Kitobni o'qish: «Остров сокровищ», sahifa 3

Глава 4

В эту ночь закончилось лето: под утро ударил морозец, выбелил инеем землю. Похрустывали схваченные холодом палые листья ивушей, трава полегла и беззвучно сминалась под ногами. Под звездным небом тускло отсвечивали зеркала паутинников, а когда о них ударялся оторвавшийся лист, отзывались чуть слышным звоном. Дракон, никудышный путешественник, едва ковылял на сбитых лапах, я тоже тащился через силу. Двадцать суток пути – по краю Смертной грязи, через Сухую долину, по Безымянным пустошам, по ущельям Обманных горок, мимо Серого Разлома, и под конец сотню миль лесом, по родному заповеднику. Людей мы не встретили ни разу. Штурманом был Дракон – с его чувством направления, он вел меня домой как по нитке – а после встречи с охотниками кургуар не желал иметь дела с человеком и всякое жилье обходил стороной.

Белая земля под ногами, темные стволы деревьев, россыпь холодных звезд наверху. Справа – я знаю – лежит море, но его не видно и не слышно. Впереди мелькнул огонек.

Сердце тревожно постукивало. Как мать пережила мое исчезновение? И Лайна? Что, если она вообразила, будто из-за нашей ссоры я ударился в бега? Или, того хуже, утопился в трясине? Надеюсь, обе они живы-здоровы. Как-никак, о Лайне заботятся родители, а у матери есть доктор Ливси. Доктор влюблен в нее, но он – всего лишь добрый друг и не претендует на большее.

– Вуау, – простонал кургуар и повалился наземь, вытянул вбок израненные лапы.

– Вставай. – Наклонившись, я потрепал его уши. – Дом уже виден. С полмили осталось.

Дракон горько вздохнул и закрыл глаза. Мол, пока не отдохну, с места не стронусь.

– Дело твое. – Я побрел один.

Хрустели покрытые инеем листья, позванивали зеркала. С неба донесся хриплый рык – кричали перелетные скворухи.

Я вышел на открытое место. Слева черной стеной поднимались деревья, справа над морем выгнулось звездное небо, и вода поблескивала, отражая его свет. Гостиница белела впереди – маленькая, какая-то беззащитная, с одним только фонарем над входом. Мне стало не по себе. Позабыв про усталость, я прибавил шагу.

Желтый свет стекал по ступеням лестницы; на прозрачных створках двери появилось мое отражение – в холле было темно. Дверь долго размышляла, прежде чем открыться, и словно в сомнении наконец отворилась.

Я переступил порог. Над стойкой администратора загорелось зеленое облачко светильника, а холл показался непривычно пустым и убогим. Картинки на стенах были выключены, слепо глядели серые экраны. На стойке, за которой обычно сидела веселая толстушка Шейла, стоял букетик черных фиалок, а рядом висело нечто длинное, отливающее золотом, одним концом закрепленное на подвешенной к потолку рейке. Я тупо глядел на непонятную штуку. Легкое полотно, состоящее из отдельных волокон, завитых в колечки… Да это же материны волосы, состриженные и повешенные при входе в дом – знак полного, бесконечного траура. Доктор Ливси едва уговорил ее не стричь волосы, когда погиб отец. А теперь, значит, не убедил.

С какой стати мать меня похоронила? Я двинулся из холла в левое крыло, к ее спальне.

Коридор освещали багрово-красные светильники, имитирующие горсти раскаленных углей. В этом красноватом сумраке беззвучно отворилась дверь, и из комнаты матери вышел доктор Ливси. Застыл на месте.

Я был потрясен. В доме траур, а они… Да я рехнулся! Дэвид Ливси – врач; видно, матери совсем худо, раз он дежурит возле нее ночью.

– Джим? – спросил он шепотом.

– Я.

– Живой?

– Да.

Он разглядывал меня, словно не верил. Черные глаза были обведены усталыми тенями и казались огромными, в пол-лица. Смоляные волосы прихвачены ремешком с петельками для перьев Птиц, которые крепятся у висков. По три перышка с каждой стороны, опущенные вниз. Траур.

– Доктор Ливси! Как мама?

Он метнулся ко мне, сгреб в объятия, стиснул так, что я охнул.

– Живой, – выдохнул он. – Черт бы тебя побрал! – Доктор отстранил меня, крепко держа за плечи, вгляделся в лицо. – Джим?

– Ну да, – я высвободился из его железной хватки. – Как вы тут?

– Вернулся, – потрясенно прошептал доктор. – Слава богу…

Уже на следующий день я готов был пожалеть, что возвратился.

Наш местный полицейский Гарри Итон и прибывший из города капитан Данс допрашивали меня на втором этаже «Адмирала Бенбоу», в малом холле. Здесь журчала и звенела вода: скатывалась по каменным уступам стен, играя нитями водорослей, звонкими каплями срывалась с голубых ледышек на потолке, кипела в круглом фонтане. На самом деле это разноцветный пластик, а воды чуть-чуть, но красиво.

Полицейских вода раздражала. Капитан Данс то и дело проводил ладонью по рыхлым, обвисающим щекам, словно влага оседала на лице, а Гарри обтирал свою фуражку, которую держал на коленях. Черная поблескивающая ткань полицейских мундиров и впрямь казалась влажной.

– И все-таки, Джим, потрудись вспомнить, – говорил капитан, глядя на меня холодными, редко моргающими глазами. – Мы должны знать, что произошло и как. Из заповедника исчезли одиннадцать егерей, и ты единственный, кто вернулся.

– Один-единственный, – значительно подтвердил Гарри.

– Я ничего не помню, – в который уже раз повторил я.

Выстрел из станнера, крики метавшихся Птиц, желавший стать работорговцем охотник, падение в полную мрака и золотых мушек бездну, берег моря, лунный свет на камнях, вопли застрявшего меж валунов Дракона – все это было смутным, нереальным, как будто произошло в далеком сне. Вернее, в кошмаре, от одной мысли о котором меня начинало тошнить. С самой первой ночи, с ночевки у костра, я не думал о тех событиях. Полицейские, заставлявшие это вспоминать, были мне отвратительны; я едва сдерживался, чтобы не нахамить.

Капитан Данс мне не верил.

– Десять человек бесследно исчезли.

Меня гипнотизировали его холодные неподвижные глаза. Блеклые волосы были прихвачены таким же ремешком, как у доктора Ливси, и в петельки у висков вставлены траурные сизые перышки. Странно было их видеть на приезжем: это местный обычай, а не городской.

– Десять человек, – повторил капитан. – Есть ли надежда, что они живы и еще кто-нибудь возвратится? Джим, подумай как следует и расскажи.

Я чуть не заорал на него. И шепотом ответил:

– Не помню.

С трудом подавил приступ тошноты, подкатившей, будто я сдуру наелся ядовитой чернь-ягоды. Откинулся на спинку кресла, глубоко вздохнул.

– Капитан, он весь белый, – заметил наблюдательный Гарри и подался ко мне. – Джим, ты боишься? Брось, парень. Не так уж велика твоя вина. Ты ведь не знал, чем это кончится, а?

О чем он? Какая вина?

– Джим, – Гарри доверительно положил руку мне на плечо, – это ведь ты их научил, как поступить. Заставить егеря собрать стаю Птиц, увести ее подальше. Ведь вы, егеря, часто так делаете, верно? А тут из засады охотничек: хлоп – в егеря. Вторым выстрелом хлоп – по Птицам. Птиц – в мешок и увозят. А как обходятся с егерем? Твой примчавшийся зверь спутал им карты, и вас обоих пришлось временно убрать. Правильно я говорю? Правильно, – сам себе ответил Гарри, откидываясь назад и обтирая ладонью казавшуюся влажной фуражку. – Джим, тебя не винят в смерти… – он запнулся, бросил взгляд на капитана, – в исчезновении остальных егерей. Я верю, что ты этого не видел и не участвовал. Но ты должен описать злоумышленников, их оружие и транспорт. Это даст хоть какие-то зацепки, и мы поймем, где искать людей.

Слушая Гарри, я рассматривал запястье, где на загорелой коже осталась светлая полоса от браслет-передатчика. Передатчик больше не нужен: Птиц в заповеднике нет. Что Гарри втемяшилось? Он подозревает меня в том, что я подучил тех убийц?

– Как вы смеете?! – неожиданно для себя я взорвался.

– Спокойно, – поднял руку Данс. Крепкая, широкая ладонь, точно лапа у медведки. – Воздержимся от преждевременных обвинений, – проговорил он, не глядя на Гарри. – Джим, послушай. Мой сын тоже работал в заповеднике, – он коснулся сизых перышек у виска. – Я могу надеяться, что он жив, как и ты?

– Я ничего не видел. И никого не учил.

– За науку тебе заплатили две тысячи стелларов, – заявил Гарри. – В тот самый день, как ты исчез, на счет вашей гостиницы пришли две тысячи, – продолжал он. – Вернее, тысяча девятьсот семьдесят девять стелларов. Отправитель, разумеется, неизвестен. Что скажешь, Джим Хокинс?

Я поглядел в немигающие глаза капитана Данса.

– Это правда?

Он кивнул.

– Твоя мать утверждает, что лично ей эту сумму получить не от кого, – добавил Гарри. – Это твои деньги, Джим. Кстати, никто из родственников остальных егерей не получил ни гроша.

– Итак? – спросил Данс. – Ты ничего не хочешь вспомнить?

Я кое-как собрался с мыслями.

– Я понятия не имею, откуда взялись деньги. К тому же это слишком малая плата за предательство. Мистер Данс, ваш сын был Хранителем Птиц. Он бы продался за две тысячи?

Капитан поднял руки к вискам, прижал пальцами траурные перышки.

– Моему сыну, – проговорил он тихо, – не надо было жениться против воли родителей невесты. А ты хочешь взять замуж Лайну Трелони. И тебе деньги нужны позарез.

– Ее родители не возражают.

Данс хмыкнул.

– Миссис Трелони счастлива, что Лайна разорвала вашу помолвку. Так-то, друг мой. Все факты против тебя.

Я попытался что-нибудь вспомнить. Воспоминания обрели на мгновение четкость и тут же попрятались в недоступную глубину, а меня замутило, и поплыла голова. Я сполз с кресла, добрел до фонтана, сунул руку в кипучую прохладную воду. Набрал в горсть, глотнул. Чуток полегчало.

Полицейские брезгливо наблюдали. Они воображали, будто я трушу.

– Джим, стыдно, – сказал Гарри, когда я двинулся назад. – Ты отказался добыть Птицу для Лайны, потому что знал: Птиц в заповеднике, считай, уже нет. Так?

Я помотал головой, в отчаянии от собственной беспомощности. Как убедить их, что я невиновен?

– Откуда ты пришел? – вдруг спросил капитан.

– От Смертной грязи. – Это воспоминание не было запретным, и ответ дался без труда.

– Как тебя туда занесло?

– Не знаю. – Я рухнул в кресло. – Мистер Данс, я честно ничего не помню.

– Ну вот что, – потеряв терпение, капитан резко встал. – Раз ты такой беспамятный, поедешь в клинику. И под гипнозом как миленький все вспомнишь.

– Прошу прощения, мистер Данс, – раздался задыхающийся голос, и в холл вошел Билли Бонс – едва переставляя ноги, тяжело опираясь на трость. Он втянул воздух и осилил еще одну рваную фразу: – Думаю… это хронооружие.

Старый космолетчик шатался; щеки его ввалились, он щурился и моргал, как будто обычный свет резал глаза.

– Где хронооружие? – вежливо спросил Данс и поддержал его под локоть. – Присядьте, – он подвел старика к свободному креслу.

– Джима перебросили на мгновение… в будущее, – задыхаясь, выговорил Билли Бонс. – Пространственно-временное… смещение объекта.

В горле у него хрипело и посвистывало; скоро духмяная лихорадка совсем его доконает, пронеслось у меня в голове.

– Проще всего выбрасывать в космос, – продолжал он, – но видно, они… побоялись, что на низкой орбите… тело обнаружат. А большие расстояния хрон не берет. Чертовски капризная штука. Небольшая погрешность – и Джим оказался на краю… грязи… а должен был плюхнуться в середину.

Старый космолетчик сидел в кресле, то судорожно нагибаясь вперед, то вновь выпрямляясь.

Полицейские ждали. Гарри Итон – с выражением недоверия на лице, Данс – хмурясь.

Старик протянул ко мне худую руку.

– Джим не может об этом вспоминать. Так всегда бывает. Потом вспомнит. А сейчас гипноз… – Бонса скрутил спазм, он долгих полминуты не мог вздохнуть, – гипноз его убьет, – договорил он и обессиленно прикрыл глаза, сгорбился, обеими руками сжимая свою трость.

– Это сказки? – обратился Гарри к капитану Дансу.

Немигающие глаза капитана уставились на меня. Я едва дышал, совсем как Билли Бонс. Проклятое оружие, которое не позволяет вспомнить и рассказать, как его применяли.

– Слышал я о хроне, – внезапно сообщил Данс. – Дальность действия – около трехсот миль, и крупные объекты ему не по силам. Недешевая игрушка. Простой смертный его не купит – разве что украдет. – Полицейский провел ладонью по лицу, словно вытирая осевшие брызги фонтана, и отрешенно произнес: – Значит, они все в Смертной грязи… или на дне моря. Благодарю вас, мистер Бонс. Джим, я буду ждать, когда ты вспомнишь. До встречи.

Полицейские ушли так стремительно, как будто наш маленький холл грозило вот-вот затопить.

– Спасибо вам, мистер Бонс, – заговорил я.

Старый капитан сидел, сгорбившись, и свистел горлом.

– Скажите: гипноз меня в самом деле убил бы?

Он поднял голову и прошелестел:

– Все, что было сразу до и после воздействия… вызвало бы непере… носимость. Тебя бы тошнило… от леса, от запахов… звуков… любого напоминания.

– Спасибо, – повторил я, пытаясь представить, от чего меня спас космолетчик, и не зная, как его отблагодарить.

– Мистер Бонс, – в холл заглянула Шейла; казалось, ее щеки дышат жаром, как только что испеченные булочки, – вас спрашивают по дальней связи. Джим, а тебя хотела видеть миссис Хокинс. Она у себя.

Бонс вскочил на ноги, точно разом выздоровел. Отмахнулся, когда я предложил помощь, и резво зашагал по коридору, а затем вниз, на первый этаж. Аппарат дальней связи у нас возле стойки администратора, и на моей памяти им пользовались едва ли десяток раз.

Холл сиял праздничным фейерверком – это Шейла позаботилась отметить мое возвращение. Сверкающие вихри – алые, фиолетовые, золотые – плясали на стенных экранах, чем-то похожие на стаю освещенных солнцем Птиц. Я задержался, чтобы помочь капитану Бонсу добраться после разговора в номер. Его приступ бодрости вряд ли будет долгим.

Старый космолетчик нырнул под круглый прозрачный козырек, опустился в кресло и нетерпеливо ткнул кнопку связи. Экран осветился, а козырек, под которым укрылся Билли Бонс, потемнел, не позволяя разглядеть снаружи лицо собеседника – я видел лишь смутное темное пятно. Голоса старого капитана и его визави доносились из-под козырька, похожие на журчание бегущей меж камней воды: работала глушилка.

Бонс слушал, что ему говорят, коротко отвечал, снова слушал. Затем произнес длинную фразу, сердито повысив голос, схватился за грудь и, видимо, долго не мог отдышаться – сидел, откинувшись на спинку кресла и запрокинув голову. Дальняя связь стоит немало, и я невольно сочувствовал собеседнику Бонса, которому приходилось ждать. Наконец старик снова подался к экрану.

Его убеждали, просили, чего-то требовали. Слышное мне «журчание» становилось то мягким, то громким и злым; космолетчик явно от чего-то отказывался. Потом, рассердившись, стукнул кулаком по колену, уронил трость, нагнулся ее поднять, и наружу вырвались слова, с которыми не справилась глушилка:

– Нет, Джон. Только не тебе!

Бонс выпрямился, и опять как будто забормотала в камнях вода.

– Нет! – снова рявкнул старый капитан, отключая связь, и вынырнул из-под ставшего прозрачным козырька. В светлых глазах стояла холодная злость. – Бойся навигаторов, Джим, – бросил Бонс, направляясь к лестнице. – Они сумасшедшие.

– Все? – спросил я, соображая, стоит ли предлагать ему помощь; старик шагал твердо, сердито стучал своей тростью.

– Все как один! – воскликнул он. Остановился и буркнул через плечо: – В смысле, RF-навигаторы. Иди к матери, она тебя заждалась, – велел Бонс, когда я двинулся за ним, намереваясь расспросить об этих самых RF-навигаторах. – Ступай.

Прежде он мною так не командовал. Я и ушел.

Мать стояла у стола, на котором золотой грудой лежали ее состриженные волосы. Она улыбнулась, когда я вошел, а у меня сжалось сердце. Какая же она измученная, похудевшая, с седыми прядями в короткой, до плеч, шевелюре. Мать кивнула на разложенное на столе богатство:

– Вот не знаю, что лучше – то ли в косы заплести, то ли в пучок собрать и носить как хвост на затылке. То ли не портить, а отдать мастеру в городе, чтобы сделал шиньон. Как ты считаешь?

– Лучше не портить.

«Не надо было стричь, – добавил я мысленно. – Зачем похоронила меня раньше срока?»

Мать точно услышала.

– Я ощутила, как тебя убили, – сказала она. – Тебя не было в живых, понимаешь? У меня сердце остановилось… – Она осеклась, потому что терпеть не могла жаловаться. – Ладно, я не о том. Ты с Лайной уже разговаривал?

– Нет.

Я постарался не выказать обиды. В поместье Трелони с самой ночи знают, что я вернулся, а Лайна до сих пор не изволила не то что меня навестить – даже слово сказать по ближней связи. Неужели все еще дуется за пощечину, что я дал?

– Поезжай к ней. – Мать вынула из стоящей в углу вазы букет оранжевых лилиан, перевязанный ее собственным золотым локоном. – Подари цветы и помирись.

Я взял тяжелый букет. Яркие лилианы как будто светились каждым изогнутым лепестком.

– А это зачем? – я коснулся локона.

Мать гордо выпрямилась.

– Это – знак, – заявила она, – что я, твоя мать, готова принять в свой дом дочь – твою жену. Так всегда делается.

Я не слышал о таком обычае, и меня взяло сомнение.

– Ты ничего не путаешь?

– Отправляйся, – с непонятным раздражением велела мать. – Не то оглянуться не успеешь, как ее выдадут за другого.

Выйдя из «Адмирала Бенбоу», возле парковочной площадки я наткнулся на Билли Бонса. Старый космолетчик сердито грозил тростью Дракону, который скалил зубы и ворчал, распластавшись под моим скутером. Черный гибкий хвост хлестал по земле.

– Опять ссоришься с Билли? – спросил я кургуара. – Пошел вон.

Дракон задом пополз из-под скутера.

Капитан Бонс повернулся ко мне.

– Этот твой полицейский, – спросил он с хрипами и присвистом, – уже тю-тю?

– Тю-тю, – подтвердил я. – Но с Гарри легко связаться…

– На хрена мне безмозглый Гарри, – перебил Бонс, клокоча горлом. – Мне нужен Данс. К фифе своей собрался? Ну, поезжай, поезжай. – Напоследок погрозив Дракону кулаком, капитан заковылял ко входу в гостиницу.

Кургуар повернулся к нему кормой и поскреб землю задними лапами, выражая космолетчику презрение.

– Невоспитанная тварь, – сказал я и прикусил язык: не принял бы это Бонс на свой счет. Ну так и есть: услышал и что-то забурчал себе под нос.

До чего все стали нервные, пока я отсутствовал…

Поместье Трелони стояло… нет, пожалуй, раскинулось… или еще лучше – громоздилось на берегу Жемчужной лагуны. Красивейшее место было испорчено бездарным архитектором: на обширном участке свели лес, сровняли голубовато-белые дюны и возвели нелепое, кричащее о богатстве своих владельцев сооружение. Как будто собрали по разным планетам несколько дворцов, свалили их в кучу и кое-как скрепили воздушными мостиками и галереями. Разве что парк вокруг интересный: ни одного растения с Энглеланда, только диковинные инопланетные гости. Каприз миссис Трелони, за который бедный (то есть, очень богатый, но порядком затюканный) сквайр расплачивался, кряхтя и сетуя на жизнь.

По широкой дороге я подъезжал к белокаменным воротам. На их высокой арке жил прилипал: не то животное, не то растение, похожее на отвратительный бурый нарост. С той поры, как я видел его в последний раз, прилипал порядком разросся и свесил вниз парочку тонких хвостов – или плетей, если он все-таки растение. Хвосты закручивались штопором и выглядели опасно острыми на концах.

Из-за рощицы огненных деревьев – пышущих жаром, с ослепительно-красными листьями – вынырнул маленький глайдер. Он лихо пролетел под аркой ворот, сбив оба прилипаловых хвоста, и спикировал на дорогу прямо перед моим скутером.

Из глайдера выскочило существо с фигурой человека в охотничьем костюме и с серебристой мордой снежного рысюка. Короткая шерстка поблескивала морозным инеем, чуткий звериный нос трепетал от дыхания. Светлые прямые волосы были прихвачены ремешком, который едва держался на покатом рысючьем лбу.

Я откинул колпак скутера.

– Привет, – сказал человек-рысюк, поправляя ремешок и глядя на меня прозрачными зеленоватыми глазами. – Я твой друг Том Редрут.

– Неужели? – усмехнулся я.

– Точно тебе говорю. – Клыкастая пасть приоткрылась в улыбке. Том Редрут протянул мне обе руки и, когда я протянул навстречу свои, с чувством их пожал. – С возвращением!

Руки у него были молодые и крепкие, голос звонкий, а его настоящего лица я никогда не видел. На людях Том появлялся в масках из биопласта, пугая гостей сквайра кривым клювом драчливой соньки, поражая приятельниц Лайны красотой сказочного принца, или, как сейчас, удивляя чужих мордой хищного зверя. Встречал я Тома редко, другом моим он не был, и вообще непонятно, чем он занимался в поместье Трелони. Я бы сказал, что Редрут – придворный шут.

Он небрежно облокотился о мой скутер.

– Ответь, друг мой Джим: куда путь держишь?

– В поместье, – сообщил я очевидное.

Черный рысючий нос пару раз дернулся, и Том обронил:

– Ты нынче в немилости.

– Что так?

Он вдруг нагнулся, и серебристая морда оказалась у самого моего лица.

– Извини меня, но ты – продажный егерь и пособник убийц, – тихо проговорил Том. – В правительстве готовится закон, что Птицы – национальное достояние Энглеланда, а ты помог сие достояние спереть.

– Ты в это веришь?

– Я-то нет. Но прочие убеждены. Миссис Трелони подогревает страсти. И еще с этими деньгами, которые ты получил… Да, друг мой Джим, угодил ты в переплет.

– А что Лайна?

– С ней сам потолкуешь, – неожиданно сухо отозвался Том. Его глаза остановились на букете, лежавшем на сидении рядом со мной. Том почесал за ухом; прикрытые волосами уши были человеческие. – Послушай, друг Джим, – начал он неуверенно, – оно вроде бы и не мое дело… Но ты едешь к Лайне ссориться или мириться?

– Мириться.

– Тогда выбрось эту дрянь, – он подцепил букет за локон, и тяжелые лилианы повисли головками вниз, сминая лепестки.

– Убери лапы! – Разозлившись, я отнял букет и захлопнул колпак скутера; Том едва успел отдернуть руку.

С трудом, едва не опрокинувшись в канаву, я обогнул перегородивший дорогу глайдер, а человек-рысюк стоял и смотрел мне вслед. Чертов шут, снышь ему в оба глаза! Смеет обзывать дрянью то, что вышло из рук моей матери.

Нелепое сооружение показалось из-за верхушек деревьев и с каждым метром, что проползал мой скутер, надвигалось на меня и возносилось все выше в небо. Башни, шпили, витражи, арки, колонны, скульптуры, лепнина, каменная резьба, позолота, мозаика, литье… и множество всяких штук, которым я и названия не знаю. Вот зачем, к примеру, из глухой стены торчат зеленые палки? А рядом – повисшее в пустоте окно: две рамы со стеклами и розовая занавеска в цветочек.

Я остановил скутер у парадного входа и двинулся вверх по прозрачным, как морская вода, голубым ступеням. Обычно они пели под ногами, а стоящие по бокам фигурки закутанных в пену наяд кланялись пришедшим, но сегодня лестница молчала, и наяды меня игнорировали. У Трелони гостей не ждали – механизм не был включен.

Больше того: я уперся в закрытую дверь. Ее черное зеркало с мрачной насмешкой отразило мое лицо и оранжевый букет. Лицо выглядело коричневым, словно я вымазался в грязи, яркие лилианы потускнели. Можно было поворачивать обратно.

Все же я ткнул кнопку переговорного устройства и попросил доложить о себе мисс Кэролайн. Спустя полминуты дверь отворилась, и я вошел в угнетающий своей роскошью холл.

Через анфиладу комнат мне навстречу размашисто шагала миссис Трелони, а за ней поспевала Лайна. Темные волосы хозяйки поместья были по-домашнему заплетены в толстую косу, которая подпрыгивала у нее на груди и извивалась, как змея; над ухом был пришпилен пучок оранжевых перьев. У Лайны на голове было что-то немыслимое: волосы, которые я так любил, были скручены в дурацкие валики, а концы их торчали султанами и мотались в разные стороны. Будь это одна из ее подружек, я помер бы со смеху. Но маленькая, хрупкая Лайна показалась мне беззащитной и совсем не смешной.

– Джим, мы рады, что ты жив, – раздался надменный голос миссис Трелони. Она остановилась метрах в двух от меня; Лайна испуганно глядела из-за ее плеча. – Ты всегда был желанным гостем в нашем доме, и я с легким сердцем готова была отдать тебе в жены свою дочь. Ты добросовестно выполнял свой долг, и я не знала более ответственного и обязательного человека, чем ты.

От этих похвал и от испуганного лица Лайны у меня похолодело внутри.

– Я не понимаю, – голос миссис Трелони поднялся, отдаваясь где-то наверху металлическим звоном, – что тебя толкнуло на гнусное преступление. Ради жалких двух тысяч…

– Мама! – вскрикнула Лайна.

– …ради тысячи девятисот семидесяти девяти стелларов, – с ядовитой точностью продолжала хозяйка поместья, – ты снюхался с ворами и убийцами и потерял все: свое доброе имя, наше уважение, Лайну, ее приданое, наконец, – миссис Трелони широким жестом обвела стены и потолок с мозаикой и позолотой.

– Мама, – всхлипнула Лайна. – Ты не права…

– За-мол-чи! – отчеканила ее мать. – Вопрос решен. Этот человек не переступит порог нашего дома и не прикоснется к тебе никогда.

Обогнув ее, я встал перед Лайной.

– Я пришел сказать, что люблю тебя и ни в чем не виноват. Возьми, – я протянул ей букет.

Не стой рядом миссис Трелони, я подыскал бы слова получше. Да и эти не успел договорить, а хозяйка поместья завизжала как резаная:

– Что-о?! Как ты смеешь?! – Она выхватила цветы, к которым только-только прикоснулись робкие пальцы Лайны, и сунула стебли мне в лицо.

Я отшатнулся, сдерживаясь. Не драться же с разъяренной миссис. Ее перекосило, букет трясся в руках.

– Ты! – она дергала длинный локон, пытаясь его оторвать. – Нет, ты погляди! – миссис Трелони обернулась к Лайне. – Они смеют тебя упрекать! Его мать, мол, в трауре постриглась, а ты нет! Какова наглость! Владельцы нищей таверны!.. Вон отсюда, – приказала она, внезапно перестав кричать и придав перекошенному лицу выражение холодного достоинства.

– Извини, если что-то не так, – я смотрел в перепуганные глаза своей любимой. – Я не хотел тебя обидеть.

– Вон отсюда, – повторила миссис Трелони, оглядываясь, готовая позвать охрану и вышвырнуть меня силой.

– Ты не виноват, – проговорила Лайна, чуть не плача. Султаны у нее на голове закивали вразнобой.

– Пошел вон! – миссис Трелони с хрустом переломила стебли и швырнула искалеченный букет на пол. – Харди! – завопила она пронзительно. – Эдвардс! Где эти ублюдки? Харди, сюда!

Охрана не торопилась.

– Уходи, – прошептала Лайна; она побледнела, губы стали пепельными. – Уходи скорей.

– Я люблю тебя.

– Уходи.

Миссис Трелони вопила громче потревоженного в гнезде вислоухого ревуна:

– Эдвардс, Харди! Быстро сюда!

Я ушел. Зеркальная дверь захлопнулась, отсекая вопли хозяйки поместья; стало удивительно тихо.

Я сбежал по голубым ступеням. Где мой скутер? Площадка перед дворцом была пуста, лишь стояли по краю красно-бурые кактейсы с колючками длинней моей ладони. От ночного заморозка кактейсы скукожились и стояли сморщенные, будто съели гадость.

Черт с ним, не буду искать. Потом свяжусь с Томом Редрутом, раз уж он назвался моим другом, попрошу найти скутер и пригнать к «Адмиралу Бенбоу». Я зашагал по аллее к воротам. От Смертной грязи домой дошел – от «Жемчужной Лагуны» и подавно доберусь.

Я шел и ничего не видел, кроме дороги под ногами. Глупая, злобная тетка – что я ей сделал? Уж который год я знаком с Лайной; мамаша всегда мне улыбалась. Лицемерка. Лгунья. Видно, всполошилась, когда речь всерьез зашла о свадьбе. Наверняка она же подучила Лайну потребовать у меня дикую Птицу. Правильно рассчитала, что мы поссоримся.

А моя-то мать хороша. Зачем перевязала букет локоном? Как нарочно, чтобы меня обругали и выгнали. А может, с умыслом и перевязала? Чтобы я увидел миссис Трелони во всей красе?

И как теперь быть? У меня больше нет Птиц, нет работы в заповеднике. Есть гостиница, приносящая скромный доход… Что станет делать в ней Лайна? Сидеть администратором вместо Шейлы? Или в горничные пойдет?

Еще у меня есть странная сумма в тысячу девятьсот семьдесят девять стелларов. Надо же, какую свинью мне кто-то подложил… Не бедный, однако, человек.

Краем глаза я засек легкое движение на обочине. И остановился, удивленный. Закрученный штопором хвост прилипала, сшибленный глайдером Тома, с угрюмой методичностью ввинчивался в землю. Я сломал ветку растущей рядом кленовицы и коснулся толстого штопора. Он замер на несколько секунд и снова принялся медленно бурить землю, уходя вглубь.

– Это прилипал-убийца, – раздался за спиной звонкий голос.

Я обернулся. Человек-рысюк сидел в моем скутере, откинув защитный колпак, а скутер парил над дорогой, подплывая ко мне.

– Антигравы заменил, – Том соскочил наземь. – Со своей машины снял; Трелони не хватятся.

– Спасибо, – пробормотал я, растерявшись. – Царский подарок.

Новые антигравы обошлись бы мне почти в стоимость скутера.

Серебристая рысючья морда обратилась к трудолюбиво заглублявшемуся штопору.

– Убийца, – повторил Том. – Вот так свалится с высоты – и пробьет башку. И защитный колпак пробьет, – он хлопнул ладонью по корпусу скутера. – И броню боевого вездехода провинтит.

– Так какого рожна он тут висит?

– Гостей вроде тебя провожает. – Том пнул поворачивающийся штопор; тот замер. – Кабы я их не сшибал, давно бы в чьи-то головы ввинтились.

– Скажи правду: прилипала для дела держат?

– По недомыслию, – буркнул Том. Верхняя губа приподнялась, как у моего кургуара, обнажив белоснежные клыки. – Стерва она! – со злой обидой заявил человек-рысюк. – Тебя впервые расчихвостила, а я знаешь сколько натерпелся? Ты-то сейчас уедешь, а мне туда возвращаться. Глаза б мои на ее богатства не глядели. Думаешь, эту дрянь на деньги сквайра развели? – Том ткнул пальцем в сторону парка; белое пушистое облако у входа присело и дернулось прочь, словно ошпаренное его ненавистью. – Ни хрена. Она владеет серебряными рудниками на Крольчарнике. Оттуда и деньжищи. Отдаст она за тебя Лайну, жди. Девчонка должна удачно выйти замуж и приумножить семейную казну. А ты кто? Безработный сын нищей трактирщицы. А я кто? – Он не стал отвечать на свой вопрос и с остервенением пнул снова начавший трудиться штопор. – Свалить бы отсюда куда подальше. И сквайр о том же мечтает, но с духом не соберется.

Обязанный Тому новыми антигравами, я вежливо слушал его жалобы. Он сменил тему:

– Почему ты не спросишь, отчего я хожу в маске? Меня все спрашивают, один ты ни гу-гу.

– Так ведь не скажешь. – Как бы отделаться от него, не обидев?

– Правильно, – обрадовался Том. – Слушай, друг Джим, я напишу завещание: когда помру, тебе будет разрешено снять с меня маску. Тогда ты поймешь, отчего я их ношу.

– Мне это надо?

– Мне надо, – Том шлепнул себя ладонью по груди. – Меня утешит мысль, что хоть один человек узнает, за что страдал несчастный Том Редрут, вынужденный скрываться под личиной рысюка или кровожадной цапелищи. – Прозрачные зеленоватые глаза подернулись влагой – так остро он вдруг себя пожалел. – Впрочем, ты не доживешь. Тебе, друг Джим, вообще осталось жить недолго.