Мифология. Бессмертные истории о богах и героях

Другие земные божества

Мать-Земля^[61], прародительница всего сущего, божеством в строгом смысле слова не была. В сознании древних она оставалась неотделимой от земли как таковой и не персонифицировалась. Верховными божествами земли, игравшими важную роль в греческой и римской мифологии, выступали богиня урожая ДЕМЕТРА (римская ЦЕРЕРА), дочь Кроноса и Реи, и бог виноделия ДИОНИС, носивший также имя ВАКХ. Им посвящена следующая глава. Остальные божества, жившие в земном мире, сравнительно малозначимы.

ПАН главенствует в этой группе божеств. Он сын Гермеса, шумливый и веселый, как говорится в посвященном ему гомеровском гимне. В облике Пана есть анималистические (животные) черты: у него козлиные рога и копыта. Он покровительствовал пастухам овечьих отар и козьих стад, весело отплясывал с лесными нимфами. Домом ему служили самые разные дикие места: глухие заросли, лесные чащи, горные склоны, но больше всего он любил свою родину – Аркадию. Пан был виртуозным музыкантом. Мелодии, которые он наигрывал на своей многоствольной тростниковой флейте, звучали слаще соловьиных трелей. Он постоянно влюблялся в какую-нибудь из нимф, но его отвергали из-за уродливой внешности.

Ему приписывали все ночные шорохи и скрипы, от которых уходила в пятки душа одинокого путника, – неудивительно, что безотчетный страх получил название «панического».

СИЛЕН считался либо сыном Пана, либо его братом и сыном Гермеса. Этот веселый тучный старик обычно едет на осле, потому что от обильных возлияний не держится на ногах. Его связывают не только с Паном, но и с Вакхом: он воспитывал бога виноделия, когда тот был еще юным, а потом, судя по беспробудному пьянству, из наставника превратился в истового приверженца.

Кроме перечисленных земных божеств, большой известностью и почитанием пользовались братья-близнецы КАСТОР и ПОЛИДЕВК (римский ПОЛЛУКС), которые, согласно большинству версий, жили попеременно то в подземном царстве, то на небе.

Они сыновья ЛЕДЫ. Обычно их считали божествами, которые особенно заботились о мореплавателях. Братья дарили спасенье

 
…кораблям быстроходным, когда на неласковом море
Зимние бури бушуют^[62].
 

Они же оберегали воинов в битве. Их высоко чтили в Риме^[63] как «двойню великую, которой каждый дориец молился»^[64].

Однако сведения о них полны противоречий. Иногда божественное происхождение приписывается только Полидевку, а Кастор считается обычным человеком, который обрел частичное бессмертие благодаря заступничеству любящего брата.

ЛЕДА – жена спартанского царя Тиндарея. По наиболее распространенной версии, она родила от своего мужа двух смертных детей – Кастора и Клитемнестру, будущую жену Агамемнона, а от Зевса, явившегося к ней в обличье лебедя, двух бессмертных – Полидевка и Елену, из-за которой вспыхнет Троянская война. Тем не менее зачастую «сыновьями Зевса» называют обоих братьев – и Кастора, и Полидевка. Собственно, их общее прозвище, Диоскуры, и означает в переводе с древнегреческого «отроки Зевса». С другой стороны, ничуть не реже братьев именуют Тиндаридами, то есть «детьми Тиндарея».

Диоскуры жили в эпоху, непосредственно предшествующую Троянской войне, то есть в одни времена с Тесеем, Ясоном и Аталантой. В этом разные варианты мифа полностью совпадают. Братья принимали участие в охоте на калидонского вепря и в походе аргонавтов за золотым руном, вернули домой похищенную Тесеем Елену. Однако во всех этих историях они не являются главными персонажами, за исключением сюжета о гибели Кастора, когда Полидевк доказал свою преданность брату.

Дело было так. Братья оказались – зачем, не сказано – во владениях скотоводов Идаса и Линкея. Там, согласно Пиндару, Идас, разозлившись из-за быков^[65], пронзил Кастора копьем. Другие авторы утверждают, что ссора вспыхнула из-за двух дочерей правителя этих земель, Левкиппа. Полидевк убил Линкея, а Идаса сразил своей молнией Зевс. После гибели Кастора безутешный Полидевк стал молить небеса лишить жизни и его. Тогда Зевс, сжалившись, позволил ему поделиться бессмертием с братом:

 
Половина дыхания твоего будет в глубях земли,
Половина – в золотых чертогах небес^[66].
 

По этой версии, братья с тех пор не разлучались. Один день они проводили в царстве Аида, другой – на Олимпе, всегда оставаясь вместе.

Более поздний греческий писатель, Лукиан, предлагает другую интерпретацию. У него братья обитали то на небе, то на земле, но только порознь: один здесь, другой там, и больше никогда друг с другом не виделись. В Лукиановой сатире Аполлон спрашивает Гермеса:

«– … отчего они никогда не являются к нам вместе, но каждый из них поочередно делается то мертвецом, то богом?

– Это от их взаимной братской любви, – отвечает Гермес. – Когда оказалось, что один из сыновей Леды должен умереть, а другой – стать бессмертным, они таким образом разделили между собой бессмертие.

– Не понимаю я, Гермес, такого раздела: они ведь так никогда друг друга не увидят… ‹…› Но вот что меня еще интересует: я предсказываю будущее, Асклепий лечит людей, ты, как превосходный воспитатель, обучаешь гимнастике и борьбе… а они что же делают? Неужели они, совсем уже взрослые, живут, ничего не делая?

– Ничего подобного: они прислуживают Посейдону; на них лежит обязанность… приносить плывущим спасение.

– Да, Гермес, это очень хорошее и полезное занятие»^[67].

Воплощением братьев Диоскуров на небе считались две самые яркие звезды в созвездии Близнецы.

Обоих традиционно изображали верхом на великолепных белоснежных скакунах, хотя Гомер отдает первенство в обращении с конями Кастору и в «Илиаде» называет их «Кастор, коней укротитель, с могучим бойцом Полидевком»^[68].

СИЛЕНЫ – наполовину люди, наполовину кони; ходили не на четырех, а на двух ногах, но зачастую изображались с лошадиными копытами, иногда с лошадиными ушами и всегда с лошадиным хвостом. Отдельных мифов про них нет, однако на греческих вазах они встречаются часто.

САТИРЫ, как и Пан, имеют козлиные черты и, подобно ему, находят приют в диких местах.

В отличие от этих уродливых миксантропичных божеств все лесные богини имели облик прелестных юных дев – это нимфы гор ОРЕАДЫ и древесные нимфы ДРИАДЫ. Среди дриад выделялась особая группа – ГАМАДРИАДЫ, жизнь каждой из них была неотделима от жизни ее дерева^[69].

ЭОЛ, повелитель ветров, тоже обитал на земле, а точнее на острове Эолия. Строго говоря, ветрами он распоряжался лишь как наместник богов. Главных ветров было четыре: северный БОРЕЙ (римский АКВИЛОН), западный ЗЕФИР (римский ФАВОНИЙ), южный НОТ (римский АВСТЕР) и восточный ЭВР, носивший у греков и римлян одно имя.

Водились на земле и существа, не причисляемые ни к божествам, ни к людям. Вот наиболее важные из них.

КЕНТАВРЫ – полулюди-полукони, в большинстве своем создания дикие, скорее животные, чем люди. Тем не менее один из них, ХИРОН, прославился своей добротой и мудростью.

ГОРГОНЫ – их три, но лишь две обладали бессмертием. Эти драконоподобные крылатые чудовища взглядом обращали человека в камень. Отцом их был Форкий, сын Моря (Понта) и Земли (Геи).

* * *

ГРАИ – сестры горгон, три седые старухи, имевшие один общий глаз на всех; жили на дальнем берегу Океана.

СИРЕНЫ обитали на острове посреди Моря. Они обладали чарующими голосами и своим пением заманивали моряков в гиблые места. Как сирены выглядели, неизвестно, поскольку никто из встретившихся с ними назад не вернулся.

Важную роль в мифологических сюжетах играли БОГИНИ СУДЬБЫ – мойры у греков и парки у римлян. Никакого особого места обитания ни на земле, ни на небесах у них не было. По Гесиоду, каждому человеку при рождении они назначали положенную ему меру добра и зла. Их трое: Клото («пряха») прядет нить жизни, Лахесис («дающая жребий») определяет участь человека, Атропос («неотвратимая») прерывает его жизненный путь, перерезая нить «жуткими ножницами»^[70].

Римские боги

Двенадцать верховных олимпийцев, о которых рассказывалось выше, превратились и в римских богов. Под сильнейшим влиянием греческого искусства и литературы архаичные римские божества стали приобретать все большее сходство с соответствующими греческими, пока полностью не отождествились с ними. Однако почти все заимствованные у греков боги получили в Риме новые, латинские, имена. Это Юпитер (Зевс), Юнона (Гера), Нептун (Посейдон), Веста (Гестия), Марс (Арес), Минерва (Афина), Венера (Афродита), Меркурий (Гермес), Диана (Артемида), Вулкан, или Мульцибер (Гефест), Церера (Деметра).

Исконные греческие имена сохранили лишь Аполлон и Плутон, хотя последнего римляне, в отличие от греков, никогда не называли Аидом. Бог виноделия именовался только Вакхом, но не Дионисом, зато у него было и свое латинское имя – Либер.

Перенять греческих богов оказалось делом несложным, поскольку собственного персонифицированного пантеона римляне не имели. Они отличались глубокой религиозностью, но не слишком большим воображением, а потому сами никогда не смогли бы наделить олимпийцев живым характером и неповторимой индивидуальностью. Своих богов до их слияния с греческими римляне воспринимали как некие абстрактные, неопределенные «высшие силы». Их сонм назывался нумина (лат. numina), что означало «силы» или «воли», а может быть, совокупность того и другого.

Римляне до знакомства с греческой литературой и искусством не испытывали потребности в прекрасных, поэтичных образах богов. Этих людей с очень практичным складом ума совершенно не интересовали ни «фиалкокудрые»^[71] музы, вдохновительницы песен, ни Аполлон-кифаред, «сладкоречивый певец с многозвучною лирой»^[72], ни что-либо еще в том же духе. От богов ждали пользы и помощи. К примеру, важными для римлян были Тот, кто охраняет колыбель, или Тот, кто заботится о еде для детей. Никаких мифов о нумина не существовало. Эти отвлеченные «высшие силы» даже не всегда различались по половому признаку. Тем не менее они ощутимо облагораживали повседневный быт и рутинные хозяйственные дела, с которыми были тесно связаны. У греческих богов, за исключением Деметры и Диониса, таких функций не наблюдалось.

Наиболее значимыми и высокочтимыми среди нумина были ЛАРЫ и ПЕНАТЫ. Каждая римская семья имела своего лара, духа одного из предков, и несколько пенатов, хранителей домашнего очага и кладовых. Это были личные божества семьи, которые принадлежали только ей, составляли самую важную ее часть, защищали и оберегали дом и всех домочадцев. В честь фамильных ларов и пенатов никогда не совершали обряды в храме, им поклонялись только дома, оставляя в качестве подношения немного еды от каждой трапезы. Помимо частных существовали общественные лары и пенаты, которые делали для города и государства то же самое, что их домашние собратья для семьи.

Хозяйственными делами ведали и многие другие нумина: страж земельных границ ТЕРМИН, дарующий плодородие ПРИАП, укрепляющий (-ая) здоровье скота ПАЛЕС^[73], помощник пахарей и лесорубов СИЛЬВАН. Список можно составить длинный. Любой важный элемент хозяйства вверялся заботам благодетельного божества, которое при этом оставалось обезличенным.

САТУРН тоже изначально принадлежал к числу подобных сил. Он был покровителем сеятелей и семян, а его супруга ОПА – подательницей щедрых урожаев. В дальнейшем Сатурна начали отождествлять с греческим Кроносом и считать отцом Юпитера (греческого Зевса). В результате этих метаморфоз он обрел персональные черты и стал действующим лицом ряда мифологических сюжетов. В память о золотом веке владычества Сатурна в Италии римляне каждую зиму устраивали пышные празднества, сатурналии, чтобы хотя бы ненадолго вернуть на землю ту благословенную пору. В дни сатурналий запрещалось объявлять войны, рабы ели с хозяевами за одним столом, казни откладывались, все дарили друг другу подарки. Так в сознании людей поддерживалась идея равенства, представление о неких патриархальных временах, когда не было социальных различий.

ЯНУС тоже происходил из когорты нумина и считался богом добрых начал, которые, разумеется, должны были иметь и благополучное завершение. Впоследствии он до определенной степени персонифицировался. Врата его главного храма в Риме выходили на восток, где день начинался, и на запад, где день заканчивался, а между ними стояла статуя Януса с двумя лицами – юным и старческим^[74]. Врата закрывались только в мирные времена. За первые семь столетий существования Рима это случилось всего лишь три раза: в царствование доброго Нумы Помпилия, затем в 241 г. до н. э., после победы Рима над Карфагеном в Первой Пунической войне, а потом в правление Августа, когда «все смолкло и войны уж звуки не слышны», как писал Мильтон^[75]. В честь Януса был назван месяц, с которого начинался год.

ФАВН – внук Сатурна, божество дикой природы, соответствовал греческому Пану. Кроме того, он делал предсказания, являясь людям в вещих снах.

ФАВНЫ у римлян соответствовали греческим сатирам.

КВИРИН – имя, которое получил основатель Рима Ромул после причисления к сонму богов.

МАНЫ – души праведников, пребывающие в загробном мире; иногда им поклонялись как божествам.

ЛЕМУРЫ, или ЛАРВЫ, – призраки нечестивцев, злые духи, наводившие на людей сильнейший страх.

КАМЕНЫ изначально были божествами практичными и полезными: заботились об источниках и колодцах, лечили болезни, предсказывали будущее, но, когда в Рим проникли греческие боги, стали отождествляться с праздными музами, которые занимались лишь искусством и науками. К каменам причисляли Эгерию – наставницу царя Нумы.

ЛУЦИНА иногда воспринималась как аналог греческой ИЛИФИИ, богини-родовспомогательницы, но чаще ее имя служило эпитетом для Юноны и Дианы.

ПОМОНА и ВЕРТУМН изначально относились к категории нумина, считались силами, оберегавшими сады и огороды; со временем превратились в персонифицированных божеств, и у римлян даже появилась легенда об их любви.

II
Два великих бога – покровителя земли

От большинства бессмертных богов люди получали мало пользы. Наоборот, зачастую небожители только вредили: Зевс – опасный обольститель земных дев и яростный метатель молний, которыми он распоряжается совершенно непредсказуемо; Арес – подстрекатель войн, воплощенное зло, губитель всего; Гера, теряющая всякое понятие о справедливости, когда ослеплена ревностью, а чувство это, надо сказать, терзает богиню неотступно; Афина тоже зачинщица войн и обладательница грозного искрящегося копья, которое она пускает в ход так же импульсивно и безрассудно, как Зевс-громовержец – молнии; Афродита, пользующаяся своими чарами в основном для обольщения и обмана. Да, они прекрасны и блистательны, об их деяниях сложены захватывающие мифы, однако даже тогда, когда боги не причиняют откровенного вреда, они все равно своенравны и ненадежны, и без них смертным, по большому счету, жилось бы легче.

Лишь двое богов вели себя принципиально иначе и могли считаться лучшими друзьями людей – богиня плодородия Деметра (римская Церера), дочь Кроноса и Реи, и бог виноделия Дионис (он же Вакх). Старшей из двух, естественно, была Деметра. Зерновые культуры начали выращивать намного раньше, чем виноград. Первое возделанное поле ознаменовало переход к оседлой жизни, но до виноградников было еще далеко. Вполне закономерно, что божественной силе, способствующей всходу семян, древние приписывали женскую природу. Мужчины охотились и воевали, поэтому забота о земле ложилась на женщин: они пахали, сеяли, жали, чувствуя, что только женское божество может лучше всего понять их труд и помочь. Они отвечали доброй покровительнице таким же пониманием и, обходясь без кровавых жертв, которые приносили мужчины другим богам, славили свою богиню каждодневными скромными делами на благо урожая. Ее именем освящались посевы – «священные зерна Деметры»^[76]. Под ее защитой находился ток, где молотили зерно. И пашня, и ток были ее храмами, которые она могла посетить в любую минуту. «…ветер плевы рассевает по гумнам священным, / Жателям, веющим хлеб, где Деметра с кудрями златыми / Плод отделяет от плев, возбуждая дыхание ветров, / Гумны кругом под плевою белеются…»^[77]. «Если бы мог я ей снова на кучу / Полной лопатой ссыпать зерно! И, смеясь благосклонно, / Той и другою рукой обняла б она мак и колосья», – восклицает жнец^[78].

Важнейшие ее празднества, разумеется, проводились после сбора урожая. Поначалу это наверняка был просто день благодарения, когда первый хлеб, выпеченный из свежесобранного зерна, люди преломляли и с почтением съедали, вознося благодарственную молитву богине, от которой они получили этот самый лучший, жизненно необходимый дар. Со временем незатейливый обряд перерос в таинственный культ, о котором мы мало что знаем. Пышные сентябрьские празднества проводились раз в пять лет, но продолжались целых девять дней. Этот период считался священным. Все обычные дела откладывались. Устраивались шествия, жертвенные подношения богине сопровождались танцами и песнопениями, все веселились и ликовали. Эта часть торжества, открытая и массовая, описана у многих авторов. Но основная церемония, проводимая во дворе храма, не предавалась огласке никогда. Ее участников связывал обет молчания, который они свято блюли, поэтому мы располагаем лишь обрывочными сведениями о происходившем.

Главный храм Деметры находился в Элевсине, городке в окрестностях Афин, поэтому совершавшиеся там священнодействия назывались Элевсинскими мистериями. Весь эллинский мир, а потом и римский относился к ним с величайшим пиететом. Цицерон за столетие до Рождества Христова называл их «мистерии, благодаря которым мы, дикие и жестокие люди, были перевоспитаны в духе человечности и мягкости, были допущены, как говорится, к таинствам и поистине познали основы жизни и научились не только жить с радостью, но и умирать с надеждой на лучшее»^[79].

Несмотря на свой возвышенный, сакральный характер, мистерии сохранили следы тех первичных народных обрядов, из которых возникли. В одном из дошедших до нас скупых описаний сказано, что в торжественный момент молящимся демонстрировался «колос, срезанный в тишине»^[80].

Никто не знает точно, как и когда рядом с Деметрой в Элевсине обосновался бог виноделия Дионис, которого Пиндар славит как «кудрявого сопрестольника Деметры, гремящей в медь»^[81].

Совместное их почитание вполне естественно – оба они божества добрых даров земли, присутствие обоих ощущается в таких простых, будничных, но жизненно важных домашних делах, как преломление хлеба и питье вина. Праздник урожая – это торжества и в честь Диониса, потому что именно тогда начинали давить собранный виноград.

 
…Радуйся с нами и ты, Дионис многогроздный,
Дай и на будущий год нам в веселии снова собраться!^[82]
 

Однако не всегда Дионис был беззаботным весельчаком, как и Деметра не всегда воплощала солнечное летнее счастье. Оба знали не только радости, но и горести. Это тоже сближало и объединяло их. Они страдающие боги. Другим бессмертным долгие печали неведомы, ведь на Олимпе, «где ветры не дуют, где дождь не шумит хладоносный, / Где не подъемлет метелей зима, где безоблачный воздух / Легкой лазурью разлит и сладчайшим сияньем проникнут; / Там для богов в несказанных утехах все дни пробегают»^[83]. Их вкус услаждают нектар и амброзия, слух – чарующая звонкоголосая Аполлонова лира и пение муз, взоры – «пламенно-быстрая и сладостно-томная»^[84] пляска харит в компании Гебы и Афродиты, а вокруг разливается сияющий свет. Только два бога земли обречены испытывать настоящую, глубокую боль.

Что происходит с тучной нивой и с роскошной кудрявой лозой, когда урожай собран и все, что раньше зеленело, чернеет и жухнет от морозного дыхания зимы? Именно этим вопросом задавались люди, когда уже в самых ранних мифах стремились истолковать загадочные перемены, которые постоянно совершались у всех на глазах, – чередование дня и ночи, смену времен года, движение звезд. Было очевидно, что счастливые боги урожая Деметра и Дионис неизбежно становятся другими с наступлением холодов. Они погружаются в печаль, и тоска охватывает всю землю. С древних времен люди пытались понять причины этого и в поисках объяснений создавали увлекательные мифы.

Деметра

(ЦЕРЕРА)

Этот сюжет встречается лишь в очень древнем произведении, одном из самых первых гомеровских гимнов, относящихся к VIII – началу VII в. до н. э. В оригинале прослеживаются типичные черты ранней античной поэзии – простота, прямота и восхищение красотой окружающего мира.

* * *

У Деметры была единственная дочь Персефона (римская Прозерпина), прекрасная, как весна. Потеряв ее, Деметра в глубочайшем горе превратила землю в бесплодную ледяную пустыню. Зеленые поля и цветущие луга сковал мороз, вся жизнь замерла, потому что исчезла Персефона.

Ее похитил владыка мрачной преисподней, повелитель сонмища усопших, когда, залюбовавшись дивным нарциссом, прелестная дева отдалилась от своих спутниц. Земля разверзлась, и из расщелины на колеснице, запряженной черными как уголь конями, наверх вознесся Аид. Он схватил Персефону за руку, усадил рядом с собой и увлек ее, рыдающую, в подземное царство. Стенания пленницы Аида отразились эхом от окрестных холмов, проникли в морские глубины и донеслись до матери. Быстрее птицы Деметра устремилась на поиски дочери по морю и по суше, «но правды поведать никто ей / Не захотел ни из вечных богов, ни из смертнорожденных, / И ни одна к ней из птиц не явилась с правдивою вестью»^[85]. Девять дней странствовала Деметра, за все это время не пригубив ни капли нектара и амброзии. Лишь когда она добралась до бога солнца, тот наконец открыл ей истину: Персефона в подземном мире среди бесплотных теней.

Еще сильнее опечалилась Деметра. Она покинула Олимп и отправилась блуждать по земле, изменив до неузнаваемости свой облик, – впрочем, смертным и так всегда нелегко распознать богов. Горестные скитания привели ее в Элевсин, и там она присела отдохнуть на обочине дороги у колодца. Выглядела богиня как почтенная пожилая прислужница – нянька при детях из богатого дома или ключница, стерегущая кладовые. Ее увидели четыре красавицы сестры, пришедшие за водой, и сочувственно принялись расспрашивать, кто она и как здесь оказалась. Деметра ответила, что сбежала от пиратов, которые намеревались продать ее в рабство, и не знает, у кого в этих чужих краях просить помощи. Сестры заверили, что такую добропорядочную женщину охотно примут в любом здешнем доме и сами они были бы рады пригласить ее к себе, только сперва должны получить дозволение матери. Девушки попросили незнакомку дождаться их возвращения. Богиня склонила голову в знак согласия, и они, наполнив блестящие кувшины, поспешили домой. Мать сестер Метанира велела им немедля отправляться назад и привести странницу. Богиня послушно дожидалась у колодца, закутанная с головы до пят в черное. Она последовала за девушками, но едва переступила порог зала, где ее ждала хозяйка с младенцем сыном на руках, как повсюду разлилось чудесное сияние, и Метанира преисполнилась благоговейного трепета.

Она усадила Деметру и сама подала ей медвяное вино, однако богиня к нему не притронулась. Вместо этого она попросила ячменной воды с мятой – этим питьем утоляли жажду жнецы во время сбора урожая и его же потом стали наливать в священный кубок, который подносили участникам Элевсинских мистерий. Испив освежающего настоя, Деметра взяла ребенка и, к величайшей радости Метаниры, приложила к своей благоуханной груди. Так Деметра стала кормилицей Демофонта, сына Метаниры и мудрого царя Келея. Ребенок рос подобным божеству, потому что Деметра ежедневно натирала его амброзией, а ночью тайком закаляла в пламени очага, чтобы наделить вечной молодостью и бессмертием.

Но мать, что-то заподозрив, подсмотрела однажды ночью за Деметрой и закричала от ужаса, увидев сына в огне. Богиня разгневалась, выхватила младенца из пылающего очага и уронила на землю – ее замыслу избавить Демофонта от старости и смерти не суждено было исполниться. Тем не менее он лежал на коленях самой Деметры, спал у нее на руках, и уже за одно это ему был обеспечен великий почет на всю его дальнейшую жизнь.

Затем Деметра явила себя в истинном обличье, засияв вечной красотой, источая дивный аромат и озаряя своим божественным светом весь чертог. «Я Деметра», – заявила она пораженной хозяйке. Теперь, чтобы вернуть расположение богини, элевсинцам предстояло воздвигнуть рядом с городом величественный храм в ее честь.

Отдав это распоряжение, Деметра удалилась. Метанира, лишившись дара речи, упала наземь, остальные домочадцы всю ночь трепетали от страха. Наутро они рассказали о случившемся Келею, тот созвал народ и огласил волю богини. Горожане дружно взялись за работу, и, когда храм был построен, Деметра воссела в нем одна, «вдалеке от блаженных бессмертных», тосковать о дочери.

Такого сурового и гибельного года люди еще не знали. Ничего не росло, посевы не всходили, и быки впустую тянули плуг по пашне. Казалось, всему роду человеческому грозит неминуемая смерть от голода. Тогда Зевс решил, что пора брать дело в свои руки. Одного за другим он стал посылать к Деметре богов, чтобы те убедили ее сменить гнев на милость, но богиня никого не хотела слушать. Она не позволит земле приносить плоды, пока не увидит вновь свою дочь. Зевс понял, что нужно воздействовать на брата. Он велел Гермесу сойти в подземное царство и передать его владыке приказание отпустить молодую супругу к Деметре.

Гермес обнаружил Персефону сидящей подле Аида – отстраненную и безучастную, терзаемую тоской по матери. Однако, услышав добрую весть, она радостно вскочила, готовая тотчас мчаться наверх. Аид не мог ослушаться Зевса и вынужден был отослать ее на землю, но при расставании умолял не держать на него зла и не сожалеть о том, что она стала женой одного из величайших бессмертных. Напоследок он дал ей съесть зернышко граната – «с замыслом тайным» внушить любимой желание вернуться.

Аид запряг свою золотую колесницу, Гермес взял вожжи и погнал черных коней прямо к храму Деметры. Богиня ринулась навстречу дочери со стремительностью менады, сбегающей по горному склону, и крепко сжала ее в объятиях. Весь день они говорили о пережитом. Услышав о гранатовом зерне, Деметра опечалилась, предчувствуя, что не сумеет удержать дочь при себе.

Зевс тем временем отправил к ней еще одного посланника, да какого! Сама почтенная Рея, мать Громовержца, старейшая из богов, проворно спустилась с высот Олимпа на безжизненную, бесплодную землю и, встав на пороге храма, возгласила:

 
Встань, о дитя мое! Зевс, тяжело и пространно гремящий,
В сонм Олимпийцев тебя призывает вернуться, и много
Почестей хочет тебе даровать средь блаженных бессмертных.
Постановил он, чтоб дочерь твоя в продолжение года
Треть проводила одну в многосумрачном царстве подземном,
Две остальные – с тобою, а также с другими богами.
Так он решил и главою своею кивнул в подтвержденье.
Встань же, дитя мое, волю исполни его и чрезмерно
В гневе своем не упорствуй на тучегонителя Зевса.
Произрасти для людей живоносные зерна немедля!
 

Деметре пришлось согласиться, как бы ей ни было тяжело разлучаться с Персефоной пусть даже на четыре месяца в году и видеть возвращение своей цветущей юной дочери в унылое загробное царство. Но Деметра не была жестокой, недаром люди звали ее доброй богиней. Раскаявшись в том, что привела землю в запустение, она вернула ей плодородие и изобилие. Вновь заколосились тучные нивы, весь мир расцвел и покрылся пышной зеленью. Затем Деметра отправилась к властителям Элевсина, построившим для нее храм, и назначила одного из них, Триптолема, своим посланником на земле, чтобы он научил людей возделывать поля и сеять зерно. Она посвятила его, Келея и еще нескольких избранников в секретные обряды – великие таинства, о которых «ни расспросов делать не должен никто, ни ответа давать на расспросы», ибо «в благоговенье великом к бессмертным уста замолкают»^[86].

 
Ты, о царица Деметра, пышнодарная, чтимая всеми,
С дочерью славной своею, прекрасною Персефонеей,
Нам благосклонно счастливую жизнь ниспошлите за песню!
 

В мифологических сюжетах о Деметре и Персефоне главенствует тема тоски и печали. Деметра предстает не только как покровительница плодородия и богатых урожаев, но в первую очередь как безутешная богиня-мать, вынужденная из года в год провожать свою дочь в царство смерти. Персефона – лучезарное воплощение весны и лета; под ее легчайшими шагами даже на сухих безжизненных склонах расстилался пестрый цветочный ковер. Как пишет Сапфо, «я поступь слышала весны цветущей…». Это поступь Персефоны. Но молодая богиня никогда не забывала, сколь быстротечна такая красота: плоды, цветы, зелень – все великолепное убранство земли с наступлением холодов должно увянуть, исчезнуть и, как она сама, подчиниться власти смерти. После того как Персефону похитил повелитель мрачного подземного мира, она уже не могла оставаться прежней веселой юной прелестницей, радостно и беззаботно игравшей на цветущем лугу. Да, каждую весну она возвращалась из царства мертвых, но печать его была неизгладима, и оттого при всей сияющей красоте присутствовало в облике Персефоны что-то потустороннее, пугающее. Ее часто называли «дева, чье имя нельзя произносить».

Обитатели Олимпа – по словам Гомера, «счастливые боги», «бессмертные боги» – были невероятно далеки от страдающих бренных людей, которым не дано избегнуть кончины. А потому и в горе, и перед уходом в мир иной человек искал утешения у тех двух богинь, которым довелось изведать печаль и смерть.