Kitobni o'qish: «Тень», sahifa 4
– Сегодня ваша очередь выгуливать зверюшку Карлая, госпожа Онри?
Девушка обернулась. Стоящие на поляне мужчины сами напоминали стаю собак. По-бульдожьи оплывший складками губернатор. Над ним возвышается медлительный… пожалуй, сенбернар, страдающий одышкой даже после небольшой прогулки, разве что язык не свисает изо рта. Щурится подслеповатыми маленькими глазками, подобно бультерьеру, альбинос. Вертит головой господин трусливая такса, глядя то на одного своего спутника, то на другого…
– Это вы так его раба назвали? То-онко… то-онко… – заметил белобрысый, и вся стая разразилась сиплым смехоподобным лаем.
Уна почувствовала, как нарастает в ней гнев. Такой, что, казалось, даже фонари на поляне на всякий случай втягивают свои огненные головы в плечи. Дождавшись тишины, она швырнула прямо в песьи морды:
– И вам добрый вечер, господа! Если здесь кто-то и ведет себя, как животное, то это вы! Ни приветствий, ни представлений. Только грубость за спиной вашего же компаньона. Грубость и невежество!
– Ах, простите, госпожа Онри. Для меня вы все еще маленькая дочурка отличного хирурга. Я много наслышан о нем. Кажется, он пару раз ставил на ноги моих слуг, – растянул в улыбке слюнявую пасть губернатор.
Девушка почувствовала, как ледяная ладонь рисы осторожно сжимает ее задрожавшие пальцы.
– Простите, милочка, а что вы имели в виду под невежеством? – высунула нос такса.
– Лесэн не раб! – выдавила Уна, но почувствовала, как голос ее сбился. Еще один звук – и она расплачется, как дитя. А значит, они были правы – она все еще маленькая дочка своего отца. Отца, который сейчас был так далеко, не способный защитить ее от подобных зубастых тварей. Тех, кто набрасывается кучей, чтобы подрать кого-нибудь ради забавы. Тех, кто знает, что их собственные лоснящиеся шкуры не пострадают.
Словно услышав ее внутренний плач, риса выступил вперед.
– Я тень, а не раб Карлая!
– А в чем, простите, разница? – не то усмехнулся, не то кашлянул альбинос.
– Рабов выбирают хозяева, а в случае с тенью – я выбираю хозяина, а не наоборот. И это показатель глубокого доверия и уважения!
– Какая преданная зверюшка! – оскалился губернатор. – Может, мне тоже завести такую? Днем она будет рассказывать всем, как я хорош, а по вечерам играть со мной в мосты. Вот только молодую супругу я бы ему не стал доверять… Вдруг она, как и ее отец, зверюшек любит больше, чем людей…
Уна стояла бледная как полотно, а громогласный хохот летел в нее, словно камни.
Лесэн бросился вперед, и острие его когтя практически воткнулось в губернаторский нос.
– Уверен, – прорычал он, – никто и никогда не выбрал бы вас своим хозяином!!!
Бульдожья лапа с размаху ударила юношу по лицу. С такой силой, что риса упал на одно колено.
Но тут же поднялся.
Уна выставила руки, силясь сделать что-то. Остановить. Но гулко прыгающее внутри сердце мешало думать и говорить. В этот момент на поляну влетел Карлай. Голоса закипели: «Возмутительно!», «Неслыханно!», «Карлай, вы рискуете!..» Девушка услышала, как ее супруг металлическим голосом приказал ей найти Морриса и Руми. Как загипнотизированная, она ушла с поляны и еще долго блуждала по парку, в действительности ничего не видя вокруг. Она будто смотрела странный сон. Странный и жуткий.
И вдруг цветущая изгородь расступилась – и она снова увидела своего супруга. Они с Лесэном стояли в укромном закутке сада. Уна даже представить себе не могла столь жуткой гримасы на любимом лице. Его ярость испепеляла стоящего напротив мальчишку. Глаза рисы застыли, глядя в одну точку. Казалось, нечто ужасное пожирало его изнутри. И тут тахис наотмашь ударил своего покорного слугу. Лесэн упал на траву как подкошенный.
– За себя ты получил от губернатора, а это за нее! – донеслось до ушей девушки. Карлай повернулся и столкнулся с Уной взглядами. – Мне нужно закончить дела, – холодно произнес он. – Лесэн, закажи экипаж для Руми и Морриса. И через три четверти часа встречаемся с вами обоими на «Легато».
Высокий и статный, он зашагал прочь по аллее.
Риса уже поднялся и держал у губы платок.
– Простите меня… – прошептал он и тоже выскользнул в зеленый проем.
Уна пришла первой. Дождя не было, и она осталась на палубе. Волны колыхались, по каждой будто кто-то сделал мазок золотом. Неподалеку возвышались своды оранжереи, за стеклом которой двигались фигурки, словно куколки в детском театре. Уна смотрела на них и видела детальки огромного мира. Неосознаваемо огромного и пока совершенно непонятного. И мир смотрел на нее в ответ. Они еще не знают друг друга… Вот эти двое, что скоро придут сюда, – знают. Знают что-то такое, что позволяет им быть смелыми, верить и бороться за то, во что они верят. Не разрушаться ни от острых слов, ни от мерзких поступков, ни от трудных обстоятельств, ни даже от удара любимой руки. А она этого еще не знает…
Скоро на помосте появился Карлай. Поманил ее в каюту, на ходу слегка притянув к себе за плечо, возможно, проверяя, не замерзла ли она. Внутри тахис небрежно стряхнул что-то с рукава пиджака, не спеша снял его и кинул на край дивана.
– Почему ты ударил его? – практически взвыла Уна, ощущая, как мучительно было удерживать этот вопрос в себе.
– Он подставил нас! Тебя! Меня!
– Наоборот, он пытался защитить меня! И защититься самому! Ты бы слышал, что говорил губернатор!
– Поверь, я слышал и не такое. Но защита может быть разной. Есть время, когда защищаться нужно когтями и зубами, а есть время, когда лучшая защита – это закрытый рот.
– Мне казалось, что он поступил смело!
– А раньше тебе так не казалось! – усмехнулся Карлай, и девушка прикусила губу. – Нет, на этот раз он поступил глупо. За нашими плечами длинный путь. Путь по качающемуся канату, с которого можно сорваться в любой момент, если не быть осторожным.
За спиной раздался еле слышный вздох. Девушка обернулась. Она уже привыкла к тому, что Лесэн, если захочет, может двигаться абсолютно беззвучно. Юноша мрачной тучей появился в самом темном углу каюты, и только свет, отражающийся в золотых украшениях, выдавал его присутствие. Наконец он вышел чуть вперед, сел прямо на пол, опершись спиной на стену, и тут же превратился в неподвижную статую.
Вода за окном вздрогнула, и девушка непроизвольно вздрогнула вместе с ней. Тронулись. Атласная поверхность канала начала вздыматься и прогибаться, в ее черной бездне покачивались, словно в колыбели, раздробленные световые силуэты зданий.
Карлай ослабил на шее шелк и замер тоже, глядя на ползущие мимо гранатовые зерна городских окон.
– Каждое из них – это история, – произнес он негромко не то в продолжение их разговора, не то, наоборот, пытаясь уйти от него. – Порой настолько невероятная, что именно это и доказывает ее правдивость.
– Расскажи мне ВАШУ историю… Пожалуйста! – попросила Уна-Жанел. – Мне нужно знать…
– Нужно, – подтвердил супруг, даже не дав ей закончить.
Тахис достал из винного шкафа бутылку и начал открывать ее. Налил всем вина, но пить не стал. Вместо этого забил трубку и молча раскурил ее, все так же глядя в окно. Огонек, то разгораясь, то прячась глубже в отверстие трубки, отражался на стекле и в без того сияющих глазах Карлая. И каждый раз, освещаясь, его лицо становилось немного другим – так много чувств проступало на нем.
– В тот решающий день Лесэн был еще совсем мальчишкой… – Голос плыл по каюте вместе с полупрозрачными узорами душистого дыма и оттого казался еще более вкрадчивым. – Его семья заправляла одной из моих фабрик. Отец Лесэна был моим давним компаньоном и другом. Уверен, он всегда делал лучшее из возможного, чтобы не происходило, но такого никто не мог ожидать. Столь крупных налетов, как тогда, этот уголок периферии не знал давно. Большая удача, что дела заставили меня приехать в тот самый момент…
Краем глаза Уна заметила, как на слове «удача» рису передернуло, и вскоре ей стало понятно, почему.
– Его семья, даже мать бились, как сошедшие с древних полотен свирепые драконы, – продолжал рассказ Карлай, и текучий голос его становился все тверже, словно застывал от сквозившего из памяти холода. – И этот мальчишка вместо того, чтобы прятаться, вылетел неизвестно откуда, словно бес, и разбил вдребезги стул о голову того, кто напал на меня со спины. А отлетевшую ножку вогнал этому верзиле в глаз с такой точностью, что даже мне стало не по себе.
Карлай описывал еще что-то, и с каждым словом его слушательнице казалось, что она перестает чувствовать свое тело, будто кровь, согревающая его, бежит все медленнее, остывая. И словно вторя ее чувствам, на несколько мгновений комнату заполнила тишина. Кажется, оба участника той чудовищной битвы опять оказались на далекой фабрике среди криков и бессвязного крошева, сделавшегося из того, что было привычной обыденностью. Их лица были полны чувств, но глаза… пусты. Пугающе пусты, потому что не было сейчас в этой комнате ни добросердечного и безупречно воспитанного Карлая, ни его покорного слуги. Где-то там среди шелеста сотен перевернутых страниц календаря они все еще сражались с тем, что уже невозможно было победить.
И Уна неподвижно стояла там за их спинами. Услышанная история медленно и безвозвратно пропитывала ее. Чувства, мысли, все стеклышки, через которые она смотрела на свою новую семью, да, впрочем, и на весь окружающий мир, еле уловимо менялись. И вдруг резкий звук колокола выдернул девушку из оцепенения. Она повернулась к окну.
«Легато» вынырнула из-под горбатого моста и скользнула к причалу одного из клубов. Невысокая башня, будто флиртующая с прохожими теплым светом из окон, вросла в деревянную платформу, на которой было тесно от цветочных горшков и ящиков. И все же найдя свободное местечко около перил, на помосте курил служащий. Увидев, что лодка прижимается к берегу, он оживился и замахал руками.
– Еще одно короткое дело. Мне нужно подняться наверх. Закончи пока за меня историю, – попросил Карлай и вышел.
Уна покосилась на юношу, по-прежнему сидящего на полу. Плечи ссутулились. Смоляные локоны упали на лицо. Руки с золотыми когтями были сцеплены на коленях.
– В этой битве погибла вся моя семья, – донеслось из-под черных прядей. Лесэн оставался абсолютно неподвижным, только самый кончик длинного тонкого хвоста совершал еле уловимые движения, вздымаясь над полом и снова ложась на него. – Наш дом располагался буквально за стеной фабрики. Просторный, уютный. У меня была своя комната. Небольшая, но достаточная, чтобы поставить там стеллаж для солдатиков и расставлять их на фоне самодельных бумажных декораций. Для таких, как я, – это запредельная роскошь. Горел наш дом тоже роскошно… Быстро и ярко, словно тоже был из бумаги… Когда налетчики поняли, что не смогут вынести все, что хотят, просто подожгли его. Родители, дядя, старшая сестра – все погибли в этой безумной свалке. Но… – Лесэн коротко выдохнул. – История не об этом… У Карлая было много охраны. Сильной и верной. Он мог уйти с самого начала. Его бы прикрыли – и ни один волос не упал бы с головы хозяина. И позже, когда уже стало понятно, что нападавших слишком много, что фабрике конец и всем, кто в ней останется, тоже… Он все еще мог бежать, но вместо этого дрался не просто наравне со всеми – впереди всех! Но самое главное, он бился не за фабрику, не за деньги. Он сражался за каждое живое сердце, бившееся рядом с ним, и за то, чтобы показать этим выродкам, что здесь их не боятся. Карлай считает, что если бежать, то нападений будет больше. И мой отец считал так же. Что необходимо давать максимальный отпор, иначе они будут подгрызать края, пока не доберутся до сердцевины. Еще раз повторю – Карлай мог уйти, его звали, умоляли… А он даже не повернулся в их сторону. Видела шрамы на его теле?..
Уна вздрогнула, будто снова ощутила их под пальцами.
– Это удары от их когтей.
– К-когтей? – не узнавая собственный голос, спросила девушка.
– Да, хотя саками не обязательно животные, – он выделил это слово и натянуто ухмыльнулся, – вроде меня. Среди них много людей, у которых нет когтей. Поэтому они надевают на руки специальные кастеты. Шипы на них заточены так, что рвут плоть, словно старое тряпье. Я своими глазами видел, как кровь пузырилась на груди Карлая, потому что воздух выходил наружу из грудной клетки. До сих пор не понимаю, как он выжил. Сам я уцелел только потому, что от очередного крепкого удара потерял сознание. Очнулся много позже, уже в лазарете. На соседней кровати лежал Карлай. Сестры сказали, что он притащил меня, хотя сам еле держался. Когда выяснилось, что я остался один, Карлай, не задумываясь, забрал меня в город. Он хотел дать мне образование, работу, сделать полноценным членом общества. Но я риса! – Юноша развел руками. – Мало того, еще сирота и потенциальный бродяга. Благодаря Карлаю и тому, что моя семья держалась вместе, мы могли противостоять гонениям со стороны общества. Но теперь у меня не было никого. Скажи, какие я имел перспективы? Меня ждал детский дом, причем самого паршивого пошиба. На периферии даже человеческих беспризорников содержат хуже, чем зверье в зоопарке, а про нелюдей и говорить нечего. Ты такое даже представить себе не сможешь… Бетонные норы, дырка под потолком без стекла, в которую стекает грязь с дороги, когда дождь идет слишком долго… То есть почти всегда.
С каждым предложением слова Лесэна, пропитанные ядом чудовищных образов, атаковали застывшую напротив девушку. Она вся сжалась под их ударами и даже хотела бы расплакаться, но не смела и моргнуть.
– …Я провел там некоторое время, пока Карлай искал способы вытащить меня из «заботливых» лап закона. Когда от гнилой еды, которой нас кормили, мы дружно пачкали пол своего вольера, я молился о том, чтобы сдохнуть поскорее. Но увы, мама родила меня крепким парнем и у меня были все шансы дотянуть там до совершеннолетия. А дальше? Меня отправили бы в какие-нибудь далекие северные шахты, где теплокровные просто не выживают. Конечно, не спрашивая, хочу я этого или нет. И если безмолвие за дверью в нашей детской тюрьме в ответ на мольбы о помощи еще не было рабством, то мытарства в ледяных копях точно им стали бы!
Юноша умолк. Потом со вздохом встал, взял со стола бокал и одним глотком отпил сразу половину. Тонкая струйка сбежала по подбородку, темно-красная, будто кровь из разбитой губы. А потом почему-то риса сел у самых ног Уны-Жанел.
Ее сердце отсчитывало одно мгновение тишины за другим. В каждое из них пальцы просились коснуться гладких черных волос, изогнутых кончиков ушей с поблескивающими золотыми бусинами сережек. Но даже чуть более глубокий вдох казался чем-то слишком вольным рядом с только что услышанными словами…
Наконец риса продолжил:
– Выход оставался лишь один: апеллировать к уходящей в прошлое традиции нелюдей. Карлай полжизни положил на то, чтобы доказать Гранатовому городу, что он почти человек. А теперь ему пришлось заявить о том, что он тахис. Не просто заявить, а повесить светящееся клеймо на свое запястье. Но если его можно скрыть рукавом, то меня-то не скроешь!..
Вернулся Карлай. Похоже, ничто так не успокаивало его, как погружение в дела. Рубиновые всполохи в глазах тахиса, казалось, нежно погладили молодую жену, а потом обратились на Лесэна.
– Знаешь, когда я рассказал ему о своем предложении, он рассмеялся. Мальчишка, годившийся мне в сыновья. Мне! Покровителю его семьи, живущему, можно сказать, в другой вселенной… – начал мужчина рассказ так, будто все это время слушал их разговор за дверью. – Мне казалось, что я предлагаю ему потерять что-то. Отдать мне свою свободу. Вероятно, многим, как и тебе, именно так и представляется наша связь. Лесэн же видел все куда яснее, чем я. Он уже ничего не мог потерять…
– Потому что у меня ничего не было… – развел руками юноша. – Кроме всего прочего, я чувствовал столько уважения и преданности, что и без браслета уже был его тенью.
– Прибыв в Цидад-де-Рома, Лесэн взялся за учебу с таким усердием, что мне приходилось заставлять его ложиться спать. Хотя бы иногда. Думаю, сегодня я уже безнадежно глуп в сравнении с ним, просто наш друг не кичится успехами и в разговоре старается спускаться на уровень собеседников. Одно наслаждение говорить с ним! Мы проводили за этим занятием бесчисленные часы, и в один момент я действительно понял, что нас словно бы ничего уже не разделяет. Радость, горе, непонимание общества снаружи и полная открытость и преданность внутри сделали нас практически единым целым. И это слияние углубляется с каждым днем. Оно давно вышло за рамки того, что мы могли бы объяснить. Так что мне не совестно за сегодняшний удар, а Лесэн не будет держать на меня зла. С таким же успехом я мог бы отвесить пощечину себе самому, чтобы поскорее привести в чувство. И вряд ли сожалел бы о содеянном, даже если бы лицо какое-то время горело от удара. И если у тебя хватит смелости и доверия разделить с нами эту жизнь такой, какая она есть, ты начнешь чувствовать это так же. Себя, как нас. И нас обоих, как себя…
– Я постараюсь… Я… хочу… – произнесла одними губами Уна. Прежде она, словно вора за руку, ловила себя на том, что, давая подобные обещания, лжет. Раньше она скорее желала, чтобы изменился мир вокруг, а в ней самой все вроде как было правильно. Теперь же девушка ощущала, что внутри, в ее сердце, в смешении чувств, что-то провернулось, совсем немного не дойдя до ключевого щелчка.
Уна-Жанел дотянулась до своего бокала, сделала глоток. Неприятно громкий в повисшей тишине. Потом несмело спросила:
– А как это происходит?
– Соединение с тенью?
Девушка кивнула.
– Я слышала, что в этих браслетах заточены кусочки ваших душ…
Карлай по-доброму усмехнулся.
– На западе ближе к периферии есть Собор Незримого. Для людей соединение с тенью – необъяснимая магия. Для нас – просто один из религиозных ритуалов, не более особенный, чем венчание или похороны. Пару столетий назад ритуал был сложным, с проверками и богатым символизмом оформления, хозяина и его будущую тень долго готовили к тому, что их ждет. У нас в этом не было нужды. Мы оставили лишь суть, вершину горы. Со стороны это выглядит так: жрец впадает в состояние транса, а потом берет обоих за запястья. Там, куда легли его пальцы, проступают символы, которые ты видела.
– Кажется, будто изнутри всплывают на поверхность раскаленные докрасна металлические обручи, – вставил Лесэн. – Только поверхность эта – твоя собственная кожа. Ощущения соответственные. И все же происходящее завораживает настолько, что способно отодвинуть боль в сторону.
– Если бы существовали хирурги, способные пришить одну душу к другой, то браслет был бы шрамом от этой операции. И все же это не кандалы, как может показаться. И не клеймо. А в определенном смысле звучание наших душ в проекции материального мира. Как записанные ноты. Только в партитуре появляется партия для еще одного инструмента. Да, можно сказать, что жрецы запирают в браслетах кусочки душ, но не ради лишения свободы, а чтобы перемешать умы и судьбы. А для единых естественно быть рядом и не противиться самим себе, не так ли? Вот почему тень не имеет ничего общего с рабом. И дело не только в том, что стать моей тенью – добровольный выбор Лесэна. Он часть меня. Он внутри меня. Мы чувствуем друг друга. Не читаем мысли, но всегда знаем, что происходит. Расстояние терзает нас, терзает совершенно по-особенному…
– Но ты же можешь приказывать ему все, что угодно! И он не смеет ослушаться. Но не наоборот. Если речь идет о смешении, то оно должно быть обоюдным.
Это неравенство, словно колющая глаз соринка, все время мешало Уне с доверием смотреть на их союз. Как будто на тончайшей хворостинке держится изрядная доля мировой справедливости, и стоит девушке принять положение дел, как та надломится. И тогда живые существа начнут творить друг с другом все, что им вздумается, по принципу «кто сильнее, тот и диктует правила». Нетрудно догадаться, что сама она себя к сильным мира сего не причисляла и никак не могла обрести это внутреннее согласие.
– Посмотри на свое собственное тело. Тебе наверняка кажется, что ум приказывает руке. Но не наоборот. И рука не смеет ослушаться. На самом же деле ум не приказывает. Когда ум знает, знает и рука. Она повинуется, не обсуждая приказ и не оценивая правильность содеянного, но не потому, что лишена воли, а потому, что ум и тело заодно. Потому что если больно руке, то ум страдает тоже. Выходит, что, действуя в своих интересах, ум также действует в интересах руки. Заботясь о ней, заботится о себе. Разве не так?
– И все же это не одно и то же… Моя рука не думает, не чувствует, не имеет своей отдельной истории и культуры. Вы две самостоятельные личности! Вы такие разные!
– Не переживай. Ты поймешь. Есть кое-кто очень убедительный, – улыбнулся Карлай.
Девушка подняла на супруга вопросительный взгляд.
– Время. Оно красноречивее нас обоих. Позволь ему расставить все по местам.
Они часто завтракали вдвоем: Лесэн вставал рано. А ужинали почти всегда вместе. Дома, в клубе, на «Легато», иногда даже на бегу. Но эта традиция уже стала привычной даже для Уны. Поэтому сегодня пустая тарелка напротив ощущалась как дыра, в которую постоянно норовила провалиться их беседа.
– Когда выдается свободный вечер, я стремлюсь провести его дома. И раньше любил, а теперь, когда у меня есть с кем разделить его… – объяснял Карлай, но, казалось, скорее себе самому. – Лесэн же в такие дни предпочитает побродить по городу. Особенно в непогоду, когда улицы пусты, а каналы кипят от сильного дождя. Обычно это всего несколько кварталов от дома. Мы не можем находиться слишком далеко друг от друга. Нам становится некомфортно.
