Посередине замкнутого подростками круга стоял мальчишка лет тринадцати, примерно как Энн. Оборванная поношенная и грязная одежда свисала на нём до пят. Тонкие худые загорелые руки отчаянно защищали лицо от камней и всяческих нападений подростков. Пальцы юноши были рассечены до крови и крепко сжаты в кулак. Подросток отчаянно проявлял волю и терпение и с лихой завидностью держал жестокие удары. Глаза его метко и злобно смотрели по сторонам. Была в них особенная дикость и надломленная суровость.

Шпана продолжала беспощадно забрасывать загнанного в неизбежное пространство подростка палками и камнями – всем, что только попадалось им под руки.

– Стойте! – закричала Энн, прорвавшись наконец в середину круга, неожиданно для нее самой, громким чужим голосом. Всегда спокойная, тихая и серьёзная Энн загадочным образом проявила себя на этот раз – стоически дерзко и жёстко.

– Что вы делаете? – отчаянно закричала Энн, выйдя вперёд из толпы и оказавшись рядом с загнанным как в безысходную ловушку и забитым чуть ли не до смерти подростком.

– Бейте его! Бейте их обоих! – закричал кто-то из подростков, и толпа уже ринулась на Энн и на зверски побитого подростка, стоявшего рядом с ней, который вопросительно и с удивлением смотрел сейчас на Энн. Казалось, бедолага совсем позабыл о том, что с ним только что пыталась сделать эта свора разъяренных гончих собак. Теперь он с любопытством смотрел на девочку, которая стояла с ним плечом к плечу и имела необычайное дерзновение, не свойственное совершенно девочкам, вступиться за него.

– Вы что… Не люди? – твёрдо сказала Энн, сдерживая при этом сильную дрожь внутри себя, что током пробивала насквозь все её тело.

– Разве можно вести себя подобно животным? Иной раз задумаешься, кто добрее – человек или зверь? Ну кто вы сейчас? Кто?

На какое-то мгновение подростки остановились. Маленькая хрупкая девушка с большими серыми глазами, в которых, казалось, отражалась вся глубина озер, строго и жёстко смотрела на ораву разъярённых мальчишек, словно загипнотизировав их. Возможно, будь то другая девочка, не Энн, подростки бы тут же жестоко забросали её камнями, как и бедолагу-паренька, стоявшего рядом с ней. Но это была не обычная девочка. Это была младшая и единственная сестра «Серого», того самого «Серого», о котором уже были все наслышаны в округе. Парня, который был местным заводилой и мог и за себя и уж тем более за единственную младшую сестру постоять, хуже того – отомстить. Местная шпана втайне побаивалась «Серого» и где-то в глубине души уважала брата Энн, который был сильным, крепким и не раз занимал первые места по борьбе в области.

Шайка обескураженных подростков вдруг, медленно и по-шпионски оглядываясь на Энн и оборванца-бомжа, как они все его называли, начала наконец расходиться.

Энн повернулась к подростку, тот отпустил руки, сжатые в кулак, и теперь пытливо посматривал на Энн.

– Зачем ты это сделала? Зачем вмешалась? Тебе что, своих проблем мало? – сказал подросток.

– Я не могла стоять в стороне, видя, как целая орава нападает на одного беззащитного, – ответила Энн.

– Это я-то беззащитный? – воскликнул недовольный подросток.

– Разве не так? И мне показалось?

– Даже если и так, всё равно негоже девчонке вмешиваться в мужские разборки.

– Да, но они могли сделать с тобой всё что угодно. В лучшем случае… покалечить, а в худшем…

– Забить до смерти? Ты это хотела сказать?

– Ты не знаешь, на что они способны. Каждый из них – это или беспризорник, сбежавший из дома, или того хуже – заядлый ворюга и хулиган, который ни перед чем не остановится. А уж если дело касается какой-нибудь наживы…

Подросток вдруг усмехнулся.

– Хм, а на меня что, похоже, что я могу сойти за какую-нибудь наживку? – покачав головой, сказал юноша, указывая при этом Энн, на его оборванную и худую одежду, но Энн не унималась.

– Эта жуткая орава промышляет не только этим, особенно по вечерам. От нечего делать и просто ради развлечений они могут приставать к кому угодно и глумиться сколько угодно, потому что они искалечены и испорчены духовно. Ты просто ничего не знаешь о них. Хотя они и не виноваты в этом. Ведь такими их сделала сама жизнь. А их злые поступки и бездушие, граничащее с чёрствостью и малодушием, скорее от безысходности, что исходит от слабости их характера, не сумевшего устоять перед этой чёрствостью и злобой по отношению к ним, со стороны других.

Паренек снова усмехнулся, покачав головой.

– Я что-то смешное сказала? – спросила Энн, цепко взглянув на подростка.

– Да нет, просто….

– Что просто? – не унималась Энн.

– Я хотел сказать – ты не такая, как… – произнёс в задумчивости юноша.

– Как что? – слова подростка смутили девушку.

– Я хотел сказать – не такая, как все, – пояснил паренёк. – Но кто ты? И почему они не тронули тебя?

– Я Энн. Живу неподалёку отсюда. Вон в той местности, – Энн показала рукой на расстилающуюся неподалеку от них долину.

– Понятно, – буркнул юноша и снова вопросительно посмотрел на Энн.

– А не тронули они меня, потому что знают, – ответила спокойно Энн.

– Знают? Откуда?

– Это долгая история, – вздохнув, ответила Энн.

– Но я никуда не тороплюсь, – сказал заинтересованно подросток. – Ну, допустим, они тебя знают – в таком случае они бы не тронули тебя и могли разобраться только со мной. Что ты на это скажешь? Чем ты таким обладаешь, что при виде тебя они все разошлись? Думаю, не каждый может справиться с такой злобной ватагой зубастых клыков, тем более такая тощая девчонка, как ты?

Энн в ответ усмехнулась, затем, вытащив из своего внутреннего кармана юбки чистый носовой платок, тот, что она по привычке носила всегда с собой, потянулась к подростку и попыталась приложить платок к его разбитой брови, на что тот грубо перехватил руку Энн и недовольно произнёс:

– Не стоит, и без слащавой жалости обойдусь, – оборвал жёстко подросток.

– Что же, – опустив руки, сказала Энн. – В таком случае мне пора, – пожав плечами, сказала девушка и собиралась уже уходить, как подросток вдруг остановил её.

– Извини, я не хотел тебя обидеть, но…

– Ничего, из-за того, что здесь случилось, и не такое можно почувствовать, – сказала Энн.

– Откуда ты знаешь, что я могу чувствовать? – недоверчиво посмотрев на Энн, сказал подросток. Затем, осмотрев внимательным и пристальным взглядом девушку с ног до головы, он заметил:

– Судя по тебе, вряд ли тебе когда-либо приходилось побывать в такой шкуре. Не дай Бог, и врагу не пожелаешь такого, – заключил паренёк.

Энн с тайным интересом рассматривала подростка.

Его суровый и дикий взгляд не столько настораживал её, сколько казался особенным. Не то чтобы он отличался от других своей нищетой и чумазостью, вовсе нет.

Но во всех его движениях, в поведении и в голосе она чувствовала что-то необычное, то, что не отталкивало, а наоборот – необратимо влекло к себе.

А этот странный, пристальный, словно гипнотизирующий взгляд зелёных глаз не отпускал её. Загорелые коричневые скулы нервно подёргивались на лице паренька, будто высеченные из мрамора. Не по-юношески твёрдый, взрослый подбородок и жёстко сжатые губы хранили молчание, но вскоре паренек его нарушил:

– Так что это за история, которую долго рассказывать? – произнёс уже с любопытством он. Через мгновение подросток и девушка были настолько увлечены беседой, что разве закат, что появился ярким заревом на небе, на другой стороне долины, смог наконец разлучить их.

Глава V
Тяжёлое детство Ника

Энн выслушала непростую историю жизни подростка, которого, как выяснилось, звали Ником.

Ник был родом из далекого Таллина. Он был бездомным и сиротой, а матери и отца совершенно не помнил.

– Сколько себя помню, я всегда был бездомным и свободным как ветер. Нику стыдно было признаться Энн, что он никогда и не испытывал материнской ласки, да и вовсе не привык к ней.

В их краях, по словам Ника, он оказался по стечению некоторых обстоятельств. Один фермер, что проживает в здешних местах, привез сюда Ника из Таллина. Там фермер находился в гостях у своих родственников. Приметив на улицах Таллина Ника, шустрого и ловкого подростка, не гнушающегося любой чёрной работы, помогающего здешним торговцам на улицах Таллина, он привез Ника к себе на ферму, пообещав ему достойную оплату его труда и безбедное существование. Но, как выяснилось позже, фермер вовсе не собирался выполнять своих обещаний. Вместо этого Нику пришлось делать на ферме всю самую тяжёлую и грязную работу, с которой едва ли могли справиться даже несколько здоровых крепких мужиков, а Ник был всего лишь подростком.

Так Нику приходилось всё делать самому, с утра и до позднего вечера. После спина Ника надрывалась от непосильного и тяжелого труда, а пальцы рук и ног были стёрты до крови. Нику приходилось убирать навоз за всеми животными, что находились на ферме, а их было несколько видов, среди них коровы, свиньи, кролики, куры, и таскать тяжёлые мешки с комбикормом для них тоже приходилось подростку; и так до ночи.

Фермеру же, казалось, не было никакого дела до подростка.

Ник терпел до тех пор, пока ещё хватало сил, и всё надеялся на обещанные заработки, получая взамен лишь тарелку холодного и безвкусного, словно свиньям, супа; горбушку чёрного чёрствого хлеба, да ночлег – в сарае, рядом со всей живностью. Но к зиме дело не сдвинулось с места, наоборот, становилось куда хуже.

Выпал первый снег. В сарае, где Ник всё это время спал, он стал замерзать и коченеть до мозга костей, так что у него зубы стучали от холода. В дом хозяин его не пускал, так как считал человеком низшего рода.

Вскоре прекратились и последние подачки – в виде обедов, которые поначалу выдавались два раза в день, а затем подростку и вовсе пришлось работать впроголодь. Но на смену этому пришла беда, куда ещё хуже. Фермер неожиданно сильно запил, возможно, потому что дела на ферме, в последнее время шли совсем плохо. И, как неожиданно выяснилось, его жена завела роман на стороне, а когда разразился скандал, то она, не мешкая, ушла из дома.

Нередко, напившись до чёртиков, он жестоко избивал подростка только за то, что тот набирался смелости и просил у него хоть какой-нибудь еды, чтобы совсем не свалиться с ног от непосильного труда и голода. А вскоре фермер и совсем выкинул подростка с фермы как бездомного и ненужного щенка, что бельмом, по его словам, сидел у него в глазу.

Ник оказался на улице, в худой оборванной одежде, никому не нужный.

Чтобы хоть как-то выжить, пришлось помимо своей воли просить милостыню, чему его душа, как он признался искренне Энн, всегда противилась и испытывала при этом сильные муки стыда.

Никогда ещё Ник ни с кем так искренне не делился своей жизнью и всем, что ему пришлось пережить.

Он и сам себе удивлялся, как эта хрупкая девушка смогла разговорить его, Ника, всегда молчаливого и сдержанного, со смирением и стойкостью принимающего все удары судьбы. А дальше, казалось, сама судьба играла с ним злые шутки, но об этом Ник поведает Энн уже в следующий раз.

Но вот что странно: в последнее время, куда бы и по каким бы делам ни шла Энн, перед ней вдруг словно ниоткуда возникал Ник. И наоборот, неожиданно для него появлялась, как призрак, Энн.

Чем больше времени проводили вместе Ник и Энн, тем сильней они привязывались друг к другу. Иногда им казалось, что какая-то невидимая сила связывает их в единое целое, в особенности их души и сердца.

Ник, как и просила Энн, продолжил свой рассказ о нелёгком детстве, причем каждый раз, возвращаясь мысленно в прошлое, Ник чувствовал, насколько сильно и ярко его память запечатлела всё, что он когда-то пережил.

Ник рассказал Энн о том, что он почти не помнит лица своей матери, но иногда ему кажется, что она приходит к нему во сне. Склонившись над ним, она задумчиво улыбается ему, а её чёрные смоляные волосы, как и у него самого, рассыпаются кольцами по её плечам, и темные карие глаза смотрят спокойно и внимательно, словно следуя за ним повсюду. При этом Ник тяжело вздыхал, будто выпуская пар из лёгких, и сдерживал паузу, чтобы и виду не подать Энн, что ему совсем не просто говорить обо всем этом.

– Как видишь, мне пришлось с самого детства побираться по улицам, как неприкаянному, и просить милостыню, чтобы не подохнуть с голоду. Ты и представить не можешь себе, как это унизительно, глядя людям в глаза, просить у них то, что сам в силу своего возраста заработать не можешь. Потому что у тебя нет ни отца, ни матери, которые бы могли позаботиться о тебе. Но однажды, – Ник вдруг встрепенулся, будто что-то вспомнил, – мне повезло, если так можно сказать. Один странный, но богатый человек; он был торговцем. Неприятный с наружности, как мне показалось в первый раз, потому как он был толстый и лысый – я его ещё прозвал «дядькой», – он вдруг заинтересовался мной. То ли присмотрел во мне что-то, или я напомнил ему кого-то… Он заприметил меня на улице, я в то время просил милостыню. Причем он долго рассматривал меня, стоя в стороне, на углу центрального кафе. Я даже почувствовал на себе его пристальный взгляд. После чего он подошел ко мне сам. Его маленькие, хитрые и злые, как мне тогда показалось, глаза долго буравили меня, До тех пор, пока я не решился смыться от него. Но, несмотря на свою комплекцию, он догнал меня, схватил за руку и быстро, увлекая за собой, куда-то поволок. И куда, ты думаешь, он меня притащил? – спросил Ник, взглянув на Энн. На что девушка, внимательно всё это время слушая Ника и ярко представляя себе картину всего происходившего, с удивлением посмотрела на юношу и спросила:

– Куда?

– Он притащил меня в свой дом, который больше походил на величественный дворец, чем на дом простого смертного. При входе он толкнул меня к помощнице по дому – слегка располневшей, невысокой пожилой женщине. Она была аккуратно одета – в белом переднике поверх униформы – и строго причесана. Он сказал ей: «Умой его. Переодень и причеши, а я посмотрю, что с этим можно сделать, а точнее, что из этого получится», – окинув меня своим внимательным взглядом с ног до головы, закончил строго он. После чего меня хорошенько отмыли, да так, что казалось, чуть не отодрали всю кожу на теле. Приодели, накормили и выделили отдельную комнату, где была вся необходимая обстановка. Жильё, о котором можно только мечтать. Я даже и в мыслях никогда не возносился о таком.

Несколько дней я не видел этого торговца, да так, что, казалось, он совсем позабыл обо мне. Но затем вдруг вспомнил и однажды позвал к себе. Когда я вошёл к нему, то он почему-то вздрогнул, увидев меня в другом обличии, которое, я думаю, на тот момент сильно изменило мой внешний вид. После он долго о чем-то размышлял, всё ещё рассматривая меня, как что-то сверхъестественное, но затем, опомнившись, он пододвинул мне стул и сказал: «Садись! Ты, наверное, ломаешь голову: зачем я подобрал тебя на улице? Что же, я отвечу тебе, – при этом лицо его всё раскраснелось, а руки нервно задрожали. – Дело в том, что ты…Ты сильно похож на моего единственного сына. Он умер два года назад от пневмонии. Жена моя была, как и сын, таких же тёмных кровей, как ты, смуглая, красивая, со смоляными чёрными волосами, почти как у тебя», – уже наклонившись ко мне и прикоснувшись к моей шевелюре, сказал он. Честно говоря, я в тот момент был удивлён и озадачен поведением этого «дядьки». Но, как говорится в пословице: «С лица воду не пьют». Несмотря на первый взгляд и на свою неприятную и отталкивающую внешность, я бы даже сказал – омерзительную, «дядька» тот оказался совершенно другим человеком – удивительным и добрым – и относился ко мне по-особенному, так, как никто и никогда не относился. Иногда мне казалось, что он в действительности сошёл с ума, потому как порой называл меня сыном, а то и хуже того – именем покойного сына. Но то, что я был похож, по его словам, на него, как две капли воды, сделало мне одну большую услугу.

«Дядька» тот, как мне тогда казалось, совсем помутившийся рассудком, решил сделать из меня «человека» в хорошем смысле этого слова.

Он нанял мне кучу гувернёров и воспитателей, что позволило мне в то небольшое время получить некоторое образование, и в том числе определённые манеры воспитания. Один из моих гувернёров даже заметил торговцу то, что я якобы неглуп и что у меня имеются даже некоторые способности, особенно в области математики. Что при хорошем раскладе дел из меня мог бы выйти толк. Но, к сожалению, моему образованию и прочим радостям жизни, так благоволившим мне на тот момент, вскоре пришел конец.

Дядька тот богатый, из-за того, что потерял и сына, и жену, она, как он мне тогда рассказывал, ушла вслед за сыном, не выдержав этой потери.

Он часто, особенно по вечерам, начал запираться у себя в кабинете и напиваться до чёртиков. Как выяснилось, пить ему категорически было нельзя, потому как у него было больное сердце, и спустя год, как мне сообщили об этом… он умер от инфаркта, прямо у себя в кабинете, возле фотографии жены и сына.

Он был необыкновенным человеком, хотя и странным. По крайней мере, он был единственным, кто относился ко мне по-человечески, в отличие от всех остальных, иногда мне казалось, как к родному сыну. Он даже поговаривал, когда был жив, что хотел бы усыновить меня и в дальнейшем сделать своим наследником, так как у него, кроме меня, никого больше не было на этом свете.

Но как только он умер, откуда ни возьмись, объявилась его дальняя родственница, и меня в одночасье выкинули из этого прекрасного дома, как ненужную вещь.

И это случилось зимой, в жуткий, страшный мороз. Я тогда думал, что не выживу и сдохну от сурового холода где-нибудь в подворотне. Но только, видно, не судьба, потому как какие-то местные бродяги подобрали меня. Я лежал тогда на лавочке и чувствовал, как замерзаю и от меня уже уходят последние жизненные силы. ещё бы чуть-чуть, и я бы замёрз окончательно или, того хуже, отморозил себе ноги, которых я тогда уже почти не чувствовал.

Энн сидела рядом с Ником на небольшом выступе скалы, что, казалось, величественно возвышалась над долиной, лежавшей у их ног, в самом низу. Они сидели, болтая ногами, что свисали над долиной, и рассказывали друг другу самые сокровенные истории из своей жизни.

– Так, значит, ты умеешь читать и писать? – взглянув на Ника, сказала Энн.

– Обязательно, – подшутил Ник, глядя в огромные серые и чистые, как само небо, глаза Энн. Ник не мог сейчас оторваться от этих глаз, потому как они казались ему такими необыкновенными. А роднее и ближе, чем Энн, у него, у беспризорника и оборванца, никого больше не было.

Душа Ника вдруг залилась таким сильным и глубоким, ещё до конца непонятным ему, чувством, что он, сам от себя не ожидая, потянулся к руке Энн и трогательно, словно что-то сокровенное, взял её в свою ладонь и медленно сжал. Сильное тепло пронеслось по руке Энн и глубоко село в ней.

Энн, сама того не зная, заполнила в душе Ника всю пустоту, что существовала в нем всё это время.

Она вместила в него ни больше, ни меньше, а целую вселенную и весь мир.

И была единственной, кто мог говорить с ним и слушать его внимательно, не осуждая, без презрения и надменности, не давая при этом никаких советов и не насмехалась над его одинокой и, как ему всегда казалось, никому не нужной в этом мире жизнью!

Глава VI
Беззаботное время

Крупные белые горошины, прозрачные, как лёд, бесконечно сыпались с неба на землю – это был град, временами переходящий в ливень. Ник и Энн, словно обезумевшие, бегали по мокрой высокой траве, закрываясь руками от крупных горошин града и дождя. Происходящее явление радовало и забавляло их. Распростерев навстречу небу руки, они кружились, и им казалось, что весь мир кружится вместе с ними. Всю землю засыпало белым градом, будто среди лета выпал снег.

– Вот сумасшедшие, – быстро пробираясь сквозь ненастье, покачав недовольно головой, буркнул пожилой мужчина. Он больно щурился от града, который бил его по лицу, по рукам, по шее – по всему телу. Старик мечтал быстрее добраться домой.

– Энн, посмотри, – с замиранием сердца воскликнул Ник. Энн стояла, широко открыв глаза, и пристально вглядывалась в призрачную даль неба.

Ещё чуть-чуть, и вот оно – самое красивейшее явление в природе, существовавшее когда-либо на земле, – закат, который Энн и Ник любили вместе наблюдать на лазурном небосводе, взявшись за руки, и казалось, что ничто не могло их разлучить в этот момент. Лишь поздно вечером, когда догорали последние краски, они, восторженные и одухотворённые, наконец возвращались домой.

Навстречу осени пришла зима. Наступили холода, а за ними и сильные морозы.

Ник всё это время работал в городе кем придется: либо грузчиком, либо посыльным. Он по-прежнему пытался хоть как-то заработать деньги, которые почти все уходили на оплату дома, что он снимал неподалеку от Энн, и на скудное питание. Что же касалось одежды, то на это удовольствие у него уже ничего не оставалось.

Вернувшись однажды из города поздно вечером, Ник почувствовал сильное недомогание, а на следующий день и вовсе слёг.

Энн заметила, что Ник не появляется возле её дома уже второй день. Как правило, Ник высматривал её ещё утром, когда собирался в город на работу, проходя мимо её дома. А вечером, когда Ник возвращался с работы, он заходил за Энн, и они направлялись к своему излюбленному месту – к скале, что странным образом нависала над долиной. Там они любили подолгу сидеть, свесив ноги вниз, и наблюдать с высоты птичьего полёта за тем, что происходит внизу. В этот момент им казалось, что весь мир лежит у их ног.

Что все, что происходит там, внизу, с людьми, – это происходит не с ними, их там нет; там, среди людей, им словно и не было места, а весь мир для них был в них самих.

Сейчас Энн нервно ходила по комнате из стороны в сторону, и её мучил один-единственный вопрос: что произошло такого, что Ник не появился на этот раз возле её дома? Ведь он всегда заглядывал к ней, и это было неизбежно. Что же случилось на этот раз?

Наконец, не выдержав своих внутренних терзаний, Энн сказала себе: «Я должна узнать, что случилось с Ником!» С этой мыслью она быстро накинула себе на плечи зимнее пальто, затем незаметно для всех вышла из своей комнаты, опасаясь побеспокоить мать или отца, и прокралась через коридор на улицу.

Когда Энн, вся задыхаясь, добежала до дома Ника, а затем ворвалась в его комнату, то увидела то, что её сильно взволновало: Ник, весь бледный, лежал, распростёршись на кровати, и его всего трясло. Он находился в сильной горячке и был весь мокрый – в поту. Иногда он тяжело ворочался из стороны в сторону и в бреду что-то твердил.

Энн бросилась к кровати Ника и приложила руку к его лбу. Сердце её тут же нервно забилось в тревоге: по её ощущениям, у него было все сорок, а то и больше…

– О Господи, – воскликнула в ужасе Энн и тут же бросилась к графину с водой, стоявшему на прикроватной тумбочке. Смочив в нем полотенце, что висело у изголовья Ника, Энн опустилась на колени и приложила холодный компресс к его лбу. После начала нервно искать лекарства в тумбочке.

Сделав уксусный раствор, Энн натёрла Нику грудь и руки. Вскоре Ник перестал бредить и заснул. Энн не заметила, как, опустив голову возле руки Ника, тоже провалилась в сон, сидя возле его кровати.

Очнулась Энн, когда Ник, открыв глаза, провел по её волосам теплой влажной рукой.

– Энн, это ты? Ты здесь?

– Да, я испугалась, что ты…что ты можешь…

– Глупышка, ты думала, что я могу умереть? Ну уж нет, Энн. Хочу тебя расстроить… так просто ты от меня не отделаешься, и не мечтай. Но если бы этому и суждено было случиться, то и в этом случае, мой призрак не оставил бы тебя и следовал за тобой повсюду, потому как и на том свете он не сможет без тебя существовать, – уже слабо улыбнувшись и прижав к своей груди голову Энн, сказал Ник.

Когда семейство Энн на следующее утро хватилось девушки и все, обнаружили, что её нет дома, то отец Энн был весь вне себя от злости. Так что когда Энн вернулась домой, отец устроил ей неслыханный скандал и строго-настрого запретил видеться с Ником. В заключение он сказал, что Ник – это парень без будущего и что он безбожный нищеброд. Кстати, их семья тоже из того же десятка, и не стоит ещё больше усложнять себе жизнь, связавшись с этим оборванцем.

Теперь ворота дома Энн были заперты отцом на стальной замок, а на самой верхушке забора, обнесенного вокруг дома, торчали остро режущие клинья, через которые перебраться было невозможно.

Казалось, беззаботное время Ника и Энн закончилось, а новые препятствия и вовсе не давали теперь возможность им видеться.

Но однажды неожиданный скрежет дверей в заборе и сдавленный человеческий крик заставили Энн в тревоге оглянуться. Она бросилась к окну. ещё утром отец и мать Энн отправились на работу в город, а Энн заперли на замок. Энн в полном одиночестве занялась домашними делами.

С трудом перебравшись через высокие и острые штыри забора, человек оставил на одном из них сгусток крови…

– Энн, – позвал тихо, крадучись и озираясь по сторонам, Ник. Энн, стоя возле окна, вздрогнула.

– Ник? – воскликнула удивлённо девушка и, обернувшись, увидела в дверях Ника. Его лицо исказилось в болезненной гримасе. Он стоял, скорчившись от боли, и держался за живот.

– Что с тобой, Ник? – Энн встревоженно бросилась к нему.

– Так, ничего, пустяки, – сказал Ник, пытаясь увернуться от Энн.

– Покажи, что там у тебя, Ник? – продолжала настойчиво Энн.

– Поверь, Энн, это не стоит твоих волнений, – шутливо ответил Ник.

Но, несмотря на протесты Ника, Энн все же приоткрыла рубашку Ника и в ужасе отпрянула.

– Господи, что это? Где ты так поранился? – с тревогой посмотрев на него, сказала Энн, потому как увидела на животе Ника глубокую рану, из которой сочилась кровь. Ник все это время крепко сжимал рану рубашкой, из-за чего та сильно просочилась. Энн кинулась искать по своим шкафчикам бинты, вату и йод.

Обработав и забинтовав рану Ника, Энн тяжело вздохнула, покачав головой.

– Ты так и не ответил мне, где ты так поранился? – спросила Энн.

– Неважно, Энн, – усмехнувшись, произнес, Ник. – Но… хочу заметить, если твой отец думает, что этим забором со штырями он может отнять тебя у меня, продырявив меня насквозь, до кости, а затем любоваться на меня, как на заколотую собаку, что будет висеть на заборе дохлой и мозолить ему в удовольствие глаза, то он сильно ошибается. Потому как ни одна сила… хм, даже сама смерть, – Ник снова усмехнулся, – не разлучит нас. Или он, быть может, хочет, чтобы мой дух после смерти по его вине блуждал по вашему дому как неприкаянный и стращал всех, в особенности – его же самого. Черта с два, Энн, – нарочито и самодовольно произнес Ник. – Этим он сделает только хуже себе самому. Разве можно бороться с тем, что непобедимо, и с тем, что выше всяких сил, – заключил Ник.

Вскоре в местности Н… появился человек, который вызвал небывалый интерес к себе в округе и имел большой ажиотаж возле своего имени…

Bepul matn qismi tugadi. Ko'proq o'qishini xohlaysizmi?