Kitobni o'qish: «Былины Окоротья»
Былины Окоротья
Каждый сам хоронит своих мёртвых
Воистину придёт час конца мира.
Во ночи темной воссияет звезда Полынь,
Коя яринным1 светом очи людям станет застить.
И падёт с небес семя злочинное в землю воглую,
И проклюнется в ней ростком извиваючимся ако червь,
Ако змея хладная, наполненная смертным ядом,
И цветие даст, и плод взрастит на погибель человека…
Пророчество св. Прокопа.
Септрен VII/2
Глава 1. Дурные вести
1. Княжий терем
Несмотря на майскую жару, в княжеских палатах царствовала прохлада. Дышавший парной хмарью зной не проникал внутрь даже через распахнутые ставни, сквозь которые доносился басовитый гул шмелей. Трудолюбивые насекомые роем вились над зарослями чубушника и калины. Освещая цветник, утреннее солнце плыло по небосводу, сияя как начищенный медяк.
Немногочисленные вотчие бояре, сидели на лавках вдоль стен светлицы и почтительно молчали. Дворяне всеми силами стараясь скрыть обуревавшую их скуку.
День приёма челобитных не пользовался популярностью при дворе Ярополка. Выслушивать жалобы крестьян о скудном урожае, бесчинстве татей или воровстве скота, бояре считали ниже своего достоинства, и на причуду князя, раз в неделю устраивавшего подобное «развлечение», смотрели косо, но терпели. Зная характер Ярополка, боялись возражать. Кому понравится сиднем просидеть все утро, выслушивая жалобы воняющих навозом, завшивевших крепачей, чьи беды сводятся к таким безделицам, как неурожай гороха или спор за межу в десятину с четью. Вот только сегодня речь зашла не о пропавшей козе и не о красном петухе, пущенном в соседскую скирду.
Нет, сегодня речь зашла вовсе не об этом.
Болотник стоял перед князем на коленях и отчаянно робел. Заикался, путался в словах и мямлил. Рассказ его в своей неспешности походил на пролитую по столу опару. Как жидкое тесто, капающее с края столешницы на пол, превращается в бесформенную лужу, так и слова зареченца покидали уста в несвязном лопотании. Понять что-либо путное средь бесконечных эканий, плевков в бороду и заикания оказалось делом сложным, но постепенно картина стала проясняться. Воевода Всеволод Никитич заметил, как посмурнело лицо князя.
– Эвоно как… таво… Скверность все растёть, говрю, – бубнил болотник, выпучив глаза и комкая в руках войлочную шапку, – …како пошесть моровая по лесу ползеть, говрю, буйствует все злей.
Судя по бьющему в нос запаху, проситель, и так не блиставший красноречием, усугубил своё косноязычие чаркой-другой ржаного самогона. Алкоголь он принял, несомненно, в целях поднятия боевого духа. Чай не каждый день доводится предстать пред князем. Перегар от ржанки воевода чувствовал, даже стоя здесь, за резным троном, на котором сидел князь Ярополк Митич, а уж что творилось в «окрестностях» селянина трудно было и представить.
– Растёт не по дням, а энто… по часам, – гнул своё болотник, – Мокошь родить перестала… скотину в пажити не выгонишь испужоная стоить, из хлева выходить боица. Домовые по хатам обнощь воють. Зверьё все сгинуло… Лес захирел, хворает. Скверность государь. Энто… таво… коли не посечь гадину, животов не убережём. Сев не за горами, а помочи ждать неоткуда… токма на тебя и уповаем. Спасенья вельми просим, государь.
Ярополк, задумавшись, молчал. Нахмурив брови над светло-серыми глазами и благородным, украшенным горбинкой носом, он смотрел на крепача сквозь полуопущенные веки. Скрестив руки на шарообразном навершии короткого посоха и уперев в них подбородок, Ярополк оценивал стоящего пред ним человека. Князь словно решал, стоит ли его повесить, отходить плетьми или же и вправду слать подмогу.
Ещё не старый, сорока зим от роду, владетель Марь-города, окрестных деревень и земель от Заречья аж до самого Чертолья, лежащего под Голым-горой, успел всем доказать, что шутить с ним не стоит. Столь значимого влияния Ярополк добился несгибаемой волей, железом и гибким, как лоза умом. Не давал спуску никому: ни князьям-соседям, ни колдунам, ни вольному лесному люду. По всему было видно, что зареченец знал это очень хорошо, поэтому и трясся, как берёзка на ветру.
– И как давно эта твоя… скверность появилась, человече?
Болотник сунул шапку под мышку и, пожевав бороду, принялся старательно загибать пальцы, тщательно высчитывая что-то, на костлявой пятерне.
– Такить, почитай с год уж будет. Отнележе2 как комет хвостатый по небу пролетал и на землю звёзды сыпалися, что просо сквозь сито дырявое. Поелику с тех самых пор мы ужо и бадняк3 сожгли и в травень – дерево4 поставили.
Всеволод заметил, что сидящие по лавкам бояре, наконец-то проявили интерес. Зашептались, наклонившись друг к другу, закивали головами, морща лбы. Воевода и сам хорошо помнил прошлый год. Год странный, необычный. Небывалую доселе пору, когда ночную тьму разгонял свет бегущей к горизонту, сверкающей звезды. Огненная слеза, стекая по куполу небосвода, волочила за собой зелёный шлейф хвоста. Вспомнил он и небо, щедро исцарапанное росчерками метеоров. Многие тогда твердили, что сие знамение накануне великих бедствий: мора, глада али большой войны. Но пока ничего страшного не произошло. Те же пограничные стычки, рейды по лесам, те же хвори, от которых схоронили людей не больше и не меньше, чем всегда. Привычная и размеренная жизнь Марь-города, шла своим чередом и ничем примечательным от рутины прошлых лет не отличалась. То есть не отличалась до этого момента.
– Год говоришь, – ещё сильнее помрачнел Ярополк, – Так что ж вы, сучьи дети, раньше-то молчали. Ждали, пока эта ваша скверность до Китяжского тракта дорастёт? Али самого Калиграда?
От слов князя Болотник сжался и поник. Снова нервно затеребил в руках валенку5, что-то едва слышно бормоча и тряся козлиной бородой.
– Такить… поначалу всё не так уж худо было… энто, значит, нам и помститься не могло чаво дурного. У кого корова али овца пропадёт… у кого дитятко. Токма в лесу такое частенько случается… грешили на медведя, дай лютого зверя…пока Скверность из трясин выходить не стала… Тогда-то мы уж всё и разумели… энто… боимся сильно, светлый князь. Не дай сгинуть… сами мы не выдюжим. Пропадём…
Ярополк надсадно крякнул, раздражённо стукнул окованным бронзой концом посоха по полу, и в глазах его промелькнул недобрый блеск.
– Дети у них пропадали, – проворчал князь, – Надо ж – обычное дело! Бросить бы вас на потребство той заразе, что вы под собственным боком выпестовали, да негоже это. Не по-людски. Вы, зареченцы, хоть и на отшибе примостились, а все ж мои земли лаптями мерите. Вот только, поганцы, предпочитаете не вспоминать об этом. Тоже мне – вассалы, мать вашу! Ну да ладно. Как там бишь тебя…
– Кузьмой мя нарекли, светлый князь, но все округ кличут Карасём.
– Так вот, Кузьма, по прозвищу Карась, окажу я вам милость, хоть того вы и не заслужили. Будет вам подмога и спасенье. Пошлю дружину в…как там твоя деревенька обзывается?
– Барсучий лог.
– Во-во. В Барсучий лог. А поведёт их не абы кто, а мой собственный сын, Пётр.
Паренёк, сидящий на резном стольце по правую сторону от трона, встрепенулся, удивлённо вскинул голову. Усыпанное прыщами лицо его побледнело, но юноша тут же взял себя в руки. Скрипнув кожей новеньких сапожек с загнутыми кверху мысками, как того требовали последние веяния моды, молодой княжич вскочил на ноги. В страстном порыве Пётр стукнул себя кулаком в грудь, прикрытую атласом расшитого золотой нитью кафтана.
– Я тебя не подведу, отец! Можешь на меня положиться.
Ярополк отмахнулся, поморщившись от проявления столь явного рвения. Впрочем, сам Пётр, поняв, что проявил несдержанность, залился густой краской и поспешил усесться на место. Негоже наследнику княжьего ярлыка так себя вести. Дворяне, принялись украдкой усмехаться, потешаясь над задором юноши, но быстро сникли под тяжёлым взглядом князя. Всеволод тоже не сдержал улыбку, но в отличие от бояр скрывать её не стал. Он знал мальчишку ещё слюнявым карапузом, напускавшим лужи под столом. Помнил, как брал княжича с собой на охоту и наказывал за ссоры с младшею сестрой Ульяной. Воевода был близок с родными князя настолько, насколько может сблизиться окольничий с семьёй своего господина, с которым вместе воевал и преломлял хлеб у костра. Так что Всеволод разрешил себе полуулыбку. Перехватив взгляд Петра, он ободряюще ему подмигнул. Но насупившийся юноша сделал вид, что не заметил знака воеводы. Да, мальчишка явно вырос.
Тем временем его отец откинулся на троне и произнёс:
– Цените мою заботу и пусть никто не скажет, что, мол, Ярополк Марьгородский забыл про… как ты там сказал?
– Барсучий лог, княже.
– Ага. Точно. Сам, Кузьма, отправишься сопровождать моих людей, дорогу показывать им станешь, поскольку в зареченских топях сгинуть – что по воду сходить. Пойдёте завтра же. Ну а пока жить и харчевать будешь на конюшне. Неча по ночлежкам и кабакам валандаться. Ноне это всё. опёршись на украшенный затейливой резьбой посох, князь тяжело поднялся и кивнул в направлении выхода из чертога, – А с тобой, воевода, давай-ка мы пройдёмся. Потолкуем немного о делах. Пётр, подмени меня.
Сильно хромая, князь заковылял по ковровой дорожке к двустворчатым дверям, ведущим из палат. Окольничий пошёл следом, сохраняя приличествующее титулу владыки расстояние. Поднявшие зады с лавок бояре сопровождали их променад учтивыми поклонами, адресованными исключительно князю. Всеволода, учитывая его происхождение, при дворе мало кто жаловал. Как только Ярополк вышел на крыльцо подклета, воевода встал рядом и оперся ладонями о деревянные перила. Надобность соблюдать дворовый этикет теперь отпала.
Раскинувшийся перед ними Марь-город не то чтоб завораживал, но всё же привлекал глаз. Князю Ярополку Митичу, прозванному недругами Хромым, а горожанами Доброхотным, было чем гордиться. Начавшись у излучины реки-Ижены, слобода простиралась на добрых две версты. Охваченная недостроенным кольцом внешних стен, она почти полностью опоясывала город, стремясь взять его в осаду. Среди бесчисленного количества клетей и хаток взор безошибочно выхватывал: несколько кузниц, собственную пристань с разветвлённым деревом причалов, обросшую складами верфь, довольно большое торжище и ладные ряды ремесленного квартала. Наступая на посад волной потемневшего дерева, слободские избы упирались в добротный камень внутренней крепостной стены. Здесь, за проезжими воротами украшенными зубцами гульбища, укрылись дома горожан побогаче. Жилища бояр, зажиточных купцов и успешных цеховых щеголяли кокошниками, ярко окрашенными причелинами, щипцами и резными полотенцами. Одетый в деревянное кружево посад карабкался по уступам вверх, на вершину скалистого кособокого холма. Один склон каменного шатра полого спускался в город, а другой оканчивался крутым обрывом, нависшим над Иженой тёмной дланью.
Кром, где находился терем князя, занимал его вершину. Окружённый высоким, обмазанным белёной глиной частоколом, детинец должен был стать последней линией обороны марьгородцев. В самом центре крепости, скрывшись за острыми зубцами тына, за гульбищем и стрельнями, укрылась от врага башня-повалуша. Сложенная из добрых брёвен, она дерзко возвышалась над зданиями покоевых хором.
Здесь же, в сердце крепости, разместились: собственный колодец, мыльня, конюшня, портомойня, кузница, сад, стряпчая изба и скрытый в тени развесистого дуба алтарь Перуна, которого почитала семья князя.
Во внутренний двор детинца вели мощные дубовые ворота, у бревенчатых верей которых томилась группка просителей. Кто сидел на лавках, а кто развалился прямо на земле. Пришлые люди ожидали аудиенции у Ярополка. Увидев князя на крыльце, челобитники вскочили на ноги. Мужики в пыльных сермягах и старики с висящими колтунами бородами тут же посшибали шапки. Принялись истово кланяться. Измученные дальней дорогой бабы, прижимали к груди орущих детей и взирали на князя с нескрываемым беспокойством. Среди ходатаев еле слышным гулом разнёсся тревожный ропоток. Видя волнение собравшихся, Ярополк поспешил их успокоить.
– Не бойтесь, люди, не напрасно вы пришли. Будет вам приём у князя. Сын мой – Пётр вас выслушает и рассудит, ако я б самолично это сделал. Даю слово!
Народ, в основном крестьяне с дальних деревень, принялся благодарить нестройным хором, но Ярополк лишь отмахнулся.
– Идём, Волк, – сказал он Всеволоду, назвав окольничего старым боевым именем. Шипя от боли, князь стал спускаться по ступеням. Давняя рана в колено, полученная им в бою с онригарами, снова дала о себе знать. Да и собственные рубцы воеводы тоже ныли. Предчувствуя изменение погоды, они приглушённо, будто издали, отдавали в костях эхом тупой, изматывающей муки.
«Станется и дождь пойдёт» – глянув вверх, подумал Всеволод. Но небо оказалось абсолютно чистым. Ни тучки, ни облачка.
– Ну, что думаешь о притче нашего Карася-Кузьмы? Слышал ранее о такой вот скверне, что людей да скот изводит?
Всеволод не спешил с ответом. Подумал, потирая чёрную бородку, в которой уже промелькнули первые седые прядки.
– Нет, – в итоге сказал он, – в тёмных урочищах разное, конечно, повидать пришлось. И с лешим сталкивались, и с шишигой, да и горына в деле видеть доводилось. Многие чудовища людей изводят, но чтобы лес сох да зверьё пропадало… Нет, такого не встречал. К тому ж рассказчик с крепача неважный, на слух не разобрать, что за напасть такая эта их зареченская скверность. Болезнь? Чудо-юдо? Али банда обозлённых лесорубов? Тут сразу не поймёшь, на месте смотреть нужно.
– Так я и думал. Была б то бестия лесная, зареченцы и посылать за помощью никого не стали. Собравшись толпой подняли бы её на рогатины в два счета. Знаю я тамошних людишек, те ещё оторвы. Стервецы. У них из зада ржавый гвоздь калёными клещами не выдерешь, не то, что подать. Как за подушным сборщик ни явится, по хатам лишь старики да дети, все остальные в лес сбегают. Чувствуют себя в чащобе словно дома. Могут и неделю в дебрях просидеть, и две. Токма жир нагуляют. Одно слово – поганцы. Но вот чего, а храбрости у них не занимать. Абы чем, какой косматой страховидлой их не проймёшь. Не-е-т… – протянул Ярополк. – Здесь что-то другое. Что-то, отчего наш Кузьма трясётся и заикается. Что-то, что заставило тех, кто его послал, всерьёз опасаться за свои жизни и просить помощи здесь, в Марь-городе. Обратиться к тем, кого они избегают всеми силами. А это значит дело серьёзное.
Поглощённые разговором, окольничий и князь вышли во внутренний дворик, скрытый от посторонних глаз изгибами строений и бревенчатым оскалом тына. Небольшой садик, разбитый здесь по воле Ярополка, благоухал яблоневым цветом, кустами вишни и сирени. Пчёлы, деловито жужжа, сновали над цветами, собирая первый, и оттого самый сладкий весенний нектар.
Маленькая девчушка, годков едва ли трёх, выбежала им на встречу. Рыжие, растрёпанные косички весело мели воздух за её спиной. Бросившись в объятья Ярополка, ребёнок залился радостным, звенящим смехом. Князь, уронив трость, подхватил её, и, несмотря на больную ногу, резво закружил в воздухе.
– Тятя, тятя, опути! – верещала девчушка, вцепившись в руки отца и пища от восторга.
– А ну-ка! Что это я здесь поймал, – суровым голосом произнёс князь, притворно хмуря брови. Подняв девочку над собой, он повертел её из стороны в сторону, делая вид, что рассматривает странную диковинку. – Какой-то клоп, аль блошка! Маленькая божия козявка. Посажу-ка её в банку, чай на что-то и сгодится.
– Нет, нет! – возмущённо запищала озорница, дёргая ножками в воздухе. – Это же я Ксёса, твоя доцка!
– Эка невидаль, и разговаривать умеет! Вот бесовские проделки. Точно нужно её в банку скрасть да моей младшенькой Ксенье показать. Она всяких букашек страшно любит, целыми днями напролёт с ними возится. Вот только где она? Неужто снова спряталась от меня, проказница.
– Здеся! Я здеся, тятя! Это я! – закричала девочка сквозь хохот, махая перед лицом отца ручонками. Ярополк не в силах больше сдерживаться рассмеялся сам, заключая дочь в объятия.
Всеволод, тактично отойдя в сторону, смотрел на них с печальной улыбкой. Он вспомнил собственное счастье. Маленькую синюю птаху, что улетела безвозвратно. Сердце воеводы снова защемило от болезненной тоски, словно и не прошло трёх лет с тех пор, как он потерял Настасью. За это время вина и скорбь его не стали меньше, но притупились. Они, как ядовитый куст омежника, вросли в него корнями. Стали глубже.
Цветущие ветки сирени подле них раздвинулись, и по дорожке, отсыпанной речной галькой, вышли две женщины. Марфа Покореевна – жена князя, в сопровождении молодой служанки. Статная и волоокая, одетая в расшитый бисером рогатый волосник и богато украшенное платье, княгиня степенно плыла среди цветов, гордо вскинув голову. Естественную белокожесть щёк княжны оттенял лёгкий налёт румян, наложенный умело, без излишка, которым так часто грешили местные дворянки. Родом из столицы, Марфа Звездоокая умела себя преподнести. Любое её появление при дворе всегда сопровождалось восхищённым молчанием мужчин и завистливыми взглядами женщин, поскольку красива эта женщина была необычайно.
Всеволод, приложив ладонь к груди, учтиво поклонился. Княгиня, сделав вид, что не заметила его присутствия, вздёрнула подведённую мелком бровь и холодно обратилась к Ярополку.
– Я же просила тебя челядь сюда не водить.
Князь, который занимался тем, что щекотал хихикающую дочь всклокоченной бородой, с неловкостью посмотрел на воеводу. Смущённо кашлянул.
– Всеволод не челядник, а мой старый друг. Мы с ним прошли через огонь и воду, рубились вместе не в одной сече, так что двери моего дома для него всегда открыты. К тому же нам нужно обсудить дела без посторонних глаз, а в покоях всегда полно народу.
– Что ж, в таком случае не смею тебе более мешать, Великий княже, – обиженно поджала губы Марфа. – Тоська, забери чадо с рук его милости. Негоже детским шалостям отвлекать правителя от дел столь важных, что не чета просьб его супруги.
– Марфа… – сокрушённо покачал головой Ярополк, но его жена уже отвернулась и, шелестя полом, отправилась вглубь сада.
Служанка, одетая в простенький ситцевый сарафан, приняла с рук Ярополка Ксюшу. Спустившись наземь, малолетняя княженка глядела на отца, надув губки. Не хотела уходить.
– Ну, иди же, егоза, – пригладив бороду, сказал князь. – Свидимся вечером.
– Придёс расскасать скаску?
– Обязательно. Про княжича Ивана да серого волчка, что по лесу на его посылках скачет.
– Холосо, – Ксюша с серьёзным видом кивнула, словно только что услышала нерушимую клятву. Вложив маленькую, по-детски пухлую ладошку в руку нянюшки, девочка отправилась следом за матерью.
Спутница княжны, проходя мимо Всеволода, стрельнула в него глазами и, мило улыбнувшись, вдруг зарделась. Нежный румянец лёг на щёки, никогда не знавшие ни сурьмы, ни белил, ни других заморских притираний. Всеволод проводил девушку удивлённым взглядом. Пригожая. Со стройным станом и тяжёлой русой косой, перехваченной шёлковой лентой, как было заведено у незамужних барышень, она не блистала холодной красотой княгини. Впрочем, ему как раз и нравились такие вот простые, славные девушки, немного нескладные, но весёлые и открытые.
У Настасьи тоже были русые волосы. И ямочки на щеках, которые появлялись, стоило ей только рассмеяться. И приятный, мелодичный голос. И ладони маленькие, проворные и юркие, словно пара мышек. И глаза… И брови… И ещё масса всяких мелочей, воспоминание о которых теперь не причиняло ничего, кроме боли. Резкий голос Ярополка вырвал Всеволода из омута воспоминаний.
– Бабы, – одним ёмким словом выразил своё мнение князь, глядя в спины удаляющихся женщин. – И с ними жизнь не мёд, и без них – тоска. А ты, Всеволод, чего ж до сих пор бобылём прозябаешь? Ведь уж давно во вдовцах ходишь, – князь, охнув, поднял с земли посох и неспешно двинулся в тень под ветвями черёмухи. – Как там твою звали, поди ж ты, забыл… Дарья?
– Настя.
– Точно, вспомнил. Красивая была деваха. Жаль её. Но время идёт. Уж третий десяток ты разменял, а семьёй не обзавёлся. Некому будет в старости чарку с водой поднести…
– Ты хотел поговорить о зареченцах, княже, – поморщившись, сменил тему Всеволод. Не любил он, когда посторонние лезли в душу. Даже старые друзья.
– Да… болотники, чтоб их черти съели… Хотя может так и станется, – Ярополк хохотнул собственной шутке и отогнал от лица рыжую бабочку-крапивницу. – Если верить Карасю, то скверна поселилась в тамошних топях, на краю болота. А это значит через пару вёрст от неё раскинулись на отрогах Ясные боры. Знатный лес: высокий, чистый, молодой. Люб он мне, не хочу чтобы посох, да и людей в окрестностях спасать надобно. Потому, как говорил ране, возьмёшь с собой, – князь пожевал нижнюю губу, шевеля аккуратно подстриженной бородкой, – осьмую часть дружины, пешим ходом, без телег. От них в Зареченских болотах всё равно не будет проку. Сходите, разберитесь, в чём беда. Как ты и сказал – порешите дело на месте.
– Два десятка человек. Маловато для похода, в охоте на неведомо что.
– Знаю, потому захватишь с собой Тютюрю с опричниками. Пусть прогуляются да пробздятся. Закисли уже в слободских кабаках. Ни одной девки непопорченной в округе не осталось.
– Это обязательно? С ними ведь одна морока будет.
– Стерпишь. Давеча от Регара Железнорукого гонец прибыл. Засылает к нам консулов своих. Чую хочет договариваться о сплаве каравана по Ижене. Сам понимаешь при подобной встрече, чем меньше горячих голов будет присутствовать, тем лучше. А нелюбовь Тютюри к варигарам6 – это притча во языцех. Ему ведь только повод дай заварушку учинить. И ежели я при нем буду привечать гонцов Железнорукого, то этот повод точно подвернётся. Да и тебе лихие рубаки могут пригодиться.
Воевода в этом сильно сомневался. Контролировать опричников, большая часть которых представляла собой капризных отпрысков знатных боярских родов, было невозможно. И оттого он понимал – Ярополк прав. Тютюрю с компанией необходимо срочно убрать из города. По крайней мере на время присутствия варигаров. Любой казус, любая выходка приспешников могла привести к срыву переговоров, а возможно и войне. Единственный шанс избежать этого – избавиться от них. Пусть и на время. Вот только сделать это нужно деликатно, дабы не оскорбить «тонких» чувств дворян.
Так кстати подвернувшаяся поездка к пограничью подходила для такого дела как нельзя лучше. Кто ж из самовлюблённых бояр останется дома, когда на древке реет призрак славы? Оставалось только подивиться прозорливости Ярополка. У князя политика была везде – и на пиру, и в бранном поле.
– Возглавит вас Пётр. Ему уже давно пора от паневы7 отвыкать. Всё держится за юбку Марфы, ни в одной стоящей драке толком не был. Ну а ты станешь за ним приглядывать. Не дашь наделать глупостей. Коли дурость какая в голову молодецкую взбредёт, отсоветуешь. Настойчиво. Понял?
– Разумно ли это, Ярополк? Посылать его туда, где невесть что творится? Не лучше ли поостеречься, сам говоришь, мальчишка зелен, крови не видал. Его бы для начала в разъезды с другами послать. Поживёт на походных харчах, поночует с ребятами у костра, татей погоняет, так глядишь и обтешется. Сноровки наберётся и ума.
– Железо в пламени куётся, воевода. В нём моя кровь. А кровь рода Митичей не водица. Мой жеребчик хоть и молод, но себя ещё покажет, вот увидишь.
Всеволод покачал головой, но возражать князю не стал. Знал – это бесполезно. Подчас Ярополк упрямился не хуже колодезного мула. Возможно именно потому князь и добился в свои лета столь многого. Расширил город, сделав его основным перевалочным пунктом на речном тракте, укрепил границы, почти полностью выбил разбойников в окрестных лесах, приструнил знать. Он просто не умел отступать. Стоял на своём до последнего. Кое-кто говорил, что Всеволод и сам грешит тем же. Может быть, поэтому они и сдружились.
– Да и ещё, – продолжил князь, – зайди на капище. Пусть колдуны кого-нибудь из своих с вами отрядят. Потому как мнится мне, без чёрной волошбы на болотах не обошлось. А станут ерепениться да морды воротить, напомни им, на чьей земле они свои кумирни ставят, и в чьих копях камень для них рубят.
Всеволод кивнул, с неохотой соглашаясь с Ярополком. От всей этой истории со скверной за версту несло смрадом запрещённых Хороводом8 чар. При всей его нелюбви к волховским мудрилам, он был вынужден признать, что один из них мог стать полезным дополнением бекета9. А, возможно, и незаменимым.
Помолчали.
Вокруг, сорвав покров зимнего сна, природа просыпалась, оживала. Неспешно шагая, по земле ступала босая девушка в венке из первоцветов. Платье всех оттенков зелени накрыло горы, степи и холмы. Обдавая Окоротский край своим нежным дыханием, сестра солнца пробуждала его к жизни. Присутствие Зимцерлы10, чувствовалось всюду, а особенно здесь, в наполненном цветами княжеском саду.
Ветви черёмухи, нависшие над головами у мужчин, вышибали дух одуряющим, терпким ароматом. Кисти соцветий столь густо покрывали их, что листьев почти не было видно. Над сердцевинами белых лепестков порхали бабочки, гудели пчелы и шмели. Полосатый бурундук, испуганный жужжанием майского жука, громко цокнув, пробежал по ветке. Тяжёлый хрущ, словно бронзовый дракон, лавировал среди листвы, пытаясь найти путь сквозь крону. Лучи солнца, золотившие висящую в воздухе пыльцу, пробились через изумрудный занавес и упали на панцирь насекомого. Жук тут же превратился в драгоценный самородок. Обрамлённый взмахами сусальных крыльев, он принялся кружить на месте. Растерянный и ослеплённый. С вершины одной из стрелецких башен раздалась вибрирующая трель скворца.
«Весна пришла», – подумал Всеволод, с наслаждением вдыхая влажный, насыщенный свежестью воздух.
