не помнила, не расплывчатого овала лица, ни запаха, ни его рук на ее младенческом тельце. Ребенком она слышала от мамы многочисленные рассказы о командировках, секретном задании, самолетах-пароходах. Став взрослее, Ирка стала относиться к этой теме деликатнее, видно было, что ее вопросы царапают мамино сердце и она устало и обреченно отмахивалась: «Ну что я тебе скажу, у него своя жизнь, другая, не с нами! Ну будешь ты знать, и что с того? Приедешь: здравствуй, папа! Давай уж так и будем жить, как раньше»

Да, не было помощников иркиной карьере, на себя расчитывай, сама колупайся.

Потом вдруг с матерью стало плохо. Очень…

* * *

Ехала Ирка в троллейбусе и мечтала: «Мать вылечу, накоплю, выучусь. А что, сейчас каждая сопля коллекции выпускает. Год покрутилась в Доме-2, дала, кому нужно, фигак – и уже по подиуму девки ее тряпки таскают, а она сама в микрофон ртом поет, и подписчиков у нее миллионы, и бабло, и парень красивый – футболист или актер, или там, банкир в конце концов. Да смогу я! Что мне? Двадцать два года только исполнилось! По рисунку у меня всегда пятерки были, и кроила я лучше всех. Материалы знаю и тенденции ловлю, как никто!»

Ирка на курсе была самая способная, увлеченная, «больная».

«Короче, вернусь, надо будет фотки в академию отправить…»

– Улица Чепы-ы-ыева! Конечная! – заорал в микрофон водитель троллейбуса, и тут же кондукторша со своего места подхватила:

– Девушка, конечная! Выходим!

Ирка выпрыгнула в грязь. Путь к Танькиной пятиэтажке шел через небольшой сквер. Тропинку размыло, почерневшая испревшая листва перемешалась с липкой смесью из воды и глины. Ирка прыгала по краю тропинки, где было посуше и почище. Но как она ни старалась, грязная струя вдруг прыснула из-под правого каблука на левую штанину джинсов, оставив там коричневый лепок.

– Вот, блин! – ругнулась Ирка, разглядывая пятно и трогая его ногтем указательного пальца, – «Ладно, подруга, не размазывай, высохнет – ототру».

– А, это ты! – высунула Танька в дверь опухшее лицо, устойчиво пахнущее перегаром. Волосы ее были всклокочены, а пара прядей слиплась в сосульки. – Щас, подожди здесь, вынесу.

– Танька, воды захвати! – из глубины Танькиной однушки брякнул голос Вадика, танькиного хахаля, точнее, бойфренда. Таньке повезло – ее бойфренд был ментом, гаишником.

– У Вадика вчера смена хорошая была. Нарубил капусты. Ну вот мы и… – Танька сунула Ирке три тысячерублевки. – Спасибо!

– Пока!

– Мать как?! – прокричала в спину Ирке Танька.

Ирка остановилась на лестнице и посмотрела вверх:

– Плохо, Тань. Болеет.

И побежала вниз к выходу.

* * *

Поезд А. ск—Москва шел через Б. ки, отправлялся вечером и в половину десятого утра приезжал в К…в.

– Мне один плацкартный на сегодня, и обратно – на завтра, – Ирка подала в кассу две тысячерублевки.

– Только верхние боковушки остались, будете брать? – послышалось из динамика рядом с окошечком кассы.

Ирка смутилась. Ей показалось, что голос из динамика грохотнул на весь вокзал и немногочисленные пассажиры, бывшие в зале ожидания рядом с кассами разом оставили разговоры, поедание сосисок в тесте и беляшей, запивание трапезы из пластиковых прозрачных стаканчиков вонючим чаем из вокзального буфета и все уставились на Ирку: «Смотрите-ка на поезде собралась ехать, а мест-то нормальных нет, на боковушку верхнюю полезет, ха-ха!»

– Да! – тихо проговорила Ирка в динамик.

– Белье считать? – завопил динамик. «Ну-ка, посмотрим, может ли она себе позволить белье? Ага! Без белья поедет девуля!»

– Нет, не нужно, – еще тише ответила Ирка и взяла билеты и сдачу.

В вагоне пахло кипятком, угольным дымом и нагретым алюминием. Ирка ездила в последний раз на поезде, когда возвращалась после окончания колледжа домой. А, нет, постойте. Еще когда с матерью на обследование ездили в К. в, но это не в счет, туда ехать было тревожно, обратно – отчаянно страшно. А вообще, поезд для Ирки всегда был надеждой, движением, ветерком каким-то свежим, дверцей, чуть приоткрытой, а оттуда яркое июньское солнце, свет до боли в глазах и радость, заворачивающее Иркино сердечко в теплый мягкий кулек. Еду! Ура! В счастье приеду! Вот и сейчас с надеждой ехала.