Кремлевский клад: Cosa Nostra в Москве

8. «Дело» отца Серафима

Обоих, отца Серафима и его следователя, расстреляли в тридцатых годах, но «дело», над которым они тяжко трудились, осталось лежать на тесных полках архива наркомата на Лубянской площади. С годами НКВД переименовали в МГБ, затем в КГБ. Сняли и затем расстреляли, – последовательно, Сталиным, потом Хрущевым, – всех их трех шефов с подручными. Но «дело» священника Троицкого так и стояло на своей полке. Проходили десятилетия, грохотали войны, «делалась» история страны, менялся даже ее народ, но «дело» неподвижно стояло на полке, как будто дожидаясь кого-то.

С каждым годом, с каждым поворотом «истории», каждая бумажка в этой пухлой папке с выцветшими чернильными надписями становилась все ценнее. Наконец, рухнула даже семидесятилетняя социалистическая страна, но «дело» даже не покосилось на своей полке. Зато каждая его бумажка стала цениться «на вес золота». Ведь в этой папке лежало подлинное письмо святых отцов Ватикана почти столетней давности. Там лежал нескладный, но очень интересный перевод этого письма с латыни с собственноручной резолюцией «отца народов» Иосифа Сталина, – красным карандашом. Там лежал и автограф наркома Ягоды на другом приказе, – синим карандашом. «Дело» превратилось за девяносто лет в исторический уникум и баснословную долларовую ценность.

Но в этой папке лежало кое-что еще, стоившее в миллионы раз дороже исторических автографов. В бумагах этого «дела», с различимым лишь немецкой овчаркой запахом ладана из Ватикана, выцветшими сиреневыми чернилами, очень смутно и неясно, но вполне определенно для опытного глаза, было сказано на латыни, где и как искать тайники, устроенные полтысячелетия тому назад в московском Кремле. Тайники, оставленные потомкам, очень дальновидными людьми того времени: царями Иваном III, с сыном Иваном Грозным, и их архитектором Аристотелем Фьораванти, тоже со своим сыном, – Андреа.

Страна с сокращенным названием «СССР» рухнула под тяжестью побед и преступлений, накопившихся за десятки лет, и древний московский Кремль снова ожил, вновь став резиденцией главы государства, как и было при старых царях. Президент – не царь, но почти. Поэтому одним из первых, но, по-видимому, важнейшим «указом» нового кремлевского жителя, стало открытие широким жестом, – для всех желающих или просто любопытных, для всех пострадавших и репрессированных, или их потомкам, – всех архивов и на всех полках печальных хранилищ Лубянской площади.

Одним из первых, кто вошел в эти тихие и страшные своей кармой хранилища, был молодой, но бледный лицом, ученый историк Вадим Сизов. Произошло это в самом начале девяностых годов. Он уже защитил свою первую диссертацию, работал над второй, знал многие древние языки, и по-прежнему интересовался только европейским средневековьем. Казалось бы, на Лубянке он терял только время. Или еще хуже, удовлетворял праздное любопытство. Ни то и ни другое.

В архивах КГБ молодой историк Сизов не только видел, читал, но и трогал собственными руками, чувствовал даже этот запах – натурального средневековья. Это был бесценный опыт. Как если бы вновь первым войти в египетскую подземную камеру с мумией фараона Тутанхамона, со всей ее упокойной обстановкой.

Но Вадим Сизов робел лишь в первое свое посещение лубянских архивов. Со второго раза он уже без дрожи в пальцах снимал с полок «дела» и без содрогания вчитывался в протоколы допросов. Он уже раньше читал подобное, правда по латыни или на старогерманском. Там порой описывалось и пострашнее, особенно, если знать устройство тогдашних орудий пыток.

Вскоре нужный для докторской диссертации материал был собран. Обнаружилась несомненная аналогия между красным революционным менталитетом и европейским средневековым, и еще странная и необъяснимая склонность человека к саморазрушению. В последнее свое посещение лубянских архивов Сизов наткнулся на «дело» священника Троицкого. Наткнулся не случайно, – его еще интересовала проблема «Бог и террор», потому что поиски Бога во все времена сопровождались человеческими жертвоприношениями. В «деле Троицкого» Сизов неожиданно обнаружил письмо римских кардиналов из Ватикана. Он пробежал его быстро по латыни и побледнел еще больше. Затем он сделал с письма за подписью Папы рукописную копию.

Случилось так, что Сизов в архивы Лубянки больше не пришел, занят был своим средневековьем и диссертацией. Так, в трудах и заботах, протекли еще двадцать лет. Рукописная копия письма из Ватикана легла в дальний ящик стола историка и затерялась в бумагах. Вновь эта копия попалась ему на глаза совершенно случайно, при уничтожении заваливших тесную квартирку историка бумаг, – при уборке, начатой только по настоянию его повзрослевшей дочери.

Теперь, по прошествии почти двадцати лет, он взглянул на эту копию совсем по-другому. Теперь у него было и времени больше, и знаний, и опыта. Как в первый раз, он бегло просмотрел латинские строчки и опять сильно побледнел. Только в этот раз он догадался – об архиве какого именно Фьораванти могли писать римские кардиналы в Москву православному священнику.

В эту ночь Сизов не мог долго заснуть: его мучил стыд, что он не понял этого двадцать лет назад, и такой важный факт не стал уже тогда известен мировой исторической науке. Поэтому уже через три дня его статья была готова. Для нее он сделал очень грамотный русский перевод римского письма и кратко изложил свои мысли обо всем этом. Сизов не был из тех, кто зубами держался за свои открытия, ревниво оберегая свое авторское право. Его интересовала только «правда», он был настоящим ученым.

Сделав еще перевод своей статьи на английский, он, не задумываясь, направил все это со своего домашнего компьютера в один серьезный исторический Интернет-журнал. В опубликованной им в Интернете статье он полностью приводил найденное в архивах КГБ письмо римских кардиналов на латыни, напоминал читателю, кем был архитектор Фьораванти, и почему его архивы могли быть так важны для истории России. И только в двух словах он упомянул о главном: о многовековых поисках легендарной подземной библиотеки Ивана Грозного.

9. Рубикон Сизова и Черкизова

Черкизов узнал про статью Сизова об архиве Фьораванти от своей секретарши. В ее обязанности входил систематический просмотр в Интернете ссылок о московском Кремле и его хозяйственных объектах. Это была рутинная работа. Как правило, ничего нового о древнем московском Кремле в Интернете не появлялось. Но в это утро в поисковике на первом месте вдруг оказалась незнакомая новая ссылка: «Кремль, Фьораванти, царь Иван Грозный…».

Как только секретарша принесла Черкизову кофе, – а тот редко теперь завтракал в своей новой холостяцкой квартире, – удержаться она долго не смогла и почти сразу выпалила ему служебную новость. Черкизов как раз отхлебывал кофе из чашки, когда она сказала ему это. Он поперхнулся и закашлялся: он слышал эту итальянскую фамилию последний раз двадцать лет назад, от своего знакомого-паркетчика. Наконец, откашлявшись и приняв нормальный вид, он в своей обычной шутливой манере попросил секретаршу срочно распечатать ему статью целиком.

О тайнике с двумя иконами Андрея Рублева в толстых стенах Успенского собора Черкизов не то, чтобы забыл, но вспоминал как-то мельком все последние двадцать лет, и только когда заходила речь об этом соборе по работе. Тогда, – но не в жаркой бане, а провожая флорентинца в аэропорту, – он спустил этот вопрос «на тормозах», вежливо дав понять, что такой откровенный криминал не для него, и чтобы тот больше об этом не заговаривал.

Единственное, о чем Черкизов изредка все-таки думал, – откуда тот итальянец, или его люди, узнали не только о тайнике, но и что в нем находится. Даже точно, по штукам. Этого Черкизов в последние дни их расставания не сумел выудить у флорентинца, как он ни хитрил. По-видимому, исторический источник этих сведений стоил тех двух икон Рублева, как ключ стоит своего замка.

Статья легла на стол Черкизова уже через десять минут, но читать он ее начал только вечером, приехав домой. После одинокого ужина Черкизов сел в кресло и в первый раз развернул распечатку. В квартире было тихо и пусто. С женой он разошелся еще пять лет назад, дочка осталась с матерью, а сын давно жил отдельно. Постоянной любовницы у него не было, – они как-то у него не приживались, – а кошкой или собакой тут не было, кем заниматься.

Черкизов с трудом погружался в смысл статьи, написанным сухим, но точным языком историка. Затем он принялся за показавшийся ему еще более сложным перевод письма кардиналов. Прочитав это, Черкизов почувствовал некоторые разочарование: причем тут Иван Грозный? Все оставалось таким же путанным и неясным, как и прочие домыслы, накопившиеся за столетия.

Но архив семьи Фьораванти найден, и это был факт. И найден в том городе, где жил его старый итальянский приятель – хозяин паркетной фирмы, крупный краснодеревщик. От него Черкизов получил когда-то в виде «отката» первые серьезные деньги. Он же потом, перед своим отъездом, и попросился в Успенский собор, и что-то там обмерял и стучал по стенам. Он же и сделал Черкизову предложение, от которого, правда, тот легко отказался: ломом выковырять из стен Успенского собора две иконы работы Андрея Рублева. Почему две? И сразу Андрея Рублева? Он что, узнал это из бумаг архива? Неужели там все так прямо и написано? Чудеса… На каком же языке? Небось, если самому туда поехать – ничего и не разберешь? И Черкизов начал припоминать все подробности их последнего серьезного разговоре в бане перед прощальным ужином в ресторане гостиницы «Россия».

Тогда он легко отказался от этого. У него самого уже имелись серьезные деньги, – два миллиона, – он даже не знал, что и делать с такими деньжищами. Тогда он и не был «кремлевской шишкой», чтобы безопасно шарить по древним стенам, или суметь это организовать для кого-то.

Сколько же это может сейчас стоить? Десять миллионов, сто? К этому вечеру у самого Черкизова денег уже почти не осталось. Во время семейных скандалов, предшествовавших их разводу, жена называла его «вором», «взяточником», «коррупционером», грозила заявить о деньгах в суде, и даже передать их кому следовало со своих счетов. В результате, однако, жена потребовала себе при разводе половину всех денег, а поскольку все они – или их остатки, – лежали на ее имя в итальянском банке, Черкизов не смог ей ничего возразить.

Затем ему пришлось купить новую, приличную для его статуса квартиру, да еще помочь с жильем женившемуся сыну, в результате, денег у него почти не осталось. Во всяком случае, «серьезных» денег, к которым он как-то привык. Это первое. А второе, – он теперь стал именно «кремлевской шишкой», и организовать поиски в соборе было ему сейчас делом несложным.

Черкизов отбросил статью на журнальный столик и включил телевизор. Но какую бы программу он ни включил, в глазах только бессмысленно рябило, а мысли отскакивали назад. Если сам он еще ничего не решил, то что-то другое в нем уже крепко взяло его в свои руки и не отпускало.

«Этот историк, как его, Сизов, – думал Черкизов, – небось, очень захочет поехать в итальянский архив, раз он этим занимается? Наверняка. Да еще за деньги. И паркетчик, пожалуй, не будет тогда мне нужен. Или нужен? Человек он все-таки свой и уже кое-что знает… Да, пожалуй, и присмотрит за этим историком, если чего: городишка, наверное, небольшой, все друг-друга знают… Да и зачем мне столько денег? Тем более, в тайнике их как раз две штуки… Одну мне, другую ему. Может, тогда историк этот мне не нужен, – раз у паркетчика все схвачено? Нет, тоже нужен. Уточнит хоть все, чтобы не стучать, как тогда, опять по всем стенам. Или накопает что-нибудь про ту подземную библиотеку. Тогда нам еще слава и почет…»

В статье Сизова был указан, как это принято, электронный адрес автора. На следующий день Черкизов отправил по этому адресу всего несколько строк. Не из офиса, – было бы глупо и опасно, – и не из дома, у него не было тут даже компьютера, а сходил на почту, заплатил и отправил: «Заинтересовался вашей статьей. Есть предложение. Позвоните», – далее следовал номер его мобильного телефона.

Историк Сизов не ожидал столь быстрой реакции на свою статью: в исторической науке все делалось со скоростью черепахи. До вечера он выдержал, но вернувшись домой из института, собравшись духом и мыслями, позвонил.

Сначала он со своей обычной застенчивостью, и слегка заикаясь на «э», представился Черкизову, но потом, полагая, что этого достаточно, просто замолчал.

– Алло! Вы на связи? Алло! – крикнул в трубку Черкизов. – Да, да, у меня к вам есть предложение.

– Я вас слушаю.

– Вы хотите поехать в архивы Флоренции? Я вам все оплачу.

– Что я должен там э-э… найти?

Теперь замолчал ненадолго сам Черкизов.

– … Это не для телефонного разговора. Нам надо встретиться. Оплатой услуг, я думаю, вы останетесь довольны. Завтра сможете?

– Хорошо, завтра.

Положив телефонную трубку, Сизов задумался. Кто он такой? Какой-нибудь «олигарх»? Польстился на библиотеку Ивана Грозного? Или скандальный и богатый журналист, почуявший сенсацию? Да ради бога! Такой шанс выпадает раз в жизни… Кто бы он ни был, – хоть черт, – только бы все оплатил, я-то что-нибудь там да найду!

Их первая встреча произошла в недорогом и скромном кафе. Черкизов предложил заказать полный ужин, но Сизов отказался и попросил себе только чаю.

После первого телефонного разговора Черкизов весь день до их встречи размышлял, что бы такое сказать историку, чтобы и правду сказать, что ему от него нужно, и чтобы не открыть самого главного. Но ничего из этого у него не вышло. Поэтому вечером он говорил обо всем Сизову путано и неясно.

– Так что вам конкретно в этом архиве нужно? – спросил, наконец, Сизов, допивая чай и не поняв главного из путаных речей собеседника.

– Первое, – решился на все Черкизов, – узнать про подземную библиотеку царя Ивана Грозного.

– Теперь мне ясно. У вас есть и второе?

– Узнать о других тайниках этого Фьораванти.

– А они есть?

– Есть, – сказал жестко Черкизов. Он даже обозлился, что пришлось все главное выложить этому типу при первой же встрече.

– Что скажете о деньгах? – спросил историк, будто пропустив мимо ушей самое главное.

– Хорошие командировочные. А затем, в случае успеха, очень крупная премия.

– Я должен буду взять с собою дочь. Мне нужна там помощница, и вообще…

– Согласен. Сколько это может занять у вас времени – работа в архиве?

Сизов только усмехнулся и развел руками:

– Э-э… от одних суток и до ста лет. Не устраивает?

– Нет. Две недели. Самое большее – три.

– Постараюсь. Но вы же э-э… взрослый человек.

Когда они расстались, каждый был чем-то недоволен. Черкизов ожидал большей скромности и покладистости от бедного историка. Сизова же насторожил сильный запах криминала, который он безошибочно почувствовал. Расстались они в неопределенности: историк оставил за собой сутки на размышление, пообещав позвонить в любом случае.

Пока Сизов добирался на городском транспорте домой, он думал о главном: насколько он сможет контролировать ситуацию в случае «успеха», если действительно найдет что-нибудь, представляющее материальную ценность. Первым аргументом «за» было следующее: в Кремле есть высокие стены и могучая президентская охрана, и рассчитывать выкопать из его земли и украсть что-нибудь – верх глупости. Вторым же было: зная работу с архивами, он не рассчитывал найти там что-нибудь более ценное, чем несколько новых исторических фактов, которые оценят лишь в научном сообществе, и всего несколько человек. И даже если он что-нибудь найдет там более «ценное», ему не придется обманывать «спонсора». Он просто сначала по-быстрому напишет об этом статью и пошлет ее в Интернет-журнал, прямо из Флоренции. Конечно, обязательно назовет имя этого «спонсора» и поблагодарит его за материальную помощь. А премия в случае открытия «библиотеки», о которой упоминал «спонсор», ему вовсе не обязательна. Никакая премия не сможет тогда сравниться с тем ошеломляющим научным успехом, – открытием тайны библиотеки. Это было бы, как найти нетронутую гробницу египетского фараона. И даже круче!

Но деньги были ему нужны, – в них историк Сизов давно и сильно нуждался. Когда-то, в советские еще времена, доктор наук и профессор Сизов был, как ученый, одним из самых высокооплачиваемых людей в своей стране. С тех времен, как воспоминание об этом, у него осталась лишь ржавая «шестерка» в гараже, на которой он почти не ездил: не хватало терпения стоять в нынешних московских пробках, и жалко было денег, чтобы платить за бензин, стоивший, к его изумлению, как молоко. Поэтому, провести пару недель летом с дочерью в прекрасной Флоренции – о таком он мог только мечтать всю оставшуюся жизнь.

Поразмышляв в этих направлениях весь следующий день, Сизов вечером позвонил.

– Я согласен, – сказал коротко он. – Как нам оформить визы?

– Я вам все сделаю. Готовы вылететь через неделю?

– Да.

10. В гостях

Сам Черкизов полетел в Италию уже через два дня, на выходные. Он вылетел в Рим в пятницу после обеда, и к утру следующего дня, на автобусе, добрался до Флоренции.

Когда он позвонил своему флорентийскому другу три дня назад, тот его сразу узнал, но они с трудом могли понять друг друга. Разговаривали на чужом для обоих английском, да еще Черкизов пытался одними намеками, чтобы не подслушали, напомнить паркетчику про их разговор в бане двадцать лет назад. Но тот, в конце концов, к облегчению Черкизова, все понял и сообразил. Даже его голос как-то сразу изменился: из вежливого и отстраненного, стал сразу искренним и свойским.

– Давай, давай! – закончил тот, вспомнив русские слова со стройки, – Я тебя встречай.

Следующий раз Черкизов позвонил ему уже из аэропорта Рима: как добраться? И вот действительно, ранним утром, приехав на автобусную станцию Флоренции, Черкизов увидал своего давнего друга, теперь толстого и лысого.

Друг повез Черкизова сразу к себе домой на новенькой «Альфа-Ромео». Ехали быстро, и, покрутив головой перед окнами машины, гость сразу понял, что попал в какое-то необыкновенное место.

      Друг жил на другой стороне реки. Взлетели на мост, с него на холм, Черкизов взглянул в боковое окно и чуть ни ахнул. Весь старый город лежал теперь под ними: черепичные средневековые крыши вперемежку с прекрасными соборами и башнями из светлого мрамора. За городом, в сиреневой дымке летнего утра, поднимались горы, зеленые и столь же прекрасные. Такой удивительной красы Черкизов нигде и никогда не видал.

В доме паркетчика, несмотря на ранний час, их ждал накрытый стол. Это был просторный особняк среди фруктового сада. От машины они шли к особняку виноградником с наливающимися гроздями. После дальней дороги, и чтобы окончательно проснуться после ночи в автобусе, Черкизов сразу принял предложение освежиться под душем. Ванна здесь была, как римская терма, – мраморная, с мозаичным полом. Но он не полез в джакузи, а поплескался под простым душем, – и хорош. Свеженьким Черкизов сел за стол.

За столом они оказались одни, – и вообще Черкизов никого из домашних тут не увидел: только охранники снаружи, да несколько бесшумных слуг внутри. Но ни о какой серьезной совместной выпивке, как в старые добрые времена, тем более о баньке, уже и речи не могло быть: у флорентийского друга давненько пошаливала печень. Старый друг только слегка пригубил бокал сладкого шампанского «Dolce». И вообще, Черкизов с легким удивлением заметил какую-то перемену в его характере. Уже не было в нем той знакомой типично итальянской живости, – что-то в этом флорентинце надломилось. Черкизов с сожалением заметил это, и отнес все к зрелым годам, к болезни и жаркому итальянскому климату. Настоящую причину грусти друга он понял много позже: когда историк Сизов уже работал в архивах Флоренции. Знал бы Черкизов причину раньше – не привез бы сюда историка с дочерью, и сам ни за что больше не приехал.

Черкизов ничего не ел с самой Москвы и самолета, поэтому с удовольствием навернул: всяких сыров и холодного мяса тут был полный стол, одних сортов маринованных маслин – пять видов. Несмотря на ранний час, он не удержался и запивал эту роскошную итальянскую снедь любимым с давних пор кьянти. Ощутив в животе и голове приятную негу, он откинулся на спинку стула и без паузы перешел к своему делу.

– Дорогой, надо бы нам с тобой найти в Кремле те две иконы. Как ты думаешь?

– Отчего нет! – их разговор шел на английском.

– Мой человек, профессор истории, скоро сюда прилетит поработать в ваших архивах. И ты знаешь в чьих? Семьи архитектора Фьораванти, – и Черкизов остро, но с улыбкой, в упор посмотрел на друга.

Паркетчик, встретив этот взгляд, дрогнул губами, отвел глаза, но потом весело рассмеялся.

– Зачем тогда я тебе нужен?

– Как зачем! Ты мой старый друг. Разве нет? Как же я без тебя!

– Расскажи, расскажи.

– Пока рассказывать нечего. Вот если бы ты нам все свое рассказал! Что же моему профессору перелопачивать все архивы, раз ты знаешь, что у вас, да где! Объединим наши знания. Чтобы не стучать больше по стенам напрасно. Ну, как идея?

– Можно. Что ж… – но ожидаемого энтузиазма в своем друге Черкизов не заметил. Какой-то вялый стал его друг.

– Так покажешь моему профессору, где искать? А он еще что-нибудь нам накопает. Тогда одна икона – твоя, когда вынем, а другая – моя.

– Сможешь вынуть?

– Теперь смогу. Раньше нет

– Большим начальником стал?

– Так, кое-каким. Да вот деньги у меня кончились.

– Это бывает. Давай, давай, – опять по-русски закончил итальянец.

Осматривать достопримечательности города Черкизов поехал без друга, но с нанятым им русскоязычным гидом, и на другой его машине, в открытом кабриолете "Ланча" с шофером.

После сытного завтрака с бутылкой выпитого кьянти этот город показался Черкизову совсем фантастическим.

Ужин у друга был не менее обильным, но кратким: в шесть утра нужно было выезжать Черкизову в Рим, к самолету. Обычно не пившей теперь много Черкизов, в этот вечер себя не сдерживал. Кьянти он перемежал с коньяками, закусывая их, просто бросая в рот маслину. Почти все было сказано между ними утром, оставалось только договориться о прилете профессора с дочерью, о размещении их в отеле: сам Черкизов прилететь вместе с ними не планировал.

К девяти часам Черкизов с трудом уже ворочал языком на своем тяжелом английским, и ноги у него подкашивались. Года сказывались и на нем: раньше он мог принять на грудь куда больше…

Самое важное итальянец сказал Черкизову в конце ужина, когда тот не смог воспринять это, как следовало. Это и стало причиной всей трагедии.

– Передай своему профессору, – медленно и отчетливо сказал итальянец, – и сам имей это в виду, местоположение тайника в архивах, возможно, зашифровано. Не знаю кем. И многие страницы архива утеряны. Только поэтому нам не удалось узнать все до конца.

– Шифр? Ребус? Это ничего, мы это любим. Ты еще нас, русских, не знаешь!

– И еще одно. Очень важное. Может, ты передумаешь, пока не поздно. Я уже не свободен, как раньше. Мою фирму контролируют. Я больше не хозяин.

– Вот это плохо. Надо все и всегда контролировать. Но ничего, они нам и не нужны – твои новые хозяева. Кто они?

– Мафия.

Рано утром на рассвете Черкизова разбудил слуга и проводил его в душ. Выпив лишь стакан грейпфрутового сока, Черкизов медленно оделся. У подъезда его ждал знакомый ему кабриолет «Ланча», но верх у него теперь был поднят. Друг вышел в сад его проводить, и на прощание они без слов обнялись. Как только машина тронулась, Черкизов опять провалился в тяжелый похмельный сон.