Kitobni o'qish: «Акакий, дачный домовой», sahifa 2

I. Весенняя суета

Звук ключа, проворачиваемого в замке надёжной железной двери, прервал поток воспоминаний Акакия о его пробуждении в теперешнем доме.

– Ну наконец-то гости пожаловали!.. – радостно-ворчливо пробормотал себе под нос Акакий.

Он поспешил укрыться в тёмном углу под лестницей в прихожей.

– …Така теплынь уж третью неделю стоит, все грядки того и гляди сорняками пойдут, теплица до сих пор не подготовлена, поляна от листа с осени не убрана, и где ж вас только носило… – по-стариковски скрипуче ворчал он себе под нос, не забывая внимательно поглядывать на заносимые в дом сумки.

Безошибочно определив, что вещей привезено как минимум на неделю, домовой довольно хмыкнул и помимо своей воли расплылся в широкой улыбке. От уголков глаз в разные стороны побежали лучики глубоких морщин.

Слегка косолапя и прихрамывая, Акакий поковылял вверх по лестнице, – наблюдать за раскладывающимися в комнатах на втором этаже вновь прибывшими.

Конечно, это были никакие не гости, а хозяева его дома. «Но, ежели начистоту, – то и дело рассуждал про себя Акакий, – какие ж они хозяева, если их житья здесь наберётся, Велес не даст соврать, три-четыре седмицы в году?» – и по праву считал себя полновластным владельцем всего садового хозяйства в десять соток.

Подворье, говоря по правде, было не то чтобы очень. Со старыми деревенскими избами с непременно большим огородом, полем картошки, двумя-тремя теплицами и обязательным хлевом с курами, гусями, кроликами, свиньями, и, естественно, коровой, даже и не сравнить! Но это всё ж таки лучше, чем городские «хоромы», как едко отзывались о них немногие обитающие в дачах по соседству домовые, счастливые обладатели жилья на свежем воздухе рядом с бором.

И в данный момент Акакий действительно был почти счастлив. Этого дня он ждал уже больше месяца. Домовой давно выучил все повадки жильцов и прекрасно знал, что как только земля начнёт подсыхать после таяния снега, «городские» обязательно потянутся на дачи. А значит, и «его» тоже начнут наведываться почаще. Не за горами время, когда старшие приедут на неделю другую, а там, глядишь, и любимых им внучек-проказниц привезут.

Он споро, насколько позволяла больная нога, прошмыгнул в обжитой им угол-чулан под лестницей на втором этаже. Удовлетворённо вздохнув, привычно устроился среди нагромождённых друг на друга мешков с различными вещами. Те были привезены хозяевами на дачу в разное время за ненадобностью и теперь терпеливо ожидали, когда же у владельцев, наконец, дойдут руки их разобрать. Ждать, судя по всему, предстояло долго. Зато на них было удобно сидеть, а тюлевая занавеска, огораживающая угол, делала обиталище Акакия почти уютным.

Домовой с прищуром поглядывал через узорчатую ткань на домочадцев, снующих туда-сюда в хлопотах прибытия.

Все двери и окна были нараспашку, – проветривали застоявшийся за долгое время воздух. Домашние суетились: споро разбирали привезённые вещи, суматошно перемещались по комнатам и периодически чуть не сталкивались лбами, кидаясь за одним и тем же пакетом.

Приехали сегодня почти все и как-то враз: взрослое поколение, старшая дочь с мужем, их дочка и племяшка. Не хватало только младшей дочери – Ники, у которой на работе «опять завал», и потому вторую внучку старшие привезли сами.

Долгое время Акакий всерьёз считал, что Ника работает на какой-то шахте, и потому ей всё время приходится разгребать то и дело обрушивающиеся каменные своды.

Набольший семьи, Всеволод Семёныч, уже переоделся, как он любил шутливо говорить, в «рабоче-крестьянскую одежду». Вооружившись граблями, он быстрыми и размашистыми движениями очищал поляну от осеннего листа, радуясь долгожданной простой и незамысловатой физической работе. Его миниатюрная жена, ласково окликаемая супругом не иначе как Верушка, хлопотала на кухне. Вот она закончила раскладывать по местам привезённую снедь, и, нахмурившись, сейчас сердито смотрела в холодильник, – «забыли, небось, что-нибудь», – подумал про себя Акакий.

Внучки Агатка и Настюшка, пяти и семи лет от роду, сразу придумали себе какую-то игру. Они начали было раскладывать посреди комнаты большой замок, увлечённо обсуждая, кто каким персонажем будет играть. Но мама младшей Агаты тут же пресекла их намерение, шутливо-грозно заявив, что если они сейчас же не найдут себе занятие на свежем воздухе, то примут непосредственное участие в разборе кипы мешков с их собственной одеждой, оставшейся на даче с прошлой осени.

«Давно пора!» – не преминул поддакнуть хозяйке полностью согласный с ней Акакий, поддерживая правильное начинание.

Девчонок после этих слов, естественно, как ветром сдуло. Перспектива провести кучу времени, отделяя то, что уже мало, от того, что ещё можно носить, смешливую парочку ничуть не вдохновляла. Сорвавшись с места, они махом забросили всё обратно в корзину с игрушками и со смехом поспешили ретироваться с глаз «строгой тёти Алёны» – как маму Агатки называла Настя.

– Ох и сердитая! – насмешливо потянул Александр, папа Агаты.

Он чмокнул в макушку улыбнувшуюся ему в ответ жену и поспешил вслед за девчонками, чтобы не путаться почём зря у неё под ногами.

Акакий слегка хмыкнул, но потом не выдержал и снова расплылся в улыбке. В радужке лучащихся сетью глубоких морщин янтарных глаз заиграли искорки.

К этому времени он уже отлично понял, что ему действительно повезло с новым семейством. Все они были дружными, весёлыми, и всегда приносили с собой в дом ощущение мира и согласия. А эти двое нравились ему особенно, – домовой хорошо чувствовал, когда в семье по-настоящему царили лад да любовь.

Конечно, ежели по Акакию, детей могло бы быть и поболе, – он никак не мог примириться с тем, что по нынешним временам нормой считается один-два ребёнка в семье, а три – уже очень много. О привычных когда-то Акакию семьях с пятью- и большим числом детей-погодков можно было и не вспоминать, – современные люди, услыхав о подобном, по большей части просто крутили у виска, что приводило Акакия в большое расстройство. Но тут уж ничего не попишешь.

Убедившись, что девчонки убежали, Акакий выбрался из своего укрытия и потихоньку стал пробираться вслед за папой Агатки к выходу. Пусть взрослые домового и не видят, а вот мелконькие-то ещё вполне могут приметить, и осторожность не помешает.

В его голове вновь сами собой начали всплывать воспоминания о его первом дне в нынешнем доме…

Глава 4. Акакий продолжает знакомиться с новым домом

Отойдя от изумления, Акакий направился обратно ко входу в этот огромный дом.

Вокруг было на удивление тихо. Похоже, в доме кроме матери с ребёнком – никого. Акакий резонно рассудил, что обыкновенно они вряд ли живут в таком большом доме одни, а значит, стоило воспользоваться случаем, чтобы спокойно обследовать новое место жительства и, в идеале, найти наиболее уютный и неприметный уголок, – будущее пристанище Акакия на ближайшие пару веков, если, конечно, повезёт.

В серой стене левее больших ворот располагалась открытая настежь дверь, – поменьше, но тоже очень мощная и железная, как и ворота. Убедившись, что мать занята ребёнком, не особенно обращает внимания на окружающее и заходить в дом не собирается, Акакий прошмыгнул внутрь.

Прихожая, если это была она, оказалась явно мала для этих целей. Небольшое помещение с лестницей, ведущей на второй этаж, было сплошь заставлено и завешено бесчисленным количеством обуви и верхней одежды самого разного размера и фасона.

«Ишь, бардак какой развели!» – скривился Акакий и торопливо похромал к лестнице мима раздражающего беспорядка. Еще одну дверь сразу напротив входа в прихожую, он проигнорировал. «Успею еще в подсобку заглянуть, всё одно ей никто не пользуется, раз с другой стороны огородной утварью заставлена».

По ступенькам, высоким даже по людским меркам, взбираться было сложно. С трудом справившись с подъёмом на второй этаж, Акакий обнаружил себя на большой и широкой веранде. На втором этаже было ощутимо жарче, чем внизу, и раскрытые настежь окна, видимо, не очень-то спасали от зноя. «Может, поэтому мать с младенчиком-то в подклете и отсиживаются? – задумался он, – спасаются от жары?».

Веранда оказалась вполне себе приличной и обжитой. Здесь стоял длинный обеденный стол, окружённый множеством стульев; вдоль стен – красивые подвесные и напольные шкафчики с разной посудой, и… странный гладкий белый здоровенный ящик, поставленный на попа. Акакий пожал плечами, огляделся.

По всему выходило, что это обеденная комната. Одна беда – и здесь ничего похожего на мало-мальскую печурку или хотя бы железную компактную буржуйку не было. Как и непременного для чаепития пузатого самовара.

Разочарованный Акакий направился к ещё одной, на этот раз уже деревянной, двери. За ней оказалась большая комната, смежная с двумя комнатами поменьше. Акакий присвистнул: во всех трёх светлицах на полах лежали мягкие ковры, стояли большие отдельные кровати и столы с письменными принадлежностями.

«Надо же! Интересно, это мои такие богатеи грамотные оказались, али молодуха в услужении у купцов каких? – с недоумением подумал он, но тут же одёрнул сам себя, – Какие богатеи, из ума выжил, старый! Видно же по одёжке, из простых молодуха будет».

Пыхтя и чертыхаясь от натуги, Акакий поднялся по крутой лестнице на третий этаж. Уже не удивился, не обнаружив там сеновала. Занавески в распахнутых окнах, которые вытянул наружу и полоскал ветер, заранее красноречиво показали домовому, что ожидать под крышей обычного сена не стоит. Да и из построек перед домом ничего даже отдалённо не напоминало какого-либо коровника или хлева для свиней и коз.

Он вдруг понял, что вообще ничто не свидетельствовало в пользу того, что люди держали хоть какую-то домашнюю скотину. «И что ж они едят-то зимой?..» – мелькнуло вскользь в голове домового.

Акакий отмахнулся от этой мысли и начал внимательно изучать просторную комнату с деревянными тёплыми и уютными стенами под скатами крыши. Две кровати, маленький стол с большим тройным зеркалом, ряд низких стеллажей с множеством книг вдоль одной из крыш.

Ничего нового, если бы не здоровенный прямоугольный стол прямо по центру комнаты с высокими бортами и плетёными сетками по углам и в середине бортов. «Это ещё что за невидаль?..». Забравшись на кровать, Акакий обнаружил, что стол затянут зелёным сукном, а на нём лежат разноцветные круглые шары, собранные в треугольник.

Он задумчиво, медленно и осторожно пятясь задом, чтобы не упасть, со ступеньки на ступеньку спускался обратно по лестнице.

Дом, как и земля вокруг него, обескураживали. Сам дом хоть и большой, но не господский – отдельного жилья для слуг он не приметил. Тем не менее и на обычную крестьянскую избу-пятистенку он никак не тянет. Вокруг, опять же, ни амбара для запасов, ни хлева для домашней скотины.

Кроватей Акакий насчитал человек на пять, не меньше, – и то, это ежели спать по-царски, в одиночку, каждый на своей кровати. Но дом не производил впечатления покоев каких-нибудь князей, а значит, и жило в нём человек семь – девять, не меньше. Однако, кроме матери с ребёнком, вокруг никого не было. Ладно, мужчины могут быть где по делам. А другие детки где? Судя по всему, годков матери было прилично, и вряд ли младенчик был единственным ребёнком. Но в доме и вокруг, кроме матери с ребёнком, никого не было.

Дом вроде и обжитой, но без печи. Вновь вернулась отогнанная ранее и сейчас зудевшая как назойливый комар мысль: «Да чем же они питаются-то всё ж таки? Этим их святым духом, что ли?».

Акакий снова смахнул её в сторону… и вдруг с изумлением понял, что святых-то образов он в доме и не увидел. Не то чтобы Акакий огорчился этому факту, – он, как и другие домовые, христианскую веру и этого людского триединого бога не очень-то жаловал, – но данное обстоятельство стало ещё одним более чем странным кусочком в разваливающейся пёстрой мозаике, которая никак не желала собираться в единую картину перед Акакием. Ведь в любой человечьей избе, доме, хате или даже землянке, обязательно был красный угол, в котором пренепременно стояла икона со свечечкой перед ней.

«Кто ж такие владельцы этого дома, что даже своего триединого не очень-то почитают? Али они и вовсе из язычников? – призадумался Акакий, – Да нет, не может быть!.. С чего б тогда я-то тут проснулся? У древневеров хоть как был бы свой родовой домовой».

– Чудно-о-о-о-о…, – потянул он тихонько вслух.

Спустившись вновь на первый этаж, Акакий заглянул в «подсобку», которая, как выяснилось, таковой отнюдь не являлась. В комнате, соединённой двумя дверьми с «сарае-мастерской» и «прихожей», стоял мягкий диван и небольшой стол с кухонной утварью. Вдоль стены – высокий шкаф с банками, но уже не такими пыльными, как в том помещении с земляным полом, где висела люлька.

Не смотря на деревянный пол, в комнате было сыро. Очень сыро.

«Как в погребе… или землянке», – словно всполох, мелькнула мысль, отчаянно и больно кольнув в сердце. Оно послушно отозвалось, заныло. Охнув, Акакий на секунду задержал дыхание, восстанавливая равновесие, и поспешил ретироваться восвояси, уже даже не пытаясь понять назначение этого помещения.

Устав от осмотра странного жилища Акакий решил, что уже достаточно ознакомился с домом. По его прикидкам, укромных мест, где можно было бы с относительным комфортом обосноваться, здесь хватало. Он мог укрыться под одной из лестниц, – хоть на второй, хоть на третий этаж, – или облюбовать себе какой-нибудь угол под скатами крыши, за тумбами с книгами или за каким-нибудь из кресел.

«Побуду пока поблизости от младенчика, раз меня сюда принесло. А там, глядишь, и остальные обитатели этого странного жилища вернутся. Может, по разговорам лучше пойму, что да как», – подумал Акакий и направился обратно в сторону не то сарая, не то мастерской. Вернувшись к большому проёму ворот, он услышал, как молодуха напевает незнакомую ему песню. Та звучала странно, непривычно. Мотив был распевным, мелодичным, но каким-то… тревожным что ли… Акакий прислушался. Покачивая колыбель, мать младенчика неожиданно красивым глубоким голосом нежно и немного грустно пела:

Далеко, в краю чужом

За морями, странами

Вдоль дороги стоит дом, стены деревянные.

Вокруг дома тут и там

Тени ходят медленно,

И слышна по вечерам песня колыбельная…

Колыбельная…

В этом доме много лет

печь стоит белёная

А в печи горячий хлеб, молоко топлёное.

Спать ложится домовой

Под скрипучей лестницей,

И кружат над головой звёзды с полумесяцем…

Полумесяцем…

В тексте использованы слова песни «Колыбельная», группы «Лакмус» (автор стихов Ирина Акимцева, 2011 год).

Видя, что ребёнок засыпает, она всё тише и тише тянула на мотив песни протяжное «М-м-м-м-м… м-м-м…».

При этих словах Акакию вдруг почудилось, что он наяву почувствовал запах топлёного молока и свежего хлеба, только что вынутого из печи. Голова чуть закружилась от нахлынувших и переполнивших его чувств и воспоминаний, которые в кои-то веки были не давящими и выматывающими душу, а тёплыми и добрыми…

***

Небольшой тёплый бревенчатый дом-пятистенок, посреди дома добротная по-жаркому натопленная печь, на которой подходит молоко… Домотканые полосатые половики на полах, деревянные лавки. Раскрасневшаяся от жара Марьюшка только-только достала хлеб из печи и сейчас раскладывает по глубоким мискам из большого глиняного горшка похлёбку из картофеля с мясом… Совсем молодой Петро тетешкается с маленьким Илюшкой, которому нет и полугода, – тормошит, подбрасывает сына над собой, – тот в ответ заливается радостным смехом…

***

От воспоминаний в груди снова кольнуло, но, на удивление, совсем не так больно, как раньше, и почти сразу отпустило. На душе Акакия потеплело: «Ах, кака колыбельная-то хорошая! Странная, не нашенская, но слова-то, слова! И про домового есть, всё честь по чести!»…

Он задумался.

«Ничего не понимаю. Ну не может быть дома без печи у семейства такой ладной молодухи, как пить дать! Верно, и впрямь я очень долго спал. Надо выяснять в чём соль да дело, иначе никак», – мысленно содрогнувшись, нехотя заключил про себя Акакий.

У него ушло немало времени на то, чтобы перебороть своё внутреннее, природное, корнями пронизывающее его насквозь нежелание покидать жилище, вызвавшее домового к себе. Наконец, Акакий всё же преодолел путы и с содроганием направился к соседскому дому слева, в сторону которого парой часов ранее удалился его незваный гость Федот.

Глава 5. Соседи

Вход в соседский дом имел обычное для деревенских строений крыльцо. Прямо на крыльце почти перед самой дверью нелепо начиналась лестница на второй этаж, которая загораживала проход и не давала нормально открыть дверь. Вокруг крыльца и под лестницей грудами возвышались всевозможные ящики, коробки и мешки, забитые не поймёшь чем. Под лестницей-то среди всего этого барахла и сидели новые знакомцы Акакия, Степан с Федотом.

Акакий, который ещё на подходе к дому заметил, что на соседском участке царит бардак, сначала не придал этому значения, но теперь искренне ужаснулся: «Хозяин-то соседский не особо заморачивается с кладовкой для хранения своего хлама. Видать, использует первый попавшийся угол, и вся недолга».

Он внимательно посмотрел на соседа-домового.

Степанко оказался немногим моложе Акакия, но старше совсем юного Федота. И, в отличие от Федота, по Степану сразу было заметно, что житьё его неважное. Горестно заломленные брови; слезящиеся глаза; опущенные уголки губ будто бы никогда не улыбающегося рта; всклокоченная борода и нечёсаная шевелюра; грязная неопрятная рубаха, повязанная обрывком верёвки; дырявая обувка на босу ногу, – всё в нём буквально-таки кричало о точившем изнутри недуге.

Этот недуг был знаком Акакию. Сказать по чести, он и сам, наверное, выглядел сейчас немногим лучше, – от хорошей-то жизни каменным сном не засыпают. Но у него другое дело, а тут…

Степану явно худо, и худо уже давно. Похоже, что он потерял надежду изменить что-либо в своём семействе в лучшую сторону, и потому сгорает медленно, но верно, как толстая и с виду крепкая, но далеко не вечная восковая свеча.

Домовой с дворовым сидели за стареньким столом и пили чай из разномастных чашек с отбитыми краями, примостившись один – на тюк с какими-то тряпками, другой – на грязный деревянный ящик из-под картошки.

– Ну здравствуй, суседко! – точь-в-точь как недавеча Федот, поприветствовал Акакия заметивший его Степанко. – Акакий, стало быть? Присаживайся, сейчас чайку нальём, с печеньем. Федот вон только-только травяного сбора с мятой заварил, как чувствовал, что заскочишь скоро на огонёк-то. Рады знакомству!

– И вам не хворать, добрые соседи! Не побеспокою?..

Акакий нерешительно топтался на пороге. Не так уж часто домовые покидали свои дома, а чтоб ещё и по чужим гостями ходить, такого и вовсе отродясь не бывало, и он чувствовал себя не в своей тарелке.

– Проходи, проходи, сосед, мы завсегда рады гостям! Устраивайся поудобнее. Ежели чего, знай, чаем завсегда угостить можем. Что-что, а чаи гонять наши хозяева любят, никогда чайник не остывает, коли они тут. У нас и пряники есть, мятные! Прям как в старые добрые…

Акакий боком неловко протиснулся между старыми ящиками в крохотный угол и осторожно пристроился на небольшую кипу газет у стены.

Степанко проследил глазами его путь, окинул вслед за Акакием место, где они сидели, как будто увидел его впервые, и брезгливо поморщился. Потом тряхнул головой и вперился пристальным взглядом в Акакия.

– Федот говорит, спал ты долго. Похоже, и впрямь… раз в этот же день прийти смог. В первый раз, знаю, ой как сложно себя от дома-то отрывать. Видать, сильно прижало. Понял хоть, где оказался? Нет?

Акакий в ответ отрицательно мотнул головой.

– Ох-хо-хо… – Степанко тяжело вздохнул. – Как же ж тебе объяснить-то. Дачи это. Садовые участки, леший их дери. Люди здесь не живут, а только приезжают «отдыхать» и «дышать свежим воздухом». Сначала забьются в душные города, как в консервные банки, а потом за глотком лесного воздуха утиными косяками в свои сады на выходные подаются. Ни дом, ни квартира, ни жильё, ни сторожка… Бывает изредка разве, что кто-то из старших сюда жить перебирается, когда сами из деревни – хоть и не свой родной дом, а всё не в городе сиднем сидеть да молодёжи глаза мозолить.

Акакий, несколько ошеломленный напором Степанко, молчал, с трудом пытаясь осмыслить вываленную на него информацию. Как же это так, «не живут?». В голове эта мысль никак не помещалась, она казалась неправильной, лишней, – странной ошибкой, которая не могла быть правдой. Он решил, что что-то недопонял, и отмахнулся от этой странной фразы, чтобы переспросить позже.

– Деревни вымирают, люди уезжают. Молодёжь подаётся в города за работой, да там и остаётся, потом родителей за собой перетаскивают, – дома продают, а чаще просто бросают. Старшее поколение, кто о нас ещё знает и помнит, мало-помалу уходит. Да только мало таких осталось, а уж тех, кто, переезжая, с собой зовёт, – и того меньше. Не уверен уж и помнит ли кто об этом. Да ты и сам прекрасно знаешь. Твои, поди, тоже уехали, хату бросили?

– Нет. Не уехали, – пасмурно буркнул Акакий.

Степанко искоса внимательно посмотрел на Акакия.

– Не хочешь говорить? Твоё дело, пытать не буду. Мне повезло. Баушка моих нынешних про меня не забыла. В городскую квартиру с ними не поехала, сказала жить в саду будет. Ты, когда шёл, сарайку справа от нашего дома приметил? Вот в этой самой сараюшке она и обитала. Основной дом-то уж позже построили. И меня позвала как есть, всё чин по чину. Как там у них говорится? Царствие ей небесное. Да только что толку-то… Живу вот с молодыми тут теперь. Не верят они в нас, не чуют меня, не слышат. Хозяин наш —лентяй и олух, каких свет ни видывал, да простят меня Сварог и Велес. Жена пилит чуть не каждый день, чтобы хоть что-то по хозяйству сделал, вредная стала – жуть! А куда деваться с этаким-то мужиком, поневоле остервенеешь.

Он насупился. Продолжил:

– А он мало того, что лежебока, так ещё и руки как будто не из того места выросли. Видел, баня стоит? Как поставил, так и не топил толком ни разу. Умудрился с печью что-то напортачить, заслонку не может нормально открыть, – вот дым внутрь и идёт. В первый же раз чуть всем семейством не угорели. Ох и перепужались же мы! Вон Федот не даст соврать. Все силы, сколь было, с ним потратили, чтобы шуму на дворе навести, да заставить их выйти посмотреть, что за нелёгкая шалит, – а то б так и заснули все там. Неделю потом оба с ним без сил отлёживались. Так хозяин, нет чтоб разобраться да наладить, так и забросил. Стоит теперь баня, гниёт уж который десяток. Он её как склад использует. Весь двор уже барахлом захламил! Вроде и полезное всё, да с его ленью хоть бы что применил для пользы дела. Так и валяется, – только гниёт да ржавеет. Ходят, лишь спотыкаются за всё это добро-то. Маялся я с ним, маялся не один десяток лет… Ничем не пронять! Не слышит, хоть ты его обухом по голове! Как уши воском залили. Знай себе, сидит, да лежит, али в свой теле-ящик таращится. Еще и выпить то и дело норовит. На том спасибо, что хоть не запойный, меру знает. Я уж рукой на него махнул, да тебе по мне и так видно, поди…

Степанко горестно вздохнул.

– Только Федот у нас ещё бодряком держится, надежды не теряет, всё пытается его растормошить, – то тяпку али грабли под ноги подсунет, то ящик на дороге поставит. Наш горе-хозяин, ежели запнётся или по маковке черенком тяпки получит, вроде даже начинает прибирать во дворе-то. Да только такого вот запала хватает ненадолго. Глядишь, а он часа через два – опять сидит на завалинке, да покуривает, беспутный.

Говорливость нового знакомого успокаивала. Печальные сетования Степана подтвердили догадку Акакия про неважное житьё соседа, и ему было искренне его жаль.

По всему выходило, что Степанко с Федотом, как это ни странно для домового и дворового, живут довольно дружно. По всей видимости, они давно уже на много раз переговорили все темы, и сейчас, получив в лице Акакия благодарного слушателя, Степанко радовался возможности пожалобиться новому собеседнику на своё бестолковое семейство.

Акакий не перебивал. Он внимательно слушал соседа, пытаясь выловить крупицы важной для себя информации о нынешнем времени и разобраться, что к чему. Ему достаточно было лишь время от времени неодобрительно качать головой и понимающе поддакивать, чтобы рассказ Степанко не прерывался.

Слушая мерную речь соседа и потихоньку прихлёбывая горячий чай из щербатой старой чашки, – а других в этом доме, похоже, и не водилось, – Акакий постепенно отошёл и теперь чувствовал себя своим в этой странной компании. От былой неловкой скованности не осталось и следа.

Хозяев Степанко не было слышно, и несмотря на неприглядность обстановки, Акакий теперь ощущал непривычное умиротворение. «Надо бы попросить Степана рассказать о моих нынешних хозяевах и их странном доме», – вяло подумал он.

Однако вставить хоть слово в журчащую неторопливым, но беспрерывным ручьём речь соседа случая не представлялось. Потому Акакий просто решил дать себе возможность немного передохнуть, не торопясь и ни о чём особенно не заботясь.

Впрочем, ждать пришлось недолго.

– Ой, да что же это я, всё о своих, да о своих… – спохватился вдруг Степанко. – Ты ж не за россказнями про моё житьё-бытьё пришёл, тебе про своих узнать надобно. Ну, слушай. Только сразу скажу: спустя столь годков-то тяжело тебе будет, непривычно. Но ты потерпи, не серчай шибко, с ходу не разобравшись. Не гневайся. Вот узнаёшь побольше о том, какая нынче жизнь-то у людишек, и поймёшь всё. Как есть правду говорю, твои ещё ничего, хоть и дачники. Один старшой чего стоит, – добрый, работящий, – из бывше-деревенских вышел, с «руками». Он сам в одиночку эту домину-то отгрохал, одно что в городе большую часть жизни прожил. Дочки беспутые, конечно, – полухмыкнул-полукрякнул Степанко, – городские, что с них возьмёшь. Но и они не безнадёжны, верь моему чутью. Уж я навидался за последнюю сотню лет-то. Присмотрись хорошенько, не руби сплеча, Акаша, – насолить всегда успеешь.

Федот, который в это время дул на свеженалитый чай в блюдце, собираясь отпить, искоса глянул на Акакия, – мол, видишь, прав я был, зря ты горячился. Акакий нахмурился.

– Я, конечно, многого не знаю, – начал он, – но и ты мне скажи. Как же тогда этот бывшедеревенский дом-то без печи умудрился отгрохать? На кой ляд он ему, хоть большой, хоть маленький, без печи-то?.. – Акакий поневоле опять начал заводиться.

Степанко неожиданно сконфузился, смущённо крякнул.

– Ну тут такое дело… Нынче многие городские не хотят с печью и дровами возиться. Особенно, ежели не так уж и часто приезжают. Тут пол-участков такие, вон Федот не даст соврать. Еду готовить нынче печь без надобности, – на плите да в микроволновке больше сподабливаются, – им так и быстрее, и проще. «Блага современности», тудыть их растудыть. А для тепла кто отопительную систему масляную поставил, а кто и вообще, как твои вон, только электричеством и греются.

– Электричеством! Ох и дремучий ты дед, – не удержавшись поддел его, впрочем, по-прежнему беззлобно, Федот. Не забыв, правда, при этом на всякий случай вместе с блюдцем отодвинуться подальше от края стола, чтоб Акакий, если вдруг будет иметь такое намерение, до него не дотянулся.– Лепестричеством?.. – нахмурился Акакий, услышав будто бы откуда-то знакомое слово.

– А ну давай без этого, Федотко. Не видишь, что ли, что Акакий итак весь в раздраенных чувствах, зачем ещё сильней воду мутишь? Разберётся, не лыком шит!..Но посуровевший Степанко сразу строго осадил дворового:

– В общем, – продолжил он, – твои в доме печь ставить не захотели. Масляные обогреватели тоже тянуть не стали, – сложно это, да и котёл чем-то топить надо. Грязь да сажа опять же, как и от печи…

Увидев, как глаза Акакия гневно расширяются, Степанко поспешил продолжить:

– Ну да, да, тоже мне чистоплюйки выискались! Дак что поделать, сейчас каждый первый такой, куда деваться. Так вот. Твои придумали тёплые полы положить, которые от электричества питаются. Конечно, тепла от них кот наплакал. По весне-осени с ними, этими полами включёнными и живут, им хватает. А зимой они сюда всё одно не заглядывают, потому и не надобно им большего. Вот так-то, мил друг Акакьюшка, вот так-то… – закончил он и вздохнул.

Ошеломленный Акакий сидел, с трудом пытаясь понять и принять сказанное Степаном. У него было полное ощущение, что его только что саданули, что есть мочи, обухом по голове. В последней услышанное все никак не хотелось укладываться в цельную картину. Дом. Без печи. Зимой. Не живут. Но это они, хозяева его дома, ещё «ничего». Что-о-о-о-о?…

Степан, видя, что Акакий ошеломлён и обескуражен, проговорил:

– Да ты хлебай чай-то, прихлёбывай. Он на травках, успокаивает. Поможет голову на место поставить и мысли в порядок привести. Ничего, обвыкнешься. Холодно, конечно, хм, – опять прикрякнул он, – зимой, но ничего не попишешь. Жизнь у нас нынче такая… …неказистая. Зато воздух чистый, и дерево кругом, не то что их «каменные джунгли». Поймёшь ещё, что это не самый худший вариант, – неторопливо увещевал он не то себя, не то пребывающего в ступоре Акакия.

– Мои изредка зимой все ж таки наведываются, так что коль увидишь дымок из трубы, приходи без стеснения ежели чего, жизненным теплом погреться. Тяжело поначалу зимовать будет с непривычки, да и выдирать себя из дому, конечно, тоже. Ну да потом легче пойдёт, уж я-то знаю… – со вздохом подытожил Степанко.